Текст книги "Фетиш постмодерна"
Автор книги: Ярослав Шумахер
Жанр: Юмор: прочее, Юмор
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Вагоны эонов нежности
– Лил, я посылаю тебе вагоны эонов33
Эо́н (от др.-греч. αἰών – «век, эпоха, вечность», время жизни, поколение) – понятие в древнегреческой философии, обозначающее течение жизни человека, жизненный путь (материал Википедия).
[Закрыть] нежности, а ты и не замечаешь, ты спишь как ленивая кошка, растянувшись на кровати.
– Правда?.. И как тебе такое удается, ума не приложу, ты используешь какие-то секретные технологии, если тебе удается эоны поместить в вагоны. По-моему, это нереально как-то.
– Все реально, мой маленький сочный лобстер. Все реально в нашем мире – лучшем из миров.
Гум крадется к Лил по кровати в предвкушении завуалированного пиршества.. Вот он уже совсем близко.. нависает над ней и начинает гладить её бедра сквозь одеяло, лицом стремясь продвинуться к её груди..
– Нннет… я не хочу, ты наступаешь всегда как танк, немецкий толстобокий танк, круша все на своем пути, – отворачивается Лил и натягивает одеяло до подбородка.. – тебе не хватает такта и сдержанности.
Гум несколько сконфуженно оседает, округлив глаза с явным переигрыванием и чересчур удивленно, будто только что ничего и не произошло, однако несказанному удивлению его нет предела.
– Как?.. Тебе ведь нравилось это всегда, моя косточка.
– Да, да.. ты наступаешь как раненый носорог, и вовсе мне это не нравилось, это нравилось тебе, и не делай таких глаз, будто проглотил блюдце.
– А как тебе нравится тогда.. как мне наступать? – вопрошает изумленный Гумбольд.
– Ну, вовсе не так.. я, конечно, же тебе подскажу милый, только ты меня послушайся и не сопротивляйся, ладно.. должен же кто-то открыть тебе глаза на женщин! – Лил озорно улыбалась, что-то прикидывая в своей ангельской головке.
– И-и-и?.. – Гум вконец опешил, и это «и» уже походило на стон голодного койота.
– Ха-ха. Ну, что ты так реагируешь? Я просто тебе хочу помочь – Лил это начало забавлять.
– Помочь?.. Ну, хорошо, давай я послушаю тебя, – ретировался Гум.
– Вот и отлично, дорогой… Для начала встань к стене, навались на неё и двигай, ну, представь, что стена это гора, а ты Самсон или Геракл, пытающийся её сдвинуть, чтобы освободить путь бедным лаосским девушкам, заблудившимся в лесу.. Да, да и скинь с себя одежду, чтобы она не стесняла твои могучие потуги.
– Лил?.. Ты издеваешься надо мной? Зачем все это?
– Ну, сделай, как я прошу, так надо, толкай стену, переминайся, толкай ее вверх и в сторону, я хочу смотреть на твое тело, глупыш.
– Ну, хорошо, – Гум скинул одежду, – нет, трусы оставь, ведь нам не нужно никого смущать, правда?.
Гум навалился на безучастную стену, согнутыми в локтях руками он тщетно силился её сдвинуть, ноги стали скользить по паркету, он подседал и пытался направить силу снизу вверх.. теперь уже руки скользили по стене.. его спина и плечи ходили ходуном, бугрясь мышцами, ягодицы врезались в трусы, подобно массивным гирям.
– Ой, как здорово, – Лил как ребенок присела на кровати и хлопала в ладошки с растопыренными пальцами.
– И… долго так мне бесполезно напрягаться?.. – взревел Гум.
– Все достаточно.. ты молодец, правда.
Он отошел от злосчастной стены и повернулся к Лил, в ночной сорочке с длинными ногами она лежала на кровати, опершись на локти, и сверлила его своим гипнотическим взглядом. Гум встал коленом на кровать и хотел было приблизиться к этой вздорной шалунье, но тут же молниеносным копьем в его грудь вонзилась ее нога, чуть согнутая в колене..
– Нннет.. подожди, это еще не всё, – сладко заговорила она и повела одной бровью.
– Как? Разве лаосские девушки не спасены?..
– Ну, только отчасти.. – ехидно заулыбалась Лилит, – скажи, тебе нравятся мои ноги? – и она стала попеременно барабанить его в грудь острыми носками, будто там была не грудь, а цирковой шар, который таким образом гимнастки подбрасывают и удерживают в воздухе.
