Текст книги "Нож"

Катрина никак не могла заснуть.

Ничего, главное, что малыш в своей кроватке у окна безмятежно спал, а остальное было не так уж важно.

Она повернулась на супружеском ложе и посмотрела на бледное лицо Бьёрна. Глаза мужа были закрыты, но он не храпел, и это означало, что Бьёрн тоже не спит. Она изучала его. Тонкие красноватые веки с проступающими сосудами, светлые брови, белая светящаяся кожа. Казалось, он проглотил включенную лампочку, которая раздулась и сияла внутри его. Многие удивились, когда Катрина вышла за Бьёрна. Конечно, никто ничего не спрашивал напрямую, но она читала на лицах окружающих вопрос: что заставило красивую, материально независимую женщину выбрать не слишком привлекательного и небогатого мужчину? Одна дамочка-депутат из Комитета по правопорядку однажды во время какого-то приема для «женщин, занимающих ответственные посты» даже отвела ее в сторону и одобрительно сказала: мол, это просто замечательно, что Братт вышла замуж за коллегу-мужчину ниже себя по статусу. Катрина ответила, что Бьёрн Хольм чертовски хорош в постели, и спросила политика, не стыдится ли она немного того, что состояла в браке с высокопоставленным мужчиной, который зарабатывал больше ее, и какова, по ее мнению, вероятность того, что следующий супруг будет ниже ее по статусу? Катрина понятия не имела, за кем ее собеседница была замужем, но по выражению лица мадам поняла, что более или менее попала в цель. Вообще-то, она ненавидела такие «мероприятия для женщин», но не потому, что была противницей феминизма или не понимала необходимости борьбы за истинное равноправие. Просто Катрина не могла из-под палки проявлять сестринскую солидарность и не выносила эмоциональной риторики. Иногда ей хотелось попросить ораторов заткнуться и поинтересоваться, не могут ли они ограничиться требованием предоставления равных возможностей и одинаковой зарплаты за выполнение одинаковой работы. Конечно, время для изменения общественных взглядов уже настало, и не только в отношении прямых сексуальных домогательств, но и касательно более завуалированного и во многих случаях неосознанного сексуального подтекста в действиях мужчин. Но эти вопросы не должны стоять во главе повестки дня и отвлекать внимание от того, что на самом деле подразумевает равноправие. Женщины вновь обманывают самих себя, отдавая приоритет оскорбленным чувствам, а не размеру заработной платы. Но ведь только более высокие зарплаты, дающие больше экономической независимости, могут сделать их действительно неуязвимыми. А вообще, все это так индивидуально, у каждого человека своя история. Сама Катрина, например, пришла к Бьёрну, когда была совсем слабой и уязвимой, когда ей требовался человек, который любил бы ее без всяких условий. И теперь этот добродушный криминалист-тутенец, немного полноватый и неуклюжий, но такой милый и порядочный, не веря своей удаче, почти жертвенно преклонялся перед своей королевой. Катрина пообещала себе, что не будет злоупотреблять его отношением, она слишком часто видела, как мужчины и женщины превращались в сущих троллей просто потому, что партнеры позволяли им это сделать. И она старалась. Очень старалась.

Однако, когда дело доходит до настоящей проверки – появления третьего человека, ребенка, – мигом включается материнский инстинкт и внимание к мужу неизбежно ослабевает.

Третий человек. Тот, кого любишь больше, чем партнера.

Правда, в случае Катрины третий человек был с ними все это время.

Вернее, это было только один раз. Всего один раз она лежала вот так же, в этой самой кровати, и слушала его дыхание, в то время как окна комнаты содрогались под порывами осеннего ветра, стены трещали, а ее мир погружался в пучину. Этот мужчина принадлежал другой, а Катрина лишь ненадолго украла его. Однако она так долго мечтала заполучить его, что была согласна на все. Сожалела ли она о том приступе сумасшествия? Да. Ну конечно же сожалела. Был ли тот миг самым счастливым в ее жизни? Нет. Она пребывала в отчаянии и каком-то странном оцепенении. Можно ли было избежать того, что случилось? Никак нельзя, от судьбы не уйдешь.

