Текст книги "Нож"

Глава 17

Дагни Йенсен резко остановилась. Она прошла свой постоянный воскресный маршрут вдоль реки Акерсельва, покормила уток, поулыбалась семьям с маленькими детьми и хозяевам собак, поискала первые подснежники. Она делала все, чтобы только не думать, потому что накануне размышляла всю ночь и сейчас хотела лишь одного: забыть.

Но он не позволял. Дагни уставилась на человека, стоявшего у двери в ее подъезд. Он притопывал, как будто замерз. Как будто долго ждал. Она уже собиралась развернуться и уйти, но вдруг сообразила, что это не он. Этот человек был выше ростом, чем Финне.

Дагни подошла ближе.

И волосы у него не длинные, они светлые и топорщатся. Она подошла еще ближе.

– Дагни Йенсен? – спросил мужчина.

– Да?

– Инспектор Харри Холе, полиция Осло.

– Что случилось?

– Вчера вы собирались заявить об изнасиловании.

– Я передумала.

– Понятно: вы испугались.

Дагни разглядывала его. Он был небрит, глаза покраснели, и, как на запрещающем знаке, половину его лица пересекал бордовый шрам. Но хотя лицо полицейского было не менее брутальным, чем у Свейна Финне, что-то смягчало его и делало почти красивым.

– Вы так думаете?

– Уверен. И я здесь, чтобы попросить помочь нам поймать мужчину, который вас изнасиловал.

Дагни вздрогнула:

– Меня? Вы неверно поняли, инспектор Холе, это не меня изнасиловали. Если только вообще было изнасилование.

Холе не отвечал, просто смотрел ей в глаза. И Дагни показалось, что он видит ее насквозь.

– Свейн Финне пытался оплодотворить вас, – сказал полицейский. – И теперь он надеется, что вы носите его ребенка, поэтому присматривает за вами. Он ведь уже был здесь?

Дагни дважды моргнула:

– Откуда вы знаете?..

– Свейн всегда действует по одной схеме. Он угрожал вам, объяснял, что с вами произойдет, если вы избавитесь от ребенка? Не бойтесь, расскажите мне все, я твердо намерен поймать мерзавца.

Дагни Йенсен сглотнула. Только что она собиралась попросить Холе уйти, но теперь заколебалась. Она не знала, можно или нет верить его словам, мало ли что он говорит. Но в этом человеке было что-то такое, чего не было в других. Решительность. В нем чувствовалась воля.

«Может быть, полицейские сродни священникам? – подумала Дагни. – Мы верим им, потому что очень хотим, чтобы сказанное ими оказалось правдой».

Дагни разлила кофе по чашкам, стоявшим на маленьком старом столике на кухне.

Крупный мужчина с трудом уместился на стуле между кухонным шкафом и столом.

– Значит, Финне хочет встретиться с вами сегодня вечером в католической церкви в Вике? В девять?

Он слушал ее рассказ, не прерывая и не делая никаких пометок, и при этом не отводил от нее покрасневших глаз. Дагни чувствовала, что этот человек слышит каждое слово, видит все, как и она сама, кадр за кадром в этом коротком фильме ужасов, бесконечно прокручивающемся в ее голове.

– Да, – кивнула она.

– Хорошо. Мы, конечно, можем арестовать его там. Допросить.

– Но вам нужны доказательства.

– Совершенно верно. Без доказательств нам придется рано или поздно отпустить Финне, а поскольку он поймет, что это вы сдали его, то…

– …Я окажусь в еще большей опасности, чем сейчас.

Полицейский кивнул.

– Поэтому я и не написала на него заявление, – пояснила Дагни. – Это все равно как в медведя стрелять, да? Если не свалишь первым выстрелом, не успеешь перезарядить ружье до того, как он на тебя нападет. И тогда – лучше бы ты не стрелял вовсе.

– Хм… Но с другой стороны, даже самого огромного медведя можно завалить одним простым прицельным выстрелом.

– Что вы конкретно предлагаете?

Инспектор взял чашку с кофе.

– Есть несколько способов. Один из них – использовать вас в качестве приманки, снабдив скрытым микрофоном. Вам придется построить беседу таким образом, чтобы заставить его рассказать об изнасиловании.

