Текст книги "Гелий-3"

Теперь следовало ожидать еще яхт и верблюдов.

От сирен звенело в ушах, казалось, будто сквозь электрический вой слышен треск выстрелов, отдающихся эхом среди башен из хрусталя и облупившегося металла.

Норберт не мог пострадать, раз уж чудом спасся. Просто не мог. Не сегодня. Не потому, что для него не хватило свободного стула или места в переулке.

Он побежал.

Побежал, как и все те, кто не нашел себе места в какой-нибудь дыре или внутри внезапно позакрывавшихся зданий, магазинов и ресторанов. Несколько раз он махнул проезжавшим такси, но безрезультатно.

Оказавшись в каком-то переулке, он даже наткнулся на тарахтевшего бензиновым двигателем рикшу. В открытой кабине на месте пассажира сидел боком парень в белой абайе и курил табачную сигарету, выставив ноги на тротуар. Норберт окликнул водителя, издалека размахивая банкнотой, но тот бросил сигарету на мостовую, вскочил в седло и сбежал, словно вместо пятидесяти дирхамов увидел ордер на арест.

Норберт блуждал в закоулках, как можно дальше от происходящего, пытаясь отыскать хоть какой-то оазис спокойствия, где еще существуют открытые двери, рикши, стаканы с напитками на продажу, такси, моторные лодки, холодильники с минеральной водой в пластиковых бутылках, велосипеды или абры. Где хоть что-то еще работает.

Ибо он спешил.

Существовал небольшой, однако вполне реальный шанс, что он еще мог что-то спасти. Нужно было лишь добраться до МегаНета, и как можно быстрее. В некоторых отелях имелись терминалы, существовали также интернет-кафе – по крайней мере здесь. Возможность войти в Сеть, используя чужое устройство, а не собственный зарегистрированный омнифон, служила одной из местных туристических приманок, а также гигиенической лазейкой для живущих на грани шариата местных, помнивших лучшие времена. Именно здесь, среди тысяч полупустых отелей, баров и кафешек, оставшийся без собственного терминала человек все же не оставался ослепленным. Оглушенным, связанным и брошенным в темноте с мешком на голове.

Шанс существовал, поскольку: А. Кролик не воспринимал его всерьез, что было видно по его заслоненным графитовыми стеклами глазам, в которых отражался образ измученного ошеломленного штатского, который лезет куда не следует и не знает, что делает. Б. Кролик не был профессионалом. Он просто получил омнифон, стер, сломал, сжег, проглотил и высрал. Всё. В. У Кролика не было времени. Он решил вопрос коротко, быстро, четко и действенно. Г. Кролик завершил дело категоричным щелчком металлических челюстей своих чертовых саперских клещей. Физически. Обычно если что-нибудь разрежешь, можно потом не забивать этим голову.

Так что определенный шанс оставался.

Вот только нужно было найти способ погрузиться в верещащую и трещащую от искусственных эмоций бездну МегаНета.

И быстро.

Норберт бежал трусцой по каким-то улицам, среди старых жилых домов – обычных выцветших кубиков арабского города, производивших такое впечатление, будто они уже много веков пребывают в состоянии заготовки или в процессе строительства. Ему попадались закрытые чайные и бары-закусочные, но улицы были безлюдны. Норберта охватило мучительное чувство, будто он оказался в абсолютно чужом мире. Там, дома, можно было попросить кого-то о помощи, подкупить, призвать к солидарности. Здесь же он ощущал себя ходячим банкоматом, чужаком, единственная цель существования которого, раз уж он сюда приехал, заключалась в том, чтобы одарить каждого порцией виртуальных денег, а в крайнем случае и наличных. Ноу проблем, май френд.

Он мог бы попросить дать ему доступ в Сеть или вызвать такси, но в любом случае остался бы без гроша, зато с оригинальным бедуинским ковром или курткой из самой настоящей клонированной кожи.

Или просто с разбитой башкой.