– О чем ты думаешь? – прошептал Бьёрн.

Что, если бы она рассказала правду? Может, признаться ему во всем?

– О расследовании, – соврала Катрина.

– Серьезно?

– Как могло случиться, что вы совершенно ничего не нашли на месте преступления?

– Я ведь уже объяснял: преступник тщательно подчистил следы. Ты и правда думаешь о расследовании или… о чем-то другом?

В темноте Катрина не видела выражения его глаз, но хорошо слышала голос мужа. Он всегда знал о том, третьем человеке. Катрина полностью доверилась Бьёрну в то время, когда он был всего лишь другом, когда сама она только что поступила на работу в Полицейское управление Осло и по глупости безнадежно влюбилась в Харри. Это было очень давно. Но она никогда не рассказывала Бьёрну о той ночи.

– Супружеская пара, проживающая в Хольменколлене, в ночь убийства приехала домой на машине, – сказала Катрина. – Без четверти двенадцать они заметили идущего вниз по склону взрослого мужчину.

– Совпадает с предполагаемым временем совершения убийства, между десятью вечера и двумя часами ночи, – ответил Бьёрн.

– Взрослые трезвые мужчины в Хольменколлене ездят на машинах. Последний автобус уже ушел, и мы проверили камеры наблюдения на станции метро «Хольменколлен». В тридцать пять минут двенадцатого подошел трамвай, но из него вышла только одна женщина. Что пешеход делал так поздно ночью на улице? Если он на своих двоих проделал весь путь от какого-нибудь бара в городе, то он шел бы вверх по склону, а если бы собирался в город, то отправился бы к метро, согласен? Если только, конечно, он не старался избегать камер наблюдения.

– Мужчина, идущий по улице. Как-то маловато, не находишь? Они дали его описание?

– Все как обычно. Среднего роста, возраст от двадцати пяти до шестидесяти, национальная принадлежность неизвестна, но кожа, по крайней мере, не слишком темная.

– Слушай, а почему ты зациклилась на этом мужчине?

– Потому что это пока единственная зацепка, которая у нас есть.

– А у соседки ничего разузнать не удалось?

– Фру Сивертсен? Окно в ее спальне было открыто. Но она утверждает, что всю ночь проспала сном младенца.

И тут, оцените иронию ситуации, со стороны детской кроватки раздалось предупредительное всхлипывание. Они посмотрели друг на друга и чуть не рассмеялись.

Катрина отвернулась и прижалась ухом к подушке, но не смогла заглушить еще два всхлипывания. Затем воцарилась недолгая пауза, обычно возникающая перед началом воя сирены. Она почувствовала, как прогнулся матрас, когда Бьёрн вскочил с кровати.

Сама она сейчас не думала о ребенке. Не думала о Харри. И о расследовании тоже не думала. Катрине хотелось спать. Она отчаянно нуждалась в глубоком сне, когда отключаются оба полушария мозга.

Кайя провела рукой по твердой шершавой рукоятке пистолета. Она выключила все источники звука в гостиной и теперь вслушивалась в тишину. Он был снаружи, она чувствовала это. Кайя раздобыла пистолет сразу после того, что случилось в Кабуле с Халой.

