Текст книги "Месть. Все включено"

– Уже легче, – улыбнулся Андрей, радуясь первому размоченному сухарю. – Кстати, а что у вас с машиной приключилось? Мне говорили, вы на патрульной меня встретите.

– Стартер, – после паузы сказал Рыжий, – стартер отказал. – А тебе чего, тачка не нравится?

– Кто сказал, не нравится? – парировал Бандура.

* * *

Рассказывая о неисправном стартере, Рыжий естественно врал. Витряков с Бонифацким сошлись на том, что киллера разумно встречать на милицейской «шестерке», чтобы не вспугнуть, ненароком.

– Да и форму бы нацепить – не помешало, – добавил Леонид, теребя нос.

– Раньше надо было думать, – холодно бросил Бонифацкий, избегая смотреть на окровавленный труп в мундире с оборванными погонами и пуговицами.

– Обойдемся, – процедил Витряков. – Берите, короче, тачку…

Однако и с машиной возникли сложности. Ключи от замка и дверей бесследно исчезли. Приведенный в чувство и немедленно избитый в кровь Любчик клялся и божился, что связку из замка вынул Вардюк.

– Чтобы мне в жизни счастья не видать! – тучный милиционер вздрагивал рыхлым телом, в глазах стояли слезы. – Чтобы мне сдохнуть, если вру. Коля их в карман спрятал.

Вардюк лежал в углу, глядя в пространство. Будто стены бунгало раздвинулись, и потолок тоже исчез, открыв его затухающим глазам недоступные живым дали. Карманы серого милицейского кителя и галифе были вывернуты при обыске наизнанку, да так и остались висеть снаружи, словно сдутые резиновые шарики. Витряков в ярости ударил мертвеца, но только потянул сухожилие.

– Ах, ты, сучара, б-дь на х… ментовская, развел меня, как лоха!

Боник подумал, что Леня сам во всем виноват, но, благоразумно смолчал.

– Вынесет, б-дь, кто-нибудь это вонючее дерьмо или нет?! – завопил Витряков, хромая на левую ногу.

– Леня, пускай хотя бы немного стемнеет… – попросил Дима Кашкет, не смея смотреть Витрякову в глаза. – Тогда мы его со Шрамом тихонько закопаем. Или – в море…

Витряков перевел дух.

– Ладно, – буркнул он, немного успокоившись. – Вацик, давай решать, кто в аэропорт поедет?

– А как с ним быть? – осведомился Забинтованный.

– Завалить по дороге, – предложил Шрам. – Не вопрос. Завалим.

– Э, нет. Ни в коем случае, – вмешался Бонифацкий. – Он мне нужен живым.

– На кой хрен он тебе сдался, б-дь на х…? – не понял Витряков.

– Потолковать. По душам.

Витряков, подумав, кивнул.

– Тоже дело. Сюда привезем, побазарим, конкретно, и в расход. – При этих словах Леня одарил Любчика многообещающим взглядом. Полные ненависти глаза показались лейтенанту двумя колодцами в преисподнюю, он так хотел убежать, что едва не надул в штаны.

Оглядев своих головорезов, Леня остановил выбор на бандите, прозванном приятелями Рыжим. На самом деле Рыжего звали Игорем. Когда-то он служил прапорщиком в конвойных войсках, откуда вылетел за жестокое обращение с заключенными. Почти, как в бородатом советском анекдоте про батьку, которого за садизм поперли из Гестапо. За вертухайское прошлое Рыжего недолюбливала и чуралась братва. Ему бы, пожалуй, давно выпустили кишки, если бы не заступничество Витрякова, который Рыжего ценил. Не совсем понятно, за что.

– Ногай, – сказал Витряков, – давай, короче, поедешь с Игорем.

Для поездки бандиты решили воспользоваться красным «БМВ» Бонифацкого. Боник поморщился, но возражать не стал. Речь, в конце концов, шла именно о его жизни или смерти.

– Поосторожней с машиной, – предупредил Бонифацкий, расставаясь с ключами. Рыжий молча кивнул.

* * *

Вскоре после того, как Рыжий и Ногай отчалили, Бонифацкий тоже засобирался.

– Ты куда? – удивился Витряков, как раз собиравшийся вынюхать «дорожку».

– В банк. Ты что, забыл?

Леонид выругался, хлопнув себя по лбу:

– Б-дь. Совсем они мне мозги заклепали. Этот штрих, из Киева, и эта коза долбаная.

