Текст книги "Как ловчее сфотать ромашечку"

Как ловчее сфотать ромашечку
Ярослав Полуэктов

© Ярослав Полуэктов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

– Я так вот понимаю, что если водка хреновая, то и капуста такая же должна: под каждый напиток свой рассол, – к такому выводу пришёл Кирьян Егорович, подытоживая всемирную историю взаимоотношений крепких напитков и закусонов.

– Во-во, а я попросту глоточку помочить… Киря, я попробую… Так, что это? – Рука Бима тянется к бутылке. – Nexte! Nexte… Некоторое… Экстро… Мужики, переведите Nexte.

– Следущий, – мигом переводит Ксан Иваныч.

– Следующее, – уточняет Кирьян Егорович то ли род, то ли склонение.

– Я так и думал! – радуется Бим. – Блин, я полиглот!!! Я в какую страну не заеду – вспоминаю их язык. И это никто не отменял…

2

– Вот такой нормальный случился завтрак. Из своих продуктов, – возвращает всех к реальной жизни Ксан Иваныч.

– Ну, расскажи чё ты… Киря, казак ты за нас, кто же до тебя домогался вчерась, когда я тебя за ненадобностью покинул? Ты же там в горшке остался, а когда я с улицы, покурив люльку, пришел, то ты ещё раз поднялся и снова стопы свои направил. – Это Бим. Сейчас он, раз уж вспомнил о трубке, прикинулся Бульбой и поэтому не только аккуратно подбирает слова, но и приноравливает к себе запорожские телодвижения.

– Нет, я на улицу выходил. Просто покурить.

– Что-то на улице мы не встренулись. Странно. У них тут две улицы? На улицу… на улицу… Ну а я-то то подумал красиво, что бабы тебя там… это… заимали А ну, а если бы я рядом э-э-э… был…

– Что?

– По-другому бы было. Мы б её… э-эх!

– Одному слабо?

– Вдвоём… оно веселее. Я б трахал, а ты б слова её переводил. Она ж по-негритянски говорит, а я по-негритянски не знаю. А ты ж полиглот… посильнее моёго… если по-честности. А ты с зонтиком и опахалом. Попутно. И мух бы отгонял. И бултыхал бы языком. Ну, один разок я бы позволил, конечно. Как тебе оральный вариант? А я б трахал, и трахался бы молча. По-настоящему. И радовался. А ты бы…

– Вот нихрена себе! – обиделся Кирьян Егорович, – так по твоему выглядит здравый русский смысл… когда тройничок? Я, промежду прочим, первым до неё… тренькнул…

Кирьян Егорыч в смысле отлить всегда бежит первым: у него так устроен пузырь.

Порфирий Сергеич бежит – вторым, причём не ранее, чем после третьего бокала. При этом выйдет не как артист на антракт, а включит этот выход в действие. Ну, например, объявит легенду, будто он Обама и сейчас у него выход из самолёта. А там полосатая ковровая дорожка поверх бетона, и гвардейцы навытяжку. А раз такое дело, то ему надо показать человечеству, что он тоже человек, правда, главный из всех, и что ему похеру почести, ибо это пОшло и недемократично. А в таком случАе, мол, ему полагается положенный правительством рекламный килограмм жвачек. А поэтому – пока он в отлучке – его товарищи должны по приходу президента выложить на золотой тарелочке с голубой каёмочкой всё то малое, что им – президентом только-что было скромно озвучено. А мог бы и перчаткой по морде, да только он не станет этого делать. И не оттого, что льняные перчатки в родном белом доме забыл с вышитой на них крестиком картой Расширенных Соединённых Штатов, а потому, что никто не достоин к ним прикоснуться, кроме, разумеется, него самого, коли уж он перевербованный президент Америки. У него уже год как контракт с Киевом и, nota bene, с Москвой. Смерть доллару. Алё! Ресторан? Да. «Якбар»? Воистину як бар. Кофе, коньяк? Як, як.