В общежитии, рассчитанном на двадцать три человека, проживало девять женщин, в том числе Хала и Кайя. Большинство из них работали в Красном Кресте, некоторые занимали гражданские должности в миротворческих силах. Хала была удивительной женщиной с удивительной историей, но главное ее отличие от прочих обитателей дома заключалось в том, что она была не иностранкой, а афганкой. Их общежитие располагалось недалеко от гостиницы «Кабул Серена» и президентского дворца. После теракта, устроенного талибаном в 2008 году в «Серене», стало ясно, что ни один район Кабула не может считаться безопасным. Но все относительно, и они чувствовали себя в безопасности за высоким забором под защитой охранников. По вечерам Хала с Кайей выходили на плоскую крышу и запускали змея, которого купили на местном базаре за пару долларов. Кайе казалось, что это типичная романтическая сцена из бестселлера, – змей в небе над Кабулом был символом освобождения города от режима талибов, при котором в девяностые годы запуск воздушных змеев был запрещен, потому что это занятие отвлекает внимание от молитв. Но по выходным в небо поднимались сотни, да что там – тысячи воздушных змеев. И по словам Халы, расцветки этих змеев сейчас стали еще ярче, чем в былые времена, благодаря появившейся на рынке новой краске. Подруга объяснила Кайе, как им следовало взаимодействовать во время запуска: одна управляет змеем, другая следит за веревкой, иначе не избежать столкновения с другими змеями, которые стремились напасть и перерезать их веревку или же самого змея своими веревками в тех местах, где он был склеен. Ну да, в этом нетрудно было усмотреть параллель с миссией, которую Запад добровольно возложил на себя в Афганистане, но, с другой стороны, это была просто игра. Если один змей терялся, они просто-напросто запускали другого. Множество воздушных змеев в небе над Кабулом – воистину впечатляющее зрелище, но еще красивее был свет в прекрасных глазах Халы, появлявшийся, когда она смотрела на эту картину.

А потом как-то вечером ее подруга не вернулась домой. Кайя очень беспокоилась, не могла уснуть и вот, когда уже перевалило за полночь, услышала вой сирен и увидела из окна гостиной синий свет мигалок полицейских машин. Она оделась и вышла на улицу. Полицейские автомобили припарковались в переулке. Оградительную ленту не натянули, и вокруг уже начали собираться любопытные – молодые афганские мужчины в поддельных кожаных куртках от «Гуччи» и «Армани»: в это время суток на улицах находились в основном они. Сколько мест преступлений Кайя повидала, когда работала в отделе по расследованию убийств? Но она до сих пор не могла отогнать кошмарные видения той ночи. Нож, которым воспользовались убийцы, проделал большие прорехи в шальвар-камизе Халы, и через них просвечивало ее тело, а голова откинулась назад под неестественным углом, как будто шея сломалась, так что рана на вспоротом горле открылась и Кайя видела розовые, уже высохшие внутренности. Когда она склонилась над трупом, из раны, словно джинн из лампы, вылетел рой черных мух, от которых она принялась отчаянно отмахиваться.

Вскрытие показало, что непосредственно перед убийством у Халы был половой контакт, и хотя эксперты не исключали того, что она вступила в него добровольно, это вызывало большие сомнения. Ведь Хала была одинокой девушкой, воспитанной в семье хазарейцев и придерживавшейся строгих религиозных правил. Скорее всего, ее изнасиловали. Полиция так и не нашла преступника или преступников. Вообще-то, считалось, что на улицах Кабула вероятность попасть в руки насильника намного меньше, чем подорваться на самодельном взрывном устройстве. Правда, после падения режима талибана количество изнасилований увеличилось, однако у полиции имелась теория, согласно которой за этим стояли талибы, которые пытались таким образом показать, что ожидает афганских женщин, работающих на МССБ, «Решительную поддержку» и другие западные организации. Конечно, то, что произошло с Халой, напугало всех женщин в общежитии. И тогда Кайя обучила их обращаться с оружием. И этот пистолет, передававшийся из рук в руки как эстафетная палочка, когда кому-то из них требовалось выйти по делам после наступления темноты, удивительным образом связал соседок и превратил в единую команду. В команду воздушного змея.

Кайя взвесила пистолет в руке. Когда она работала в полиции, то, держа в руках заряженное боевое оружие, испытывала смешанное чувство ужаса и защищенности. В Афганистане она стала рассматривать пистолет в качестве необходимого инструмента, наличие которого ценишь весьма высоко. Все равно как нож. Пользоваться им ее научил Антон. И еще он объяснил Кайе, что сотрудники Красного Креста, по крайней мере его подчиненные, должны уметь защищать свою собственную жизнь, и если придется, то и ценой убийства. Она помнила, что при первой встрече с Антоном подумала, что этот утонченный, почти жеманный и слишком красивый швейцарец, высокий и белокурый, уж точно не для нее. И ошиблась. Или же оказалась права – это как посмотреть. Однако что касается убийства Халы, то тут она однозначно не заблуждалась.