Мила к тому времени с разрешения Бонифацкого ушла в свою комнату, которую ей подобрал Вацлав Збигневович. Довольно просторную, снабженную двуспальной кроватью, парой кресел и добротной металлической решеткой на окне.

– За час обернемся? – спросил Витряков. Боник, подумав, ответил, что должны. Прикинув расклад сил, Витряков прихватил с собой Белого и Желтого, двух головорезов из охраны Бонифацкого.

– Филя, – он подозвал Шрама, – остаешься, короче, за главного. Если Ногай с Рыжим киевского штриха раньше привезут, чем мы вернемся, знаешь что делать?

– Скрутить, и пускай лежит?

– Точно.

– Не бейте без надобности, – добавил Бонифацкий.

– Ага, сильно не бейте.

– Без проблем, Леня, – отозвался Шрам.

– Смотри, б-дь на х… не грохни его до моего возвращения, – предупредил Леня, хорошо зная садистские наклонности Шрама. – Уразумел?

Филимонов пообещал, что все будет в ажуре.

– Бабу не трогать, – продолжал Витряков, собираясь выходить.

– На хрен она кому далась, – сказал с крыльца Шрам.

Витряков хмуро покосился на Филю, и тут его голову посетила показавшаяся дельной мысль.

– Филя, ну-ка свяжи эту суку. Хрен ее знает, чего от нее ожидать.

– Свяжу, – заверил Филимонов.

– Сейчас, б-дь, свяжи! – рявкнул Леня.

Забинтованный и еще один бандит, которого остальные звали Бутербродом, поднялись.

– Бинт, где липучка? – спросил Бутерброд. Мила, появившаяся в дверном проеме, с мольбой посмотрела на Бонифацкого, но Вацик предпочел отвернуться.

* * *

Когда Витряков и Бонифацкий укатили, Забинтованный, Шрам и Бутерброд уселись на крыльце. Бинт сбегал за нардами, которые возил в отделении для перчаток. Она сыграли пару партий, пока Шрам не заскучал. Игра перестала клеиться. Захотелось промочить горло.

– Хорошо бы пропустить по рюмашке, – предложил он, рассеянно глядя на морской простор. С высокого горного кряжа, приютившего домики «Камня Шаляпина», море казалось выпуклой бирюзовой чашей, закругляющейся к востоку и западу. – Было бы в самый раз.

– Без проблем, – сказал Бутерброд и куда-то исчез, объявившись через пару минут с бутылкой «Столичной» и тремя пластиковыми стаканами.

– О! – Шрам с оживлением потер ладони. – Гарсон, бля.

– Леня по головке не погладит, – предупредил Забинтованный кисло. Правда, не очень искреннее.

Стоял полдень, солнечный и теплый, но не жаркий. Свежий ветерок с моря бодрил. В общем, обстановка располагала.

– А кто ему настучит? – прищурился Филя Шрам. – Может, ты, Бинт, настучишь?

– Я – нет. – Забинтованный часто заморгал.

– А то – смотри.

Бутерброд плеснул в стаканы. Беззвучно чокнувшись, выпили по одной. Потом закурили, и продолжили. Конечно, не хватало закуски, но они все равно опустошили бутылку, в три приема, без проволочек и лишних слов. Сразу стало веселее. Но недостаточно весело.

– Мало, – сказал Шрам. Лицо его раскраснелось, глаза слегка увлажнились. – Еще бы по столько же…

– Я принесу, – предложил Бутерброд.

– Ты чего, ларек по дороге бомбанул?

– Да кинул в сумку пару флаконов, – польщенно улыбнулся Бутерброд, – как Леня велел на природу ехать.

– Запасливый черт, – похвалил Филимонов. – Ты, часом, не еврей?

– Сам ты еврей, – обиделся Бутерброд. – Так тащить или нет?

– Давай, волоки. Не клепай мозги.

Забинтованный попытался напомнить собутыльникам о столичном киллере, которого, вероятно, привезут с минуты на минуту. В ответ ему посоветовали засохнуть. Он все равно настаивал, и, в конце концов вывел Филимонова из себя:

– Ты задолбал, Бинт! Я фраера и после трех флаконов порву. Голыми руками на английский флаг!

– Тебе, Бинт, не наливать? – со своей стороны нависал Бутерброд. – Обломился, да? Так и скажи!

