Текст книги "У каждого свои тараканы, или – Шаги к дому"

«Милый? – поражённо подумал Грегори. – И всё?»

Здесь, в этой комнате, стало ясно то, что в межсознании только мерещилось – его владетель от Карины с ума сходит. А она его едва замечает, значит… Её интересует только… что?

– Как вас зовут, прелестное созданье?

– О’Кари.

– Кари – это Карина. А – «О» что означает?

– Отличница я! – гордо заявила О’Кари и тут же опустила глаза.

Грегори ещё раз осмотрел идеально убранную комнату.

– Причём – во всём, – не удержался он от реплики.

О’Кари позволила себе лёгкую улыбку.

– Чем я могу быть вам полезна?

– Да так… Познакомиться пришёл. Посмотреть, кто моего владетеля окружает. Наткнулся сходу на двух Валок… – начал осторожно.

О’Кари смотрела с непониманием и ждала продолжения. Грегори замялся. Она что, и правда, ничего вокруг себя не замечает? До такой степени вся в учёбе?

– Кхм. Она, С-Валка, сказала, у вас недавно сложный коллоквиум был?

– Да, – тараканочка улыбнулась, на этот раз шире и искренней, – моя владетельница всю ночь готовилась. Повезло нам, её соседка по комнате почти никогда дома не ночует, можно заниматься, сколько угодно. Мы с ней всю ночь не спали – задачи разбирали, Михаил Потапович любит усложнять задания, в стандартные вопросы что-то от себя добавлять. Любит он своё дело, ох, как любит. И хочет, чтобы его ученики также к предмету относились. Оценивает по справедливости, хотя многие злятся, что валит всех подряд. Но он говорит – пусть у меня немного настоящих учеников, зато самые лучшие.

Говоря о преподавателе и учёбе О’Кари преобразилась. Исчезли отстранённость и холодность, засияли глаза, мелко задрожали усы. Грегори же понял, как минимум одно – оценки свои Карина зарабатывала честно, а Михаилом Потаповичем восхищалась исключительно, как учителем – что бы там С-Валка со З-Валкой ни говорили.

– И сына своего воспитал соответственно – он у нас в аспирантуре, – продолжала, между тем, О’Кари. – Жалеет только, что дочь по его стезе не пошла, она гуманитарием оказалась, представляете?

Грегори моргнул.

– Ну… Один преемник из двух – не так уж и плохо.

Тараканочка кивнула, и щёки её порозовели.

– У него и другие преемники есть, в каждой группе, хотя и не так много, как хотелось бы.

О’Кари продолжала щебетать про учёбу и науку, про то, как они с владетельницей мечтают о великих открытиях в будущем, и о том, что планируют поступать в аспирантуру, как сын Михаила Потаповича.

А Грегори слушал и думал, что такой молодой и красивой стоило бы и о личной жизни подумать, а не только об учебниках с конспектами. Почему бы на его владетеля внимание не обратить? Хороший же парень, вроде. Благородный – это уж точно. И по ней сохнет – Грегори аж самого озноб пробрал, пока рядом стоял с О’Кари. А она – и усом не ведёт. Не замечает ничего. Или не хочет замечать?

К таракану Михаила Потаповича Грегори тоже заглянул. Звали того очень скромно: Мудр, был он очень занят, бегал в помятом халате между пробирок и колбочек, на Грегори сходу рявкнул: «Попробуй только скажи, что в наше время наука никому не нужна!» Когда Грегори заверил, что ничего подобного говорить не собирался, слегка потеплел, но на разговор много времени не выделил.

Из отрывистых реплик, которыми его удостаивали между бормотаниями над булькающими химикатами и чёрканиями в блокноте, Грегори выяснил, что владетель сына, действительно, любит, дочку – тоже, хотя она и гуманитарий. А также считает детьми всех своих «настоящих учеников».

Грегори не стал дальше докучать Мудру и откланялся.

Тем более что собственный дом уже звал – тревожными звоночками.