За ним стоял вовсе не талибан.

Она знала, кто это сделал, но, увы, не имела доказательств.

Кайя крепче сжала рукоятку, прислушалась, глубоко вдохнула. Подождала не шевелясь. И вот что удивительно: хотя сердце ее бешено колотилось, сама она оставалась совершенно безразличной. Да, Кайя боялась смерти, однако не испытывала особенного желания жить. И все-таки она сделала это на разборе полетов во время обязательной остановки у психолога в Таллине по дороге домой: благополучно проплыла мимо радара.

Глава 20

Харри очнулся, ничего вокруг не изменилось. Прошла пара секунд, прежде чем он все вспомнил и понял, что это не было кошмарным сном, и кулак реальности угодил ему в солнечное сплетение. Он повернулся на бок и посмотрел на фотографию, что стояла на столе. Улыбающиеся Ракель, Олег и он сам сидят на валуне, а вокруг опавшие осенние листья. Снимок был сделан во время одной из тех прогулок, которые так любила Ракель и которые, как подозревал Харри, начинали нравиться и ему тоже. И впервые его посетила мысль: если это начало дня, который будет становиться все хуже и хуже, сколько еще таких дней он вынесет? Он уже собрался было дать самому себе ответ, когда осознал, что его разбудил вовсе не звонок будильника. Телефон, лежавший рядом с фотографией, безостановочно вибрировал, напоминая крылышки колибри. Харри схватил мобильник.

Ему пришла эсэмэска: фотоловушка сработала.

Сердце Харри бешено заколотилось.

Он дважды стукнул указательным пальцем по стеклу, и сердце его замерло.

Свейн «Жених» Финне стоял, склонив голову перед объективом камеры и глядя чуть выше. Небо над его головой было красноватым.

Харри пулей выскочил из кровати и напялил брюки, которые лежали на полу. По дороге к двери он натянул на себя футболку, схватил куртку, надел сапоги и выскочил на лестницу. На ходу засунул руки в карманы куртки и нащупал все вещи, которые положил туда вчера вечером: ключи от машины, наручники и пистолет.

Он вышел из подъезда, втянул в себя холодный утренний воздух и уселся в «форд-эскорт», припаркованный у края тротуара. Вообще-то, добежать до кладбища можно за три с половиной минуты. Но машина была нужна ему для осуществления второй части плана. Харри тихо выругался, когда двигатель не завелся с первого раза. Похоже, следующий техосмотр станет для его «форда» последним. Он еще раз повернул ключ в замке зажигания и нажал на педаль газа. Есть! Харри рванул по мокрой брусчатке тихой в эти утренние часы улицы Стенсберггата. Сколько времени люди проводят у могилы? Он проскочил перед начавшей скапливаться утренней пробкой на улице Уллеволсвейен и припарковался у тротуара на улице Акерсбаккен, прямо напротив северных ворот кладбища Спасителя. Машину он не запер и оставил на аварийной стоянке, положив на торпеду свое полицейское удостоверение.

Харри побежал было, но остановился сразу за воротами кладбища, потому что отсюда, с вершины холма, на котором оно располагалось, сразу увидел одинокую фигуру перед могильным камнем. Человек склонил голову, а на его спине лежала индейская косичка, длинная и толстая.

Харри сжал рукоятку пистолета в кармане куртки и зашагал вперед. Он двигался в обычном темпе: ни быстро, ни медленно. И остановился в трех метрах от стоявшего к нему спиной мужчины.

– Что тебе надо?

Уже один звук этого голоса заставил Харри содрогнуться. В последний раз он слышал этот скрипучий, раскатистый голос проповедника, когда, навестив Финне в тюремной камере, обратился к нему с просьбой оказать полиции содействие в поимке вампириста – того самого человека, что лежал сейчас в могиле перед ними. В тот момент Харри даже не подозревал, что Валентин Йертсен – родной сын Свейна Финне. Впоследствии он думал, что ему следовало бы знать об этом, следовало бы догадаться, что такие больные жестокие фантазии каким-то образом должны происходить из одного источника.