– Да… что за вопрос, у тебя самые стройные прекрасные ножки, и ни одной лаосской девушке и не снились такие ангельские ножки, моя коварная фея.
Лил положила одну ногу ему на плечо, кажется, она была ими тоже довольна, и Гум стал целовать её лодыжку, он нежно взял в руки это древко копья и целовал его теперь. Лил засмеялась.
– Покусай мне лодыжки, только нежно и не вздумай оставить следов…
Гум целовал и нежно покусывал лодыжки, добравшись таким образом до колена, он украдкой бросил взгляд на Лил, довольству которой, казалось, не было предела; несколько раз он поцеловал её колено и пустил руки по её бедрам к чреслам.
– Ай-яй-ай… нннет, Гумичка, руки тебе не нужны, – давай их свяжем, чтобы ты их не распускал, и Лил резко выдернув пояс из висевшего на стуле халата, попросив при этом Губмольда повернуться к ней спиной, туго связала ему руки.
– Всё, теперь поворачивайся и продолжай, ты душка сегодня ведь, правда?.
– Хорошо, я душка сегодня.. – укоризненно произнес Гум.
Гум стал целовать её бедра с внутренней стороны, без рук ему приходилось ловить равновесие, и порой он просто тыкался в них носом, чем возбуждал смех и поясничание Лилит, таки с горем пополам он добрался до чресел.
– Сними с меня трусики, – бойко прикрикнула Лилит.
– Как? Дорогая, я не могу, ты же связала мне руки, – бормотал Гум.
– Ну, прояви изобретательность, Гуми.. тока смотри не сними их вместе с моей кожей.
И вот Гум зубами стал осторожно поддевать и стаскивать с нее неподатливые трусы, он все же неловко цеплял Лил за кожу, и тогда она содрогаясь телом и ахая вырывалась, призывала его быть аккуратней.
– Ладно, я помогу тебе, это невозможно больше вытерпеть, – и одним движением она подогнула ноги, а другим сдернула трусы, которые тут же улетели куда-то в угол комнаты.
– Теперь самое главное, Гуми, я хочу, чтобы ты поласкал меня.
– Ну, кто бы говорил, а я и не сообразил сразу, – несколько досадно произнес Гум.
– Ну, прекрати, будь умничкой, мой зайчонок, – и она потрепала его по щеке, – представь, что там раскаленные угли и целуй.. отрывисто и быстро, чтобы не опалить себе губ, много-много и часто-часто.. твои поцелуи – заячья оторопь, барабанная дробь и нежная шрапнель.
– Ухх, и где ты нашпиговалась такими терминами, дорогая, я в шоке, и только это… – он не договорил, Лил положила ему пальчик на губы, и это было знаком к началу.
– Ах… постой, совсем забыла, целуй как бы на одном дыхании, разбрасывай как горох свои поцелуи, а потом я подам тебе знак.. ну, это, наверное, будет такой продолжительный а-а-ах, хорошо, Гуми?
– Угу.
И Гум принялся наносить свои поцелуи, как тайнопись шелкографии; Лил порой увертывалась и не давалась ему, но он неистово продолжал осыпать её чресла ласками, барабанная дробь учащалась и учащалась, а его пульс возрастал, Лил уже перестала извиваться, подставив себя под этот не щадящий град поцелуев. Гум в агонии все чаще попадал и попадал в её сочащиеся губы… и наконец:
– А-аааа-х, – Лил чуть вздрогнула, и из её грудины вырвался легкий протяжный стон.
Гум в то же мгновение оторвался от нее, чтобы глотнуть воздуха ибо требование Лилит было не дышать, и он, побагровев, втянул могучими легкими столько воздуха, сколько хватило сил, на его лбу проступила испарина.. Лил тем временем уже пришла в себя.
– Дорогая, что это было? Я ведь мог задохнуться, наверное, – забеспокоился Гумбольд.
– Да, брось… это был катарсис44
*Катарсис (от др. греч. – возвышение, очищение, оздоровление).
[Закрыть], инстинкты тебе не дали бы задохнуться, ты прелесть я не думала, что у тебя получится, но ты справился.
Гум несколько взвинченный повел шеей, потом плечами и хотел было почесать себе предплечье, но вспомнил, что руки его все еще связаны.
– Лил, я устал уже… это, конечно, забавно, катарсис и прочее.
– Ну подожди, еще не все, тигренок еще чуть-чуть… как говорил Багратион, «тяжело в ученье – легко в бою»55
зд. ошибка как стилистическое средство, эти слова принадлежат на самом деле Суворову, а не Багратиону прим. автора
[Закрыть], – продолжала капризничать Лил.
