Текст книги "Гелий-3"

– Мы завоюем вас утробами наших женщин!

Норберт ни о чем не думал и не задумывался о том, что видит.

Где-то глубоко за солнечным сплетением обитали гнев, ужас и отвращение в виде едкого ядовитого коктейля, но пока что действовали лишь профессиональные рефлексы. Крупный план отеков и синяков на скулах и лбах, крупный план глаз, чтобы зафиксировать последний взгляд на мир, пусть даже затуманенный животным ужасом. Свет, образ, экспозиция, композиция. Коктейль посреди кишок спокойно пребывал в закрытом резервуаре для токсичных отходов.

– Пока вы не падете на колени перед лицом истинной веры!

Двое еще не верящих в свой конец, перепуганных мужчин – один из которых недавно прохаживался среди желтых бульдозеров с планшетом и в шлеме с кондиционером на голове, а второй в белом стерильном халате, с рядом флуоресцентных маркеров в нагрудном кармане, показывал ничего не понимающим шейхам саженцы кукурузы, способные расти в песке пустыни.

Последние. Секунды. Жизни.

Последние судорожные вздохи, прежде чем раздастся свист дешевого китайского клинка и начнется нескончаемая, ужасающая агония.

И это произойдет, когда бородач закончит свою речь и завопит: «Аллах акбар!»

Сейчас…

Инженер уже не плакал, лишь издавал протяжный, непрерывный стон. Будь у него больше сил, он наверняка бы кричал. Генетик внезапно закашлялся, и его стошнило на помост и облепленные комбинезоном колени.

Норберт стоял неподвижно, чувствуя, как струйки пота стекают по щекам и собираются на веках. Пальцы его сжимались и распрямлялись, исполняя неистовый танец, как будто он наперегонки комментировал происходящее на языке жестов. На фоне записываемой картинки открывались и закрывались диалоговые окна, вспыхивали полоски состояния, одна за другой мигали иконки.

Он знал, что где-то далеко отсюда по Сети уже расходятся слухи, уже скоро запустится и начнет разгоняться счетчик кликов.

– Пришло время заплатить за то, что вы творите с миром! Истинная вера уподобится волнам океана!

Боевики подняли мечи – обеими руками, пародируя самурайскую позу, виденную где-то по телевидению.

Последний крик бородача и пронзительный треск, сорвавшийся отовсюду с раскаленного неба, а за ним внезапный рев толпы прозвучали так, словно вдруг отворились врата преисподней.

И в то же мгновение звук смолк, сменившись заполнившим уши глухим писком. Оба боевика тяжело рухнули на помост, как отброшенные марионетки. Бородач висел, зацепившись за трубчатую решетку; у него недоставало половины шеи, и из раны, словно из лопнувшей трубки системы охлаждения, хлестала тонкая пульсирующая струя крови, обрызгивая стоявших вокруг. Несколько моджахедов опрокинулись словно кегли; слышался адский грохот АК-50к в руках остальных, паливших вслепую во все стороны, и звук этот слабо пробивался сквозь вату, внезапно заполнившую голову Норберта.

Вопли, бегущие в разные стороны люди и кровь.

Лиловые вспышки пламени на концах стволов.

Кровь на бетоне, кровь на белых дишдашах, распыленная пурпурными облаками кровь в воздухе. Кровь, вытекающая из маленьких дырочек в одеждах тех, кто корчился на цементных плитах, пронзительно крича.

И лишь приговоренные к казни стояли рядом на коленях на скользком от крови стальном помосте, ничего не понимая и ошеломленно озираясь по сторонам, а за их спинами еще слегка подрагивали тела палачей, почти лишившиеся голов.

С момента начала стрельбы, пока Норберт продолжал стоять в окружении бело-красных тел, каким-то чудом не пострадав и лишь чувствуя, как его толкают разбегающиеся во все стороны люди, прошло три целых тридцать восемь сотых секунды. Он попросту остолбенел, словно, глядя на пылающую Гоморру, превратился в штатив.

