Текст книги "Ночной консьерж"

Йен Фишер
Ночной консьерж

© Й. Фишер, 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

Пролог

Я на переднем сиденье, указываю водителю маршрут. Кто сказал, что Питер – имперский город? Кому почудилось, что он полон царственного величия, помпезности и блеска? Чужой исторический бред больно колотит современность по пяткам. Спросите любого «копеечного» извозчика, что курсирует между Васильевским островом и Лиговским проспектом, и он скажет вам, что Питер – город обветшалый и мрачный. Этот город населен призраками. Он изнурен мусором, ветрами и сыростью. Подавлен дождевыми потоками. Изнасилован коррумпированными чиновниками и брошен как кость жертвам культурной пропаганды. С бараками, маскирующимися под дворцы и сточными канавами под видом рек. Это – реальность, потому что она осязаема.

А теперь мне в угоду туристическим проспектам приходится тщательно скрывать эту реальность от Мансура. Моя работа состоит в том, чтобы Мансур увидел Питер имперским, величавым, помпезным. Городом, полным прирученных огней и ухоженного антиквариата. Второе правило консьержа: «Иллюзии клиента всегда воплощаются в правду жизни!» Реальность не имеет значения. Мой клиент увидит то, что ожидает увидеть. Это моя работа.

Где же первое правило консьержа? Не спешите. Оно есть.

Мансур задирает голову, чтобы на секунду ослепнуть от витражей на Миллионной. В его узких «хамелеонах» отражаются подсвеченные фасады дворцовой наружности, величавые колонны, атланты, которых мне, по правде, всегда было жаль: такая красота без малейшей возможности разменять ее на порок и удовольствия. Когда я поднимаю глаза на эти сплетения гранитных мускулов, то вижу не прекрасные скульптуры. Мне мерещится костяная рукоять клинка, торчащая между ребер Мансура с левой стороны. Кровь стекает по ней и капает на тротуар, будто слезы поникших головами атлантов. Приходится крутить головой, чтобы прогнать назойливое видение.

Сегодня утром я видел ярость в глазах шейха. К нему подошел помощник и доложил, что человек, ради встречи с которым Мансур оказался в Питере, не прилетел и не прислал извинения. Вообще ничего не сообщил. Я не знал, что шейхов можно игнорировать. Я никогда не видел такой безмолвной ярости. Мансур до сих пор на взводе. Его помощник Али украдкой предупредил меня, что шейх может начать чудить. К этому нужно быть готовым. Ко всему нужно быть готовым. Зря сказал. Я всегда готов ко всему со своими клиентами.

Нам еще повезло, что день выдался солнечным. Кто-то из местных краеведов подсчитал, что в Питере на год приходится не более сорока двух солнечных дней. Взволнованные горожане принялись через газеты доводить до сведения работодателей простую и гуманную истину: если в солнечный день кто-то из петербуржцев не вышел на работу, то бог ему судья и не нужно смотреть в трудовое законодательство. Думаю, поэтому такое количество бездельников слоняется в разгар рабочего дня по Невскому проспекту.

Мансур раздраженно поглядывает на них через затемненное стекло «роллс-ройса», только один раз тихо бросив сквозь зубы: «So tired, so unhappy». Он говорит это, пока мы пролетаем пробку на углу Невского и Литейного, по разделительной полосе с мигалками, в сопровождении милицейского эскорта. Торопимся на Финляндский вокзал. Мансуру важно встать на точку. Точка в нашем сегодняшнем «Брифе» – место, где Ленин девяносто лет назад обратился к солдатам и матросам с броневика. Мы утвердили этот пункт еще месяц назад. Всемогущий «Бриф» – подробный план моего общения с клиентом. Он предусматривает все его потребности, до мельчайших деталей быта: цвет обоев в апартаментах, где клиент будет жить, сила напора воды из крана в его уборной, марки автомобилей, на которых клиент будет передвигаться, марки и год разлива вин, которые он будет распивать в обществе дам, чьи точные параметры непременно указаны в «Брифе». Мы не можем позволить импровизаций.