– Еще одно маленькое испытание, ты выдержись, мой ненаглядный. Ой, смотри-смотри на стволе древа проступила смола, эта патока уйдет в землю, – Лил, улыбалась и вновь манила его своим нежным лоном, – не позволь ей истечь бесследно – напоись ей, слижи её нежными прикосновениями губ и языка своего, мой бенгальский тигр.
Гум, не менее удивленный, понимая, что, похоже, выбора нет, и Лил на каком-то фантастическом подъёме, снова готовый разделить участь бенгальского тигра на сей раз, подался к её нежнейшему лону, орошая его долгим ласканием.
– А-а, а-а-й… нет, Гуми не так, совсем не так, ты слизываешь как корова, «корова языком слизала», – это все про тебя, глупыш.
– А как нужно на этот раз? – уже терял терпение Гум.
– Язычок должен быть остреньким и твердым как жало, понимаешь, такой нежный хоботок, и останавливайся чуть повыше, там есть такая маленькая рюшечка, останавливайся на ней непременно, хорошо, придавливай ее губами и слегка прикусывай, только не переусердствуй… да, и что ты такой непонятливый, все тебе нужно объяснять как младенцу, научись слушать женщину.
Гум, проглотив и эту пилюлю, словно приговоренный принялся за ласкания вновь. Он бороздил и бороздил сочащее лоно словно затерявшийся в волнах ялик, носом и кормой уходя глубже, потом поднимаясь на поверхность; Лил запустила пятерню ему в волосы, поглаживая их, она лежала тихо, будто мечтая, о чем-то далёком, о своем прошлом, может быть, задумчивая и спокойная на этот раз, лишь изредка приговаривая, – ты мой хороший… ты мой хороший…
22.07.2014
Лил, я расскажу тебе о дапертутто
Вот уж не думал, что эта история каким-то мистическим образом всплывет, однако, бывает, в тени каштанов; да, в тени каштанов Лил, вверив слух полуденному пению птиц, щюрит глаза, Солнце всегда ей казалось некоторым недоразумением, как, вопреки, тень занимала больше, соотношение тени и света, ведь баланс существует иначе было бы.. несправедливо? В какой-то миг разучаешься внятно доносить мысли до собеседника, крах рассудка символизирует это рачительно и неотложно, привычные мысли кажутся нелепыми, а слова их выражающие больше не слетают с языка, они словно перемешались в темном мешке памяти и выскакивают невесть в какой последовательности, и в этих смешениях нам, да, нам великим докторам психоанализа приходится работать…
– Чем это ты там занят, дорогой, – Лил прервала щекотливый поиск вопросом.
– Ах, ты напугала меня, ты появляешься как коварная кошка, Лил, я пишу новую историю о дапертутто!
– Ого, звучит величественно, хих, и что на какой стадии? Дай почитать, она облизнула большой палец, он был выпачкан в шоколоде.
– Вот-вот, шоколад, экстериоризация!!! Лил, я люблю тебя! Ты понимаешь? Его не должно было быть!
– Чего? Милый, я полнедели твердила, что хочу испечь шоколадный пирог!
– Да.. Нет.. я не в этом смысле, в общем, даппертутто, ты слышала о нём?
– Откуда? Ты мне не рассказывал ведь раньше; а я не очень то люблю копаться в твоих прескушных книжонках.
– Да, эта история, которая не прозвучала, и не должна была прозвучать, но ты её знаешь; я рассказывал, когда ты была еще маленькой.
– Но, я не помню, хоть убей не помню, Гум.. ты какой-то странный вот несколько дней; впадаешь в какие-то размышления, где-то блуждаешь, что происходит?
– Признавайся сейчас же, чьи это проделки, я хочу знать теперь всё, – и она надвинулась на него решительно и смело, будто преодолевая водораздел, образовавшийся между ними и приближаясь к его лицу вплотную.
Запах пряной корицы и шоколада ударил в нос своим ароматом, и Гум безвольно подался на этот жест, отозвавшийся поцелуем, их губы слились в неровном и сперва нерешительном поцелуе, однако Лил настаивала на большем, и сразу перешла в стремительную атаку языком; Гум, прихватил её за талию, и жестко поставил ногу на пол, чтобы она не опрокинула кресло вместе с ним, как уже бывало, и они не рухнули на пол.
– Подожди, подожди, шоколадная бризоль, ты так напориста, а как же дапертутто?