Кто-то налетел на него, хватая за плечи и крича что-то прямо в лицо, в стекла очков, за которыми распахивала пасть тупая многоглазая морда МегаНета, но слышен был лишь глухой писк. Внезапно тот оскалил красные зубы, глаза его провалились внутрь черепа, и он тяжело рухнул на тротуар, ударившись головой о бетон.

Обе «тойоты» вдруг рявкнули турбинами и рванули назад, все так же сцепленные бортами; на обоих стеклах появились созвездия зубчатых отверстий, брызгая превращенным в пыль секуритом. За затемненными стеклами возникло какое-то движение: в первой машине нечеткий силуэт судорожно заметался и осел, в другой водитель тяжело завалился на бок. Оба приговоренных рухнули лицом вниз, будто их дернули за веревочку, а потом начали неуклюже подниматься на ноги. В левом пикапе открылась дверца, человек в черном вывалился на тротуар и пополз вперед, нашаривая дорогу как слепой и оставляя за собой полосу размазанной крови.

Под машиной разлилась масляная лужа, а над радиатором появилось тяжелое облако испаряющегося охладителя.

Вокруг Норберта раздались короткие очереди. Он едва их слышал из-за продолжавшей заполнять его череп ваты. В воздухе над его головой послышался вой, словно пронесся рой сверхзвуковых ос.

Толпа разбегалась во все стороны, словно пена на воде. Норберт еще успел увидеть стрелявших. Женщины с закрытыми бурками лицами двигались вперед, к фонтану, вместе с остальными убегающими. В бурках, хиджабах и абайях, они шли в одинаковых позах, на полусогнутых ногах, танцующим шагом, прижав к телу локти и подняв к плечу короткие массивные автоматы, то и дело выплевывавшие размеренные полусекундные очереди.

После каждого залпа из-за фонтана очередное закутанное в черное тело валилось на землю.

Одна из наступающих женщин рванула на себе бурку, которая распалась надвое и упала наземь словно занавес, открыв полотняные песочного цвета штаны, рубаху и коротко подстриженную голову, явно принадлежащую мужчине.

Где-то в мозгу Норберта инстинкт самосохранения наконец нокаутировал бесстрастного исполнителя, разбил стекло и вдавил красную кнопку.

Он бежал к стеклянно-металлическим руинам шпиля, в сторону набережной и отеля. Вокруг лежали и бежали другие люди, раздавался электрический треск коротких очередей, пули высекали искры на бетоне и выбрасывали фонтанчики пыли, в небе то и дело слышался пронзительный визг рикошетов.

Когда много лет назад шпиль рухнул, бо́льшая его часть свалилась на парк, а потом его остатки сгребли бульдозерами в кучу, и так оно и осталось. Со временем среди руин появился лабиринт тропинок, проходов и коридоров вокруг и внутри изуродованного стеклянно-стального скелета, словно муравьи прогрызли себе пути в трупе дракона.

Норберт длинными прыжками мчался вперед, чувствуя, как его сотрясает истерический, бессмысленный смех. Адреналин бурлил в его жилах, чуть ли не вытекая из носа, он почти ничего не слышал, в ушах все еще были вата и писк, он мало что видел, кроме перемежающихся пятен черной как смоль тени и ослепительного блеска, вокруг торчали искореженные стальные ребра и пролеты, громоздились завалы стеклянных плит толщиной в ладонь. Он понятия не имел, где находится, пробираясь лишь приблизительно в сторону залива, сквозь пищащие слои ваты пробивались треск канонады и крики людей, рядом мелькали убегающие силуэты, трепещущие платки и сверкающие белизной дишдаши.

Он мало что видел, почти ничего не слышал и, собственно, ни о чем не думал. Он был лишь мчащимся вперед туловищем, переполненным пенящимися гормонами бегства, ненамного умнее цыпленка с отрубленной головой.

Ясно было, что он заблудился.

Среди лабиринта разбитого стекла, алюминиевых решеток и обломков бетона блеснул свет, и он бросился туда, мимо бегущих в другую сторону охваченных такой же паникой людей. У него даже не возникло мысли, что что-то не так. Важно было лишь то, что он уже чувствует на щеках солнце и сейчас вырвется из ловушки, прямо к набережной и выщербленному массиву уцелевших приморских отелей, увидит выступающий из воды продырявленный хрустальный парус Бурдж-Халифа и высохшее кладбище Джумейра-Айленд, с торчащими из моря скелетами зданий и культями пальм.