На площади у Финляндского вокзала ветрено и людно. Воздух сырой, пахнущий глиной. В отличие от зевак с Невского, здесь прохожие деловито спешат к электричкам, скользя усталыми взглядами по асфальту. Я указываю Мансуру на скамейку под старым опавшим вязом. Вот место, где со стопроцентной исторической достоверностью располагался броневик Ленина. Конечно, это моя выдумка, откуда я могу знать про точку? Но кто будет спорить? Живых свидетелей не осталось.

Шейх задумчиво осматривается, садится на скамейку, перебирает аметистовые четки, которые всегда носит на левой руке, и вдруг с ловкостью двадцатилетнего юноши вскакивает на скамейку ногами. Это неожиданно даже для его охраны. Я вижу, как вздуваются мускулы под мешковатыми пиджаками, как ноги напрягаются, будто сжатые пружины. Сейчас они похожи на атлантов, эти кофейные зверьки. Мансур, не обращая ни на кого внимания, начинает громко кричать на языке дервишей и падишахов. Его крик напоминает ястребиный клекот. Он вскидывает руки к небу, будто собирается пронзить его молниями, и продолжает кричать. Птичья мелюзга взметается к кронам деревьев. Мамаши, до этого неторопливо раскачивавшиеся в такт коляскам, торопятся прочь. Старушки на соседних лавочках крестятся и прислушиваются, будто ощутив сквозь дыру во времени восхитительный сквозняк своей юности.

Мансур скачет по скамейке, как запертый в клетке орангутанг, и продолжает выплевывать гортанные звуки. Он агрессивно жестикулирует, но ни к кому конкретно не обращается. Если бы не выправка постояльца пятизвездочных пентхаусов, его можно принять за городского сумасшедшего. Питер славится такими. Безобидные чудаки, они в некотором роде его достопримечательность. Но фарфоровые зубы шейха воинственно сверкают каждый раз, когда он извергает очередной комок согласных. Серый галстук от Армани трепещет на ветру, подобно стягу новой армады, бросившей вызов миру. Зрелище становится угрожающим. От Мансура исходит воинственный пыл, и все, кто находится в этот момент на площади Финляндского вокзала, не могут не ощущать его. Прохожие останавливаются и с тревогой смотрят на странного человека. Я тоже напрягаюсь и озираюсь по сторонам. Чувствую, эта эскапада может закончиться для всех непредсказуемо. Немного успокаивает «роллс-ройс» с мигалками и наряд милиции.

Мансур замолкает так же внезапно, как до этого начинал свое представление. Спрыгивает со скамьи, отряхивает брюки и коротко командует свите:

– В машину!

Я иду к машине. Сегодня я тоже – часть его свиты.

Мансур – шейх из маленькой, исполненной нефти восточной страны. Высокий, седой, с темными, будто замутненными илом глазами, в которых никогда ничего невозможно прочесть. Острый нос, острый кадык – этот острый парень весь будто состоит из углов, о которые можно порезаться. Он одевается в европейские костюмы и носит на пальцах несколько драгоценных камней. О количестве денег на его счетах я стараюсь не думать, чтобы не понижать самооценку. Пока что мне комфортно живется с простой мыслью: этот пресыщенный, избалованный, видевший и пробовавший все на свете человек – мой клиент. Он предпочитает мои услуги всем прочим. Ему кажется, что они удовлетворяют его гипертрофированно взыскательный вкус. Такие люди, как Мансур, никогда не потребляют общедоступные вещи. Он не наденет костюм от Армани, у него есть свой портной, свой сапожник, свой повар, свой доктор. И свой консьерж в России.