Ему встретился очередной футуристический квартал, полный устремленных в небо термитников самых странных форм из рассыпающегося бетона, где на тысячах балконов затаились толпы едва различимых, маленьких, как муравьи, людей, которые смотрели на город и ждали, что будет дальше.

Между небоскребами и улицей, среди высохших пальм и остовов автомобилей, расположился небольшой торговый центр, оплетенный бетонной лентой галерей и пугавших опущенными жалюзи магазинов, из которых призрачно расцветали в воздухе нанесенные голоспреем граффити, словно странные неоновые кораллы. «Прокат мопедов, электросамокатов, сегвеев и – внимание, достопримечательность! – настоящих автомобилей!» Закрыто. Арабское неведомо что закрыто. «Кафе-кальянная, легальное!» Закрыто. «Магазин кожи», закрыт. «Реал Фейкс». Закрыто. Что-то вроде продовольственной лавки, закрыто. «Подводные путешествия», закрыто. «Русский маркет „Бабушка“, правильная свиная тушенка, икра, солянка, русский салат, сувениры», закрыто.

И «Икебукуро Бар, патинко, Асахи», открыто.

Норберт побежал.

«Икебукуро Бар», открыто!

Открытая дверь на втором этаже, оплетенная ярко сверкающими идеограммами, оклеенная очередным скопищем значков витрина с голограммой девушки в матроске и с сережками по всему лицу, раскрывавшей рот в беззвучном пении или крике.

Открыто.

Всегда открыто, работа превыше всего, да здравствует Япония!

Кампай!

Норберт взбежал по пандусу для инвалидов, извивавшемуся словно серпантин, а когда наконец остановился перед дверью, не мог произнести ни слова, с трудом переводя дыхание. Перед баром на галерее были выставлены несколько столиков, за открытой дверью царил полумрак, в котором мерцали разноцветные огоньки, а изнутри доносилась какофония электронных звуков, мелодий, щебетаний, ревов и взрывов, словно там находились заводные джунгли.

На террасе сидел за столиком худой азиат с торчащей во все стороны неоновой шевелюрой и в тяжелой, словно бронированной, черной куртке, полной шевелящихся шипов и остриев, развалившись с широко расставленными ногами на стуле, с серебристой банкой в руке и приклеившейся к нижней губе сигаретой. Он окинул Норберта диким взглядом золотистых глаз с вертикальными зрачками, напоминавших тигриные, и что-то сказал. Норберт улыбнулся и пожал плечами. У него вдруг промелькнула мысль, что столь ярко окрашенные существа обычно ядовиты.

Похоже, это был просто клиент.

А потом азиат начал что-то говорить, тарахтя все быстрее и громче. Вторую половину фразы он проскандировал, а конец проорал. Все это время окурок непонятным образом держался на его нижней губе, словно приросший.

– Понятно, я тебя тоже, – ответил Норберт с таким ощущением, будто сегодня все сговорились его унизить, и, похоже, он уже сыт этим по горло.

Изнутри появился еще один японец, средних лет, худой, с жалкой щетиной на подбородке, в футболке, и тоже заорал. Сперва что-то вроде «Кирияма!», а потом нечто, что могло быть как потоком яростных ругательств и оскорблений, так и, учитывая культурные различия, обменом мнений на тему погоды. Радовало лишь то, что вопль был явно адресован шипастому гражданину на стуле.

Когда японец вопросительно взглянул на Норберта, тот поклонился так, как видел в фильмах и играх.

– Прошу прощения, мне нужна Сеть. Мой омник сломался. Очень важно, – произнес он на как можно более тщательном школьном английском.

Достав омнифон, он потряс им, издав печальный хруст пересыпающихся деталей. Ответом ему стало самое бесстрастное выражение лица из всех, какое только можно представить у человеческого существа. Как будто он разговаривал с рыбой.

– Добрый день. Что в городе? – спросил японец.

– Добрый день, нападение террористов, – объяснил Норберт. – Мне нужно быстро в Сеть.

– Как дорго?

О чудо – он понял.

– Полчаса.

