Текст книги "Хайди"

У дедушки

После того как Дета скрылась из виду, Дядя снова уселся на скамью и теперь пыхал своей трубкой, выдувая из неё клубы дыма, – при этом он сидел, уставившись в землю, и не говорил ни слова. Хайди тем временем с интересом осматривалась. Она обнаружила хлев для коз, пристроенный к хижине, и заглянула внутрь. Там было пусто. Ребёнок продолжал обследования и добрался до старых елей за домом. Тут по ветвям прошёлся порыв ветра – такой сильный, что верхушки закачались, зашумели и загудели. Хайди остановилась и слушала. Когда немного стихло, она повернула за следующий угол дома и снова очутилась перед дедушкой. Застав его в той же позе, в какой покинула, Хайди остановилась перед ним, сцепила руки за спиной и принялась разглядывать старика. Тот поднял голову.

– Ну, что будем делать? – спросил он, потому что девочка по-прежнему не двигалась.

– Я хочу посмотреть, что у тебя в доме, – сказала Хайди.

– Пошли! – Дедушка встал и направился к двери первым. – Прихвати свою одежду, – велел он ей, прежде чем войти в хижину.

– Она мне больше не нужна, – заявила Хайди.

Старик повернулся и пристально глянул на ребёнка, чёрные глаза которого горели в нетерпеливом ожидании, что же там внутри.

– В здравомыслии ей не откажешь, – пробормотал он вполголоса и добавил: – А почему она тебе больше не нужна?

– Я бы лучше бегала, как козы, у них такие лёгкие ножки.

– Бегай на здоровье, но вещи всё же принеси, – велел дед, – уберём их в шкаф.

Хайди послушалась. Старик открыл дверь, и Хайди вошла за ним в просторное помещение, которое занимало всю хижину целиком. Тут стоял стол, а при нём стул; в одном углу находилась лежанка дедушки, в другом висел над очагом большой котёл; в противоположной стене была большая дверь, и дед её открыл. Оказалось, это шкаф. В нём висела его одежда, на одной полке лежали несколько рубашек, носки и шарфы; на другой стояли тарелки, чашки и стаканы, а на самой верхней лежали сыры, круглый каравай хлеба и копчёное мясо, потому что в этом шкафу хранилось всё, что было у Дяди Альма и что требовалось ему для жизни. Как только он распахнул шкаф, Хайди быстро подбежала и затолкала свои вещи внутрь, поглубже за дедову одежду, чтобы не так просто было их потом найти. После этого она внимательно огляделась в помещении и сказала:

– А где я буду спать, дед?

– Где понравится, – ответил тот.

Хайди только того и надо было. Она обежала все углы и осмотрела все местечки, где можно было бы устроиться на ночлег. В углу за дедовой лежанкой была приставлена лестница. Хайди взобралась по ней и попала на сеновал. Там лежал ворох свежего, душистого сена, а через круглое слуховое окно можно было выглянуть наружу; отсюда открывался вид на долину.

– Вот здесь я буду спать! – крикнула Хайди сверху. – Как тут хорошо! Иди сюда, посмотри, как здесь хорошо, дед!

– Да знаю, – ответил снизу дедушка.

– Сейчас я устрою себе постель! – снова крикнула Хайди, деловито снуя по сеновалу. – Но тебе придётся подняться сюда и принести мне простыню, ведь для постели нужна простыня, на неё и ложатся.

– Да-да, – отозвался снизу дедушка, озадаченно постоял и направился к шкафу. Порывшись там, извлёк из-под рубашек кусок холста, который вполне мог послужить простынёй.

Он поднялся по лестнице. На сеновале уже было сооружено вполне приличное ложе: в изголовье сено настлано повыше, и само изголовье располагалось как раз напротив слухового окна.

– Всё правильно сделала, – одобрил дедушка, – сейчас постелем простыню. Но погоди… – Он подхватил из вороха изрядную охапку сена и растряс его по лежанке, удвоив её толщину, чтобы под ней не ощущался жёсткий настил сеновала. – Вот теперь давай застилай.