– К черту дапертутто, я хочу тебя.
– Лил, а пирог? Он сгорит не ровен час, ты совершенно не обдумываешь своих действий и их развития.
– Ууух, зануда, – она насупила брови, – пирог еще не в печи, а вот ты меня начинаешь злить, чем ты занят в своей башке, что у тебя на меня не остается времени?
– Да, в общем-то, практически ничем, все давно утратило смысл и тем более актуальность. Чертова промозглая погода, она влазит под кожу, подбирается к нервам, слякоть в нутре, чертова слякоть в нутре, Лил? Ты меня понимаешь? Осень.
– Старичок, ты старый, хих, старый скрипучий пень!..
– Да, Лил, большего я и не ждал от тебя, ты неисправима, и твой язык это просто исчадие ада подчас; поэтому тебе не повредит история о дапертутто!
– Ну, давай рассказывай свою историю, я только поставлю пирог, ух, печушка раскочегарилась довольно уже.
– Дапертутто – персонаж итальянского фольклора с ним связывают истории с исчезновением детей, помутнениями рассудка и всякую чертовщину необъяснимую, на которые способны персонажи, подпадая под неведомые чары темных сил.
– И всё, хих, всего-то страха, у меня коленки дрожат.
– Прекрати! Что с тобой на этот раз? Ты такая своенравная, что и выслушать меня не хочешь, а между тем тебя это касается не меньше!
– Что значит не меньше? А кого это еще должно касаться, черт тебя подери, старый блудник! Ты меня точно выбесишь сегодня своими загадками!
– Послушай и успокойся, есть еще одна особа; Лил, все не совсем так, как ты можешь опрометчиво подумать, но… и я попытаюсь тебе объяснить.
– Объяснить? Знаю, ты мастер объяснений, ты завел любовницу, негодяй, а меня будешь потчевать историями о дапертутто, да, дорогой?
– Нет, не совсем так – Лил, это твоя сестра.
– Сестра?! – Лил округлила брови, – у меня сроду не было никаких сестёр, ты спятил совершенно, это все твои заумные книжки, давно пора выбросить этот старый хлам в мусор.
– Есть, не думал, что это возможно, но, похоже, обстоятельства таким образом сложились, что она есть, жива и здорова и родом из Италии.
– Она еще и итальянка, здорово, у тебя неплохой вкус, да? И кто тебе поведал, что она моя сестрица, может быть, дапертутто?
– Лил, послушай, Лил, я влюблен в неё.
– Что? Как ты смеешь мне это говорить!
– Лил, ну, ты же не хочешь ничего выслушать.
Она демонстративно уходит на кухню, и Гум улавливает сдержанные всхлипывания; он осторожно прокрадывается к ней и обнимает за плечи.
– Пусти! Пусти! Её увлажнившиеся глаза выражают недоуменное бессилие.
– Послушай, ты права, нет никакой сестры, нет; и есть только ты и я, – и он внимательно смотрит в её прекрасные наивные и слезные глаза, – понимаешь, это к истории о дапертутто, я солгал тебе, мой маленький корнишон, ты ведь не читаешь книжек и как на ладони.
– Солгал? Зачем? Я почти поверила тебе, и солгал ли? – в её глазах промелькнуло удивление, сменяющее отчаянное недоумение.
– Совершенно точно, Лил, я солгал наверняка, поэтому ты и поверила; дапертутто-Везде-Нигде, другими словами, это то, чего нет, ну, в общем вымысел, который занимает нас, захватывает наше воображение так сильно, что благодаря этой страсти оживает, вовеществляется, понимаешь?
– Нет, как может ожить то, чего нет?
– Как только что произнесенная моя ложь. В мире так много интересного, а ты совершенно ничего не хочешь знать, меня это настораживает.
– И ты решил меня подло обмануть? Поиграть моими чувствами, да? Однако, теперь я буду умнее, Гумичка; и тоже преподнесу тебе сюрприз не ровен час.
– Да, к черту дапертутто, иди ко мне бесовка; это было спланировано, ты все устроила, скажи? Он подхватывает её и поднимает над собой, как нашалившую девчушку.
– Гуми, Гум.. я ни черта тебя не понимаю, ты просто сверхзадача маниакальная, как ты так можешь жить? Разве нельзя смотреть на мир проще? Мир – это желание жить, мир – это шоколад. Мир – это любовь.
– Да, моя шаловливая косточка, – и он уносит её на кушетку.