* * *

За коллоквиум она получила пятёрку. Единственная в группе. А Дёмин – четвёрку. Остальные двойки и тройки. Карина вздохнула – опять Михаил Потапович расстроится, что почти никто из студентов не удосуживается предмет изучить. «И зачем только на химию шли, если не любят её и не понимают?» – как наяву услышала она сокрушённый голос преподавателя и замедлила ход, чтобы не услышать того же по-настоящему. Преподаватель шагал перед ней, их разделяла компания студентов и несколько ступенек. Карина медленно спустилась, подошла к зеркалу в маленьком холле, натянула белую вязаную шапочку и вышла на улицу.

Понятно, «зачем шли». Чтобы получить диплом о «вышке» – хоть какой-то. Потому что на химический факультет в Политех поступить проще, чем на «престижную специальность в престижный вуз». Всего этого она наслушалась от однокурсников, но Михаилу Потаповичу благоразумно молчала в ответ. Потому и избегала сейчас разговора с ним.

– Эй, ты! – послышался над ухом голос старосты.

Карина встрепенулась, посмотрела по сторонам: на кого это Валя орёт? Ой. На неё!

– Да, да, тихоня, к тебе обращаюсь!

Лицо Вали перекосилось от злости, в одной руке дымилась сигарета, за другую – старосту осторожно дёргала её подруга, Анюта. Валя отмахнулась.

– Хватит. Надоело мне молчать! Думаешь, ты лучше всех устроилась, да? А ты знаешь, что мне мамаша сказала? «Если не заработаешь в этом семестре стипендию, устраивайся на работу», – Валя скривилась и запищала, копируя маму. – Куда хочешь устраивайся. Хоть ночной уборщицей! И за общагу сама плати.

Карина смотрела непонимающе.

– А с нашим… с этим… – Валя с ненавистью махнула рукой на промокшую аллейку, которая вела к столовой и по которой только что ушёл Михаил Потапович, – никогда в жизни я стипендии не получу! Это невозможно выучить весь этот бред, что он задаёт! Он фанатик ненормальный!

Карина открыла рот, но сказать ничего не успела.

– А знаешь, что в прошлом году из-за этого козла двух студентов вообще отчислили? Ни в какую не хотел даже тройку поставить. Если меня отчислят, моя мать… я…

– Хочешь, я помогу тебе подтянуть учёбу? – с облегчением выдохнула Карина.

Ей показалось, что она нашла решение внезапной проблемы, но староста в ответ лишь рассмеялась – злобно и неприятно, будто ворона закаркала.

– Поможешь? И чему ты меня научишь? Как стариковский член мять?

– Что?! Да я…

– Да ты! Если уж сама так устроилась, могла бы сказать старику, чтобы до группы не докапывался. А ты, небось, наоборот… Чтоб самой лучшей быть! И вообще, не противно – со стариком-то? Ради оценок?

Карина вспыхнула. В ушах зашумело. Она хотела что-то ответить, но могла только жадно глотать холодный осенний воздух, которого, казалось, осталось совсем мало. Она едва видела, как Аня всё же оттащила от неё разгневанную старосту, мимоходом ловила на себе смущённые взгляды однокурсников, краем глаза заметила, что в стороне за мерзкой сценой наблюдал Геннадий Дёмин. Он и сейчас стоит, смотрит сочувственно, жалостливо даже. Но, почему-то, от его взгляда ещё тошнее.

Карина снова судорожно вздохнула.

И увидела, как среди парковых деревьев мелькнули волосы, цвета меди, растрёпанные на ветру.

Лариса! Никогда шапку не надевает, – влезла глупая мысль, и Карина с возмущением её отогнала. И, сдерживая слёзы, бросилась к подруге.

Когда они зашли в кофейню на Пушкинской, где гарантированно не встретишь однокурсников, Карина всё-таки позорно расплакалась.

– Я даже ответить ей ничего не смогла, – всхлипывала она. – Я не ожидала. Я не понимаю, почему… Она с такой ненавистью… Я же ей никогда… ничего… не… не…

– Ну, ты проснулась, подруга, – вытаращилась на неё Лариса. – Она же давным-давно о тебе сплетни распускает. Даже я, на другом факультете, и то в курсе.