Хайди быстро приняла у него из рук полотно и еле его удержала – таким тяжёлым был домотканый холст, но это оказалось только к лучшему: сено не будет колоться сквозь плотный покров. Сообща они застелили ложе, а где холстина была шире и длиннее, там Хайди её ловко подоткнула. Теперь ложе имело ладный и аккуратный вид, и Хайди встала перед ним, задумчиво его оглядывая.

– Мы кое-что забыли, дед, – сказала она.

– Что же? – спросил он.

– Одеяло. Ведь, ложась в постель, забираются внутрь между простынёй и одеялом.

– Да? Ты так считаешь? А если у меня нет? – сказал старик.

– О, это ничего, дед, – успокоила его Хайди. – Тогда нагребём сена и на одеяло. – И тут же бросилась к копне.

– Погоди-ка минутку, – сказал старик, спустился по лестнице и подошёл к своей лежанке. Вернулся он с большим, тяжёлым рядном [1]1
  Рядно́ – грубое домотканое полотно, скорее половик, чем ткань.


[Закрыть] и положил его на пол. – Поди-ка, это будет получше сена, а?

Хайди принялась тянуть сложенное рядно туда и сюда, напрягая все силы, чтобы развернуть его, но оно не поддавалось её слабым ручкам. Дедушка помог, и теперь, когда дерюжка покрывала постель, всё приобрело завершённый вид. Хайди стояла перед своим новым ложем и не могла налюбоваться:

– Прекрасное одеяло, и прекрасная постель! Скорей бы ночь, чтобы лечь спать.

– Я считаю, не мешало бы сперва поесть, – сказал дедушка, – как ты думаешь?

Хайди в пылу устройства своей спальни забыла обо всём на свете, но теперь, при упоминании о еде, почувствовала сильный голод, ведь она сегодня целый день ничего не ела после своего утреннего ломтя хлеба и нескольких глотков слабого кофе, а путь проделала немалый. И Хайди подтвердила с полным согласием:

– Да, я тоже так считаю.

– Ну так спускайся вниз, раз уж мы сошлись во мнении, – сказал старик и последовал за ребёнком.

Внизу он подошёл к очагу, придвинул к себе маленький котёл, висевший на цепи, сел на деревянную треногу и раздул огонь. В котле зашумело, а под ним старик держал над огнём на длинной железной вилке большой кусок сыра, поворачивая его разными сторонами, пока он не подрумянился до золотистого цвета. Хайди смотрела с напряжённым вниманием; должно быть, ей что-то пришло в голову: она вскочила, подбежала к шкафу и засновала туда-сюда. Тут и дедушка подошёл к столу с котелком и обжаренным сыром на вилке; а на столе уже лежал каравай хлеба, стояли две тарелки с двумя ножами, всё было расставлено как следует, поскольку Хайди ещё перед этим приметила, что где находится в шкафу, и знала, что им понадобится для еды.

– Так-так, это хорошо, что ты думаешь своей головой, – похвалил дедушка и положил обжаренный сыр на хлеб, словно на блюдо, – но на столе ещё кое-чего не хватает.

Хайди увидела, как приглашающе дымится котелок, и снова быстро побежала к шкафу. Но там стояла всего одна чашка. Хайди недолго раздумывала, обнаружив в глубине шкафа два стакана. Она мгновенно вернулась к столу и поставила на него чашку и стакан.

– Правильно, не растерялась. Но куда бы тебе сесть? – На единственном стуле сидел сам дедушка.

Хайди стремглав бросилась к очагу, принесла маленькую треногу и уселась на неё.

– Какое-никакое сиденье у тебя есть, это верно, только очень уж низенькое, – сказал дедушка. – Но и с моего стула тебе будет далековато до стола. Сейчас что-нибудь придумаем, погоди! – С этими словами он встал, наполнил чашку молоком, поставил её на стул и придвинул к треноге, так что перед Хайди оказался отдельный столик. Дедушка положил на него большой ломоть хлеба, а на хлеб – кусок золотистого сыра и сказал: – Теперь ешь!

Сам он примостился на углу стола и принялся за свой обед. Хайди схватила свою чашку и пила, пила без передышки, потому что в ней с новой силой проснулась жажда, накопившаяся за время долгого путешествия. Наконец она перевела дух и отставила чашку.

– Понравилось тебе молоко? – спросил дедушка.

– Я ещё отродясь не пила такого вкусного молока, – ответила Хайди.