Он опустил взгляд на стол.

– Продолжайте, – сказала Дагни.

Полицейский поднял глаза. Казалось, синий цвет стерся с их радужной оболочки.

– Вы должны спросить Финне, что он сделает, если вы откажетесь ему подчиняться. Если у нас на пленке будет запись разговора, содержащего угрозы и косвенное признание в изнасиловании, этого окажется достаточно для того, чтобы его осудить.

– Вы все еще пользуетесь пленкой?

Полицейский молча поднес чашку ко рту.

– Прошу прощения, – сказала Дагни. – Я сильно нервничаю, вот и спрашиваю всякую ерунду…

– Я все понимаю, – ответил инспектор. – И я прекрасно пойму, если вы откажетесь.

– Вы говорили, есть и другие способы.

– Да. – Он больше ничего не сказал, только потягивал кофе.

– Но вы предпочитаете этот? Почему?

Холе пожал плечами:

– Церковь – идеальное место по многим причинам. Там нет шума, а значит, мы получим запись хорошего качества. И вы будете находиться в общественном месте, где Финне не сможет напасть на вас…

– В последний раз мы тоже были в общественном месте.

– …а у нас будет возможность находиться рядом и контролировать ситуацию.

Дагни посмотрела на него. Что-то в его взгляде казалось ей знакомым, и сейчас она поняла, что именно. Нечто похожее она видела в собственном взгляде и сначала даже приняла за трещину на зеркале. Некую ущербность. Похоже, этот человек был чем-то сломлен. И что-то в его голосе напоминало речь ученика, который дрожащим голосом пытается неправдоподобно объяснить, почему он не сделал домашнее задание. Дагни подошла к плите, поставила на нее кофейник и выглянула в окно. Она увидела, как люди внизу совершают воскресные прогулки, но Финне среди них не было. Там царила неестественная, какая-то судорожная идиллия. Дагни никогда не думала об этом в таком ключе, ей всегда казалось, что именно так все и должно было быть.

Она вернулась к столу и села на стул.

– Если я на это соглашусь, то должна быть уверена, что он больше никогда не появится. Вы это понимаете, инспектор?

– Да, я это понимаю. И я даю вам честное слово: вы больше никогда не увидите Свейна Финне. Никогда. Согласны?

Никогда. Дагни знала, что это неправда. Как знала и то, что женщина-священник говорила неправду о спасении. Она всего лишь утешала. Однако это срабатывает. Несмотря на то что мы раскусили слова «никогда» и «спасение», именно эти слова-пароли открывают двери в сердце, а сердце хочет верить. Дагни почувствовала, что ей стало легче дышать. Она несколько раз моргнула. И когда она увидела, как свет, падающий из окна, образует нимб над головой полицейского, она перестала замечать трещину в его взгляде, перестала слышать фальшивые нотки в его голосе.

– Ладно, – сказала она. – Расскажите, как конкретно мы будем действовать.

Харри остановился на улице напротив виллы Кайи Сульнес и уже в третий раз набрал номер ее телефона. Но результат был все тем же: «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети…»

Он открыл скрипучие ворота из кованого железа и подошел к дому.

Бред какой-то. Конечно, полный бред. Но как еще отогнать тревожные мысли?

Харри позвонил в дверь. Подождал. Позвонил снова.

Он прислонился лбом к большому круглому окошку на двери и увидел висящее на крючке пальто, в котором Кайя была на похоронах, и высокие черные сапоги на подставке для обуви.

Он обошел вокруг дома. В тени, с северной стороны, на увядшей гладкой траве все еще лежали комья снега.

Харри посмотрел вверх, на окно комнаты, где раньше располагалась спальня хозяйки, хотя она, конечно, могла перенести кровать в любую другую комнату. Нагнувшись, чтобы собрать снег и слепить снежок, он заметил кое-что. Отпечаток ноги на снегу. След сапога. Мозг начал лихорадочно работать, прочесывать свои «базы данных». И нашел то, что искал. Отпечаток сапога на снегу перед виллой в Хольменколлене.