– Ты умеешь утешить, – буркнула Карина.

– Эм. Я тебе не говорила… ну, чтобы не расстраивать, – Лариса смягчила тон. – Да и потом – думала, ты и сама знаешь.

– Но почему? Что я ей сделала?

– Она завистница и сплетница. Ей не нужно ничего делать. Достаточно оказаться лучше её.

– Ох, Ларка. А если они узнают?.. Я ведь сначала испугалась – думала, она о другом скажет. Ведь не поверят же теперь никогда…

– Успокойся. Не бери идиотку в голову. Пей латте, пока не остыл. И тортик скушай, – Лариса подвинула к ней тарелочку с кусочком ягодного торта и напустила на себя строгий вид. – Ешь – легче станет. Ещё не было случая, чтобы женщине не помогло сладкое!

Карина улыбнулась. А Лара добавила:

– Эх, будь мы в одной группе, я бы эту Вальку быстро бы заткнула. И не посмотрела бы, что староста.

И это верно. У себя на потоке Лариса была, что называется, в авторитете. И в школе подруга всегда за неё – «тихую заучку» – заступалась. Потом семья переехала в другой город, но Карина решила поступать в родном Харькове. Она вдруг задумалась – а не напрасно ли? Свой город, чужой… Есть ли у неё среди одногруппников друзья? Не те, что периодически обращаются за помощью в учёбе, а те, кто бы стал плечом к плечу, не дал бы в обиду? Как Лариса.

В окне мелькнул знакомый силуэт – кажется, Гена Дёмин. Прошёл мимо. Заметил ли их? Неважно.

* * *

О’Кари металась по комнате, сносила полочки, разбрасывала книги, тетради и прочую бумагу. Всплескивала руко-лапками и вопила не-тараканьим голосом.

– Я не отличница. Я – позор на шести лапах! Настоящая отличница никогда бы так не налажала. Не дала бы повода никаким Валкам. Не навела бы на себя подозрения!

В углу вытянулась струной рыжеволосая Ллара. Она некоторое время наблюдала за истерикой подруги, затем рявкнула:

– Хватит уже себя жалеть! Никто не идеален, и каждый имеет право на ошибку.

– Нет! Отличницы – не имеют таких прав, – зазвенела О’Кари разбитой вазой.

– Угомонись ты, наконец! – Ллара топнула ноголапой, а руколапы упёрла в боки. – Замолчи и успокойся.

– А ты… Ты только командовать и умеешь! Ни слова поддержки от тебя. Надоела! – О’Кари швырнула в неё ворох исписанных листов.

Ллара небрежно от них отмахнулась, ни на секунду не утратив самообладания. Пару мгновений она размышляла, как бы ещё успокоить подругу, но так ничего и не придумала, а тем временем на пороге нарисовался гость.

Таракан с добрым взглядом и трубкой в руколапе.

Завидев бьющуюся в истерике О’Кари, он мигом бросился к ней, обнял, приголубил, забормотал какую-то утешающую ерунду, мало понятную Лларе, а саму Ллару погнал за чаем. Вскоре О’Кари успокоилась.

«Надо взять на вооружение, – подумала Ллара. – При истерике – подавать чай!»

– Мне сразу эти Валки, обе-две, не понравились, – фыркнул гость в чай.

– Ага. Гадость, – согласилась Ллара.

– Но, между тем, – продолжил гость, глядя на О’Кари, – твоя подруга права. Даже отличницы имеют право на некоторую слабину. Кто не ошибается, тот уже не таракан в сознании, а имплантат в мозгу.

– Да! – обрадовалась Ллара.

А О’Кари неуверенно кивнула и пробормотала:

– Спасибо вам, Грегори.

– Да не за что, – смутился таракан и уставился на собственную трубку. – Я ведь, собственно, с просьбой пришёл.

– Да? Чем я могу помочь?

– Понимаешь, владетель мой меня беспокоит. Что-то неладное в сознании его творится. И я чувствую, что это из-за тебя. То есть, из-за владелицы твоей. Неравнодушен он к ней и, похоже, сильно. А она к нему… Ну, в общем, сердцу не прикажешь, но не могла бы ты посодействовать – чтобы она с ним помягче была немного, повнимательней. Чисто по-дружески. Это ведь несложно – лишний раз улыбнуться, что-нибудь хорошее сказать.