– Тогда надо добавить. – И дедушка ещё раз наполнил чашку до краёв и поставил перед Хайди, а та с наслаждением впилась зубами в хлеб, размазав по нему сыр, который после поджаривания стал мягкий как масло; время от времени она запивала хлеб молоком. Всё вместе было вкусно, и выглядела Хайди очень довольной.

Когда с едой было покончено, дедушка отправился в козий хлев и стал наводить там порядок, а Хайди внимательно смотрела, как он сначала подмёл метлой пол, потом постелил свежей соломы, чтобы животные могли на ней спать; как потом пошёл в сарайчик, примыкавший к дому, и отпилил четыре палки одинаковой длины, потом обтесал дощечку, просверлил в ней отверстия и вогнал в них палки. Разом получился табурет, такой же, как у дедушки, только гораздо выше, и Хайди любовалась на этот предмет, онемев от удивления.

– Что это, Хайди? – спросил дедушка.

– Это мой стул, потому что он такой высокий. Раз – и готово! – сказал ребёнок, всё ещё в глубоком удивлении и восхищении.

«Соображает. Глаза на месте», – отметил дедушка про себя, обходя вокруг дома и осматривая его: там вбил гвоздь, там – другой, что-то укрепил на двери. И так переходил с места на место с молотком, гвоздями и деревяшками, что-то улучшая или устраняя – смотря по надобности. Хайди ходила за дедом хвостиком, с большим вниманием наблюдая за ним, и всё, что здесь происходило, ей было очень интересно.

Так подступил вечер. Шум в старых елях усилился, налетел порыв ветра, и в густых макушках засвистело и загудело. Эти звуки пришлись Хайди по сердцу настолько, что она развеселилась и принялась прыгать и скакать под елями. Дедушка стоял в дверях сарая и смотрел на ребёнка.

Тут раздался пронзительный свист. Хайди перестала прыгать, а дедушка вышел из сарая. Сверху под гору скакали козочки, словно за ними гнались. Погонял стадо Петер. С криком радости Хайди бросилась в гущу стада, приветствуя своих утренних подруг. Добежав до хижины, стадо остановилось, и от него отделились две красивые, стройные козы, одна белая, другая коричневая; они направились прямиком к дедушке и стали лизать его ладони, потому что он насыпал в них немного соли, как делал каждый вечер, встречая своих любимиц. Остальное воинство Петера ссыпалось дальше под гору. Хайди нежно гладила то одну, то другую козочку и прыгала вокруг них, чтобы погладить их и с другого бока.

– Они наши, дед? Они обе наши? Они пойдут в хлев? Они останутся у нас насовсем? – Хайди засыпа́ла деда вопросами, и тот едва успевал вставлять между её счастливыми восклицаниями неизменное «да-да».

Когда козы слизали своё лакомство, старик сказал:

– Поди принеси свою чашку и хлеб.

Хайди убежала в дом и мигом вернулась. Дед подошёл к белой козочке, надоил полную чашку молока, отрезал от каравая ломоть хлеба и сказал:

– Вот, поешь, а потом иди к себе наверх и ложись спать! Тётя Дета оставила для тебя узелок, там должна быть рубашка или что-то вроде того, он лежит внизу в шкафу, найдёшь сама, если тебе понадобится. А я должен ещё проводить козочек в хлев, так что спокойной ночи!

– Спокойной ночи, дед! Спокойной ночи… а как их зовут, дед, как их зовут? – крикнула девочка вдогонку старику, уводящему коз на ночлег.

– Белую зовут Лебеду́шка, а коричневую Медведу́шка, – отозвался дедушка.

– Доброй ночи, Лебедушка, доброй ночи, Медведушка! – крикнула Хайди погромче, потому что обе уже скрылись в хлеву.

Хайди уселась на скамью и принялась за свой хлеб, запивая его молоком, но сильным ветром её так и сдувало со скамьи, поэтому она быстро управилась и вошла в дом. Хайди взобралась на сеновал к своей постели, в которой тут же и уснула так крепко и сладко, как можно спать только на царском ложе. Некоторое время спустя – ещё не совсем стемнело – улёгся на свою лежанку и дед, потому что по утрам он всегда выходил с восходом солнца, а оно вставало над горами в эту летнюю пору очень рано.