Он остановился, лишь когда выбежал из руин прямо к двум дымящимся «Тойотам Мураками» и фонтану, прямо в самый центр стрельбы, и, хотя разум его был не в силах понять, каким чудом он оказался вовсе не там, где следовало, до него по крайней мере дошло, что сейчас он погибнет. Окончательно и бесповоротно.

Сегодня.

Вокруг него трещали работающие на жидком топливе автоматы, пронизывая воздух ливнем пуль. Повсюду виднелись черные как смоль силуэты в свободных рубахах, прячущиеся за грудами бетона.

Воздух завибрировал от взрыва, пробившегося даже сквозь писк в голове Норберта. Он почувствовал, как нервно вздрогнула земля, порыв ветра ударил в лицо. Одетые в черное боевики вдруг перестали стрелять и повылезали отовсюду среди разбитого бетона, словно вспугнутые скорпионы. Он еще успел заметить, что двое из них тащат безжизненное тело в хитиновом комбинезоне маляра, а в следующее мгновение они уже его окружили. Норберт услышал гортанный крик, увидел блеск глаз в щели, прорезавшей черную ткань, кто-то грубо дернул его за волосы, и прямо перед его лицом в смуглой руке возникло блестящее треугольное острие. Он увидел пересеченное тремя нанесенными хной цвета засохшей крови линями запястье, услышал щелчок блокировки клинка. Руины окутали клубы серого дыма, воняющего горелым пластиком.

Ноги его вдруг куда-то исчезли, превратившись в беспомощные комья свежего теста. Когда он падал, ему даже показалось, что они гнутся независимо от суставов, что он просто валится, как плохо надутая пляжная игрушка.

Державший Норберта сзади на мгновение забыл о ноже и схватил его другой рукой за рубашку, отчаянно пытаясь поставить вертикально, когда небо вновь треснуло пополам, разорванное треском внезапной канонады.

Черные силуэты вокруг повалились на мостовую, кто-то куда-то бежал, кто-то отчаянно вопил, кто-то кого-то звал. По бетону струилась рубиновая кровь.

Хаос. Дым в небе. Скачущая, смазанная картинка, теряющая пиксели.

Все происходило одновременно.

Издающий резкий запах пота и розовой воды моджахед тяжело навалился на Норберта, но тут же начал судорожно ерзать, вцепившись в него так, будто он был последним спасательным жилетом на «Титанике».

Откуда-то появились фигуры в бурках и абайях или в песочного цвета туристических костюмах. Блеск дорогих противосолнечных очков, тяжелый топот ботинок с глубокими бороздами на подошвах.

Он видел, как двое хватают неуклюже перебирающего ногами человека в комбинезоне и тащат его куда-то в клубы дыма. Моджахед за спиной Норберта рванул его на себя, что-то гортанно декламируя срывающимся от паники голосом. Словно отполированный полумесяц, блеснуло острие.

Очередной взрыв паники подействовал на Норберта как острая шпора. Внезапно обретя власть над ногами, он отчаянно вцепился в запястье с ножом и дернул, закинув назад голову и сжимая мясистый черный шелк рукава.

Он даже не заметил, как крикнул.

Обычное, машинальное польское ругательство. Даже страшно подумать, сколько жителей страны между Балтикой и Татрами покинуло земную юдоль, крича на прощание: «Курва!», словно это было единственное, что они могли поведать миру под конец. Как будто упоминание женщины легкого поведения являлось идеальным завершением пути, последним словом, точкой над «i».

– Курва!

В этот вопль он вложил всю свою панику, злость и несогласие с подобным оборотом дел.

Все происходило одновременно. С тех пор, как он вновь забежал в тыл фонтана, прошло неполных четыре секунды.

Он успел заметить, что переодетые, окружившие кольцом несчастного в комбинезоне, на мгновение замешкались. Кто-то властно рявкнул – похоже, по-английски, но в грохоте и шуме вокруг осталось лишь ощущение приказа.