Его рука полезла во внутренний карман куртки. Разумеется, это мог быть совсем другой след. И конечно же, она могла выйти из дому в другой одежде. Харри схватил рукоятку служебного пистолета, весь внутренне сжался и длинными бесшумными шагами направился к лестнице. Он перехватил пистолет, взяв его за дуло, чтобы разбить круглое окошко на входной двери, но сначала дернул за ручку.

Дверь оказалась не заперта.

Он вошел внутрь. Прислушался. Тишина. Харри втянул в себя воздух, но почувствовал только слабый шлейф духов Кайи: возможно, аромат исходил от шарфа, висевшего на крючке рядом с пальто.

Он прошел по коридору, держа пистолет перед собой.

Дверь в кухню была распахнута, на кофеварке горела красная лампочка. Харри покрепче взял пистолет и положил палец на спусковой крючок. Он шел вглубь дома. Дверь гостиной была приоткрыта. Гудение. Как будто рой мух. Харри осторожно раскрыл дверь ногой, держа пистолет перед собой.

Кайя лежала на полу. Глаза ее были закрыты, а руки сложены на груди поверх просторной шерстяной кофты. Тело и бледное лицо купались в свете дня, который лился из окна гостиной.

Харри со стоном выдохнул, опустил пистолет и присел на корточки. Он положил большой и указательный пальцы на изношенный войлочный тапок и зажал большой палец на ее ноге.

Кайя вздрогнула, закричала и сняла с головы наушники.

– О господи, Харри, как ты меня напугал!

– Прости, я пытался дозвониться до тебя. – Он уселся на ковер рядом с ней. – Мне нужна помощь.

Кайя закрыла глаза и положила руку на грудь, пытаясь восстановить дыхание.

– Ты это уже говорил.

То, что казалось гудением мух, оказалось, как он теперь понял, доносившейся из наушников известной композицией: Кайя включила на полную громкость тяжелый рок.

– А ты позвонила мне, потому что хотела, чтобы я убедил тебя согласиться, – сказал он, доставая пачку сигарет.

– Я не тот человек, которого можно переубедить, Харри.

Он кивнул в сторону наушников:

– Но мне же удалось убедить тебя послушать «Дип Пёрпл».

Неужели он заметил слабый румянец на ее щеках?

– Это только потому, что ты сказал: это лучшая группа в категории «невольно-комичная-но-тем-не-менее-очень-хорошая».

– Ха! – Харри зажал незажженную сигарету губами. – Поскольку мой план относится к той же категории, я рассчитываю, что он также тебя заинтересует. Сейчас изложу подробно.

– Но…

– И имей в виду, что, помогая мне посадить заведомого насильника за решетку, ты помогаешь другим женщинам этого города. Ты помогаешь Олегу наказать преступника, убившего его мать. И ты помогаешь мне…

– Стоп, Харри.

– …поскольку я уже успел наломать дров.

Она подняла темную бровь:

– Да ну?

– Я убедил одну из жертв Свейна Финне стать подсадной уткой, чтобы взять его с поличным. Я уговорил невинную женщину надеть на себя микрофон и записывающее устройство, заверив ее, что это часть полицейской операции, хотя на самом деле все это сольное выступление отстраненного полицейского. И его соучастницы, бывшей коллеги. То есть тебя.

Кайя уставилась на него:

– Ты шутишь?

– Нет, – покачал головой Харри. – Оказывается, нет таких моральных границ, которые я не решился бы перейти, чтобы только поймать Свейна Финне.

– Именно это я и хотела сказать.

– Ты нужна мне, Кайя. Ты со мной?

– Да с какого такого перепуга мне быть с тобой? Это же полный бред!

– Вспомни, сколько раз мы знали имя виновного, но ничего не могли поделать, потому что были обязаны подчиняться правилам. А теперь просто красота: ты больше не работаешь в полиции и не должна следовать инструкциям.

– А ты должен, несмотря на то что временно отстранен. Харри, ты рискуешь потерять не только работу, но и свободу. Смотри, как бы в конце концов тебя самого не засадили за решетку.

– Обо мне не беспокойся, Кайя. Я ничем не рискую, потому что мне больше нечего терять.

– Ночной сон. Ты хоть понимаешь, на что толкаешь бедную женщину?