– Наливай, – смирился с неизбежным Забинтованный, и они расправились со второй бутылкой еще быстрее, чем с первой. Филимонов удовлетворенно крякнул.

– Теперь бы телку, для полной картины, – вздохнул Бутерброд.

– Не вижу препятствий. – Шрам ткнул тлеющим концом сигареты в направлении бунгало. – Телка уже есть. Тепленькая.

– Пацаны, – робко начал Забинтованный, – если вы насчет Милы намекаете…

– А ты думал, насчет мента? – спросил Бутерброд и заржал.

– Бинт от ментов прется, – доверительно сообщил Филимонов. Забинтованный привстал со ступенек. Он тоже опьянел, но еще соображал:

– Совсем охренели, да? Леня сказал – бабу не трогать…

– Так и сказал? – с пьяной бравадой переспросил Бутерброд.

– Леня яйца оторвет, – предупредил Бинт. – Без базара. Легко.

– Не бзди, – Шрам широко улыбнулся. – Мы по быстрому. По разику.

– Не надо этого делать.

– Да ей самой в кайф, – важно изрек Бутерброд.

– Ага, – согласился Шрам. – Хочет, аж колотит. Не сомневайся.

– Леня…

– Отвянь, сука, запарил!

Филя поднялся на ноги. Бутерброд следом за ним.

– Бинт, – пошатываясь спросил Бутерброд, – ты нас уважаешь или нет? Я, конкретно не врубаюсь?

– Нет, реально, Бинт, я чего-то ответа не слышу, – добавил Шрам. Его стеклянные глаза горели неприкрытой угрозой. Забинтованный нутром ощутил, что отрицательный ответ повлечет побои. И уклончивый, пожалуй, тоже.

– Уважаю, – сказал он, глядя в колени собутыльникам.

– Отвечаешь?

– Вы ж меня знаете.

– Тогда пошли, кинем пару палок.

Забинтованный встал, переводя дух. Женщину ему было жалко. Но, не настолько, чтобы нарываться на драку. Тем более что Филимонов мог вполне и убить.

– Только я сперва бутылки приберу.

– Потом приберешь.

– Потом забуду, а Леня голову намылит.

– Ну и хрен с тобой, – сказал Шрам, и они с Бутербродом нетвердой походкой двинули в бунгало.

* * *

Лейтенант Любчик слышал каждое слово. Бандиты разговаривали на крыльце и их пьяные голоса без труда проникали через фанерную стену. «Бедная баба», – думал Любчик, позабыв, как клял ее в душе последними словами за то, что заманила в западню. Правда, наверное, не по своей воле. Потом он почувствовал на себе взгляд, вскинул голову, и обнаружил, что она стоит в дверном проеме, со связанными руками и ногами напоминая ожившую мумию. Их скрутили одинаковым скотчем, только ему и в голову не пришло вставать. Какое-то время мужчина и женщина молча смотрели друг другу в глаза.

– Да ей самой в кайф, – долетело из-за двери.

– Держитесь, – одними губами прошептал лейтенант, понимая, как это глупо звучит. Но, Мила собиралась не просто держаться, она решила действовать.

«Или сейчас, или никогда, – сказала себе она. – Потом будет поздно».

Когда Витряков и Бонифацкий укатили, Милу связали и оставили на кровати. Она лежала тихо, как мышка, моля Бога, чтобы Шрам о ней забыл. Хотя бы, до возвращения Бонифацкого. «Господи, – думала госпожа Кларчук, – Кто бы мог подумать, что придется Бонифацкого, как Спасителя дожидаться? Кто бы мог подумать».

Какое-то время бандиты действительно не вспоминали о Миле, занятые нардами и водкой. Однако пьянка быстро набирала обороты, голоса становились все громче, водка побежала по сосудам, парней, как водится, потянуло на подвиги. Вскоре сделалось очевидным, что к приезду Боника все уже случится. Ее или изнасилуют, или убьют. «И, даже если я выживу, – думала Мила с отчаянием, – чего будет стоить его защита после того, как они возьмут киллера? Много она сейчас стоит?» Мила не забыла, как Боник отвернулся, когда Витряков приказывал ее связать. Разве это можно забыть?

Тогда она решила рискнуть. Встать было нелегко, но Мила сделала это, рывок, и она на ногах. Ступать пришлось совсем мелкими шажками. Миле даже пришла в голову аналогия с балериной, не совсем точная, ведь балерины, если и семенят, то на носках. Ее же способ передвижения больше напоминал кантование. Вроде того, что применялся древними обитателями острова Пасхи при установке многотонных изваяний. Если, конечно, верить исследователям.