29.09.2015
Мистер Б, я не забыл о Вас66
* Имеется в виду Чарльз Буковски (нижеследующие миниатюры – в память о Буковски прим. автора)
[Закрыть]
Здесь я открываю цикл миниатюр о Чарли, и посвящаю их всем, кто неравнодушен к хлопотам босяцкой жизни и скитаниям беспризорных душ… В честь доброй памяти о старине Чарли.
27.11.2009
Он ушел с работы… он ехал на красный свет… его остановили менты,
да, срал и ссал я на твою работу, мне завтра тащить
свою задницу неизвестно куда и зачем,
чертям на потребу в славный уикенд,
и тащить вместе с задницей пару роялей
уже после торгов на бирже в Шанхае…
Причем тут Китай – пашут и улыбаются,
и снова пашут, вот такие молодцы-стервецы…
вернемся к роялям… да, без отпусков пашут по пять-шесть лет, рисоеды,
а я задницу волочу к роялям, привязать бы к ним по б… ди…
да не позволят хорошие дяди.
Скукота и Тима уехал, надоело ему лосиное дерьмо жрать,
Так есть Фил – задолбали!
Меня эти рояли.
Все рифмы сочиняешь, все тебе нипочем, да? – хоть рояли, хоть по морде кирпичом? —
Нет, едва ли.
Отчеркнем.
Прости меня девочка-подросток, я так долго упивался своей задницей,
что чуть не забыл о тебе…
Вранье все кругом, остались живыми рояли…
у тещи играю пока нет никого – согревает,
смысл не в том,
я скучаю, скучаю, скучаю… ты все и так знаешь,
но об этом потом.
Да, че тут писать не пойму, все строчки да точки, тире, запятые и новые кочки,
вон почитал старого пса – растревожил скотина, неймется ему – старая образина.
Тебе написать времени не найду, поэтому в манду это занятие, в манду,
вон рояли завтра ждут, а потом виагра с чаем – шутка,
пока молодой, бес в ребро не печалит, – Эх, скукота.
Дудку возьму завтра с собой – пусть все усрутся, а я поиграю для народа своего
любимого, душевного давно ли играл ему,
помню недавно – играл не говно, да ладно…77
* подражание Чарльзу Буковски
[Закрыть]
Чарли, я влюбился
– Чарли, я влюбился… – говорю я ему.
– Чего? Не веди себя, как недоделанный сосун.
– Чарли, ты не понимаешь, мать твою, я ЛЮБЛЮ ее, я ей сочиняю стихи по ночам.
– Какие стихи – насмешил! Стихи – это кашачия бутафория, сынок.
– Нет, ты не прав, Чарли, стихи это сила.
– Вот где сила, – говорит он мне и подносит к моему носу огромный волосатый кулак…
– Чарли, посмотри на меня, я другой, у умею любить по-настоящему…
– Да, что ты прицепился к этой телке, тебе других не хватает, вон, смотри, краля идет… не, эта с пластмассовыми ногами… вон, туда глянь, бой-баба – гром, будет тобой как скалкой орудовать, только захоти.
– Чарли, я устал от этого, я не хочу…
– Не кисни, сынок, совсем расклеился, я смотрю, не ровен час, захныкаешь как девка…
– Чарли, что мне делать, она не воспринимает меня?
– Да, что с тобой, охламон, – мне старику такие вопросы задаешь? Кто она?
– Чарли, она сказка, знаешь, какие бывают, из заморских стран черные королевы, прынцесса…
– Прынцесса? Фу, ты морда… ну, подари ей букет роз, не знаю, в кино позови, мать твою, тебе рассказывать дальше?..
– Чарли, она не такая, пойми… ей ничего не нужно.
– Тю, какие мы гордые… так не веди себя, как обделавшийся сосун, найди место и время и назначь свидание, и по-меньше канифоли сопливой – бодро, раз-два, представился, че-нибудь наплел про глаза; фигуру, там сиськи пока не трогай, глаза-то у нее есть? Красивые?
– Да, прекрасные глаза, вот такущие… – показываю.
– Ну, вот, лапух, и будет тебе удача, искренне тока, но без слюней, спокойно все обставляешь, так-сяк… да, лишнего не скажи.
– Прям, вот так просто и все?
– А ты как думал, пойми, сынок, если судьба Вам снюхаться, то так и будет, а если нет, то и не переживай почем зря, – улыбается он.
– Спасибо, Чарли…
– Ну, ну, не сцы так, все образуется, сама поймет, кого упускает…
– А если не поймет?