– Свейн Финне, – сказал Харри, отметив, что его хриплый голос задрожал, – ты арестован.

Он не слышал смеха Финне, только заметил, как у того легонько затряслись плечи.

– Ты всегда говоришь это при встрече со мной, Холе.

– Руки за спину!

Финне тяжело вздохнул и небрежным движением завел руки за спину, как будто от этого ему стало удобнее стоять.

– Я надену на тебя наручники. И прежде чем ты решишь совершить какую-нибудь глупость, вспомни, что дуло моего пистолета направлено тебе прямо в копчик.

– Ты хочешь выстрелить мне в копчик, Холе? – Финне повернул голову и ухмыльнулся. Дерзкий взгляд карих глаз. Толстые влажные губы. Харри дышал через нос. Остыть. Ему надо остыть, не думать о Ракели. Думать о том, что он должен сделать, только об этом. О простых практических вещах. – Потому что считаешь, будто бы я больше боюсь стать парализованным, чем умереть?

Харри сделал глубокий вдох, пытаясь унять дрожь.

– Потому что хочу получить твое признание до того, как ты сдохнешь.

– Именно так ты выбил признание из моего мальчика? А потом застрелил его?

– Я был вынужден застрелить Йертсена, потому что он сопротивлялся аресту.

– Да, полагаю, тебе хочется вспоминать об этом именно в таком ключе. Как, наверное, и о том случае, когда ты стрелял в меня.

Харри посмотрел на дырявую ладонь Свейна Финне: она походила на гору Торгхаттен, в которой имелось отверстие, через которое можно было увидеть солнечный свет[27]27
  Гора Торгхаттен, расположенная на острове Тургет, знаменита природным туннелем, находящимся в ее центре. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Отверстие в ладони Финне проделала пуля, которую Харри на заре своей полицейской карьеры выпустил во время задержания. Но сейчас его внимание привлекла другая рука Свейна. Серый ремешок часов на запястье. Не опуская пистолета, Харри схватил запястье Финне свободной рукой, повернул его и нажал на циферблат. На нем загорелись красные цифры, сообщавшие дату и время.

Щелчок наручников прозвучал на пустом кладбище как влажный поцелуй.

Харри повернул ключ зажигания влево, и двигатель умер.

– Прекрасное утро, – произнес Финне, глядя в окно автомобиля на фьорд под ними. – Но почему мы не в Полицейском управлении?

– Я хочу дать тебе возможность выбирать, – ответил Харри. – Ты можешь чистосердечно мне во всем признаться, прямо здесь и сейчас, и мы поедем завтракать в теплой камере Полицейского управления. Или ты можешь отказаться, и тогда мы с тобой прокатимся в немецкий бункер.

– Хе-хе. А ты мне нравишься, Холе. Правда нравишься. То есть, конечно, я ненавижу тебя как полицейского, но личность ты прелюбопытная. – Свейн облизал губы. – Ну конечно я признаюсь. Она…

– Подожди, я включу диктофон, – сказал Харри, извлекая мобильник из кармана куртки.

– …добровольно на все согласилась. – Финне пожал плечами. – На самом деле я думаю, что ей даже понравилось больше, чем мне.

Харри сглотнул и на мгновение закрыл глаза.

– Ей понравился нож в животе?

– Нож? – Финне повернулся и посмотрел на собеседника. – Я прижал ее к забору прямо позади того места, где ты меня арестовал. Конечно, я понимаю, что нарушил закон, запрещающий трахаться на кладбищах, но, учитывая желание дамочки продолжать, было бы справедливо взыскать половину штрафа с нее. А что, она действительно подала заявление в полицию? Наверное, раскаивается в своем безбожном поведении. Да, это меня бы не удивило. Не исключено, кстати, что она даже верит в свои объяснения, стыд может позволить человеку вытеснить воспоминания. Знаешь, у нас в тюрьме был психолог, который пытался объяснить мне кое-что о «компасе стыда» Натансона. Он говорил – мне настолько стыдно, что я, по вашему мнению, убил ту девушку, что мое подсознание просто-напросто вытеснило воспоминания о произошедшем. Вот и здесь то же самое: Дагни так стыдится своего желания, возникшего там, на кладбище, что ее память превратила случившееся в изнасилование. Знакомая картина, а, Холе?