Ночью поднялся такой сильный ветер, что от его порывов содрогалась хижина и скрипели стропила; в трубе гудело и стонало, словно кто-то рыдал, а старые ели за домом терзало с такой яростью, что некоторые ветки обламывались.

Среди ночи дед встал, бормоча:

– Как бы она там не испугалась!

Он поднялся на сеновал и подошёл к ложу Хайди. Луна, то скрываясь за тучками, то появляясь вновь, сейчас как раз заглянула в круглое слуховое окно и осветила Хайди. Девочке было жарко под тяжёлым рядном, и щёки у неё горели, но спала она спокойно и крепко, подложив под голову локоть, и, казалось, во сне видела что-то радостное, потому что всё её личико светилось довольством. Дед долго смотрел на мирно спящее дитя, пока луна снова не скрылась за тучами, тогда он вернулся на свою лежанку.

На выпасах

Ранним утром Хайди проснулась от громкого свиста. Она открыла глаза и обомлела: сквозь слуховое окно вливался золотой свет, и всё вокруг сияло – и её ложе, и душистый сеновал. Хайди удивлённо озиралась и не могла понять, где она. Но тут до неё донёсся низкий голос деда, и она разом всё вспомнила: и откуда приехала, и что теперь она у дедушки на горных пастбищах, а не у старой Урсулы. Урсула уже почти ничего не слышала и постоянно мёрзла, отчего всегда сидела либо у кухонного окна, либо в комнате у печки, поэтому и Хайди приходилось коротать время там же или где-то неподалёку, чтобы старуха могла видеть ребёнка, ведь слышать она уже не могла. Хайди всегда было тесно в доме, ей так хотелось побегать на воле. Поэтому она обрадовалась, проснувшись в своём новом жилище и припомнив, как много нового вчера здесь увидела. И ведь всё это она может увидеть и сегодня, в первую очередь Лебедушку и Медведушку. Хайди вскочила со своей постели и быстро надела всё то, что сняла с себя вчера, а было на ней совсем немного. Она спустилась по лестнице и выбежала из хижины. Там уже стоял со своим стадом Петер-козопас, а дед как раз выгонял из хлева Лебедушку и Медведушку. Хайди побежала ему навстречу, чтобы поздороваться с ним и с козами.

– А ты не хочешь пойти с ними на выпаса́? – спросил дедушка.

Это было Хайди как нельзя кстати, она так и подпрыгнула от радости.

– Но сперва умыться и привести себя в порядок, не то солнце тебя засмеёт, когда увидит такую чумазую, оно-то сверху так и сияет чистотой. Смотри, вон там для тебя всё приготовлено. – Дедушка указал на ушат с водой, выставленный на солнце перед дверью.

Хайди прыгнула к нему и плескалась, растирая лицо до скрипа. Дед тем временем направился в дом, крикнув Петеру:

– Иди-ка сюда, полководец, да прихвати свой вещмешок!

Петер с удивлением пошёл на зов и протянул дедушке котомку, в которой носил свой скудный паёк.

– Раскрой, – велел старик и сунул в котомку большой ломоть хлеба и такой же кусок сыра.

У Петера от удивления глаза на лоб полезли, ведь эти два куска вдвое больше тех, что были у него с собой на обед.

– Так, теперь положим сюда чашку, – продолжал Дядя, – ведь ребёнок не может пить, как ты, прямо от козы, он не привык. Надоишь ей две чашки на обед, ведь она останется с тобой до вечера, да гляди, чтоб она не упала со скалы, слышишь?

Тут в дом вбежала Хайди:

– Теперь солнце не будет надо мной смеяться, дед?

От страха перед солнцем она так натёрла себе лицо, шею и руки грубым холщовым полотенцем, которое дедушка повесил рядом с ушатом, что теперь стояла перед ним красная как рак.

– Нет, теперь ему не над чем смеяться, – подтвердил он, ухмыляясь. – Но знаешь что? Вечером, когда вернёшься домой, вся залезешь в ушат, как рыбка: ведь у того, кто бегает босиком, как козы, ноги становятся грязные. Ну а теперь можете отправляться.