Когда Мансур собрался приехать сюда, его личный помощник Али связался со мной и выслал пожелания его светлости. Несколько десятков тезисов, которые я обязан осознать и расшифровать: «обед в императорском дворце», меню (список блюд), «эскорт 20» (число здесь обозначает количество), «памятники революции», и так на семнадцати страницах. Исходя из этого коммюнике, я сверстал подробный «Бриф» с фотографиями дворцов и девушек, который Али переслал обратно, одобренный и завизированный. Мансур думает, что доверяет мне. Только благодаря моему профессионализму императорский дворец выглядит именно таким, каким он воображал его, разглядывая в своем самолете альбомы с видами Петербурга. Благодаря мне каждая из двадцати девушек эскорта соответствует его вкусу, а «новые художники» продают ему те картины, которые несколько лет спустя вырастут в цене минимум втрое.

Похоже, он понимает, что именно я – тот человек, который может создать у него нужную иллюзию: Петербург – имперский, блестящий город, полный величия и прирученного антиквариата. Я его личный проводник в эту оргию классицизма и барокко. Пусть наслаждается. Зачем ему знать, что в мыслях я давно раскроил ему череп и сделал из него чернильницу? Оставим убийство напоследок. Вместе с чаевыми.

Отъехав от Финляндского вокзала в сгущающихся сумерках, продолжаем наш тур тропами русских революций. В арке Генштаба Мансур долго мусолит огромную «Cohiba Behike», прежде чем раскурить ее. Я опасаюсь очередной громкоголосой истерики, но шейх молчит, стряхивает пепел на мощенную булыжником площадь и наконец тяжело произносит: «Какие пьяные…» Я делаю вид, что не расслышал, хотя на самом деле расслышал и все понял. Я могу кивать и улыбаться, могу энергично поддакивать, но вникать в поток сознания клиентов не всегда входит в мои обязанности. Мансур еще раз с нажимом говорит: «Как много водка значит в истории вашей страны! Какими пьяными нужно быть, чтобы бежать по этой площади с оружием и захватывать этот дворец!» Слово «дворец» он произносит на итальянский манер – палаццо. Я почти вижу, как печень Мансура пульсирует лиловым, вывалившись наружу из широкого разреза в брюшине. От печени идет пар. Я закрываю глаза, чтобы шейх не смог разглядеть в них бесовский огонь, который смутит его. Смутит и приведет в ужас.

Ужинаем быстро. С опозданием и совсем не по регламенту. На корабле-ресторане, рядом с Дворцовым мостом, я заранее забронировал весь зал. Мансур предупредил, что состоится важная встреча. Однако его гость не появился, поэтому ужин превращается в скорый бизнес-ланч.

Метрдотель с официантами выстраиваются вдоль стены, приветствуя дорогого клиента. Им неважно, кто он, важно, что он хорошо заплатил. А заплачено как за пиршество для рок-группы до самого утра со всеми излишествами. Молодые официанты прилагают заметные усилия, чтобы скрывать любопытство, бросая украдкой взгляды то на меня, то на шейха, то на Али. Они не совсем понимают, кто в нашей компании самый богатый, но находятся в том возрасте, когда статус завораживает настолько, что втайне все они уверены – пообщавшись с богатым человеком, можно заразиться вирусом успешности и самому разбогатеть. Мне хорошо знакомо это чувство. Когда-то и я был таким. Это свойство молодости. Оно не зависит от образования и интеллекта. Официанты настроились на пиршество до утра и с изумлением принимают царские чаевые, когда мы втроем, быстро съев по порции блинов с черной икрой, поднимаемся из-за стола.

Теперь Мансур спешит. Через полчаса, ровно в полночь, должно исполниться его давнее желание. Боюсь называть это мечтой, потому что в моем понимании шейхи не мечтают. Они просто испытывают желание, протягивают руку и – вот: желание исполняется. Впрочем… Мансур обмолвился, что хотел этого с детства, так что, возможно, для него это было детской мечтой. Не скрою, мне лестно выступить в роли сказочного волшебника, исполнителя его заветного желания.