Один из них поднял оружие, направив прямо ему в лицо, и дважды выстрелил.

Норберт увидел лиловую вспышку, а затем провалился в темноту вместе с грохотом, с каким могла бы захлопнуться книга в тяжелом, оправленном в кожу переплете. Книга определенно чересчур короткая, преждевременно завершившаяся словом «курва».

Без сознания он пробыл всего несколько секунд, может, даже меньше. То было лишь краткое затемнение, словно предназначавшееся для рекламной вставки. Он вновь вывалился в раскаленный день в Дубай-Сити, в шум выстрелов и криков, который казался ему приглушенным, словно кто-то забил ему уши желе.

Кто-то тащил его за воротник, быстро и грубо; он видел волочащиеся по тротуару собственные ботинки, рубашка врезалась в горло.

Он увидел закутанную в черное фигуру, смятую, словно брошенная одежда, но неуклюже ползущую куда-то вперед бессмысленными движениями заводного механизма, промокшую тряпку на лице, на которое уже садились мухи, щель, в которой блестел один вытаращенный глаз, залитый алой, густой, как сироп, кровью, смуглые руки с нарисованными хной полосами на запястьях, искривленные пальцы со сломанными ногтями, оставлявшие ржавого цвета следы на бетоне.

И черный нож с треугольным клинком с дырой, блестевший на тротуаре, словно осколок луны.

Движения ползущего становились все медленнее, но он продолжал упрямо стремиться вперед, словно на остатках энергии почти полностью спущенной пружины. Пахло кровью, розовой водой и дерьмом.

– Вставай! Я помогу! – сдавленно рявкнул над головой Норберта тот, кто его тащил. По-польски.

Он послушно поднялся на онемевшие ноги. Тот забросил его руку на шею, а другой рукой схватил за ремень и потащил быстрее. Вокруг бежали другие, он видел фигуры в развевающихся красных и синих абайях, черные бурки, туристические штаны с набитыми карманами на бедрах, слышал топот тяжелых ботинок.

И еще он видел оружие. Много оружия. Короткие массивные автоматы с обвешанными какими-то электронными штучками стволами, все солидное, испытанное и явно неоднократно использовавшееся. Кровь на песочного цвета рубашках, напряженные сосредоточенные лица, пластиковые наросты коммуникаторов на висках или ушных раковинах. Резкий металлический запах пороха и тяжелая мускусная вонь пота. Одеколон и смазка.

Писк в ушах постепенно проходил, сменяясь синтезированными рыданиями десятков сирен и стуком и визгом турбин квадрокоптеров.

Все вокруг путалось и вращалось, словно картинка в сумасшедшем калейдоскопе. Рваный, почти стробоскопический монтаж – как для видеоклипа. Вспышки и темные пятна, звуки, запахи, коктейль разнообразной вони. Топот сапог, визг водородных турбин.

На площадь въезжали микроавтобусы, лавируя у фонтана, – серые, покрытые матовым слоем ржавой пыли, почти без окон, со странными скошенными кузовами, похожие на гробы на колесах. Загрохотали отодвигающиеся дверцы.

– Давай! Дава-ай! Быстрее!

– Хейт-вагон вперед! Где труподелы?

– Уже кончают!

– В третий! Подгони их! Хостов – во второй!

– А с этим что? – спросил рослый, с лысой башкой и татуировкой на затылке, тот самый, что тащил Норберта.

– Эвакуация! На втором!

– Этого, курва, в планах не было!

– Что?! Я сказал!

– Есть!

Из-за отодвинутой дверцы микроавтобуса появилось несколько рук, которые подхватили Норберта за плечи и рубашку, после чего втащили в нутро машины, отделенное от царившего вокруг хаоса затемненными стеклами, наполненное запахом горячего пластика и лакированной кожи, на фоне которого ощущался металлический запашок кондиционированного воздуха и табачного дыма, смешанный с легким химическим ароматом искусственной сосны.

Канонада стихла – лишь время от времени раздавались одиночные выстрелы.