Они весело взбирались по склону. Ветер за ночь разогнал последние тучи: синее небо глядело вниз со всех сторон, а в самой его середине сияло солнце, посверкивая на альпийской зелени, и все жёлтые и голубые цветы на лугах раскрыли свои чаши и радостно смотрели ему навстречу. Хайди прыгала туда-сюда и ликовала, ведь тут были целые колонии красных примул, а там лучились синевой горечавки, и повсюду смеялись и кивали солнцу золотые ладанники с нежными лепестками. От восхищения всеми этими кивающими цветочками Хайди забыла даже про коз и про Петера. Она упархивала то вперёд, то в сторону, где то и дело сверкало то красным, то жёлтым, так и маня к себе Хайди. И всюду она срывала цветы и совала их в карман своего передника, чтобы принести домой и воткнуть их в сено её спальни: пусть продолжают там цвести не хуже, чем здесь.

А Петеру сегодня приходилось неотступно смотреть за ней, и его круглые как шары глаза уже едва ворочались: им досталось больше работы, чем Петер мог осилить, ведь козы делали то же самое, что Хайди: они тоже бегали туда-сюда, и ему приходилось то свистеть, скликая их, то замахиваться хворостиной, чтобы снова согнать разбежавшихся в кучку.

– Ну где ты там опять, Хайди? – кричал он с большой досадой.

– Я здесь, – доносилось откуда-нибудь издалека.

Петер не мог её видеть, ведь Хайди сидела в траве за холмиком, усеянным душистыми черноголовками. Воздух был полон таких ароматов, какие Хайди ещё не приходилось вдыхать. Она садилась в гущу цветов и дышала полной грудью.

– Не отставай от меня! – кричал Петер. – Тебе нельзя падать со скал, Дядя не велел.

– А где тут скалы? – спрашивала Хайди, но с места не двигалась, потому что благоухания овевали её всё ласковее с каждым дуновением ветра.

– Они наверху, далеко наверху, мы туда ещё не дошли, поэтому быстро ко мне! И там, на самом верху, сидит и каркает старый беркут.

Это подействовало. Хайди мгновенно вскочила на ноги и побежала к Петеру, поддерживая подол передника, полный цветов.

– Тебе уже хватит, – сказал он, когда они вместе карабкались вверх, – иначе ты тут застрянешь. А если сорвёшь все цветы, на завтра ничего не останется.

Последний довод вразумил Хайди. И то сказать: в переднике больше не помещалось, а ведь завтра им опять идти сюда. Теперь она шла рядом с Петером, и козы тоже не отставали: ветер доносил до них ароматы высоких пастбищ, и они безудержно стремились туда. Луг, на котором Петер обычно останавливался со своими козами и устраивал себе привал на весь день, располагался у подножия высокой скалы, на которой внизу ещё росли кусты и ели, но чем выше она вздымалась к небу, тем больше оголялась и тем круче обрывались её отвесные стены. На одной стороне скалистые ущелья уходили глубоко вниз, и дедушка был прав, предостерегая Петера.

Добравшись до места, Петер снял с плеча котомку и положил её в небольшую ямку. Ветер иногда налетал с большой силой, и Петер знал эти порывы и не хотел бы видеть, как его обед катится вниз с горы; затем он растянулся на солнечной поляне, чтобы отдохнуть от тяжёлого восхождения.

Хайди между тем сняла свой передник, скатала его вместе с цветами и уложила в ту же ямку, где хранилась котомка с провиантом. Потом села рядом с Петером, раскинувшимся на траве, и осмотрелась по сторонам.

Далеко внизу простиралась долина во всём блеске утра; перед собой Хайди видела обширный ледник, уходящий вверх, к синему небу, а слева от него громоздился горный массив, по бокам которого возвышались две голые скалистые башни. Эти башни сурово взирали на Хайди сверху. Ребёнок притих, как мышка. Кругом, куда ни глянь, царила глубокая тишь, только ветерок нежно перебегал от цветка к цветку, пролетал над голубыми колокольчиками и золотыми, лучистыми ладанниками, которые покачивались там и сям на своих тоненьких стеблях, радостно кланяясь на все стороны. Петер заснул, и козы, оставшись без присмотра, разбрелись, карабкаясь вверх, к кустам. На душе у Хайди было так хорошо, как ещё никогда прежде. Она упивалась золотым светом солнца, свежим воздухом, нежным ароматом цветов и ничего не желала так сильно, как остаться здесь навсегда. Проходило время, и Хайди так часто присматривалась к окрестным горам, что ей уже казалось: у каждой вершины есть своё лицо, и они благодушно поглядывают на неё сверху как на свою знакомую.