– Ночной сон я уже давно потерял. Между прочим, Дагни Йенсен знает, что мы действуем не по инструкции, она раскусила меня.

– Она так и сказала?

– Нет. Эта женщина сделала вид, что поверила мне. Ведь в этом случае она впоследствии сможет отговориться тем, что думала, будто это была законная полицейская операция. Она, как и я, очень хочет, чтобы Свейн Финне был устранен.

Кайя перевернулась на живот и приподнялась на локтях. Рукава шерстяной кофты соскользнули с длинных тонких рук.

– «Устранен»? Что именно ты хочешь этим сказать?

Харри пожал плечами:

– Выведен из игры. Удален.

– Удален – откуда?

– Из города. Из общества.

– Посажен в тюрьму, правильно?

Харри посмотрел на нее, затянулся незажженной сигаретой и кивнул:

– Как вариант. Так ты согласна?

Кайя покачала головой:

– Не знаю, решусь ли я, Харри. Ты… изменился. Ты всегда отодвигал границы, но сейчас… Это не ты. Это не мы. Это… – Она продолжала качать головой.

– Ну же, договаривай.

– Это ненависть. Это просто жуткая смесь горя и ненависти.

– Ты права, – сказал Харри. Он вынул сигарету изо рта и засунул ее обратно в пачку. – Знаешь, а ведь я ошибался. Я не все потерял. У меня до сих пор еще осталась ненависть.

Он поднялся и направился к выходу. Иэн Гиллан кричащим вибрато обещал ему вслед: «Gonna make it hard for you, you’re gonna…» [23]23
  «Я осложню тебе задачу, тебе дорога…» (англ.)


[Закрыть] Фраза так и осталась незаконченной, гитара Ричи Блэкмора заглушила вывод Гиллана: «…into the fire!»[24]24
  «…в полымя!» (англ.)


[Закрыть] Харри оказался на улице, миновал ворота и вышел прямо в ослепительный свет дня.

Пиа Бор постучала в бывшую спальню дочери.

Подождала. Ответа не последовало.

Она распахнула дверь.

Руар сидел на кровати спиной к ней. На нем по-прежнему была камуфляжная форма. На покрывале лежали пистолет, ножны с кинжалом и прибор ночного видения.

– Ты должен остановиться, – сказала она. – Слышишь, Руар? Так не может продолжаться.

Он повернулся к ней.

По покрасневшим глазам и следам от слез на щеках Пиа поняла, что он плакал. И, судя по всему, совсем не спал.

– Где ты был сегодня ночью? Что ты сделал? Ты должен поговорить со мной.

Ее муж, или тот, кто когда-то был ее мужем, вновь отвернулся к окну. Пиа Бор вздохнула. Руар никогда не рассказывал жене, где бывал, но комки земли на полу указывали на то, что, возможно, он находился в лесу. В саду. На свалке.

Она села на противоположный край кровати. Ближе просто не могла. Потому что от чужого человека хочется держаться на расстоянии.

– Что ты сделал? – вновь спросила она. – Что ты сделал, Руар?

Пиа с ужасом ждала его ответа, а когда спустя пять секунд он так ничего и не сказал, она поднялась и быстро вышла из комнаты, испытывая некоторое облегчение. Что бы он ни натворил, на ней вины не было. Она честно пыталась все выяснить, несколько раз задала ему вопрос. А что еще можно требовать от человека?