К ним не спеша приближались одетые в бурки или песочного цвета штаны и рубашки фигуры – без паники, подняв к небу дула автоматов.

Внутренность машины выглядела достаточно просторной – кресла располагались вдоль стен, так что пассажиры сидели лицом друг к другу, а не в направлении движения; посредине было свободное пространство, устланное мягким серым ковровым покрытием, на котором беспомощно корчился Норберт, словно ослепленный чудовищной вспышкой снаружи краб. Он видел в основном зеленые и фиолетовые пятна, натыкаясь на чьи-то колени; кто-то тащил его за плечо в сторону кресла.

В испещренном пятнами полумраке он увидел какие-то силуэты – кто-то то и дело садился в машину через отодвинутую дверцу. Его толкнули на сиденье, взвыл двигатель, и автобус тронулся, развернувшись на месте.

Тот, кто вскочил в машину последним, уселся в открытом дверном проеме с автоматом на коленях и издал дикий вопль, казавшийся более уместным на родео. Сидевший рядом с Норбертом резким движением сорвал с себя абайю, обнажив потную голову с коротко подстриженными волосами и туловище в разгрузочной жилетке с набитыми карманами, после чего наклонился вперед, выставив руку в замшевой перчатке без пальцев. Сидящий напротив перебросил оружие в другую руку и хлопнул ладонью о его ладонь. Норберт, зажатый между своими спасителями, пытался справиться с головокружением.

Оба инженера сидели напротив него, с ошеломленными бледными лицами. Один все еще трясся как в лихорадке, стуча зубами. Другой судорожно вцепился в спинку сиденья, таращась в пространство пустым взглядом впавшего в ступор.

Чья-то широкая спина закрыла вид Норберту. Присев на пол напротив заложников, мужчина с треском рванул клапан на боку жилетки, обнажив всевозможные свертки и замысловатые предметы, подвешенные в эластичных петлях или сетчатых кармашках. На руках у него были хирургические перчатки. Он по очереди дотронулся до лиц обоих ошеломленных инженеров, заглядывая им под веки и отворачивая губы уверенными движениями, свойственными скорее ветеринару.

– Ты ранен? – спросил он по-английски. – Как тебя зовут? Какой сегодня день?.. Ладно, этого ты можешь не знать… Какой сейчас год? Что-нибудь болит?

– Ма-ма-ма… Ма…гнус… О… Оль…сен… – выдавил несчастный.

– Ладно, Магнус. Все хорошо, ты возвращаешься домой. К жене и детям. Все кончилось. Ты в безопасности. Понимаешь, Магнус? В безопасности. Никто тебе уже ничего не сделает.

– Ма-магнус… – повторил Магнус. – Сре… еда.

– Расклеился, – сказал по-польски сидевший в дверях, закуривая сигарету – обычную, из табака в бумаге, из пачки с изображением муфлона. – Дай ему успокаивающего. Что со вторым?

– Тоже психическая травма, а чего ты хотел? Десять минут назад его собирались зарубить.

Где-то на фоне слышались возбужденные, оживленные голоса остальных, которые хлопали друг друга по ладоням, напоминая скорее банду подростков, выкинувших некий подленький, рискованный номер и только что сбежавших от полиции. Между сиденьями из рук в руки переходила старомодная алюминиевая фляжка с болтающейся на цепочке пробкой.

Фельдшер придерживал веки второму заложнику, светя ему в глаза маленьким, словно карандаш, фонариком, и что-то монотонно ему говорил, будто напуганному коню. Из кармана жилетки он достал ультразвуковой инъектор, напоминавший обойный степлер.

Норберт остолбенело наблюдал за происходящим, со странным ощущением, будто зашел куда-то без билета, влез на чужую свадьбу или нечто в этом роде.

– Тайгер, а с этим что? – спросил кто-то. – Зачем мы его забираем?

– Ну так это же гребаный земляк, мать его растак, – с некоторым замешательством ответил сидевший в дверях Тайгер. – Ты бы бросил придурка им на поживу?

– Так какого хрена он там болтался? В контракте он не предусмотрен. В документах я его тоже не заметил.