Любчик вздрогнул от неожиданности при ее появлении. «Ты сейчас споткнешься и растянешься на полу, после чего нас обоих станут бить», – было написано на его лице. «Черта с два, придурок». – Закусив губу, и больше не обращая на него внимания, Мила засеменила к столу. Лейтенант в недоумении поднял брови, пока не сообразил, что к чему, разглядев большой перочинный швейцарский нож, забытый кем-то из бандитов на столешнице. Едва Любчик смекнул, что у нее на уме, непонимание на его лице уступило место панике.

– Ох, не надо, женщина! – заохал Любчик, позабыв об элементарной осторожности. – Слышите, чего говорю?!

Проигнорировав подаваемые лейтенантом звуки, Мила согнулась пополам, и принялась носом пододвигать нож к краю столешницы. Был момент, она чуть не потеряла равновесие, заставив Любчика умыться холодным потом. Отсчет времени пошел на секунды. Бандиты топтались под дверью.

– Ты нас уважаешь или нет? – спросил Бутерброд. Тон вопроса исключал отрицательный ответ.

«Ну, скажи же нет!» — взмолилась Мила Сергеевна, обостренным чутьем загнанного в западню зверя уловив, что слово «нет» повлечет драку, а, возможно, и смертоубийство.

«Ну же, пьяные ублюдки! Порвите друг другу глотки!»

Невидимый оппонент не поднял перчатку, очевидно, почувствовав примерно то же, что и Мила.

– Уважаю, – сказал он.

– Тогда пошли, кинем пару палок.

Нож соскользнул с края и полетел на пол. Любчик ахнул, зажмурившись. Мгновение, показавшееся Миле Сергеевне вечностью, она наблюдала за его полетом, словно была оператором бомбардировщика союзников, а он бомбой, предназначенной немецкому городу. Затем нож угодил в ногу, мужественно подставленную Милой, срикошетил, и практически беззвучно очутился на полу, на полпути между Милой и Любчиком.

– Дальше что? – капельки пота выступили на лбу Любчика, ожидавшего, что Милу вот-вот застукают, и предприятие завершится трагедией для обоих. Части его сознания (той, что не была затуманена страхом), представились девчонки из детства, летом рисовавшие мелками классики, чтобы скакать потом до упаду. Иллюзия была скоротечной и исчезла даже быстрее, чем появилась.

– Что ты творишь? – застонал Любчик и незамедлительно получил ответ. Мила на ходу поддела нож носком кроссовки и тот, будто хоккейная шайба, влетел в пространство между Вардюком и Любчиком.

– Мать честная! – воскликнул Любчик, из зрителя в одночасье став участником. – Ну, ты, б-дь, даешь.

Мила хотела вернуться обратно в комнату, но, на это не оставалось времени.

– Сейчас они за меня возьмутся, – скороговоркой выпалила Мила, – я буду тянуть, сколько смогу, а ты – ты перережешь веревки и… – Договорить она не успела. Дверь распахнулась, бандиты шагнули в бунгало. Стоящая посреди комнаты Мила вызвала у Бутерброда смешок.

– Смотри, Филя, сама прискакала. Выходит, не против, да?

– Я так не думаю. – При виде Милы Шрам сразу пришел в плохое расположение духа. – По-моему, шлюха собиралась свалить! Что, короста, в точку попал? – он хотел ударить ее, потом передумал, и вцепился в ухо. Мила, покачнувшись, закричала, подумав, что оно вот-вот оборвется. Боль была ошеломляющая.

Зато, выпавший из поля зрения бандитов Любчик, матерясь про себя, приподнял массивную ягодицу и накрыл ею нож с таким тщанием, словно был гусыней, прячущей под крылом только что вылупившегося птенца.

– Слышишь, Шрам? Кончай, – сказал Бутерброд, – мы договаривались драть, а не убивать.

– Ухо, б-дь, оторву, и все.

– Кончай, а? Лучше скажи – тут нож на столе валялся. Ногай забыл. Ты не брал?

Шрам ослабил хватку:

– На х… тебе нож?

– Липучку разрезать.

– Зачем?

– А как? – Бутерброд провел ладонью по туго стянутым скочем ногам Милы, а потом постучал по виску.