Глава 18

Дагни стояла под фонарем, что висел над входом в католическую церковь. Она посмотрела на часы: девять. А что, если Финне не придет? С Драмменсвейен и Мункедамсвейен доносился шум уличного движения, но когда она посмотрела на узкую улочку, ведущую к Дворцовому парку, то не увидела там ни проезжающих машин, ни людей. В другом конце улицы, со стороны набережной Акер-Брюгге и фьордов, тоже никого. Ну просто «глаз» урагана, мертвая зона города. Церковь находилась между двумя офисными зданиями, и указаний на то, что это Божий дом, было мало. Правда, здание кверху сужалось и заканчивалось башенкой-шпилем, но на фасаде не имелось ни креста, ни изображений Иисуса или Девы Марии, никаких цитат на латыни. Резьба на массивных дверях – широких, высоких и открытых, – возможно, и наводила на мысли о чем-то связанном с христианством, но в остальном, насколько Дагни могла судить, это мог быть вход в синагогу, мечеть или даже в храм какой-нибудь небольшой религиозной секты. Правда, если подойти поближе, то можно было прочитать в стеклянной витрине рядом с дверьми объявление о том, что в это воскресенье в церкви с самого утра проходят мессы. На норвежском, английском, польском и вьетнамском языках. Последняя месса, на польском, закончилась всего полчаса назад. Шум вдалеке не прекращался, но на этой улице было тихо. Неужели она совсем одна? Дагни не спросила у Харри Холе, скольких коллег он разместил поблизости для наблюдения за ней и есть ли кто-нибудь из них здесь, на улице, или же все находятся в церкви. Хотя, пожалуй, лучше этого не знать, ведь знание могло ее выдать. Она смотрела на окна и парадные на другой стороне улицы взглядом, полным надежды. И одновременно отчаяния. Потому что в глубине души Дагни подозревала, что здесь находится только инспектор Холе. Лишь он и она. Именно это Холе пытался объяснить ей взглядом. И после его ухода она покопалась в Сети и нашла подтверждение тому, что, как ей помнилось, читала в газетах: Харри Холе был известным полицейским и мужем той бедной женщины, которую совсем недавно зарезали. Так вот откуда этот внутренний надлом: что-то разрушено, зеркало треснуло. Но сейчас уже слишком поздно отступать. Она сама заварила эту кашу, хотя вполне могла и отказаться. Но не отказалась, позволила себя обмануть.

Дагни замерзла, надо было одеться потеплее. Она снова посмотрела на часы.

– Ты меня ждешь?

Ее сердце остановилось.

Как Финне смог подойти к ней вплотную так, что она его не заметила?

Дагни кивнула.

– Мы одни?

Она кивнула еще раз.

– Правда? Разве никто не пришел отпраздновать заключение брака между нами?

Дагни открыла рот, но не смогла ничего сказать. Она и дышать не могла.

Свейн Финне улыбался. Пухлые влажные губы касались желтых зубов.

– Эй, так не пойдет. Ты должна глубоко дышать, возлюбленная. Мы же не хотим, чтобы у нашего ребенка от нехватки кислорода повредился мозг, правда?

Дагни сделала, как он велел: глубоко вдохнула.

– Нам надо поговорить, – произнесла она дрожащим голосом. – Похоже, я беременна.

– Ну конечно, а как же иначе.

Дагни испуганно попятилась, когда Финне поднял руку и она на мгновение увидела, как свет от фонаря над входом сочится сквозь дыру в его ладони. А потом он коснулся теплой и сухой рукой ее щеки. Она, не забывая дышать, сглотнула. И продолжила:

– Мы должны обсудить практические вопросы. Давай зайдем внутрь?

– Внутрь?

– В церковь. Здесь холодно.

– Конечно. Мы же собираемся пожениться. Время не ждет. – Финне провел рукой по ее шее. Она закрепила маленький микрофон между чашечками лифчика под тонким свитером и пальто. Холе сомневался, что они получат запись хорошего качества, если Дагни не заведет его в церковь, где не будет слышен шум города; кроме того, внутри у нее появится предлог снять пальто, приглушающее звук. Там, в церкви, ему не скрыться, и полиция схватит Финне, как только на записи будет достаточно информации, чтобы выдвинуть против него обвинение в суде.

– Тогда пойдем? – сказала Дагни, отстраняясь от него. Она засунула руки в карманы пальто и сумела изобразить видимую дрожь.

Но Финне не двигался. Он закрыл глаза, откинул голову назад, принюхался и объявил:

– Я чую что-то.

– Чуешь?

Он открыл глаза и посмотрел на нее:

– Я чую горе, Дагни. Отчаяние. Боль.

На этот раз ей не пришлось притворяться, изображая дрожь.

– В последний раз ты пахла не так, – сказал он. – У тебя были гости?

– Гости? – Она попыталась рассмеяться, но получилось только какое-то фырканье. – Кого ты имеешь в виду?