Тут она услышала над собой громкий, пронзительный крик и, запрокинувшись, увидела, как над ней кружит такая большая птица, какой она в жизни не видела; птица делала большие круги, громко и хрипло крича над головой Хайди.

– Петер! Петер! Проснись! – завопила Хайди. – Смотри, беркут прилетел, смотри! Смотри!

Петер поднялся на её зов и тоже стал следить за хищной птицей, которая взвивалась в небесную синеву всё выше и выше.

– Куда он полетел? – спросила Хайди, с напряжённым вниманием следя за хищником, пока тот не скрылся за серыми скалами.

– Домой, к себе в гнездо, – ответил Петер.

– Дом у него наверху? О, как там, должно быть, хорошо наверху! А почему он так кричит? – продолжала расспрашивать Хайди.

– Так надо, – объяснил Петер.

– Давай взберёмся туда и посмотрим, где у него дом, – предложила Хайди.

– Ой! Ой! Ой! – с осуждением раскричался Петер. – Даже козы туда не лезут, а ведь Дядя говорил тебе, чтоб ты не вздумала свалиться со скалы.

Тут Петер поднял такой свист и крик, что Хайди не знала, куда деваться. Но козы, должно быть, хорошо понимали его сигналы, потому что одна за другой стали сбегаться на зов, и вот уж всё стадо собралось на зелёном склоне – одни продолжали пощипывать сочные стебли, другие бегали туда-сюда, а третьи бодались своими рожками, коротая время. Хайди вскочила и забе́гала среди них, ведь для неё это было новое, неописуемо весёлое действие – скакать и развлекаться с козами: она подбегала то к одной, то к другой, каждую отличая по повадкам от остальных.

Между тем Петер принёс котомку и выложил из неё на траву хлеб и сыр. Потом он взял чашку, надоил в неё молока от Лебедушки и стал звать Хайди. Но звать её пришлось дольше, чем он скликал коз, потому что ребёнок был настолько увлечён прыжками и увеселениями своих новых подружек, что ничего не видел и не слышал. Однако Петер знал способ, как вразумить непонятливых: он гаркнул так, что от скал в страхе разбежалось эхо, и Хайди прискакала к накрытому столу, который выглядел так маняще, что она обежала его кругом, разглядывая со всех сторон.

– Кончай скакать, пора обедать, – сказал Петер. – Садись и ешь.

Хайди уселась.

– А молоко моё? – спросила она, ещё раз с удовлетворением оглядывая кушанья.

– Да, – подтвердил Петер, – и вот эти два больших куска тоже твои, а когда выпьешь молоко, тебе положена ещё одна чашка от Лебедушки, а потом уже я буду пить.

– А ты от кого пьёшь молоко? – Хайди не терпелось всё узнать.

– От моей козы Улитки. Давай уже ешь, – снова напомнил Петер.

Хайди начала с молока, и, как только она отставила пустую чашку, Петер надоил для неё вторую. Хайди отломила хлеб от своей краюхи, а оставшийся кусок, который всё ещё был больше того, что припас себе на обед Петер и что уже почти закончился, протянула пастушку вместе со своим нетронутым сыром:

– На, мне этого хватит.

Петер смотрел на Хайди с немым удивлением, потому что сам бы никогда в жизни не смог так поступить. Он немного помедлил, всё ещё не в силах поверить, что Хайди не шутит; но та по-прежнему протягивала ему эти два ломтя, а поскольку Петер не брал, она положила их ему на колени. Тут он понял, что она и вправду делится с ним своей едой; он схватил хлеб и сыр, кивнул в знак благодарности и принялся за такой богатый обед, какого ему ещё не перепадало за всю его пастушескую жизнь. А Хайди уже снова смотрела на коз.

– Как их всех зовут, Петер? – спросила она.