– Десять дирхамов. Что-нибудь выпить?

Шипастый перестал обращать на них внимание, таращась в пустоту и упражняясь в прятании сигареты во рту, гримасничая и кривя нижнюю губу. Когда у него не получалось, он плевался искрами и пробовал снова.

Норберт сел в отдельном зале, среди поющих, трещащих, играющих, свистящих и верещащих консолей, которые взрывались каскадами разноцветных пиктограмм. Перед ним расцветала туманная полусфера голоэкрана, вращался хорошо известный логотип браузера, а ладонь холодила ледяная банка самоохлаждающегося японского пива. Дыхание и дрожь в руках постепенно успокаивались.

Войдя в систему, он начал поиски своих сырых аварийных рабочих копий, которые его омнифон регулярно отправлял на десятки виртуальных серверов по всему миру – естественно, не тех обычных по умолчанию, которые оказывались на его странице. Их Кролик нашел и выжег все скопом.

Имелись еще зашифрованные аварийные материалы, со странными названиями файлов, которые знала лишь его личная криптографическая программа. Последовательности знаков, ничем не напоминавшие видеофайлы, разбросанные в разных случайных местах Сети.

Потеря аппаратуры, наряду с потерей зубов или вообще физической целостности, являлась обычным профессиональным риском любого ивентщика. Любой объект его профессионального интереса подвергался разоблачению, осмеянию, вытаскиванию на всеобщее обозрение и издевательствам со стороны всего мира. Каждый, кто понимал, что его сейчас снимают, сразу же реагировал, и порой весьма жестко. Такова была повседневность.

Без подобного рода подстраховки Норберт не продержался бы и месяца.

Кролик явно полагал, что перед ним кто-то вроде идиота-подростка, который пытается любой ценой прославиться, снимая на дешевый коммуникатор все, что попадется на глаза.

Он ошибался.

Норберт был профессионалом. Он этим жил. Ему нравилось воображать себя независимым репортером – настоящим беспристрастным журналистом, какие существовали пятьдесят или сто лет назад. Совестью мира.

Мир, правда, уже не имел совести, и его ничто не волновало дольше пятнадцати минут, но Норберта это не беспокоило.

Когда его программа нашла первый файл, он почувствовал, как обливается потом. Впервые за сегодняшний день ему захотелось вскочить с кресла, поднять кулак и издать победный клич.

Дело было даже не в самом заработке, билете в Европу и сбережениях на какое-то время.

Норберт был профессионалом.

И он относился к этому чертовски серьезно. Чтобы его остановить, требовалось нечто большее, нежели гранитная челюсть и универсальный инструмент.

Материал, годившийся сразу на выброс, сохранился идеально – затянутый, ничего не вносящий, скачущий проезд через медину, когда он блуждал по улочкам рынка, метался по набережной или садился в абру.

Ничего. Бесполезно, скучно, не увлекательно. Действие должно начинаться с землетрясения.

Он в очередной раз машинально огляделся в поисках высвечиваемых в поле зрения сообщений.

Ничего. Омнифона у него уже не было.

Когда-то люди носили с собой часы, кредитные карты, телефоны, планшеты, компьютеры, бумажники и ключи. Если ты потерял деньги, ты все так же мог узнать, который час, отпереть квартиру или с кем-то связаться.

Выведя на голоэкран панель инструментов, он обнаружил, что с того момента, как началась стрельба, прошло сорок шесть минут. К счастью, имелся немалый шанс, что даже если на месте был какой-то другой ивентщик или хотя бы обладавший соответствующими рефлексами любитель, то, скорее всего, он получил пулю и теперь вместо того, чтобы отправлять видео, либо входил в райские врата, либо корчился в машине скорой, крича и истекая кровью.

Основной принцип его работы заключался в том, что часто возникала необходимость обработки материала и его отправки в неких случайных местах, с чужого оборудования. Так же, как и сейчас, когда счет в буквальном смысле шел на секунды. Его бронированный ноутбук, устойчивый к пыли, сотрясениям, воде, обломкам и гусеницам танков, имевший даже механическую клавиатуру и корпус из керамического сплава, покоился в отеле «Кингс Меридиан» в потертом сейфе в его номере.