Харри собирался ответить, но почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Стыд. Вытеснение.

Наручники звякнули, когда Финне наклонился вперед на своем сиденье:

– В любом случае ты ведь знаешь, как трудно доказать вину в делах об изнасиловании, где имеется только одно слово против другого слова и нет ни свидетелей, ни улик. Меня освободят, Холе. Ты ведь знаешь, что единственный способ упрятать меня за решетку за изнасилование – это выбить из меня чистосердечное признание. Прости, Холе, но этого ты не дождешься. Однако я готов признать, что занимался сексом в общественном месте, так что у тебя, по крайней мере, есть основания наложить на меня штраф. Ну что, все еще хочешь угостить меня завтраком?

– Я сказал что-то не то? – рассмеялся Финне, пробираясь через талый снег.

Он упал на колени, и Харри поставил его на ноги и подтолкнул в сторону старых немецких бункеров.

Харри сидел на корточках возле деревянной скамейки. На полу перед собой он разложил все, что нашел, обыскивая Свейна Финне. Игральный кубик из сине-серого металла. Пара сотенных купюр и мелочь, но никаких билетов на трамвай или автобус. Нож в ножнах. У ножа были коричневая деревянная рукоятка и короткое лезвие. Острый. Мог ли он быть орудием убийства? Следов крови на ноже не заметно. Харри поднял глаза. Он сломал одну из досок, закрывающих бойницу, чтобы внутрь попадало немного света. Случалось, по тропинке прямо перед бункером проносился какой-нибудь бегун, но такое бывало только после схода снега. Никто не услышит криков Свейна Финне.

– Красивый нож, – заметил Харри.

– Я коллекционирую ножи, – ответил Финне. – У меня было двадцать шесть штук, но вы все конфисковали, помнишь? Я так и не получил их обратно.

Свет низкого утреннего солнца падал на лицо Свейна Финне и на его обнаженный мускулистый торс. Не такой накачанный, как бывает у заключенных после многократного подъема тяжестей в тесных спортивных залах, а стройный, но хорошо тренированный. Тело балетного танцовщика, подумал Харри. Ему вспомнился Игги Поп. И, как и у Игги, на теле Финне не было ни татуировок, ни каких-либо других украшений. Абсолютно чистый торс. Финне сидел на деревянной скамейке, руки прикованы к ее спинке. Харри снял с него обувь, но позволил оставить брюки.

– Помню ножи, – кивнул Харри. – А кубик тебе для чего? Играешь в кости?

– Для принятия сложных решений в этой жизни.

– Никак ты прочитал книгу Люка Райнхарта «Дайсмен, или Человек Жребия»? – удивился Харри.

– Я не читаю книг, Холе. Но ты можешь оставить кубик себе в качестве подарка от меня. Позволь судьбе решать, когда сам не можешь. И ты почувствуешь облегчение, поверь мне.

– Да неужели?

– Конечно. Представь себе, что у тебя есть желание кого-нибудь убить, но ты не можешь решиться. Значит, тебе нужна помощь. Помощь судьбы. И если кубик скажет, что ты должен убить, значит вина лежит на судьбе, рок освобождает тебя и твою волю, понимаешь? Все, что требуется, – это бросить кубик.

Прежде чем положить телефон на скамейку, Харри проверил, включена ли видеокамера. Он сделал вдох и поинтересовался:

– А ты бросал кубик, прежде чем убить Ракель Фёуке?

– Кто такая Ракель Фёуке?

– Моя жена, – пояснил Харри. – Убийство произошло десять дней тому назад, на кухне нашего дома на улице Хольменколлвейен.

Он увидел, как блеснули глаза Финне.

– Мои соболезнования.

– Хватит ломать комедию, давай рассказывай.