– Я не брал, – буркнул Шрам, вынимая охотничий тесак, от которого пробрало бы и Рембо Сильвестра Сталлоне. – На, пользуйся.

Бутерброд ловко расправился со скотчем, отложил кинжал Филимонова, а потом в две минуты содрал с Милы Сергеевны спортивный костюм, футболку и трусики.

– Во как! – присвистнул Бутерброд, любуясь. – Ну, кукла. Пойдет.

– Рад, что тебя проперло. – Филимонов сплюнул на пол. От одного взгляда на Милу у него наступила эрекция. И, охватило раздражение. Эти два чувства возникали, как правило, почти одновременно, осложняя жизнь и ему, и тем, кто имел несчастье попасться под руку. Впрочем, даже Любчик невольно приоткрыл рот, залюбовавшись стройными линиями женского тела.

Бутерброд шагнул к Миле, протянув левую руку. Правая дергала зиппер, который, как назло, заело.

– Пожалуйста, только не здесь, – попросила Мила. Ей стоило труда оставаться на месте, но, так было нужно.

– А где? – хрипло спросил Филя, обуреваемый искушением наградить ее парой затрещин. – На потолке, б-дь?

– В спальне.

– Мента стесняешься? – ощерился Шрам. – Так зря. Мусор, один хрен, не жилец. Пускай смотрит, сколько влезет.

Вместо того чтобы заняться Милой, Филя шагнул к Любчику:

– Слышишь меня, мусор? Пипец тебе!

Любчик затаил дыхание, зажмурившись.

– В глаза мне смотри, урод! – удар в живот заставил милиционера скорчиться, судорожно хватая воздух перекошенным ртом.

– Больно, гандон драный?! – в руке Филимонова сверкнул тесак. – Порешу гада!

– Не надо! – просил Любчик.

– Кончай, Шрам! На х… ты это делаешь! – Пунцовое от вожделения лицо Бутерброда теперь залила краска бешенства.

– Отвали!

Жизнь Любчика, и без того находившаяся под сомнением, повисла на волоске. Дело бы обернулось для него совсем скверно, если бы Бутерброд, бросив ширинку, не схватил Шрама за локоть. С полминуты они простояли неподвижно, поедая друг друга глазами. Затем Шрам уступил. Отложил нож, смахнул со лба испарину. Бутерброд криво улыбнулся:

– Времени в обрез. – Он снова взялся за зиппер. – Ну, б-дь, что ты будешь делать. Вот западло.

Мила Сергеевна шагнула вперед, как актриса на сцену:

– Давай, я помогу. Ее ловкие пальцы в два счета расстегнули молнию. Бутерброд запыхтел, когда они скользнули под тугую резинку трусов. Они хорошо знали, что делали.

– Уф, – Бутерброд отдувался. Украдкой поднявший голову Любчик, подумал, что так и до инсульта доиграться недолго.

– Умеешь, сука, – хрипел Бутерброд, – а ртом? Ртом?

– Конечно. – Ее голос был сплошным обещанием. – Только, умоляю, не здесь. – Она кивнула в сторону трупа Вардюка. – Я мертвецов боюсь.

– Жмуры не нравятся? – оживился Филимонов, наблюдавший за сценой с мутной помесью похоти и раздражения. – А чего так? Жмуры не кусаются. Верно я говорю, Бутер?

Бутерброд, скосив глаза, в свою очередь посмотрел на труп. Капитан лежал на боку, с вывернутой головой и приоткрытыми глазами, казавшимися теперь пустыми, тусклыми стекляшками.

– Ну его на х… – изрек Бутерброд, – точно, как-то не по себе от этого мертвяка. Пошли лучше в спальню.

Филимонов, выматерившись, отправился следом. Вскоре до скорчившегося в углу Любчика стали доноситься ритмичные шлепки, издаваемые сталкивающейся плотью. Мила застонала, кто-то из мужчин замычал.

– Еще, пожалуйста, еще! – крикнула Мила.