Мы едем на «Аврору», самый революционный из всех крейсеров. Нас ожидают как самых почетных гостей. К моему удивлению, вовсе не так дорого вышло заручиться услугами капитана третьего ранга, вместе с небольшой командой несшего караульную службу на корабле-памятнике. В счет было включено наше пребывание на борту, торжественное построение команды в парадной форме, трансляция песни «Что тебе снится, крейсер «Аврора»?» в репродукторах и – отдельной статьей то, чего Мансур желал больше всего. Этот любитель исторических реконструкций во что бы то ни стало хотел собственноручно пальнуть из корабельного орудия, ощутив себя спортивным арбитром, давшим старт революционной стометровке.

Объективные причины и доводы рассудка его не интересовали. В самом деле! Какого шейха будет заботить, что палубное орудие, из которого был произведен злосчастный выстрел, уже лет тридцать пребывает в разобранном состоянии. Муляжи, как известно, не стреляют.

Впрочем, этой информацией я с Мансуром не делился. Иначе, уверен, мне пришлось бы столкнуться с его сощуренным взглядом, которого достаточно, чтобы сообщить: «А я-то считал, для тебя нет невозможного… Выходит, есть? Зачем тогда я с тобой связался? Не пора ли найти настоящего профессионала!» Я не могу себе позволить встретиться с этим взглядом, ни при каких обстоятельствах. Моя мотивация – как помилование для приговоренного. Она превращает меня в идеального исполнителя. Вы хотели знать первое правило консьержа? Это оно и есть: «Никогда не говори клиенту «нет»!»

Поэтому в десять минут первого ночи в сопровождении капитана третьего ранга шейх проходит по палубе крейсера «Аврора» к носовому корабельному орудию и, как всегда пробормотав что-то гортанно-неразборчивое, дергает за шнур, чтобы активировать небольшой взрывпакет, заложенный в муляж ствола опытными саперами. Пушка огрызается в ночное небо глухим раскатистым плевком. Будто очередной фейерверк потревожил сонный город. Этот трюк обошелся всего лишь в 15 000 долларов, однако я не стал выделять их из общей сметы. Просто в графе «Аврора» значились двадцать пять тысяч. За все, оптом. Зато когда мы перемещаемся обратно в «роллс-ройс», я ловлю другой взгляд Мансура – глаза по-прежнему непроницаемы, но широко раскрыты, блестят, чуть навыкате, как протезы, а брови приподняты. Это означает: «Прекрасная работа. Я доволен».

Пять лет назад, поймав такой же точно взгляд другого шейха, я стал профессионально заниматься тем, чем занимаюсь до сих пор. Впрочем, в связи с последними событиями я уже не очень хорошо понимаю, чем именно занимаюсь, поэтому отвечаю Мансуру взглядом, который он никогда не сумеет расшифровать. Прищурившись, я несколько раз смыкаю ресницы, что может выглядеть мерцающей благодарностью кота за предложенную сметану или злорадным сигналом, переданным азбукой Морзе. Я не испытываю к Мансуру ни уважения, ни почтения, никаких чувств, которые в воскресных христианских проповедях принято называть добрыми. Один шутник когда-то давно придумал способ психологической разгрузки при общении с властными людьми, один вид которых способен вызвать сердечную аритмию. Он предложил в такие моменты представлять их голыми. Я поступаю иначе. Я несколько раз в течение дня смотрю на Мансура, представляя его умирающим. Зияющие раны, внутренности, вырванные из контекста, потоки крови, пена из рта, тик, агония. Обычные натюрморты из цикла «городской потрошитель». Гораздо эффективнее, чем картинки ню, уверяю вас.