– А если не буду? – Финне зевнул, будто ему было очень скучно. – Что ты со мной сделаешь – принесешь автомобильный аккумулятор и приложишь его к моим яйцам?

– Аккумулятор в качестве пыточного инструмента – это миф, – заявил Харри. – Он не дает электричества.

– Откуда ты знаешь?

– Вчера вечером я читал в Интернете о методах пыток, – сказал Харри, соскребая острием ножа кожу на большом пальце. – Ведь это не боль как таковая заставляет людей сознаваться, а страх перед болью. Но ясное дело, страх должен быть обоснованным, надо попытаться убедить жертву, что боль, которую ему готовы причинить, ограничивается лишь фантазией пытающего. А уж чего-чего, Финне, но фантазии мне не занимать.

Свейн Финне облизал толстые мягкие губы.

– Понимаю. Тебе нужны подробности?

– Причем абсолютно все.

– Единственная подробность, которую я могу тебе сообщить: я этого не делал.

Харри сжал рукоятку ножа и ударил. Он почувствовал, как поддается носовой хрящ, ощутил боль в костяшках пальцев и теплую кровь другого человека на тыльной стороне своей ладони. От боли глаза Финне наполнились слезами, а губы разомкнулись, обнажая в оскале большие желтые зубы.

– Все убивают, Холе. – Голос проповедника приобрел иное, более гнусавое звучание. – Ты, твои сослуживцы, твой сосед, но только не я. Я создаю новую жизнь; я чиню то, что вы ломаете. Я населяю мир своей плотью и кровью, людьми, которые желают добра. – Он покачал головой. – Я не понимаю, почему некоторые тратят время и силы на то, чтобы вырастить чужих детей. Взять, к примеру, хоть тебя и твоего приемного сына. Олег, кажется? Так зовут этого ублюдка? Может, все дело в том, что твое семя не имеет силы, Холе? Или ты недостаточно хорошо трахал Ракель, чтобы она понесла от тебя?

Харри ударил Свейна еще раз и попал в то же самое место. Он задумался: действительно ли этот неестественно отчетливый хруст исходит от носовой перегородки или же звучит только в его мозгу? Финне откинул голову назад и, торжествующе хохоча, произнес:

– Еще!

Харри сидел на полу, прислонившись спиной к бетонной стене, слушая свое собственное свистящее дыхание, а также стоны и пыхтение, доносившиеся со стороны скамейки. Он намотал рубашку Финне на руку, и все же боль поведала ему, что кожа на костяшке как минимум одного пальца лопнула. Как долго они уже находятся здесь? Сколько времени это вообще займет? В Интернете на сайте, посвященном пыткам, было написано, что никто, абсолютно никто не может выносить их на протяжении длительного времени и поэтому человек расскажет все, что ты хочешь знать, или то, что, как ему кажется, ты хочешь знать. До сих пор Свейн Финне повторял только одно слово: «еще». И получал то, о чем просил.

– Нож. – Голос Финне сильно изменился. Харри поднял глаза и не узнал человека перед собой. Глаз не видно, лицо сплошь опухло, а снизу обрамлено красной бородой из капающей крови. – Человек всегда использует нож.

– Нож? – повторил Харри шепотом.

– Люди втыкали друг в друга ножи с каменного века, Холе. Страх укоренился в наших генах, мысль о том, что нечто пройдет сквозь твою кожу, окажется по другую ее сторону, уничтожит то, что находится внутри тебя, то, что является тобой, просто невыносима. Стоит только показать им нож, и они сделают то, что пожелаешь.

– О ком ты говоришь? Кто сделает то, что пожелаешь?

Финне харкнул кровью на пол между ними.

– Все. Женщины, мужчины. Ты. Я. В Руанде тутси предлагали купить пули, чтобы их застрелили, а не изрубили мачете. И знаешь что? Они раскошеливались.

– Ладно, у меня есть нож, – сказал Харри, кивая на нож, лежавший между ними.

– И куда ты хочешь его воткнуть?

– Я думал воткнуть его туда же, куда ты всадил нож моей жене. В живот.