Что и к лучшему – вряд ли тот устоял бы против Кролика.

Все необходимые инструменты следовало также хранить где-то в цифровых туманностях МегаНета, в личном облаке.

Войдя на свою безопасную страницу, Норберт запустил виртуальные диски и любимый «МувиМастер».

Сперва клип. Клип был важнее всего. Тридцатисекундный материал, который должен как можно быстрее попасть на «Трубу», вызвать эмоции и интерес, обещая больше, чем показывая, и побудить скачать полную версию – тоже якобы бесплатно, зато с кучей рекламы. Крючок, на который сперва должны клюнуть трилл-менеджеры с ивент-порталов.

Очередные файлы выныривали откуда-то из бездны Сети, росли полоски состояния, поисковик в сумасшедшем темпе прокручивал в своем окошке адреса и машинные коды.

Норберт с хрустом сцепил пальцы, отставил банку и поудобнее устроился на вращающемся кресле.

То была его раздача. Его ход.

По его принципам, в его мире и на известном поле.

Здесь уже никто не будет пугать его оружием, валить на колени, тащить как мешок или уничтожать его имущество дорогим профессиональным универсальным инструментом. То была его темная долина, и именно он был здесь вооружен и опасен.

Он поднял руки и начал дирижировать широкими уверенными жестами виртуоза, перед которым находится прекрасно обученный и послушный оркестр. Открыв два рабочих окна, он бросил на одно из них выбранный фрагмент материала и запустил его, одновременно открывая последующие.

Экспозиция, драматургия. Наезд, средний план. Он полностью погрузился в работу – случившееся с ним вылетело у него из головы, остались лишь последовательности образов, история, которую он должен был рассказать. Его руки формировали материал, растягивали его, останавливали, резали, переносили и вклеивали. Возникал ивент. Крики, вопли, взрывы и выстрелы тонули без следа в шуме электронных джунглей, пульсировавших вокруг Норберта собственными воплями, взрывами и выстрелами.

Подготовка вступительного клипа заняла у него полчаса. Он просмотрел его трижды, внося косметические поправки, и отправил в потроха Сети рабочие копии, которые тут же расползлись по киберпространству словно тараканы, прячась в щелях и трещинах.

А потом – выстрелил им на защищенный портал, служивший биржей для главных торговцев ивентами.

Монтаж основного видео занял немногим больше, поскольку вся предварительная работа была уже сделана. Выбросив ошибки и мусор, он порезал все на подходившие друг к другу кирпичики, которые достаточно было сложить в логическое целое. Начало, развитие и завершение. Два поворотных пункта. Кульминация.

Файл получился очень большой – по крайней мере, для ивента. Почти десять минут. По данным «исследований», о которых постоянно бредили менеджеры, зритель начинал скучать и терять терпение после семи минут информации на одну и ту же тему. Норберт просмотрел материал в ускоренном режиме и выяснил, что кровь появляется на третьей с половиной минуте, после чего остается до самого конца; более того, с самого начала каждую минуту возникают очередные неожиданные элементы.

Он отправил рабочие и резервные копии на четыре страницы в киберпространстве, закодированные как вложения в письма на фиктивные адреса, фотографии из отпуска, «важные обновления», а также файлы таинственных программ и вступления к фиктивным играм.

Почистив диски, он сформировал большой экран и запустил видео в последний раз, лишь теперь почувствовав, как на него обрушивается усталость. Болела шея, жгло в глазах, пересохло в горле. Хуже всего было с ногами, которые дрожали так, будто он пробежал марафон, и одновременно мышцы разрывались, словно его побили палками.

Он сделал большой глоток «Асахи» – казалось, будто пиво впиталось в сухие ткани, не успев добраться до горла, – а потом торжественно включил воспроизведение, в последний раз переживая сегодняшнее утро, начиная с кружащего в раскаленном небе и изрыгающего дым и испарения гликоля квадрокоптера и заканчивая таинственными вооруженными людьми, которые пятились среди руин, таща спасенных инженеров.