– Целуйте, господа, его – бимовские – следы, – считает хозяин следов. Звать его по-прежнему Бимом. Он демократичен и добр. Он выдумщик и потому жалеет мир. Он желает здоровья всем президентам второго ранга, и готов посыпать ковровую дорожку лабораторным песочком для улучшения отпечатков, глубина пять сантимов, залейте отпечаточки гипсом! А также ради гигиены целования. Смерть эболе!

Ксан Иваныч на такие интимные процедуры – не лобызаться с Бимом, конечно, а в туалет, – выходит с достоинством, как и положено настоящему генералу.

Малёха исчезает незаметно и стыдясь, будто воспитанный мальчик, который не обязан сообщать папочке и, тем более, чужим дяденькам, куда он пошёл, и сколь долго будет отсутствовать, развлекаясь с мужским опознавательным знаком.

3

Стук. Мытьё посуды в санузле.

Ксан Иваныч на сцене: «Ну что, ты там не нашел ничё?»

Речь про интернет, в котором Малёха должен был что-то откопать.

– Я не искал, – говорит Малёха. Ленивый чел!

– А чё вы там хотели? – осведомился Бим сразу у двоих. Развесил ухи: кто ответит первым?

– А никто! – отвечает сам себе, не дождавшись ни малейшего колебания воздуха с той стороны. И совсем уж не по-ирландски, не по Джойсу задумчиво, не по-набоковскому стеснительному «непрямому высказыванию», а как кривлястые «Иванушки с Интернет-шинеля», сам себе и далеко не шёпотом, почти-что селезень сдуру яйцо снёс, «выкрякнул»: «Конь в пальто!!!»

– Чё? Какой ещё конь? – реакция Малёхи.

– Морской. Беременный, – так отреагировал Бим. Он «Извращения в природе» недавно смотрел и теперь знает все звериные, одноклеточные и прочие био и зоо фокусы.

– А интернет работает? – спросил Ксан Иваныч, по привычке игнорируя абсолютно все вопросы со стороны. Когда он думает думу, то частенько будто бы напрочь отключает ненужную ему сторону ушного аппарата: не считает нужным… каждому там рядовому отвечать.

– А чё? – спросил Малёха, без всякой задней мысли и так просто, будто он пятилетний мальчик, а его отвлекли от компьютера, а он на всю семью один и его сейчас оторвут от игры, а докажите, что компьютер вам важнее, тогда, может быть, он и потеснится и ущемится, а ему за это родители что-то станут должны…

– Я хочу заказать гостиницу во Франции, – начал объяснять Ксан Иваныч Малёхе, влюблённо глядя в него, и вовсе не собираясь отнимать компьютер, который понарошку как бы на всю семью один.

На самом деле их около тридцати, никто не ослышался, если присовокупить к семейной базе компьютеры проектной конторы, где Ксан Иваныч пашет учредителем и как единоличный собственник первым поедает плоды.

И тут он внезапно вспомнил о товарищах, и включил слуховой отдел мозга, и понял, что это Бим задал вопрос по существу, а он обратился к сыну, и что его тут на этом сейчас поймают, если уже не подловили, а это плохая вещь, когда отцы так откровенно обожают сынов, а с товарищами он порою чёрств, хоть и сидят за одним столом и пьют одинаковое пиво, и у них общак, и вообще отлаженная схема, но это общая заслуга, а не только одного его заслуга. И то, что сейчас можно неплохо понравиться буквально всем.

От неожиданного прилива доброты к ближним, и, не имея особого артистического дарования, он всего лишь генерал архитектуры, Ксан Иваныч мелко заморгал ресничками, и сказал простую, но эффективную с точки зрения дружбы, вещь:

– В Лангре, где мы будем ночевать, заказано. Всё вроде бы! Ничего не отменяется. А вот у нас может там, …в Париже что-то проявиться. Ну, может на день, на другой, на день в Париже больше задержимся вдруг. Ну, насчёт Брюгге там… Позже станет ясно.

Бим: – А ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее. Якорных точек… мы знаем. Дни знаем. Чё хотим в Париже? Почему идёт изменение якорных точек?