– Что, нельзя иногда совершить добрый поступок? Просто порадовать ангелочков? Эй, турист? Ты кто такой? Цел хоть?

– Э-э-э… – проговорил Норберт, не вполне соображая, с чего начать. – Я журналист… Норберт Ролинский… Я… независимый журналист…

– Что? Что он лепечет? Какой еще независимый журналист? Это еще что? От кого независимый?

– Из Сети. Он не работает ни на какой канал, просто вешает ролики в Сети и рассчитывает на заходы. Ивентщик. Я хренею! Он снимает!

– Что?

– Он все время снимает! У него на ремне омнифон, и тот постоянно снимает! Нас, хостов, машину, все! Чтоб мне сдохнуть! Поздравляю, Тайгер! Тебя покажут по телевизору! Звезда МегаНета!

Незнакомец слегка наклонился, держась за ручку на потолке, и его правая рука внезапно выстрелила вперед движением атакующей кобры, увенчанная коротким угловатым пистолетом, черный мертвый глаз которого уткнулся прямо в лицо Норберту. В одно мгновение у него онемело все тело – лицо, ноги, все остальное. Казалось, будто оцепенели даже внутренности.

– Давай стекла! Быстро! И мыльницу, курва твоя мать!

Он беспомощно показал руки, после чего осторожно снял свои «рэй-баны», постоянно мигавшие иконками и обозначениями. Без них он почувствовал себя голым.

– Я не успел выключить… все произошло столь быстро… – пробормотал он онемевшими губами, отстегивая от ремня омнифон, показавшийся чуть ли не потяжелевшим от записанного на диске материала. Несколько мегазаходов как в банке…

Дуло пистолета казалось огромным, словно колодец в ад; от него пахло маслом и пороховой гарью. Норберт протянул ладонь с лежавшим на ней блестящим прямоугольником из черного пластика и отполированного алюминия.

Час монтажа – и в Сеть. Счетчики заходов раскалились бы добела…

– Отдай Кролику, – сказал Тайгер.

– Это не дата-сейф, просто обычный омнифон! У моей дочки такой! Сам разберусь.

– Кролик, проверь! На всякий случай.

– Так точно!

Жилистый невысокий мужчина в очках, с коротко подстриженной, как у каторжника, головой, поднял руку в перчатке без пальцев, одним движением схватив и омнифон, и очки. Второй рукой он извлек из одного из вместилищ на своей жилетке универсальный инструмент, после чего надел очки Норберта и на мгновение замер. Отложив инструмент в сторону, он начал жестикулировать. Норберт молчал, угрюмо глядя на него. Ему незачем было видеть картинку – он прекрасно распознавал все жесты. Человек по имени Кролик обшаривал диски, влезал в систему, стирая все, что только можно, молниеносными уверенными движениями, будто отгоняя мух.

Все это продолжалось меньше минуты, в течение которой Норберт таращился на него с пересохшим горлом, мечась между страхом, надеждой и отчаянием. Кем бы ни были эти люди, они вовсе не мечтали о своих пяти минутах славы в МегаНете.

Кролик одной рукой открыл свой инструмент, с треском разложив короткое, похожее на долото лезвие, и уверенным движением воткнул его в щель корпуса, вскрыв омнифон словно устрицу. Казалось, будто сейчас он наклонит раковину и, задрав голову, проглотит электронные потроха, но он лишь выковырял оба чипа – сим-карту и карточку кристаллической памяти, которые вытряхнул себе на ладонь.

Щелчок. Прямоугольная складная рукоятка инструмента выплюнула тупую головку пассатижей, и карточки одна за другой отправились под острия для резки проволоки. Послышался хруст, и на этом все закончилось.

Кролик сложил корпус, затем раздавил «рэй-баны» в руке и надел Норберту на нос погнутую оправу, после чего бросил ему на колени выпотрошенный омнифон.

– К вашим услугам, – процедил он низким мрачным голосом. Его похожее на крысиную морду лицо с бородкой вокруг рта не выражало никаких эмоций.

Норберт какое-то время сидел с бесполезным остовом на коленях и в оправе на носу, напоминавшей вытащенный из-под поезда велосипед. Он прекрасно понимал, что выглядит как клоун, но для него это была далеко не самая главная проблема.