Какое-то время он сидел, обмякнув в кресле, словно беспомощный тяжелый манекен, а затем совершил последний жест, будто посылая гвардию в бой.

«Отправить».

Завертелся значок состояния браузера, и все закончилось. Материал пошел.

Внезапно у него возникло странное чувство, что что-то не так. Но сегодня попросту был такой день, а нервы Норберта пребывали не в лучшем состоянии, и оттого он аж подпрыгнул в кресле.

Они стояли у него за спиной, таращась в экран.

Хозяин и шипастый Кирияма.

Оба стояли и смотрели на ивент, молча и не шевелясь, с напряженными и озабоченными лицами. Когда Норберт повернулся к ним, бармен с серьезным видом кивнул и вручил ему новую банку «Асахи», а затем достал бело-синюю пачку японских табачных сигарет «Хайлайт».

– Фри презент, – сообщил он.

Раздался щелчок.

Кирияма протягивал в его сторону кулак с выставленным большим пальцем, словно в древнем жесте «удачи», только на конце пальца покачивался голубой язычок пламени.

Норберт закурил и поблагодарил кивком.

Дело было сделано. Можно было не спешить.

Теперь оставалось как-то добраться до отеля, а там попытаться поесть и упасть на кривую бетонную кровать. А потом, прежде чем ему удастся добыть билет на какой-нибудь самолет домой, он сможет просто сидеть и без конца смотреть на счетчик заходов.

Отчего-то он только теперь понял, что не лучшим образом отнесся к своим спасителям. С другой стороны, он позаботился о том, чтобы ни на одном кадре не было видно их лиц. Он понятия не имел, кто они и откуда взялись, но надеялся, что они не обратят на него внимания. А даже если и так, он был уверен, что никогда их больше не увидит.

Норберт еще не знал, насколько он ошибался.

Зап. 2

Возвращение домой оказалось столь обременительным предприятием, что его так и подмывало остаться в «Кингс Меридиан». Пока он жил в номере отеля, никаких серьезных проблем у него, в общем-то, не было. Страдающий астмой кондиционер, однообразная скверная жратва, завывающие за окнами пять раз в день муэдзины, перебои с водой и электричеством, гигантские тараканы, бассейн с бурой водой – и не более того. Спокойная, беззаботная жизнь.

Ивент сработал. Норберт мог сидеть и смотреть на счетчик заходов, который уже три дня крутился как сумасшедший – он почти чувствовал дуновение, бьющее с экрана армейского бронебука. Может, он и не заработал столько, сколько несмело подсказывала ему тайная надежда, но на какое-то время средства у него имелись. Он мог отдать долги, оплатив бесчисленные взносы – климатические, кадастровые, медицинские, страховые, пенсионные, висевшие у него на шее с того момента, когда ему стали редко попадаться хорошие ивенты и он перестал зарабатывать выше определенного уровня. Выбив у рекламодателей первую часть своего гонорара, он прежде всего заткнул пасть государству, со странным двойственным ощущением, будто платит шантажисту. Сперва он с тоской смотрел, как только что заработанные евро уходят с его счета, а когда все закончилось, испытал некое облегчение.

Он мог возвращаться. У него осталось достаточно денег, чтобы оплатить не слишком долгий период относительно пристойной жизни, поискать очередные ивенты, снова обрести почву под ногами, пока ему невыносимо не наскучит свинцовое небо, холод, и прежде всего хор ханжеских голосов, внушающих, о чем ему следует думать, что ему следует есть, что должно быть для него важнее всего, как он должен жить и зачем. Рано или поздно ему предстояло вновь болезненно ощутить на собственной шкуре тысячи невероятных выдуманных запретов, а пока он слегка тосковал по дому, хотя нисколько не сомневался, что самое большее через пару месяцев заберет уцелевшие деньги и снова упакует обшарпанный кевларовый чемодан фирмы «Хели».