– Хорошо, – кивнула О’Кари. – Я попробую.

Волновался Грегори не зря.

Мало того, что за время его отсутствия тень из угла никуда не делась, разрослась даже, так ещё и исчез благородный дон. Перед этим ходил он какой-то подавленный, помятый, всё время поправлял вуаль на затылке. От вопросов отмахивался. А теперь вообще сгинул. А вместо него появился таракан с вытянутым лицом, бегающими глазами и дрожащими усами. Весь он неуловимо напоминал прежнего хозяина, но Грегори не сразу понял – чем. А между тем, у него даже футболка похожая имелась, и белая надпись на синем фоне гласила: Генатрус.

– А где благородный дон? – спросил у пришельца Грегори.

– Йа-а-а за него, – выдавил тот.

– Занятно… И кто же ты по жизни? – спросил, лишь бы что-нибудь спросить.

– Трус! – выпучил глаза таракан.

– И зачем ты здесь?

– БГ заменяю. Он в отпуске. Не может же человек всё время благородничать.

Грегори присмотрелся. На затылке пришельца болталось такое же подобие густой вуали, какое было и у благородного дона. А может – не подобие? Грегори ненавязчиво приблизился, резко схватил вуаль, дёрнул. И… столкнулся нос к носу с благородным доном Геннадием. На секунду он опешил настолько, что потерял дар речи.

– Двуликий таракан, – выдохнул он. – В жизни такого не видел.

– Много ты видел, – проворчал Генатрус и задёрнул вуаль, скрывая под ней благородного дона.

– Эй, дон, вернись! Что здесь вообще происходит, вы можете объяснить?

– Что, что… – высунулся из-под вуали благородный нос. – Вся моя сущность кричит, что владетель должен сейчас заступиться за Карину перед старостой, но…

– …страшно ведь оказаться в немилости у группы, – перебил Генатрус.

– Не в этом даже дело. А если староста всё же права? Получается, мы защитим нечестную студентку, которая зарабатывает оценки непонятно каким местом, но ведь это же неблагородно? Нам с владетелем мама сказала, что оценки должны честно зарабатываться.

– То есть, ты поверил Валкам? – Грегори старался обращаться исключительно к благородному дону, игнорируя труса. – Пойдём со мной, пообщаешься с тараканами из соседних сознаний и сам всё поймешь!

– Не могу! – возопил Генатрус. – Мало ли, что там расскажут? Страшно!

– И не благородно это – за спиной шушукаться.

– А верить сплетням – благородно?

– А я и не верю! – высунулся дон. – Я самоустраняюсь до лучших времён – до более однозначных.

– То есть – трусишь?

– Ну да! А что не так? – выпятился Генатрус.

Грегори вздохнул.

И подумал, что у «вечной отличницы» и «вечного благородства» имеется нечто общее. И сводится оно к тому, что – ни одно, ни другое, не может продлиться вечно. Особенно, если делается через силу и исключительно потому, что кто-то когда-то сказал: «так надо». Но если одна, оказавшись на грани срыва, просто крушит всё вокруг, то у второго всё намного хуже.

А ещё Грегори задумался: не зря ли он полез к О’Кари со своей просьбой? Вдруг она теперь сунется с приятельским разговором к привычному Геннадию, а напорется на труса?

– Эй, дон… – неуверенно начал Грегори.

– Тута я! – внезапно послышалось в ответ.

И перед Грегори возник Благородный Дон Геннадий во всей красе. Вуаль уже переместилась и напрочь скрыла труса. Футболка тоже показывала правильную надпись.

– Ты вернулся? – выдохнул Грегори.

– Да. Я тут подумал – ты прав. Действительно, не помешало бы поговорить…

– С другими тараканами?

– Нет же. Владетелю с Кариной. Не благородно это – столько времени скрывать свои чувства.

* * *

Снежинки падали на серую землю и чёрные волосы Карины.