Взглянув на мертвый бесполезный омнифон в руке, он снял очки, кое-как сложил их и сунул в карман. Тайгер повернулся к нему с автоматом на коленях.

– Расставим приоритеты, – сказал он. – Пункт первый: предположим, что мы бы тебя проигнорировали. Тебя уже десять минут не было бы в живых. Ты просто исчез бы, как мыльный пузырь, и никто во всей гребаной Сети этого не заметил бы. У тебя кто-нибудь есть? Кто-то из близких?

– В общем, да, – прохрипел Норберт.

– В общем, да, – повторил Тайгер. – Неплохо. В таком случае заруби себе на носу, что ты только что заново родился. Сворачивай свои делишки и возвращайся домой. Ты остался жив. Поздравляю. Пункт второй: тем, что ты жив, ты обязан мне. С точки зрения некоторых культур на этой планете, это означает, что твое дальнейшее существование полностью зависит от меня. Пока что оно мне ни к чему, но тот факт, что ты дышишь, функционируешь и в твоей башке что-то тлеет, является частью биохимического процесса, который я тебе одолжил. Мы не нуждаемся в рекламе на «НьюсТьюбе» и не ищем славы. По сути, нас не существует. Нас нет. Понимаешь, что я говорю?

– Да, – бездумно ответил Норберт.

– Суть анализа приоритетов состоит в том, что существование, которым ты продолжаешь наслаждаться, важнее, чем появление в Сети возбуждающего эмоции ролика. Оно важнее всего МегаНета. По крайней мере, для тебя. Где ты живешь?

– В «Меридиане», – послушно сообщил Норберт.

– Сейчас мы притормозим, – предупредил Тайгер. – На секунду. Это… – он достал из кармана пластиковую банкноту в пятьдесят дирхамов, схватил ее за оба конца и дважды слегка дернул, словно желая привлечь к ней внимание, – …на рикшу. Сделаешь вид, что торопишься домой. Здание перед тобой – Бурджуман. Налево – Кувейт-роуд, дальше – терминал и порт Рашид. Пока-пока. Лазер, по тормозам – высаживаем пассажира!

В следующую секунду он оказался на тротуаре, даже сам не зная как. Бурые от пыли угловатые микроавтобусы устремились вперед, свернув на полном газу в сторону эстакады на Шейх-Рашид-роуд. Он услышал лишь раздраженный голос Кролика: «С бабками ты уж точно перебрал», – и внезапно остался один.

Он весь вспотел, в горле пересохло как в пустыне, в карманах лежали остатки омнифона и очков, белая льняная рубашка была забрызгана кровью, платежный чип пуст, а ноги словно из пластилина.

Но он был жив.

Норберт с ходу двинулся вперед, стараясь смешаться с толпой и скрыться из виду. Очков у него больше не было – никаких, не говоря уже о камерах. Солнце пылало на бетоне, било яростным сиянием с неба, бомбардируя глаза ультрафиолетовыми лучами, так что нужно было отыскать тень. По одну сторону тянулась бетонная печь гигантского торгового центра, а по другую – многополосная улица, на удивление пустая для этого времени дня. За спиной его находилась станция метро Бурджуман, когда-то увенчанная крышей в виде верхушки кожаной дамской сумочки, даже с ручками, размерами годившейся для Годзиллы. Теперь краска на сумочке облезла, одна ручка надорвалась, и, хотя иллюзия оставалась идеальной, теперь она выглядела так, словно принадлежала нищенке – нищенке-Годзилле.

Пробовать воспользоваться метро он опасался. Теоретически по Красной линии он мог доехать прямо до яхтенной пристани и своего отеля, но метро – словно клетка. Человек спускается вниз, позволяет загрузить себя в вагон – и все. Он становится пленником поезда, пленником туннеля, пленником станции. Норберт чувствовал, как его охватывает паника. У него уже тряслись руки, и он понял, что еще мгновение, и он будет выглядеть как в лихорадке. Переполнявший его кровь адреналин искал выхода, и он просто шел вперед. Улицы были почти безлюдны, витрины десятков эксклюзивных китайских, французских и итальянских бутиков одна за другой с грохотом задвигали жалюзи. Автомобили проезжали лишь изредка и в спешке, а прохожие двигались быстрым нервным шагом, почти трусцой.