Бим чрезвычайно боится новых изменений в маршруте.

А Ксан Иваныч с самого начала путешествия крутит маршрутом в свою пользу с учётом интересов прежде всего своих, не забывая при этом Кроху-Малёху, а также – вот же польза канцелярских привычек – и главную якорную точку в Ростоке, где уже заказаны и оплачены места в пароме до Хельсинки, которые стоят дорого. Обмен билетов чреват штрафами, которых никто не желает, соответственно, вся компания теперь на крючке пароходной компании и Ксаниванычевых планов.

А двое взрослых балбесов вроде бы и как бы едут на правах молчаливого балласта. Никакой справки на предмет хотя бы ограниченного употребления толерантности им не выписано, и вмешиваться поэтому они не должны бы вообще.

Вслух, разумеется, о последнем никто не говорит, ибо в роли злых Соединённых Штатов тут выступает Ксан Иваныч и он пользуется чудесными свойствами двойной морали на всю катушку.

– Не идёт пока!!! Невозможно.

– В чем хитрость изменения маршрута? – настаивает Бим.

– Не идёт изменения пока.

– Прижучили! – ярится Бим.

– После скажу. Рано ещё говорить.

Ксан Иваныч пошевелил челюстью и мотнул головой с такой явной неохотой отчитываться, будто он привязан к табуретке, а табуретка прибита к полу, а пол в том самом кабинете, где не так давно он лично измывался над врагами. А теперь власть переменилась, и он уже собственной персоной, слегка поблекший и пощипанный, на допросе перед недавними товарищами-чекистами, которые как-то сумели отбриться, а он взял, да как дурак попался. Причём по фальшивому навету от теперешних допросчиков, которым и без допросов всё и так ясно. И они даже могут добавить немало придуманной художественности в его куцые отговорки.

– Что это ещё за мадридские тайны? – поинтересовался Бим, собираясь усилить фразу упоминанием двора в мавританском стиле, по которому елозят распутные фрейлины с незаконными чадами: эти – кто в коляске, а кто и в подоле.

Кирьян Егорыч – вот же фрукт – взял и бимовский сценарий попортил. Мадридский двор он автоматически заменил «отхожим местом», не забыв упомянуть, что королевские какашечки-то там не простые, а с вензелями, и что принцессы ради поддержания любви к ним принцев и в виде особой привилегии вообще не какают. Причём, пахучее место действия он умудрился вставить в чужую фразу столь резво, что Биму, хоть и являющемуся автором, ничего не оставалось, как с такой интерпретацией цензуры согласиться.

– Хороший сюрр, – сказал он. – Ладно. Хвалю. В духе «неорабле».

Стиль Бим сходу придумал.

Ксан Иваныч обиделся. Видать, тайна стоила того, чтобы её так защищать.

– День пришел …мы уже …солнце …где мы там, …в какой стране были? – Бим то ли поэтизирует, то ли подзуживает, прикрывая боязнь крутых, а главное – не согласованных с ним изменений маршрута.

Только Кирьяну Егоровичу похрену. Ему интересно везде. Повезут отсюда в Монголию – слова против не скажет: отпробует свежей баранинки, которая только что блеяла. Повезут на вулкан в Исландию – будет только рад: наберёт там пемзы, и кусочек аж неостуженной розовой лавы возьмёт на память. Короче, этот русский сэр из полнейших мудаков. Он сомневается во всём. Он соглашается со всем, что не навредит человечеству. Он не верит мусульманам, он жалеет несчастных христиан, он желает понять буддистов, чтобы в итоге приняться и за них. Крест ему нужен лишь для того, чтобы прибить к нему огородное пугало. У вагины нет национальности, а все люди вышли из неё. Всё дело в обыкновеннейшей генетике и дезоксирибонуклеиновой кислоте. Да здравствует Хромосома! Первую Хромосому скоро найдут на комете Чурюмова. И не надо никаких надуманных Ев и Марий Магдалин. Древо Познания – обыкновенный намёк, чтобы не совались не в своё дело, ибо приведёт оно только лишь к разгадке тайны ядерного расщепления, а в итоге к погибели всея земли. Дарвин, хоть и козёл в отношении места людей во всей фауне, но по большому счёту нормальный чувак, ищущий правду в естестве, не полагаясь на бога, кем бы он ни был, пусть даже глобальной космической самокухней-суперскороваркой, из которой хозяйка выскочила в начале пожара, да забыла, или передумала, вернуться. Да и тушить такой пожар пожарники отказались: слишком много там динамиту, мол, и всё вдобавок залито горячими фекалиями: туалет-то за стенкой, а стенки шкворчат, двигаются, испускают невкусные газы пуще скошенной набок надворной будки, да ещё горячие. Тут ни один противогаз не поможет.