– Неумелый блеф, Холе. Если ты ударишь меня в живот, я не смогу говорить и до смерти истеку кровью еще до того, как ты получишь свое признание.

Харри не ответил.

– Или погоди. – Финне склонил набок свою окровавленную голову. – Уж не в том ли дело, что ты, начитавшись в Интернете о пытках, занимаешься этими глупостями, поскольку в глубине души совсем не хочешь получить мое признание? – Он принюхался. – Ага, вот оно что. Ты хочешь, чтобы я оказался крепким орешком и у тебя появилось оправдание: дескать, тебе придется убить меня во имя торжества справедливости. Тебе требуется прелюдия к убийству. И тогда ты сможешь сказать самому себе, что ты старался и хотел совсем не этого. Что ты не такой, как те преступники, которые убивают просто потому, что им это нравится. – Смех Финне перешел в булькающий кашель. – Да, я соврал, я тоже убийца. Потому что убивать – это замечательно, правда же, Холе? Видеть, как ребенок является в мир, знать, что он – твое творение… О, это непередаваемое ощущение может затмить только одна вещь: отправить человека прочь из этого мира! Закончить чужую жизнь, стать чьей-то судьбой, чьим-то злым роком. В этом случае ты – бог! Холе, можешь отрицать сколько хочешь, но именно подобное чувство ты сейчас пробуешь на вкус. Чудесно, да?

Харри поднялся.

– Прощу прощения за то, что мне пришлось испортить эту казнь, Холе, но сейчас я сознаюсь. Mea culpa[28]28
  Моя вина (лат.).


[Закрыть], никуда не денешься. Я и впрямь убил твою жену, Ракель Фёуке.

Харри остолбенел. Финне поднял лицо к потолку.

– Ножом, – прошептал он. – Но не тем, что ты держишь сейчас в руке. Умирая, она кричала. Она выкрикивала твое имя: «Ха-а-ари, Ха-ари-и…»

Харри почувствовал приближение совсем иного рода ярости. Холодной, от которой он становился спокойным. И сходил с ума. Он боялся, что она придет и ослепит его. Ни в коем случае нельзя этого допустить.

– За что? – спросил Харри. Голос его внезапно стал спокойным, а дыхание нормализовалось.

– В каком смысле?

– Я спрашиваю тебя про мотив убийства.

– Ну, это же очевидно. Тот же, что и у тебя сейчас, Холе. Месть. Классическая кровная месть: ты убил моего сына, а я в ответ убью твою жену. Так поступаем мы, люди, и это отличает нас от животных: мы мстим. Это рационально, но нам даже не приходится думать о мести как о разумном поступке, мы просто ощущаем, как это прекрасно. Разве не это ты чувствуешь сейчас, Холе? Ты делаешь свою боль болью другого и убеждаешь себя в том, что этот человек виновен в том, что ты ее вообще испытываешь.

– Докажи.

– Доказать что?

– Что ты убил Ракель. Сообщи какую-нибудь деталь касательно убийства или же места преступления.

– «Хари от Олега». С одной «р».

Харри моргнул.

– Это выжжено на разделочной доске для хлеба, которая висит на стене между шкафчиками и кофеваркой, – продолжил Финне.

В последовавшей тишине слышались только звуки падения капель, напоминавшие метроном.

– Вот тебе и признание, – сказал Финне и снова сплюнул кровь. – И теперь у тебя есть два варианта. Ты можешь отправить преступника в КПЗ, чтобы его, то есть меня, осудили согласно норвежскому законодательству. Так поступают полицейские. Или же ты можешь уподобиться мне и прочим убийцам.

Харри кивнул и снова сел на корточки. Он взял кубик в руки, потряс его и бросил на бетонный пол. Затем задумчиво посмотрел на него, убрал обратно в карман, взял нож и поднялся. Солнечный свет, падающий между досками, сверкнул на лезвии. Харри встал позади Финне, положил левую руку ему на лоб и плотно прижал к себе его голову.

– Холе? – Голос Финне стал выше. – Эй, Холе, не… – Он дернул наручники, и Харри почувствовал, как он весь задрожал.