В Дубае начало становиться слишком дорого, слишком сложно и во всех смыслах слишком жарко. Поражение Братьев Смерти разбудило улицы – поклонников джихада, диванных салафитов, любителей-моджахедов и шахидов-теоретиков. Виной тому стал его ивент. Теперь он мог взглянуть в окно на последствия собственных действий – едущие неизвестно куда набитые орущими людьми пикапы с трепещущими зелеными флагами, хоровые крики и толпы в масках, поднятые кулаки. Пока что жгли только европейские и американские флаги, а также бумажные фигуры шейха. Пока что со стороны центра доносился пульсирующий рев толпы и глухие хлопки слезоточивых гранат.

В любой момент могло случиться все что угодно. Или вообще ничего.

Так или иначе, Дубай временно перестал его устраивать.

А потом оказалось, что все не так просто.

Поскольку у него не было омнифона.

У него остался паспорт, компьютер, но не коммуникатор, контроллер, протез мозга, бумажник и идентификатор в одном лице. Когда он пытался решить какой-либо вопрос, дело неизменно заканчивалось фразой: «Скачайте приложение». А потом: «Продаем только омни-билеты», «Обслуживаем только организованные группы», «Просьба связаться со своим оператором», «Сообщите номер омника».

С оператором тоже ничего не удалось решить, поскольку саперские кусачки Кролика перерезали его сим-карту. Оказалось, что Норберту нужно идти в родное отделение оператора и там подтвердить, что он действительно тот, за кого себя выдает, чтобы ему сделали новую карту. Только так он мог сохранить старый номер, базы данных, облака и историю договоров. До родного отделения было две тысячи километров.

В итоге покупка билета заняла у него три дня.

Два из них он потратил на безнадежную борьбу с офисами авиакомпаний, и еще один на то, чтобы привлечь знакомого турецкого гастарбайтера из администрации отеля, некоего Сулеймана. Достаточно быстро оказалось, что можно найти сестру, у мужа которой есть шурин, чей брат знает кого-то, у кого имеются связи в «Эйр Эмирейтс». Два кило евро сверху – хоть в дирхамах, хоть в турецких лирах, хоть в долларах. Ноу проблем, май френд.

Собственно, он начал жалеть уже во время взлета, когда, высунувшись со своего ряда кресел, в последний раз увидел в далекий иллюминатор кусочек кирпично-красной земли и желтоватые, миниатюрные, словно рассыпанные пиксели, дома.

А еще через несколько нескончаемых часов, заполненных писком в ушах, мигренью, жаждой, голодом, болью в заднице от жесткого пластика и тупого созерцания серого коврового покрытия с мелким синим узором, скрипящий и раскачивающийся в воздухе аэробус миновал серо-зеленое побережье Хорватии, пронес свою напоминающую куриную лапу тень по скалам Пьемонта и вонзился в похожую на вытащенную из старого одеяла вату графитовую пелену туч над Центральной Европой.

Впечатление было такое, будто они влетали в пещеру – мрак, горизонтальные струйки дождя на стеклах иллюминаторов. Казалось даже, будто в самолете стало холоднее.

Потом была посадка в Бове-Тилле[3]3
  Аэропорт в 85 км от Парижа, в настоящее время используется бюджетными авиакомпаниями.


[Закрыть], которую он пережил словно во сне. Сперва, оглушенный и сбитый с толку, он тащил за собой чемодан по нескончаемым, испещренным голограффити коридорам. Ему пришлось стоять в отдельных очередях, поскольку омнифона у него не было, а билет с чипом и магнитной полосой вызывал ужас и недоверие, – никто не знал, что с ним делать, и от Норберта лишь отмахивались. Он помнил замусоренные полы, ряды бездействующих магазинов и кафе, пугающе длинные очереди, спины пассажиров, высокомерных чиновников, говоривших только на сленговом французском и арабском. (Tu cherche que, toi?[4]4
  Эй ты, чего ищешь? (Фр.)