– Ну, тогда найдем другую кобылу тебе не хуже.
– Чарли!!! Ну, че ты несешь, образина старая, – бросаюсь на него с кулаками.
– Хлоп, – короткая оплеуха, и я лечу дальше, – Чарли, я тебя ненавижу!!!
– Правда, так любишь?
– Да, я жить без нее не могу!
– Ну, я тебе тут не помощник, сынок, я в твои годы прынцесс брал живьем…
– Да, врешь, ты все, старый пердун…
Чарли махает на меня рукой и уходит за сигарой.
12.12.2009
Чарли, Моррисон – паскуда
– Чарли, Моррисон, паскуда, не хочет печатать мои стихи.
– Ну, что он паскуда, я и без тебя знаю, а что за стихи, говоришь, дай-ка взгляну…
– Фу, Чарли, что это?
– А ты не видишь – бюстгалтер, мать твою… ты еще понюхай.
– Вернее то, что от него осталось… ты опять трахался с этой позорной шлюхой? С Хеленой, да?
– Ну, ты по-легче, сынок, лучше принеси-ка мне бутылку рому с кухни.
– Чарли, ты неисправим, – голос с кухни.
– Ну, уж не тебе меня перевоспитывать, сосунок.
– На, держи свое вонючее пойло.
– Так где стишки?
– Сейчас.
– Ох, куда запрятал, прям как девка целку.
– Вот, читай.
– Так…
I.
Моя любовь столкнулась с ледяной стеной,
Безмолвно сердце, грудь окаменела, —
Украсть ее в чертоги призрачного неба…
Овеять огненным кольцом зигзаги молний.
Не остановлюсь я ни пред темным Стиксом,
А те смешные псы, их разрубить мечом…
И на Феррари, чудной колеснице, умчать,
Сверкая огненным щитом, подарком Зевса.
Ее окутал злой Морфей, Аид овеял сном,
И пеленой несчастья – спит, моя принцесса
Голубых кровей, проснись рассвет зардел,
Твой Аполлон готовит для тебя фиесту.
– Блять, про что это, никак не уразумею… щиты огненные, колесницы…
– Про любовь, Чарли, это любовная лирика, как у Данте, помнишь?
– Ты охренел, мать твою, Данте так не писал ни в жисть… У Данте терцина рифмованная, а это что?
– Кватроцина… я усовершенствовал, смотри, как классно выходит.
– Ты белены объелся, не пойму, ты чего нагородил, пострел окаянный?
– Да, ты просто уже стал полным маразматиком, не помнишь ни черта, старый осел!
– Все, иди в задницу со своей хлабудой, достал уже…
– Чарли, но ты даже не дочитал!
– Все, мое терпение лопнуло уже на том, что я посмотрел.
– Вот и Моррисон не стал дочитывать, скотина. Вы с ним похожи, Чарли…
– Правильно и сделал, что не стал их печатать.
– Почему?
– В них нет концепции, сынок… Пойми, стихи это не просто красивые слова с рифмой, это ткань…
– Ой! Чарли, не песди, ты сам-то не пишешь стихов, и откуда тебе знать тогда?
– И я не знаю, мать твою, но могу отличить настоящий стих от халтуры недоделанной. Возьмем Шекспира, к примеру…
– Я не о Шекспире тебе толкую, о Данте, размерность его ты хотя бы уловил?
– Ты мне еще будешь объяснять, кто такой Данте, сосун несчастный!
– Чарли, Вы с Моррисоном два твердолобых недотёпы, я, кажется, стал понимать Вас теперь…
– Ей, Богу, это он тебя ко мне послал, навозный выпердыш.
– Никто меня не посылал, я сам пришел узнать твое мнение.
– Ну, тогда ты его уже узнал – задрипанная, затасканная хлабуда… доволен?
– Ты специально так говоришь, потому что сам не можешь так написать.
– Не смеши мою задницу, сынок. Лучше залезь под юбку к какой-нибудь милашке.
– Да, ты прав, от тебя скоро останется одна огромная волосатая ухмыляющаяся задница, об которую пацанва будет окурки тушить.
– Но, но ты по осторожней с моей задницей, она у меня нежная и чувствительная… Ладно, я поговорю с Моррисоном, оставь свои записки.
– Спасибо, Чарли!..
– Ладно, ладно… пощипли девку, что ль какую-нибудь, сколько можно бумагу переводить.
– Нет, Чарли, я люблю единственную на свете, – слова с улицы.
13.12.2009
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?