«По жизни от жены ничего такого не слыхал», – подумал Любчик, а потом, встрепенувшись, нащупал под ляжкой нож. Ладони слушались скверно, как механизмы на дистанционном управлении, и все же он избавился от пут на руках, а затем освободил и ноги. Вслед за чем выяснилось, что икры совершенно одеревенели. Он, конечно, это и раньше чувствовал, но не ожидал, насколько все плохо. Под аккомпанемент летящих из спальни вздохов и рычания Любчик сгорбился на полу, кусая губы, массируя мышцы и моля Бога, чтобы Милу Сергеевну хватило на дольше. Когда стоны сменило почти звериное мычание, он уже шевелил пальцами на обеих ступнях. Кровообращение потихоньку восстанавливалось. Слишком медленно, как он полагал. Правда, с жизнью в мышцы вернулась и боль – извечная ее спутница, не так ли? Любчик был готов полезть на стену, потому что обе ноги теперь казались подушечками для иголок.

Наконец, ему удалось подняться. Стоило ему разогнуть спину, в спальне наступило затишье. Сердце Любчика провалилось в пятки, он стиснул рукоятку ножа, готовясь дорого продать жизнь. К счастью, пауза длилась всего мгновение, растянутое воображением до размеров Вселенной. Очевидно, партнеры сменили позу, вслед за чем карусель закружилась с новой силой. Любчик вздохнул, радуясь отсрочке. И встал у двери, до боли в суставах сжимая нож. Теперь, когда силы потихоньку восстановились, он колебался, раздираемый тремя одинаково сильными, но совершенно противоречивыми эмоциями.

«Беги!» — вопило чувство самосохранения, могущественное, как никогда раньше.

«Женщину бросать нельзя», – утверждала честь офицера, проснувшаяся совершенно не вовремя.

«Где третья бандитская рожа?» — неожиданно пришло на ум. Бандитов же было трое, последнего он упустил из виду, неудивительно, столько всего навалилось.

«Он вероятно, или во дворе, или вообще на крыльце. Караулит, снаружи».

Пока Любчик метался (точнее, метался разум, пока он сам стоял на чугунных ногах, отчаянно сжимая рукоятку ножа), произошло сразу два события, кардинально изменившие обстановку. Из спальни долетел звонкий звук пощечины. Мила крикнула, явно от боли. Упал какой-то тяжелый предмет.

– Стоять, сука! А ну, сюда! – заревел искаженный гневом голос, скорее Филимонова, чем Бутерброда. Мила завизжала:

– Не надо!

Опять что-то повалилось, звук был, как от падения тела. Или, нескольких тел.

– Помогите! – взмолилась Мила. – Пожалуйста, хоть кто-нибудь, помогите!

– Иду, – беззвучно прошептал Любчик, готовясь сделать шаг. Не самый простой из тех сотен тысяч, а может миллионов шагов, что он уже прошел. Однако он не успел. Входная дверь распахнулась, как от взрыва, Забинтованный влетел в бунгало. Он тяжело дышал, в правой тускло поблескивал револьвер, пальцы на рукояти казались белыми.

– Эй, вы! – выкрикнул Бинт. В полумраке он не разглядел Любчика, притаившегося с ножом за дверью. Любчик не колебался ни секунды. Он взмахнул рукой, как метатель молота, метя Забинтованному между лопаток и вложив в удар всю силу, ненависть, и страх. Старая половица скрипнула, Бинт резко обернулся, и пронзительно завопил. Любчик подумал, что этот вопль, наверное, будет приходить к нему впоследствии по ночам, если, конечно, каким-то чудом удастся выжить. Кулак с зажатым лезвием пошел вниз, неотвратимо, как копр.

* * *

Когда Филя и Бутерброд отправились в бунгало, Забинтованный остался снаружи. Он, как и обещал, занялся уборкой, действуя, правда, как неисправный автомат. Мысли в голове путались, он туго соображал, и был рад этому. Спрятав пустые бутылки под крыльцом, Забинтованный собрал нарды и, сунув коробку под мышку, подволакивая ноги, побрел к джипу. По пути его догнали вопли Филимонова, грозившегося кого-то убить. «Должно быть мента», – предположил Бинт, удаляясь. И покачал головой. К счастью, по мере удаления от домика эти нехорошие звуки потонули в гуле прибоя.

– Вот и ладно, – сказал себе Забинтованный, открывая дверцу джипа, оставленного почти на краю обрыва. – Не мое это дело.

Спрятав коробку с нардами в отделение для перчаток, и жмурясь на солнце, он устроился в тени, присев на широкую подножку внедорожника. Ветерок нес с моря прохладу и Забинтованный с удовольствием подставил ему лицо, прислушиваясь к шлепкам далеких волн и крикам рыскающих в поисках добычи чаек.