– Не знаю. Но этот запах мне чем-то знаком. Дай-ка покопаться в банке памяти… – Финне положил палец под подбородок, наморщил лоб и окинул ее взглядом. – Дагни, только не говори мне, что ты… Ты ведь не… Или да, Дагни?

– Да в чем дело? – Она попыталась скрыть надвигающуюся панику.

Он горестно покачал головой:

– Ты же читаешь Библию, Дагни? Знаешь о сеятеле? Его семя – это слово. Обещание. Если семя не приживется, то придет Сатана и пожрет его. Сатана отберет веру. Он заберет нашего ребенка, Дагни. Потому что тот сеятель – это я. Вопрос в том, встречалась ли ты с Сатаной.

Дагни сглотнула и мотнула головой, но сама не поняла, сделала она это в знак согласия или отрицания.

Свейн Финне вздохнул:

– Ты и я – мы вместе зачали дитя любви в прекрасном акте соития. Но возможно, сейчас ты раскаиваешься, возможно, ты не хочешь никакого ребенка. Но ты не можешь его хладнокровно убить, пока знаешь, что это плод любви, поэтому ищешь причину, которая позволит тебе избавиться от него. – Он говорил громко и удивительно четко. Как артист на театральных подмостках, подумала она, который заботится о том, чтобы каждое его слово было слышно даже на последнем ряду. – Так что ты пытаешься обмануть свою собственную совесть, Дагни. Ты говоришь себе: «На самом деле все случилось не так, я этого вовсе не хотела, он взял меня силой». И думаешь, что сможешь заставить поверить в это и полицию тоже. Ведь Сатана сказал тебе, что я уже сидел за другие так называемые изнасилования, да?

– Ты ошибаешься, – возразила Дагни и прекратила попытки контролировать дрожь. – Ну что, пойдем в церковь? – Она слышала, что в ее голосе прозвучала мольба.

Финне склонил голову набок, как птица, которая рассматривает червяка, прежде чем схватить его. Он словно бы еще не до конца решил, оставить ли добычу в живых.

– Обещания, которые дают друг другу при вступлении в брак, – это очень серьезно, Дагни. Я не хочу, чтобы ты проявила легкомыслие или действовала поспешно. А ты кажешься… неуверенной. Может, нам стоит немного подождать?

– Хорошо, давай поговорим об этом. Но только внутри.

– Когда я сомневаюсь, – сказал Финне, – то прошу отца помочь мне принять решение.

– Отца?

– Да. Рок. – Он залез в карман брюк и достал какой-то предмет, зажав его большим и указательным пальцем. Блеснул серо-синий металл. Кубик для игры в кости.

– Ты считаешь его своим отцом?

– Рок – отец всем нам, Дагни. Итак: если выпадет «один» или «два», то мы поженимся сегодня. «Три» или «четыре» – мы подождем. Ну а если «пять» или «шесть»… – Он склонился вперед и прошептал ей в ухо: – Значит, ты предала меня и я перережу тебе горло прямо здесь и сейчас. А ты будешь стоять, как бессловесная и готовая ко всему жертвенная овца, каковой ты и являешься, и просто позволишь этому произойти. Вытяни руку.

Финне выпрямился. Дагни пристально смотрела на него. Его глаза не выражали никаких чувств – во всяком случае, знакомых ей: ни злости, ни сочувствия, ни возбуждения, ни нервозности, ни нежности, ни ненависти, ни любви. Она видела только волю. Этакую гипнотическую, повелевающую всем силу, которой не требовались ни разум, ни логика. Ей хотелось закричать. Ей хотелось убежать. Но вместо этого она послушно вытянула вперед руку.

Финне сложил ладони и потряс кубик, затем резко повернул руку, оказавшуюся снизу, и опустил ее на открытую ладонь Дагни. Она почувствовала прикосновение его теплой, сухой и шершавой кожи и задрожала.

Он убрал свою руку, посмотрел на ее ладонь и расплылся в широкой улыбке.

У Дагни снова перехватило дыхание. Она пододвинула руку к себе. Кубик показывал ей три черных глаза.

– Пока что до свидания, моя возлюбленная, – сказал Финне и посмотрел вверх. – Мое обещание остается в силе.