Это Петер знал точно и помнил тем более крепко, что запоминать ему приходилось не так уж и много. Он начал перечислять и назвал всех без запинки, на каждую показывая пальцем. Хайди внимательно следила за его указаниями, и ей не понадобилось много времени, чтобы научиться отличать животных друг от друга, потому что каждое имело свои особенности, которые сразу запоминались; для этого достаточно было к ним присмотреться, а Хайди присматривалась. Вот крупный Турок с крепкими рогами, которыми он так и норовил пободаться с другими, а те разбегались от него прочь, как только он приближался, и знать не хотели грубияна-забияку. Один только дерзкий Щегол, стройный, проворный козлик, не сторонился его, а нападал первым так бойко, что большой Турок озадаченно стоял, растерявшись перед воинственным Щеглом с его острыми рожками. А вот маленькая, беленькая Снежинка – она блеет всегда так настойчиво и с такой мольбой, что Хайди уже не раз подбегала к ней, чтобы утешить и погладить по голове. Вот и сейчас её жалобный молодой голосок опять призывал на помощь. Хайди побежала к ней, обняла козочку за шею и участливо спросила:

– Что с тобой, Снежинка? Почему ты всё время зовёшь на помощь?

Козочка доверчиво прильнула к Хайди и затихла. Петер – всё ещё с набитым ртом – крикнул:

– Это она потому, что Старая больше не ходит с ней на альм, её позавчера только продали в Майенфельд, теперь она больше не в стаде.

– А кто это – Старая? – спросила Хайди.

– Да её мать, – ответил тот.

– А где тогда бабушка?

– Нету у неё бабушки.

– Ну, тогда дедушка? – искала выход Хайди. – Ты моя бедняжка, Снежинка, – сказала она и нежно прижала к себе животное. – Ну не плачь так жалобно. Ты же видишь, я теперь с тобой и каждый день буду с тобой, тебе уже не будет так одиноко. Как только станет плохо, сразу беги ко мне.

Снежинка довольно потёрлась головой о плечо Хайди и перестала жалобно блеять. Между тем Петер покончил со своим обедом и снова подошёл к стаду, где Хайди уже накопила множество наблюдений и соображений, которые ей нужно было обсудить.

Намного красивее и чище остальных в стаде были две козы – Лебедушка и Медведушка, которые и вели себя с особым аристократизмом, ходили по большей части наособицу, а назойливого Турка встречали холодным презрением.

Животные опять стали расходиться по склону, взбираться к кустам, и у каждого была своя повадка: одни в стремлении к цели легкомысленно пропускали всё менее интересное, другие неторопливо прибирали по дороге всякий вкусный стебель, Турок то и дело устраивал пробные нападения. Лебедушка и Медведушка грациозно и легко карабкались наверх, тотчас находили там самые лучшие кусты, ловко пристраивались к ним и изящно их обгладывали. Хайди, заложив руки за спину, стояла и взирала на происходящее с большим вниманием.

Сытый Петер вновь разлёгся на траве.

– Петер, – заметила Хайди, – а ведь Лебедушка и Медведушка – самые красивые среди них.

– Ещё бы, – ответил тот. – Дядя Альм и чистит их, и моет, и даёт им соль, и держит в самом обустроенном хлеву.

Но тут Петер неожиданно вскочил и бросился к козам. Хайди побежала вслед за ним: должно быть, там что-то случилось, не могла же она остаться в стороне. Петер прорвался сквозь стадо на ту сторону луга, где голые скалы отвесно обрывались вниз и какая-нибудь неосмотрительная козочка, забравшись туда, легко могла оступиться и переломать себе ноги. Он заметил, что туда ускакал любопытный Щегол, и подоспел как раз вовремя, когда тот подскочил к самому краю обрыва. Тут Петер споткнулся и упал на камни, но уже в падении дотянулся до ноги животного и вцепился в неё. Щегол заблеял от неожиданности и возмущения, что помешали продолжению его весёлого рейда, и упрямо рванулся вперёд. Петер кликнул Хайди на помощь, потому что сам не мог встать и чуть не вывихнул Щеглу ногу. Хайди была тут как тут и мигом оценила бедственное положение обоих. Она быстро сорвала пучок душистой травы и, поднеся его к носу Щегла, стала мягко его урезонивать:

– Пойдём, пойдём, Щегол, будь умницей! Смотри, ты же можешь сорваться вниз и сломать ногу, тебе же будет ужасно больно.