Все англичане, особенно те, кто с деньгами, – сволочи. А Кирьян Егорович всегда за правду. Денег у него нет и не надо, следовательно он честен, а возможно даже и неподкупен. Проверить последнее не представлялось возможным. Словом, пока-что он конченый атеист, незаметный свиду, а на самом деле пытливый естествоиспытатель без орденов и нобелевских премий, втихаря правящий миром методом вынесения книжных приговоров; и тысячи верующих задротов искренне желали бы, чтобы его поскорее переехало международным чекистским катафалком.

– В Швейцарии мы будем, – подсказывает Кирьян Егорович – а в глазах Рейкьявик, Уагадугу, Тегусигальпа. – Через, блъ, австрияков.

– Они не блъ, а просто австрияки, – поправил Порфирий Сергеевич Бим.

Сегодня Бим – сама политкорректность и лояльность вместе взятые по меркелевской формуле: тебе гамбургер, с тебя толерантность. Модная штука. Любопытная торговля. Уважает он за что-то австрияков. Уж не за эрцгерцога ли Фердинанада, не за побитых ли и развешанных по деревьям галичан-русинов? Великие укры тогда ещё не были сочинены, а то повесили бы и укров: «Вот-так, блъ, и съездил принц в Сараево к себе на свадьбу!» – и Бим громко добавил, повращав головой: «Мужики, а я знаю, почему Швейк был такой дурак».

Бим, видимо, ожидал восхитительных возгласов, а, как минимум, обращения на него внимания. Но никто не зацепился за его глубокую мысль. Сказал бы Бим, что Венгрия главнее Австрии, то тут же бы на него накинулись: один исторический педант, другой – а это Ксан Иваныч Клинов – Вену обожает больше Будапешта, исходя, разумеется, не из политических, а из чисто эстетических соображений: будапештский парламент весь в декоративных готических кривульках, словно там упражнялся такой-то и такой-то архитектор, с которым он давно не в дружбе, а Вену… Вену будто сваял бы и он сам, попади в то прекрасно вальсирующее время.

А почему Бимом упомянулся Швейк догадался Кирьян Егорович: Бим теперь весь остаток путешествия будет обезъянничать с Швейка. Тарас Бульба ему уже надоел. А поскольку Швейк – лицо наполовину выдуманное, а наполовину реальное, то невыдуманный Бим будет вправе играть кого захочет, и всё ему и простится, и спишется, и пить пива можно будет пить сколько влезет за двоих, ибо он играет сразу две роли. И может добавить за самого себя. И, поди, догадайся, кто лучший прототип для Швейка, сам Бим, или тот первый реальный прототип. Кроме того: все смешные глупости спишутся на Швейка, а умные вещи спишутся на Гашека, а физические нелепости растворятся на сцене жизни, потопленные талантом артиста, который ещё талантливее сыграет пивного человека Бима из дальней Руси. То есть он прячется за некоторую сценарную расплывчатость, и ему в такой мутной водице прощается всё. Отличная методика мимикрии! Почеши мне спинку, а я почешу тебе. Извольте ухаживать все за Бимом, ибо он один только настоящий талант, а остальные, кроме товарищеских обязанностей, – они ещё и обслуживающий персонал, приставленный к дарованию. Так хозяева прилагаются к кошке, а кошка, в свою очередь, к кошачьему хвосту.