Первые снежники ноября. Долго не задержатся. Возможно, уже к вечеру белоснежный пейзаж сменится мокрым чваканьем и унылыми лужами.

Но сейчас – красиво.

Особенно – черные пряди, струящиеся из-под белой шапочки и припорошенные первым снегом.

Они возвращались из спорткомплекса. Карина ходила в секцию плавания, а он – на лёгкую атлетику. Шли по молодёжному парку, Карина увлечённо рассказывала, как она любит бассейн, как мечтает победить на студенческом соревновании, даже её вечная отстранённость слетела, открыла искреннюю и живую студентку.

Геннадий решил, что время подходящее.

Он остановился, взял девушку за руку, развернул лицом к себе.

– Карина, ты, наверное, заметила, что я давно перестал относиться к тебе, как просто к другу.

– Я? – Карина удивлённо моргнула. – Ну… я…

– Сам не знаю, в какой момент ты мне стала очень дорога. То есть, знаю. В сентябре, после каникул увидел тебя и… Я не рассчитываю на взаимность, но если бы вдруг я тоже оказался тебе небезразличен…

Карина сжала его руку, лицо у неё сделалось виноватое.

– Гена, милый мой друг. Ты мне очень дорог – как друг. Я ценю наше общение, мне всегда приятно с тобой общаться. Но… прости, я люблю другого. Если тебя устроит дружба… – казалось, она сейчас расплачется.

Гена отступил на шаг.

– Не переживай, всё в порядке. Я не знал, что у тебя кто-то есть, – Карина открыла рот, но он её остановил. – Ты не обязана мне ничего объяснять. Я желаю тебе счастья.

– Мы можем остаться друзьями, – повторила она, глядя в глаза.

– Конечно. И останемся, – он улыбнулся и постарался вложить в улыбку всё тепло, на которое способен. – Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку во всём.

А снег всё падал.

На подходе к политеху Карина извинилась и сообщила, что у неё срочное дело. Настолько срочное, что, возможно, даже задержится на следующую пару. Неслыханное для неё дело! Тем более, что пара – по высшей математике, а там не забалуешь.

Гена проводил девушку взглядом. И внезапно махнул рукой: а пошло оно всё! Я тоже задержусь на пару! И побрёл гулять по Пушкинской. Несмотря на то, что пока ещё лишь середина ноября, половина магазинных витрин уже блестела новогодним «дождиком», шариками и гирляндами.

Хорошо кому-то. Праздничное настроение имеется.

Гена глубоко вздохнул. Ничего страшного не произошло. Ему отказали – и что с того? Девушка имеет право влюбиться в другого. Он ведь тоже не отвечает согласием всем, кто на него неровно дышит. Вон, Валька, до сих пор бросает томные взгляды.

В общем, каждый имеет право на отказ.

Гена замёрз и подустал, и сообразил, что уже успел отмерить шагами совсем не короткую улицу Пушкинскую и туда, и обратно. Вот уж точно «задержался на пару», – фыркнул он, ухватил в киоске согревающий кофе в пластиковом стаканчике и зашагал к универу.

Успел как раз к перерывчику между математиками. Преподавателя в аудитории не было, Карины тоже не видно, зато вовсю разорялась староста Валентина.

– Ну?! И кто оказался прав?! – она стояла посреди аудитории, уперев руки в боки, и сверкала глазищами из-под очков. – Разве я не говорила, что она свои оценки одним местом зарабатывает? Подумаешь, ошиблась чуть-чуть…

Гена вскипел.

Всё. Хватит. Сейчас он подойдёт и заставит эту торжествующую трещотку заткнуться! Неважно, отказала Карина или нет – его долг заступиться за девушку, которая ему дорога. В конце концов, Карина могла бы просто его послать к чертям там, в парке, а она отнеслась с теплом и пониманием.

Геннадий шагнул к старосте, напустив на себя суровый вид.

– Валя, ты бы за языком следила. Хватит поливать грязью ни в чём не виноватого человека. Это уже слишком даже для тебя.

Она расплылась в улыбке.