Содрав с себя окровавленную рубашку, Норберт смял ее и бросил в первую попавшуюся мусорную урну, зная, что дома уже обратил бы на себя внимание городской службы наблюдения.

Термоактивная футболка под рубашкой была черной, и на ней почти ничего не было заметно.

Воздух чуть ли не пульсировал от доносившегося отовсюду визга сирен.

Норберт продолжал идти прямо в сторону моря и паромного порта, где собирался свернуть налево по Джумейра-Бич-роуд и направиться вдоль пляжа до самого Джебель-Али и своего отеля.

Он считал, что именно за это время он сможет избавиться от адреналина.

В действительности от моря его отделяло восемь или девять километров, а оттуда до отеля – около сорока. В его затуманенном мозгу просто возникло воспоминание о плане города, а там все казалось мелким и несложным, основанным на прямых линиях. Естественно, путешествие через весь эмират, пусть и небольшой, поперек, а потом вдоль, выветривалось у него из головы быстрее, чем он мог предположить.

Над ним пролетело звено боевых квадрокоптеров. Казалось, будто они снесут верхушки возвышавшихся вокруг небоскребов, а грохот турбин в буквальном смысле выбивал пломбы из зубов. Потом дорогу ему преградила колонна полицейских автомобилей. Он машинально отступил в сторону, а перед ним мчались одна за другой плоские, словно черепахи или лезвия секир, машины, белые с зелеными полосами и круглой эмблемой в виде парусной лодки в лавровом венке, мигавшие красным и синим, завывавшие какофонией цифровых сирен, словно призраки из иного мира.

Будь у него очки и планшет, он мог бы поймать очередной ивент. Мало кто из европейцев когда-либо видел собственными глазами хоть один суперавтомобиль. Они действительно выглядели как машины из другого мира – лихого, мчащегося вперед и уверенного в собственном могуществе, но теперь подвергнутого цензуре, запрещенного и обреченного на принудительное забвение. Полностью, однако, они не исчезли – не все оказались в Китае, Индии и Африке. Их продолжали производить, хотя бы для шейха, который купил их для полиции. А тут они ехали десятками – «Ламборгини Авентадор», «Астон Мартин один», «Феррари Тахион». Они мчались перед ним с ревом чудовищных двигателей и воем сирен, бело-зеленые, со стилизованной надписью на дверцах, которую он машинально прочитал как «Обйиилл», хотя ее следовало читать с конца и по-арабски. Чудовища из тех времен, когда мощность двигателя измерялась в сотнях лошадиных сил.

Призрачная колонна пронеслась перед ним и исчезла, улицы почти полностью опустели, а немногочисленные прохожие уже в открытую бежали трусцой, словно их охватило всеобщее желание предаться здоровому образу жизни. Теперь он выделялся среди них, поскольку просто шел. Тесные закоулки и подворотни, в свою очередь, были забиты людьми, самые любопытные, отважные или просто глупые из которых высовывались за угол, пытаясь что-то высмотреть на пустых улицах. Все это напоминало какую-то дурацкую детскую игру в стулья. Иного выхода, кроме как идти дальше, у него не было, поскольку стула для него уже не хватило. Прочие втиснулись во все возможные щели и норы, а ему остались лишь раскаленные тротуары и возвышающиеся слева башни небоскребов.

Сирены продолжали завывать, вдоль шестиполосной улицы теперь с глухим грохотом неслись ряды выкрашенных в песочный цвет приземистых угловатых открытых бронемашин, полных облаченных в кевлар, увешанных оружием людей. Отблески солнца на торчащих во все стороны стволах, смуглые лица, усы, блеск черных стекол, дрожащий песочный узор камуфляжа.

Дело принимало серьезный оборот.

Шейх пустил в ход армию.

И флотилию разгоняющихся до ста километров в час меньше чем за три секунды спортивных автомобилей.