В итоге генерал-хозяин зависит от чужого хвоста, то есть от бимовских ежеминутно меняющихся причуд.

– Читайте пока про Мюнхен, – велел Ксан Иваныч довольно-таки безразлично и в никуда.

Болезненно отреагировал на эту простенькую фразу Кирьян Егорович.

– Всё уж давно прочитано и перечитано, – пробрюзжал он. – Вон оно, на койке лежит. Берите и сами читайте, если хотите. (Речь про выписки из интернета о достопримечательностях и прочем.)

– Путеводитель Вы наш! Драгоценнейший! – ёрничает Бим. – А Вы нам по памяти расскажите. Нам читать не резон, а вы уже время потеряли, так уж будьте добры отчитаться на что оно растрачено… драгоценное. А так – что за резон хвалиться бумажками. Ещё и в минус запишем: надо же – время наше тратить…

– Я домашнее время тратил, личное, часом отмечу, время. Уж простите за тавтологичность сказанного. Ещё в Угадайке тратил, готовился к странствию, ради вас чертей, – отбивается Кирьян Егорович.

– Вы нам мозги-то не парьте, – сказал, как кусок от бани отрезал, Бим.

В киноверсии тут с облака спустится вертолёт-пила. Он умелец с воздуха бани пилить. И Кирьян Егорович на некоторое время обидится на режиссёра.

Ксан Иваныч разложил карту и по полочкам план путешествия. – Ну, похоже, похоже. Ну, мне как бы задан вопрос из партера, – и по-доброму так подмигнул всем. И пришмыгнул носом. – Оглашу это. Где мы? Вот мы, – и ткнул в карту наугадским методом.

– Не врите нам, – сказал Бим. Он успел нацепить очки и потянулся к карте, загородив остальным видимость. – … Да-да-да… Так-так-так… Понятненько… Если поехать вниз от того места, где мы щас… Вот вам мой палец: это точка «А». Исход!

Ксан Иваныч отодвинул Бима локтем: «Ну… похожий вопрос. Что ещё? Мы находимся… вот…», – и ткнул сам. – Вот где исход.

И пальцы их не совпали. Видимо, в мире два Мюнхена. Один в мире Бима, другой в параллельном мире Ксан Иваныча. Кирьян Егорович сейчас без очков и не видит ни одного Мюнхена. Следовательно, он в третьем, может даже совсем во взаимно перпендикулярном мире.

– Шалишь, брат! В моём Мюнхене мы… – опередил Бим, снова возвращаясь на свою позицию.

– В моём Мюнхене… Сегодня… Двадцатое число!

– Это правильно. Относительно числа. А в отношении Мюнхена… Кирюха, а ну-ка брось сюда контроль…

– Не хочу, – отвечал Кирюха. Ему не только лень искать очки, а главное не вступать третьим лишним в спор.

– Пошёл двенадцатый день экспедиции, подсчитал Ксан Иваныч. – Сёдня у нас среда. А завтра…

– Завтра будет завтра, – сказал Бим, и выполнил отмашку рукой в потолок. Так небрежно, будучи в хорошем расположении духа и с дамами под ручку, здоровались в остальное от войны время галантные – с привкусом пикантной сволочности – немецкие офицеры.

– Правильно, вот завтра мы можем… мы можем…

– Четверг!

– И что?

– Что-что. Щас маршрутики найдём. Нарисуем. Малёха, дай-ка фломастер!

(Лучше бы спросил, куда хитрый утренний вьюнош фуганул двадцатку евро).

– Вы стратегию назначьте, а мы думать будем.

– Кхе, кхе, – кашляет прокуренный насквозь Ксан Иваныч. – Блин, не могу сказать на твой вопрос. Не могу.

Долгие гудки, больше похожие на усиленный динамиками вой сумасшедшей собаки, – то полицейская или санитарная сирена за окном. Смотреть и уточнять нет смысла – такая звуковая картинка в Мюнхене не редкость.