[Закрыть]) В конце концов он снял наличные в банкомате, поймал крайне занятого парня в летной форме, похожего на суданца, и вручил ему билет, одновременно показав двести евро. Тот вскоре вернулся и отвел его к какой-то стойке, где ему наконец выдали посадочный талон и сообщили, что ему следует идти к гейту номер 134, а в конце суданец протянул руку за банкнотой.

Потом он катил свой багаж по бесчисленным бездействующим траволаторам, мерз в полностью пустом зале ожидания, где не было ничего, кроме похожих на неглубокие тазики оранжевых пластиковых кресел и неработающего автомата с вегетарианскими закусками. Остекленный пузырь зала ожидания выходил на полутемное летное поле, где светились лишь огни полосы и хлестал по мокрому бетону дождь. Несколько стекол были разбиты, и оттуда тянуло ледяным холодом. Загнанная в угол группа ожидавших самолета до Модлина[5]5
  Второй по значению аэропорт Варшавы, в настоящее время используется бюджетными авиакомпаниями.


[Закрыть] напоминала толпу беженцев. Однообразно ныли несколько младенцев, люди кутались в куртки и свитеры; не хватало только свернутых в тюки постелей и клеток с курами.

Норберт сидел, скорчившись от холода, в свитере и туристической ветровке, и смотрел на собственные руки, думая, что, собственно, случилось со всем миром. Все вокруг: зал ожидания, летное поле и даже Дубай-Сити, уже превратившийся в раскаленный от солнца невероятный сон, – производило впечатление чего-то возведенного на обломках предыдущей цивилизации. Когда-то, совсем недавно, существовала целая отрасль услуг, в задачу которых входило сделать воздушные путешествия удобными и даже комфортабельными. Окружавший его сейчас аэропорт был тогда полон огней, магазинов, кафе и баров. Здесь имелись кинотеатры, массажные салоны, фонтаны, мягкие кресла и диваны. Куда бы ты ни отправился, там всегда находилось что-то, помогавшее приятно провести время в пути, отдохнуть, утолить голод или жажду, убить время ожидания пересадки или сделать покупки. Он не мог понять, кому все это мешало. Постепенно погасли огни, стихли фонтаны, кресла превратились в жесткие сиденья, была запрещена продажа алкоголя, ограничилась до минимума возможность что-то съесть или выпить, смолкла музыка, исчезли зоны беспошлинной торговли. Пассажиры покорно воспринимали перемены, а несмелые протесты тут же подавлялись с помощью произносимых умным тоном банальностей об «экономии» и «безопасности». Никто, правда, не знал, что опасного в удобном диване и работающем туалете или какое отношение имеет ограничение торговли к экономии, но поучительного и строгого тона обычно оказывалось достаточно. И уж наверняка достаточно было свершившихся фактов.

Незаметно аэропорт превратился в мрачное неухоженное пространство, предназначенное для того, чтобы без конца стоять в очередях под бдительным оком камер, позволяя обнюхивать себя собакам, или вжиматься задницей в одну из многих прикрепленных к стальным рельсам пластиковых мисок и смотреть на свои руки или в бетон стены, украшенный большим полотнищем с перечеркнутыми кружками запретов. Семь рядов по пять. Тридцать пять различных действий, подлежавших запрету, причем лишь из числа неочевидных. Там отсутствовал запрет красть вещи у других пассажиров, разводить костры или запихивать орущих детей в мусорный контейнер. Однако о том, чтобы запретить целоваться и петь, не забыли – как будто у кого-то в этом продуваемом сквозняками бункере могло возникнуть такое желание.

И все потому, что у него не было омнифона. Бронебук лежал в опломбированном чемодане, будучи слишком большим для ручной клади, ограниченной до размеров пачки салфеток. Он мог взять на борт самолета омник, но потерял его. Без него Норберт не мог играть, не мог читать, не мог ничего делать в Сети, не мог разговаривать, покупать, слушать радио, а в самолете – активировать экран и пользоваться доступной на борту базой игр, фильмов и музыки. Как-то незаметно висящая на поясе нашпигованная электроникой плоская коробочка и миниатюрные импланты в запястьях оказались необходимы для всего подряд.