«Не мое дело, – повторил Забинтованный, и почувствовал себя спокойнее. Вытащил из кармана непочатую пачку «Явы» и одним движением лишил целлофановой упаковки. – Мое дело – сторона. Всегда сторона», – добавил он, и помрачнел.

Запрокинув голову, он посмотрел в бездонное голубое небо. Белые кляксы облаков, появляясь с севера, из-за гор, быстро пересекали небосклон, сливаясь на юге в одну сизую полоску, словно нарисованную параллельно горизонту. Сделав несколько глубоких затяжек, Забинтованный выбросил сигарету и прикрыл глаза. Как только веки сомкнулись, водка, полдень и свежий воздух сделали свое дело – Забинтованный задремал.

Незаметно небо из бирюзового стало стальным. Из низко надвинувшихся туч стегнули косые струи дождя. Забинтованный оказался в воде. Море вздыбилось высоченными злыми волнами, ветер срывал с гребней пену и бросал Забинтованному прямо в лицо, сбивая дыхание. Легкие изнемогали от недостатка кислорода, а вместе с ними все тело. Он греб, что есть сил, но отлив был значительно сильнее. Крутые барашки заворачивались все чаще, из-за грозного гула и яростного шипения шторма он, кажется, совершенно оглох. Забинтованный ежеминутно оборачивался, словно пилот поршневого истребителя времен второй мировой войны и, завидев догоняющую волну, нырял, переходя с кроля на брасс. Как только рокочущий вал прокатывался над ним в вихре брызг, он снова принимался неистово грести саженками. Греб до судорог в мышцах и опять подныривал, спасаясь от очередного вала. Это не могло продолжаться долго. Как ни старался Забинтованный, его неумолимо относило в открытое море. Полоса спасительного берега, которую он еще видел, когда шторм позволял, становилась все тоньше, грозя вот-вот раствориться за серо-белой пеленой. Забинтованного охватила паника, тем более простительная, если учесть, что никаким Забинтованным он больше не был. А был Димкой Шатохиным, подростком девяти лет отроду, отправившимся на море в компании закадычного приятеля, одноклассника Витьки. Одним солнечным июльским днем. Правда, синоптики обещали бурю на вечер, и вроде бы, даже поступило штормовое предупреждение. Но, кто слушает радио в девять лет?

Июль 73-го выдался необыкновенно жарким, солнце жалило побережье нещадно на протяжении почти трех недель, и можно было предположить, что, когда погода переменится, стихия разыграется не на шутку. Как только атмосферное давление упало до критического уровня, так и случилось. Буря налетела внезапно. Небо почернело так быстро, словно на него выплеснули из банки тушь, и только что невозмутимо дремавшее море вскипело тысячами холодных гейзеров. Шквалистый, ураганный ветер завыл тысячей злых голосов. В общем, побережье, только что напоминавшее рекламную открытку, с поразительной быстротой обратилось апокалипсической картиной.

Конечно, и приятели немного заболтались, упустив стремительное наступление непогоды. Шторм застал их врасплох, метрах в двухстах от берега, верхом на неустойчивом водном велосипеде.

Разжиться которым им не составило большого труда. Отец Витьки работал завхозом на базе отдыха, дубликаты ключей хранились дома. От лодочной станции, в том числе. Остальное же было делом техники.

На высокой волне велосипед заскакал, как необъезженный мустанг, взлеты чередовались падениями в ежеминутно разверзающиеся пропасти. Как и следовало ожидать, он скоро перевернулся, приятели кубарем полетели в воду. Вынырнули, фыркая и отплевываясь. «К берегу!» – крикнул Витька. Это и без него было ясно, другой вопрос, как? Волны немедленно разбросали приятелей, и Витька исчез из поля зрения. Димка покричал, да бестолку. Он поплыл к берегу (туда, где по его расчетам должен был быть берег), отчаянно работая руками. Но, море цепко держало его. Вскоре он окончательно выбился из сил. Перед глазами поплыли темные круги, ноги стали свинцовыми грузилами, и теперь тянули на дно.

«Ты нашшш!» – злобно шипели волны, совсем недавно такие ласковые.

«Мама! Я сейчас потону!», – с парализующим ужасом понял Димка, и, вероятно, что так и случилось, если бы не чья-то крепкая рука, тисками сжав предплечье, потащила его к берегу. Почти ослепленный солеными брызгами Димка с невероятным облегчением узнал старшего брата. Как тот очутился на берегу, как разглядел терпящий бедствие экипаж катамарана и рванул на выручку, Димке оставалось догадываться. В тот момент было не до вопросов, потом их стало некому задавать.