* * *

После «Авроры» быстро отъезжаем в Петергоф. Резиденцией Мансура на три дня его питерского заезда стал Фермерский дворец Николая I. Уютное жилище за краснокирпичной крепостной стеной в Нижнем парке, неподалеку от кромки Финского залива. После культурных выходок сэра Элтона Джона с супругом дворцы в окрестностях Петербурга стали сдавать в аренду не так охотно, как раньше. Теперь за это требуют суммы, намного превышающие те, за которые десять лет назад любой бизнесмен средней руки мог отпраздновать свадьбу в Императорском дворце и провести первую брачную ночь в покоях императрицы. Однако Мансур, когда речь заходит о престиже, удовольствиях и исторических хобби, деньги не считает.

Мы мчимся полным кортежем в Петергоф. Этой ночью нас ожидает коронное увеселение всей программы пребывания шейха в революционном городе. Конечно, бал. Согласитесь, глупо приехать в Петербург, жить во дворце и не устроить бал. Мне пришлось мобилизовать все связи и навыки, чтобы подготовиться к мероприятию. К тому же Мансур потребовал соблюдения таких деталей и тонкостей, которые любому могли показаться вздорными излишествами. Только не мне. Я отлично знаю, этот человек ничего не делает впустую.

Я подготовил бал, который представляет точную копию аристократических увеселений в Петербурге накануне буржуазной революции. Оркестр исполняет только номера, популярные на великосветских приемах в сезоне 1916–1917 годов. Повара точно воспроизводят меню императорского бала 18 сентября 1916 года, записанного в придворных книгах. Гости – точнее, гостьи, – должны надеть вечерние наряды из каталога «Осень 1916». Ярый противник употребления наркотиков, Мансур даже допустил присутствие на вечеринке кокаина, вошедшего в тот исторический период в повсеместный обиход. Зимой 1916 года белый порошок свободно продавался в питерских аптеках, излечивая аристократов от хандры и сводя с ума богему. Впрочем, главная изюминка бала кроется в гостях. Шейх потребовал, чтобы я собрал двенадцать девушек не моложе восемнадцати и не старше двадцати трех лет, с фигурами привычных модельных параметров, но с непременной аристократической родословной. Это его выражение. Так было указано в электронной переписке, будто речь шла о борзых щенках. «С аристократической родословной»! «Как вы будете ее проверять?» – спросил я в ответ. «Доверяю тебе, – написал Али, – потому что уверен, ты не станешь обманывать меня. Ты ведь знаешь, я нервничаю, когда чувствую неискренность». «Девушки должны будут заниматься сексом?» – «Не обязательно. Но должны быть готовы к этому. И главное – они не должны быть профессионалками. Это исключено».

Помню, в тот момент я испытал кислую брезгливость по отношению к Мансуровым причудам и тут же перенес ее на себя. Сутенерская часть профессии нравится мне в ней менее всего, но я мирюсь, понимая, что секс движет миром. Однако – «с аристократическими родословными»?! Где их взять? Тем более троих из двенадцати буду выбирать не я. В игре возникли новые правила, которым я вынужден подчиниться. Пришлось постараться. Отыскал в питерских вузах девять девушек, чьи лица показались мне соответствующими общепринятому аристократическому типажу: тонкий нос, высокие скулы, длинная шея, в ангельском взгляде – бездна терпимости ко всему хамству этого мира. Понимание и всепрощение. Ну… а троих предоставило агентство, которое с недавних пор стало моим постоянным партнером по бизнесу. У их девушек – те же признаки породы во внешности, за исключением взгляда. Ни намека на терпимость или одухотворенность. Они смотрят на окружающих с готовностью доберманов. С готовностью броситься по первой команде: схватить, растерзать, загрызть.

Что ж, выбора у меня нет. Пусть Мансур сам копается в их родословных.