Вдруг он с ужасом понял, что не знает, что будет делать, когда наконец доберется до Модлина. Чтобы оплатить какой бы то ни было транспорт, требовалось «городское приложение». Если он наткнется на открытые магазины, те наверняка не будут в такое время суток принимать наличные, чипы или карты, а потребуют оплату омником даже за бутылку воды.

Внезапно, может, из-за усталости и мерзкого сочетания боли в животе, голода, сонливости, скуки и холода, Норберт почувствовал, будто на него снизошло откровение – словно на отшельника после многодневного поста в глубине пустыни.

У него не было омнифона.

И неожиданно до него дошло, что по этой причине он является единственным человеком в поле зрения, осознающим реальность. Единственным, кто видит эти окутанные полумраком темные коридоры, выбитые стекла, граффити на опущенных жалюзи. Единственным, кого мучает жажда, голод и усталость.

Стоявшая у остекленной стены напротив женщина оживленно жестикулировала, извергая из себя непрерывный поток претензий и жалоб. Ее крик отражался от потолка, увязая в ропоте разговоров, и никто не обращал на нее внимания. Она просто стояла посреди пустого пространства, со скоростью пулемета выпаливая одни и те же полные ненависти фразы, как заведенная – будто играла в некоей скучной пьесе. Обычно он на нее бы даже не взглянул, но сейчас, будучи единственным, кто пребывал в реальном мире, он не воспринимал ее как ведущую личную беседу с загадочным невидимым Северином. Никакого Северина здесь не было, а женщина не говорила в микрофон или какое-либо иное устройство. Он видел лишь сумасшедшую актрису, разыгрывающую представление в одном лице и высказывающую претензии ко всем вокруг или к темным взлетным полосам. Неподалеку мужчина в обтягивающем блестящем костюме объяснял бездействующему автомату с напитками нюансы продажи каких-то «пээрэсов» и значение «возвратных фактур». Седой господин лет семидесяти, в куртке из термопены с капюшоном, стоял, расставив ноги и раскрыв рот, и со странной гримасой на лице рисовал пальцами в воздухе круги – сперва в одну, потом в другую сторону. Еще один рядом с ним медленно приседал, расставив руки. Женщина сбоку сидела неподвижно, открыв рот и качая головой, как удивленный попугай, затем вдруг вскочила и закричала, а потом снова села и возобновила гипнотизирующие движения головой, словно кобра в корзине факира. Кто-то вглядывался в свои руки, перебирая в воздухе пальцами, словно зачарованный их движениями, другой яростно сражался с воздухом, нанося удары и пинки, не вставая с сиденья, будто парализованный ниндзя. Рыжая женщина справа, со столь бледной кожей, что ее веки казались красными, кормила грудью несуществующего младенца, одновременно произнося прямо в мерцающую лампочку под потолком нескончаемый монолог и время от времени делая глоток из воображаемой чашки.

Норберт удивленно озирался вокруг, внезапно увидев перед собой лишь остекленный зал, полный сумасшедших.

У него не было омнифона.

Он не закрывал глаза дисплеями, выводившими на сетчатку туманные образы пространства МегаНета. Имплант в черепе не посылал едва заметных импульсов в окрестности височной кости, генерируя ощущение звуков. Он находился здесь и сейчас, в зале ожидания с голыми стенами, заполненном подрагивающими, пляшущими, кричащими и бормочущими безумцами.

Естественно, он знал, что все вокруг играют в разные игры, встречаются с друзьями, решают свои дела, флиртуют, строят козни или ведут крайне серьезные диспуты о политике, но, глядя на них собственными глазами со своего сиденья, никак не мог в это поверить. Все вокруг него пребывали в собственном мире, которого не существовало. Настоящим был лишь погруженный во мрак зал ожидания аэропорта Бове-Тилле у гейта 134, пока что темного и бездействующего.