Дагни автоматически вслед за ним тоже подняла глаза вверх, на небо, где электрический свет уже окрасил облака в желтый свет. А когда вновь опустила взгляд, Финне уже не было. Она услышала, как на другой стороне улицы захлопнулась какая-то дверь.

Дагни развернулась и вошла в церковь. Казалось, звуки органа с последней мессы все еще висели в просторном зале. Она подошла к одной из двух исповедален у дальней стены, села в кабинку, задернула занавеску и сказала:

– Он ушел.

– Куда? – отозвался голос из-за решетки.

– Не знаю. Все равно уже поздно.

– Значит, учуял? – переспросил Харри. Его голос эхом разнесся по церкви. И хотя он мог с уверенностью утверждать, что во всем помещении, кроме них двоих, сидящих в последнем ряду, никого не было, невольно стал говорить тише. – Он сказал, что что-то чует? А затем бросил кости?

Дагни кивнула и указала на записывающее устройство, которое положила на скамью между ними.

– Там все есть.

– И Финне ни в чем не сознался?

– Нет. Только назвал себя сеятелем. Можете послушать сами.

Харри сдержал рвущиеся наружу ругательства и так сильно прижался к спинке скамьи, что она закачалась.

– И что мы теперь будем делать? – поинтересовалась Дагни.

Харри провел рукой по лицу. Но как? Как Финне мог узнать обо всем? Кроме него самого и Дагни, об операции знали только Кайя и Трульс. Может быть, он просто считал все с лица Дагни, проанализировал язык ее тела? Конечно, это возможно, женщина была сильно напугана. Да что уж теперь говорить, главный вопрос, который стоит на повестке дня: как им поступить дальше?

– Я должна увидеть, как он умирает, – сказала Дагни.

Харри кивнул:

– Финне уже стар и вряд ли долго протянет. Когда он сдохнет, я непременно пошлю вам весточку.

Дагни покачала головой:

– Вы не понимаете. Я должна видеть собственными глазами сам момент его смерти. В противном случае мое сознание не примет тот факт, что Финне больше нет, и он будет являться ко мне во сне. В точности как моя мама.

Телефон негромко звякнул, сообщая об эсэмэске, и Дагни вынула из кармана серебристого цвета мобильник.

А Харри внезапно сообразил, что Ракель еще ни разу не приходила к нему во сне после того, как он увидел ее труп. Пока не приходила. Почему? И он понял, что хочет, что страстно желает, чтобы она пришла к нему, пусть лучше маска смерти и ползающие в уголках губ черви, чем эта ничем не заполненная холодная пустота.

– Господи Исусе, – прошептала Дагни.

Свет, исходящий от сотового, освещал ее лицо: рот разинут, глаза широко раскрыты.

Телефон со звоном упал на пол и остался лежать дисплеем вверх. Харри наклонился. Видео уже было проиграно и остановилось на последнем кадре – с циферблатом, на котором горели красные цифры. Он нажал на кнопку воспроизведения, и запись пошла сначала. Звук отсутствовал, изображение было зернистым, но Харри смог различить снятый с близкого расстояния белый живот с раной, откуда, пульсируя, лилась кровь. В кадре появилась волосатая рука с часами на сером ремешке. Все происходило очень быстро. Рука погрузилась в рану так глубоко, что часы активировались и засветились, а из раны вылилось еще больше крови. Камера приблизила циферблат, а потом картинка застыла. Конец фильма. Харри попытался заглушить подступившую к горлу рвоту.

– Что… что это было? – заикаясь, спросила Дагни.

– Я не знаю, – ответил Харри, пристально глядя на последний кадр с циферблатом. – Я не знаю, – повторил он.

– Я не хочу… – начала Дагни. – Он и меня убьет, а вы не сможете остановить его в одиночку. Потому что вы один, так ведь?

– Да, – признался Харри. – Я один.

– Значит, мне надо обратиться за помощью в другое место. Я должна подумать о себе.

– Действуйте, – сказал Харри. Он не мог заставить себя оторвать взгляд от застывшего кадра. Качество изображения на видео было слишком низким, его невозможно использовать для опознания живота или руки. А вот часы были видны хорошо. И время на них, включая дату: 3:00, ночь убийства Ракели.