4

– А хостел это типа общага?

– Типа общага. Да. Ты разве ещё не понял?

– Нормально. А мне так даже это… Душевно! Ну, будто. То есть так и есть, если точнее.

Ксан Иваныч рассматривает теперь тот участок карты, куда входит Австрия, Швейцария и кусок юго-западной Франции.

– Вот Киря. Смотрите. Вот мы. И пойдём, я думаю, через Менинген… Брегенц… Вот Баденское озеро.

– Где самолеты это… стукались… – вспомнил дядя Бим.

– Боденское, – поправил штурман, который Киря. – Там ещё фесты…

– Что-о-о?

– Ну это… фесты, праздники. Фестивали на озере.

– В лодках?

– Сам ты в лодках. Там люди на берегу… ну-у, амфитеатр их на берегу. Частично. А сцена полностью в воде.

– Это как?

– А так! Выстроена. Искусственно. А сцена в каждый фест разная. Приезжает… на барже. А высотой и содержанием… Мама моя!

– Что за мама?

– Что за мама? Так это понимаешь… Остроумно очень… И величина! Вау! Там все декорации с небоскрёб!

– Так уж и с небоскрёб? В зале?

– На улице! Я же говорил.

– Не говорил.

– Так теперь говорю по слогам: на у-ли-це! Тьфу, то есть не на улице, конечно, а… на открытом воздухе, у озера, понимаешь?

– Ну, допустим. И что с декорациями?

– А что-что. Вот не небоскрёб, ну, может и поменьше, и не в этом даже дело. Там и архитектуры как бы нету, а дизайн один. Большой-пребольшой дизайн. Вот артистов там на одном пальце… ну, человек пять может стоять!

– Не фигос! Врёшь! На каком-таком пальце? На своём? Или там дольмен?

– Нет.

– Ты это… того? – и Бим покрутил у виска.

Снова не так.

Застыл в недоверии и досаде Ксан Иваныч. Он слышит базар, но пока не встревает, поглядывая в карту и расшифровывая свои расплывшиеся на днях каракули. Карта немецкого пива попила, и постоял на карте поднос с рулькой, а она не простая рудька, – она срулька и поссалька на карту. Всё жиром, а не как у людей. А про фесты в Брегенце он знает совсем чуть-чуть. И завидует, что такое чудо упустил. Минус ему балл. А Кирюхе плюс балл. И плохо рисуется по свиному жиру малёхиным фломастером.

Кирьян Егорович: «Да что ты в самом деле, Бим. Там в один раз этот… который Марат высовывается из воды… по пояс… В груди нож торчит… Пишет что-то, его империалисты так с пером в руке и убили. А у ванной чернильница на табуретке. Только в сцене её нет. Убийцы её будто снесли. Неhер чернилами озеро марать!»

– Если не врёшь, то это о-о-о! Это круто!

– Ну, это так… пример. Декорации там все смешные… и…

– Огромные!

– Огромные! И все туда хотят. И артисты, и зрители. Со всего мира, понимэ? Едут как на нашего Притцкера. Уважают очень…

– Мы там будем и обязательно заедем, вот вам крест, – успокоил Ксан Иваныч. – Это самое… господа! Мы отвлеклись. Вот лучше план смотрите…

Три головы сомкнулись над картой, зазвенели стаканы с плошками, упал хром с пеплом. Хром звякнул, пепел посыпал нумерной пол, молчаливо разбежались бычки, и стала двигаться вдоль карты и туда-сюда мясная еда в бумажках и пластмассках… – Сначала мы… Вот да, Боденское озеро…

В озеро упёрся фломастер.

– Ты это… птицу-то поставь, – строго сказал Бим.

– Я поставил, – сердится Ксан Иваныч. – Ещё до′ма поставил. Если хочешь, вторую поставим… вот… вот…

Не ставится у озера вторая птица.