Девушки уже расположились во дворце. Едва мы проходим в зал для приемов, оркестр начинает играть мазурку, а двенадцать воплощений женственности поднимаются с кресел, приветствуя нас. Я невольно любуюсь, на минуту забывая о работе. Как они прекрасны в вечерних платьях начала прошлого века, которые я взял напрокат в Александринском театре! С тонкими талиями, затянутыми в высокие корсеты над пышными кринолинами, девушки смотрятся как тонкие свечи в массивных подсвечниках. Волосы блестят, глаза светятся от любопытства и трогательного предвкушения праздничных приключений.

Конечно, я посвятил их во все детали обслуживания вип-персон. К моему удивлению, на стадии ответа на вопрос «Готовы ли вы к сексу с заказчиком?» из десяти девушек, которым я делал предложение, отсеялись только две. Остальные пожали плечами, будто речь шла об уборке чьей-то не слишком захламленной квартиры, и ответили, что за нормальные деньги – почему бы нет. Ангельская внешность не гарантирует такой же чистоты. Трое из тех, кого я выбрал, затем признались мне с хихиканьем, имитирующем застенчивость, что иногда подрабатывают сексом. «Изредка… когда очень деньги нужны. Строго индивидуально, в Интернете».

Мансур под развеселую мазурку медленно обходит девушек, останавливаясь около каждой и подолгу вглядываясь в нее. Одних он разглядывает с ног до головы, ничуть не смущаясь такой откровенности, другим пристально смотрит в глаза своим цепким взглядом хищника азиатской пустыни. Высокую брюнетку с бирюзовой диадемой в прическе Мансур берет за руку и долго гладит ее ладонь, как хиромант, разбирающий сплетение линий в судьбе. Наконец он делает знак дирижеру, и тот останавливает оркестр.

– Ты не был со мной честен, – он оборачивается ко мне, – не все девушки здесь соответствуют запросу.

Шейх держит паузу, давая возможность своему взгляду выполнить воспитательную расправу со мной. Вместо этого я вижу, как глаза Мансура выскакивают вперед на двух наконечниках стрел, вонзившихся ему в затылок.

– Я не буду требовать у тебя вернуть деньги. Просто знай, что я разочарован. А когда я в ком-то разочарован, я стараюсь больше не встречаться с этим человеком.

Я спешно отвожу взгляд. Пусть это выглядит признанием вины, пусть он решит, что мне стыдно и я раскаиваюсь. На самом деле я опасаюсь, что шейх прочтет в моих глазах затаенное торжество и неприкрытое злорадство. Потому что это не он, это я еще три недели назад решил, что больше мы с ним никогда не встретимся.

Мансур делает знак своей охране, и те выпроваживают трех девушек, в которых он заподозрил отсутствие породы. Одна из трех – из числа девушек капитана Романова. Для нее это провал, но двум другим Мансур определенно оказал услугу.

Затем он жестом предлагает оставшимся девушкам занять места за столом. Направляясь к своему высокому трону, он оборачивается на полпути:

– Ну, что же ты стоишь? Я ведь ясно сказал – не хочу тебя больше видеть! Найдешь выход?

Я молча поворачиваюсь и отправляюсь в длинный путь по устеленной коврами галерее, между картин передвижников и вазами всех известных человечеству эпох. С каждым шагом голос Мансура, начавшего свое утонченное издевательство над аристократками, звучит все тише, и мне кажется, он затихает не оттого, что я покидаю этот дворец, а оттого, что жизнь медленно вытекает из шейха.

Афонские монахи каждый день, после двенадцати часов работы, замаливают свои грехи. Когда они успевают согрешить, если все время работали в монастыре? Все просто – они замаливают свои грешные помыслы. Если бы я был похож на них, мне следовало бы молиться непрерывно, день и ночь, день и ночь. Потому что весь день сегодня я думал о том, как Мансур умрет. И радовался, что буду участвовать в этом. Я выполнил свою часть работы. Теперь надо постараться забыть питерские улицы, выстрел из бортового орудия «Авроры», дворец в Петергофе и ярость в глазах шейха, когда он не дождался своего визави сегодня утром. Теперь начинается самая трудная работа консьержа – забывать.