«А мне так важно это знать», – пробормотал во сне Забинтованный и всхлипнул.

В море он повис на брате тяжестью пушечного ядра. Последние силы испарились, как только пришла помощь. Теперь их жизни зависели от брата целиком. Правда, он был необыкновенно силен. Старшие братья почти все такие, когда вам девять, а им семнадцать.

Дальнейшее выпало у Димы из памяти, только рокот прибоя, визг ветра и рука старшего брата, то тянущая, то толкающая к поверхности. Потом они неожиданно очутились на гальке. Волны тяжело ухали за спиной, откатывались, шипя, поднимались, заворачиваясь, и снова лупили в берег так неистово, словно возненавидели сушу. Брат что-то крикнул, но Дима ничего не расслышал. В ушах перекатывалась вода, да и в желудке тоже. Он успел нахлебаться. Дима хотел подняться, и упал на правую руку. В следующее мгновение его буквально вывернуло наизнанку.

– Витька где?! – прямо в ухо завопил брат.

– Там, – Димка повалился ничком, махнув назад, туда, где гремело и бушевало море.

– Ползти можешь?

– Попробую, – промямлил Дима. Крупные капли дождя бомбардировали спину, но он почти ничего не чувствовал.

– Дуй наверх, к кустам! – приказал брат, и это были его последние слова.

Шлепнув Димку по заднице, очевидно, чтобы придать ускорение, старший брат побежал навстречу прибою. Димка даже его шагов не услышал. Уж очень ревел ураган. Брат прыгнул в море, выбрав интервал между двумя волнами, вынырнул метрах в десяти от берега и поплыл, размашисто работая руками. Димка поднялся на четвереньки и, как было велено, пополз к деревьям, подальше от разгулявшейся стихии. Кто-то подал ему руку, кто-то взывал о помощи, требуя спустить на воду лодку со спасателями. Но, не было ни спасателей, ни лодки. Впрочем, а что они могли сделать? Кто-то еще видел среди волн две головы, кто-то уже не видел ни одной. Это было как со стаканом, падающим на пол у всех на виду. Он еще есть, короткое мгновение, он еще не брызнул осколками…

– Прости, брат, – всхлипнул сквозь дрему Забинтованный, – лучше бы я за тобой поплыл. Лучше бы море нас обоих забрало…

Брызнула осколками Димина жизнь.

Последовавшие затем события стали прокручиваться, как бобина с пленкой в старом кинопроекторе. Отчуждение отца, который молчал, но не мог простить. Истошные вопли матери Витьки, чье изувеченное волнами тело море отдало, наигравшись, на третьи сутки, прибив к камням мыса Меганом, под старой Генуэзской крепостью. Брат же исчез бесследно. Лютый шторм, разыгравшийся в последних числах июля 73-го года, забрал его навсегда.

– Лучше бы мне… – сквозь сон пробормотал Забинтованный. Из глаз текли слезы, не пьяные, скорее похмельные. – Лучше бы…

– А ну, сюда! – заревел искаженный яростью мужской голос, в нем не было ничего человеческого. Завизжала женщина:

– Не надо!

Забинтованный встрепенулся, не понимая, где находится. Крики летели издалека. Он открыл глаза.

– Брат?! – позвал Дима, но никакого брата, конечно же, не обнаружил. А обнаружил себя, мокрого от пота и уже почти протрезвевшего, примостившимся на широкой подножке джипа.

– Помогите! – взмолилась женщина. – Пожалуйста, хоть кто нибудь, помогите!

Ее вопль, полный муки и отчаяния, вывел Забинтованного из полузабытья. Он стегнул его, словно бичом.

Забинтованный подхватился, нырнул в джип, вынул из-под сиденья большой старый револьвер и, спотыкаясь, бежал к домику.

– Я иду! Иду!

* * *

– Эй, вы! – выкрикнул Бинт, очутившись в бунгало. В полумраке он не заметил милиционера, который освободился и теперь стоял за дверью. Бинт вообще позабыл о пленнике, думая о несчастной женщине и отморозках, с которыми до сих пор кантовался. «Сделай это! – твердил голос, очень похожий на брата. Такой, каким он его запомнил, ведь прошло немало лет. – Сделай хотя бы раз в жизни что-то, за что не будет стыдно».