– Жир тут, жир. Иди ты, не видишь что ли! Да. Чудак ты! Вот Боденское. Вот, смотрите. Колбаской. Вот мы вдоль Боденского озера… мимо колбаски… а тут торчок… узкое место, понимаете. Тут Австрия здесь… Ну, несколько километров всего. Может пятьдесят… А в нашем российском масштабе это же тьфу! Правильно. И нужно Австрию успеть понять на этом отрезке. Самое главное надо понять как бы их сливки… с маслицем, без воды: мы же не шпионы, а просто любопытничающие лица.

– И без кислятины, – уточнил Бим, тем самым фактом как бы согласившись с планом. – Я Кирюху знаю, он тут же фуеты разной припишет. Кирюха, сознайся, ты с Путиным дело имеешь?

– Австрию надо понимать в Вене, – строго сказал Кирьян Егорович, наплевав на клевету. – Тут на пути мы всяко не успеем. Факт!

– А мы поторопимся понять, – сказал Ксан Иваныч, – ха-ха-ха! Мы не на пути, а по пути поймём. Ха-ха-ха. Остановка на час здесь вот, в Брегенце. А то и меньше. Вот здесь это… видите? Ага, а фест кирюхин… Киря, я тебя понял… твоё желание отметиться… Похвально, фест напротив. Знаю я этот фест. Напротив он! Рядом. Вот эта кучка пятен. Не подписана она. А крючочек минут на полчаса, а лучше на пятнадцать… можно… Есть, правда, одно маленькое возраженьице…

– Не хватит полчаса, – рявкнул Бим, предваряя неистираемый фашизм Ксан Иваныча. – Опять полчаса! Да что такое! Пять минут ещё скажи… Марата чтобы… ему на палец… сфотаться… Не хватит полчаса.

– А вовсе не пустят, – строго сказал Ксан Иваныч.

– Ну вот, опять не пустят! А сфоткаться, Ксаня! Сфоткаемся и тогда…

– Ну послушай же, хорошо, сблизи посмотрим, сфоткаемся… а на палец, блъ, не полезем! – И Ксан Иваныч включил скороговорку без пропусков, насколько хватит лёгких, чтобы Бим не смог встрять и залезть на свой грёбаный дольменский палец.

– Идальшечерезшвейцариюсамымикрасотами… пойдёмостановимся!

– И замедленно: «Чай, кофе, как всегда».

Не купить на звуковом сленге Бима. Знает он все Ксанины уловки.

– Блин! Вот мы… Интересно. Когда же это мы в последний раз останавливались? – педалируя на местоимении «МЫ», прокурорским тоном стал долбить Бим, подчёркивая, что между «МЫ» и интересами Ксан Иваныча возлежит большая пропасть.

– Останавливались! – неожиданно и громко как на суде, где только что подписался под честностью, соврал Ксан Иваныч.

Лоб его мгновенно покрылся испариной и, будто испугавшись вырвавшегося слова, он даже прекратил жевать.

Согнувшись в коленях, он выпятил вперёд лицо. Только размер шеи не дал ему возможности дотянуться до нахальных глаз Порфирия и точным плевком обозначить степень несправедливого наговора на него – честнейшего и чувствительного, отзывчивого человека.

Взвился Бим.

– Где мы останавливались? – Вопросом на вопрос. Это славная тактика спора, смахивающая на подготовленную, выверенную контратаку. Теперь он взялся быть защитником человечества – прежде всего в его лице – и покарать всех залгавшихся, взявших на вооружение четвертую заповедь дьявола.

Вопрос остановок для последовательного и неутомимого правозащитника дяди Бима – очень больной вопрос. Наплюя на демократические принципы, Биму не позволили остановиться и сфотографировать немецкий хмель на палках и чешский на верёвочках, проскочили знаменитую деревню Крушовице с пивным заводиком и абсолютно пустой стоянкой, словно приготовленной лично для него. Зато остановились на задворках Карловых Вар с колючей проволокой и поганой свалкой, не увидев ни центра вообще, ни даже пивного ларька… Ах да, они же увидели тут Фаби! Вот это… эта… уже полезная штучка… Литературная такая девочка. Это круто!