Козлик быстро обернулся и стал поедать траву из рук Хайди. Тем временем Петер поднялся на ноги и ухватил Щегла за верёвку, на которой висел колокольчик, а Хайди взялась за верёвку с другой стороны, и они повели беглеца назад, к мирно пасущемуся стаду. Теперь, когда козлик был в безопасности, Петер замахнулся на него своей хворостиной, чтобы как следует наказать виноватого, и Щегол пугливо отпрянул, сообразив, что сейчас будет. Но Хайди громко закричала:

– Нет, Петер, не бей его, видишь, он боится!

– По заслугам, – прорычал Петер и уже хотел стегнуть, но Хайди бросилась наперерез и возмущённо закричала:

– Не бей, нельзя, ему больно, отпусти его!

Петер удивлённо глянул на заступницу, чёрные глаза которой сверкнули на него так, что он невольно опустил свой прут.

– Ладно, пусть идёт, но только если завтра ты снова дашь мне сыру, – уступил Петер, ведь надо же ему было получить возмещение за пережитый страх.

– Заберёшь весь сыр, и завтра, и всегда, мне он совсем не нужен, – согласилась Хайди. – И хлеба тебе дам, как сегодня. Но за это ты никогда не будешь бить Щегла, совсем никогда, и Снежинку никогда, и вообще ни одну козочку.

– Да плевать мне на них, – буркнул Петер, и это было с его стороны чем-то вроде согласия.

Провинившегося козлика он отпустил, и радостный Щегол, высоко подпрыгнув, умчался в стадо.

Так незаметно прошёл день, и вот уж солнце готовилось закатиться за горы. Хайди снова сидела в траве и, притихнув, смотрела на голубые колокольчики и цветы ладанника, они сияли в золотом закатном свете, позолотилась и вся трава, а скалы наверху вдруг начали мерцать и поблёскивать. Тут Хайди вскочила и завопила:

– Петер! Петер! Горит! Горит! Все горы горят, и снежная шапка вон там горит, и небо. Смотри! Смотри! Скалистая гора вся пылает! Ой, какой красивый огненный снег! Петер, посмотри, огонь добрался до орла! Посмотри на скалы! Посмотри на ели! Всё, всё в огне!

– Так всегда и бывает, – благодушно отозвался Петер, выстрагивая себе новый прут, – только это не огонь.

– А что же это? – воскликнула Хайди. Она металась с места на место, чтобы посмотреть со всех сторон, потому что не могла выбрать, откуда лучше видно. – Что это, Петер, что это? – снова крикнула Хайди.

– Это просто так, само по себе делается, – объяснил Петер.

– Ой, смотри, смотри, – ещё больше разволновалась Хайди, – они вдруг порозовели! Смотри, что творится со снегом и с теми высокими скалами! Как они называются, Петер?

– Горы никак не называются, – ответил тот.

– О, какая красота, розовый снег! А на скалах наверху цветут розы! Ох, они посерели! Ой-ой, всё погасло! Всё кончилось, Петер! – И Хайди опустилась на землю с таким напуганным видом, как будто действительно настал конец света.

– Завтра опять будет всё то же самое, – заявил Петер. – Вставай, нам пора домой.

Он созвал коз – свистом и криком, и начался спуск под гору.

– И что, так будет всегда, всякий день, когда мы на пастбищах? – спросила Хайди, с трепетом ожидая подтверждения.

– В основном, – ответил тот.

– Но завтра-то будет точно? – Хотя бы в этом она должна была удостовериться.

– Да-да, уж завтра точно будет! – заверил Петер.

Хайди повеселела. За этот день она получила столько впечатлений, в голове у неё пронеслось столько новых мыслей, что теперь она притихла, обдумывая их, и молчала, пока они не дошли до хижины и не увидели дедушку. Дед сидел под елями, где тоже пристроил скамью и вечерами поджидал своих коз, возвращавшихся с этой стороны. Хайди бросилась к нему, а вдогонку ей уже скакали Лебедушка и Медведушка, потому что козы знали своего хозяина и свой хлев.