Здесь молча просопим…

5

– Вот, будем здесь останавливаться, сколько хочешь… Вот где-нибудь здесь всенепременно и неизбежно остановимся, обязательно чашечку кофе выпьем, – утешает Бима сдающий позиции Ксан Иваныч.

– Так, здесь… наметить нужно. «Во что бы то ни стало» – ещё скажи…

– Да, ну чего тут. Остановимся, без проблем, мужики! – отбивается Ксан Иваныч.

Тут он открыл рот, собираясь привести доказательства. Но, всвязи с тем, что он был допрашиваемым на показательном судилище со спевшимися судьями, где обвиняемый и преступник поменялись местами, выдавил из себя несколько согласных подряд: «П-ф-т-г-р!».

На этом можно было бы остановиться, честь ему за это и хвала, потому что и так было понятно, какой смысл он запихал в это буквосочетание. Но Ксан Иванович поправился: «Тьфу, блъ, по-фото-гра-фируемся!» – И все в суде правильно поняли, что он опять врёт… «Магазинчик наметим… – тут он осклабился, будто сначала откусил от лимона и только потом съел ложку сахарного песка, – …пивка откушаем… Австрийского!»

– … Да уж!!! Пивка! Попили уже. В Крушовицах, у Швейка. – Бим бывает весьма ревнивым и злопамятным. Там, где касается ущемления его главного пивного инстинкта, он лев, а остальные, кто к пиву не торопится, – кролики.

– Ну, здесь Альпы… Озеро. Ну, без проблем …Мы тут можем ну как… ну как. …Вот едем мы в Люцерн. Вот когда приедем мы в Люцерн, тогда и приедем. Потому что в следующий день мы будем в…

– …А-а-а-ух!!! – громко заглатывает очередную порцию Бим, – где будем? Дома? В России?

– В Люцерне у нас две ночёвки в кемпинге! Вот где! Две ночёвки! Этого мало?

– Нет, погодь, а в Мюнхене…

– Ну… вот… в Мюнхене…

– У тебя там написано: «кэ-мэ». Это что? Близко? Сколько будет остановок? – заранее грозится Бим, ожидая нерадующего ответа.

– Ну, если бы тут было четыреста написано, а тут триста… Кэ-Мэ, блин! Всего-то триста!!! Наша область такая…

– Триста три! – увеличивает цифру Бим.

– У меня двести восемьдесят. Ну, это можно… тут одну штуку… мы можем это на компьютере запросто пробить.

Радует публику мизерностью километражных цифр честный сейчас до одури Ксан Иваныч.

– Ну, что ты говоришь! Кака» радость!

– Ну, да-да. Ну а дальше у нас после двух ночёвок в Люцерне… мы… это… Это! Это вот! – Аргументов больше нет. – И всё!!! Это плохо?

– А ты гостиницу заказывал в Люцерне? Или ничё не заказывал?

– Я… я ничё не заказывал. Там кемпинг. Кемпинг!

Волшебное слово «кемпинг» должно было, по мнению Ксан Иваныча, решить все бытовые и культурные проблемы.

Пауза. Продолжение:

– Кемпинг… как его… Мэмлинг, Мамлинг… находится в этом… Вот Люцерн. Вот это озеро. Вот тут вот… находится кемпинг Мэмлинг. Ну блин, тут вообще пешком до города можно. Потом следущий день тоже… Тоже очень интересный.

– Заранее интересный? – не верится Биму.

– Да!!! – почти вопит Ксан Иваныч. – Заранее интересный! А что ты, блин, хочешь? Озеро, горы, замки, крепости и это всё… Тоже будем останавливаться по дороге. Музей техники вот… рядом. С Мамлингом этим, – и Ксан Иваныч расслабился, – блинским… Там самолёты и авто…

– И поблевать дашь?

Да ёж ты пэрэсэтэ! Эта тема в вечном актуале. Железней каких-то самолётов с авто.