– Ах, ты же ещё ничего не зна-а-аешь…

– Что я должен знать?

Валя закатила глаза, изображая загадочность, но с другой стороны подошла пухлая Анюта.

– Заринянскую с сынком Потапыча застукали в аспирантской подсобке.

– Ах-ха, – пропела староста, – зажимались там и в губы чмокались. А тут мы с Аней и ребятами – узнать, когда лабораторную отработать можно. Вот и узнали. Говорила я вам, по блату она и оценки получает, и стипендию. Только я промахнулась, думала, она со стариком снюхалась – а тихоня наша, не будь дурой, молоденького сынка ухватила.

– А… где она? Карина? – выдавил из себя Гена.

– Понятия не имею, – фыркнула староста, – но надеюсь, что собирает манатки и катится куда-подальше. Мы ей все тут сказали, что, таким как она, в нашей группе не место.

– Допустим, сказала одна ты, – хохотнул Даня и приобнял Аню.

– А вы, типа, не согласны?

– Да мне пофиг, – фыркнул Даня.

– Тебе всё пофиг… Да ты побледнел, – Гена моргнул и понял, что к нему впритык стоит староста и сочувственно заглядывает в глаза. – Бедняга, понимаю, как тебе тяжело. Все же видели, как ты по ней сох. Все, кроме неё… Ой, да не кукься ты, она тебя недостойна. Зачем тебе эта шалава? Ой, а руки твои какие холодные. Давай согрею.

Валя принялась старательно растирать его ладони, а сам Гена отрешённо посмотрел в окно. Снег уже таял. Деревья снова становились угрюмо-чёрными, по стеклу текли унылые струйки.

Всё, как он и предполагал.

* * *

Грегори проснулся и обомлел.

Во-первых, благородный дон снова исчез, а по квартире вольготно разгуливал Генатрус.

Во-вторых, теней прибавилось – теперь их стало двое, и они не просто сидели по углам, но и шевелились, колыхались и даже издавали звуки.

В-третьих, всю комнату шатало, из-за чего Грегори, когда поднялся с кровати, едва не рухнул на пол.

– Что здесь происходит? – выпучился он на Генатруса.

– Да так, владетель наш вчера немного перебрал. У него, наконец-то, с девушкой отношения завязались.

– С Кариной? Она передумала?

– Зачем нам эта неблагодарная? – фыркнул Генатрус. – От неё сплошные напряги. У него новая девушка, Валя. Она в группе главная, с ней нам ничего не страшно.

– Владетельница Валок? Да лучше застрелиться! А что это за тени по углам, может, скажешь?

Тени отделились от углов, подошли к Генатрусу. Лица у них были невнятные и незапоминающиеся, зато надписи на футболках оказались более чем красноречивы. Одна гласила, что её хозяин: «Гена-Ревность», вторая сообщала, что принадлежит таракану «Гене-Отомщу».

Грегори скептически дёрнул усом.

– И? Кому мстить будем? И кого ревновать?

– Отомстишь тут, – фыркнул один пришелец и кивнул на труса, – вот с этим.

– Ага. Даже не поревнуешь особо, – кивнул второй.

– Но у нас есть Валки! – радостно возвестил трус и потёр руко-лапки. – Они всё сделают за нас. Уж они-то в этом толк зна-а-ают! А мы просто их поддержим.

– Постойте. Вы что, собрались пакостить девушке только за то, что она полюбила другого? Она же нашему владетелю даже не обещала никогда ничего! Всегда хорошо к нему относилась.

– Не замечала его, – встрял ревнивец.

– Замечала… Просто по-своему. Она была добра с ним. И ни в чём перед ним не виновата. Нет, я в этом не участвую.

Трус посмотрел на него оценивающе.

– Слушай, а тебе-то какое дело? Ты же у нас таракан-эксцентричный-курильщик, а не защитник-угнетённых-дев. Кури свою трубку и не вмешивайся!

Грегори задумался. Формально Генатрус прав. Но на деле… очень паршиво становилось от сложившейся картины.

– Видимо, – медленно заговорил он, – Межсознанье на меня подействовало сильнее, чем я думал… Я хочу поговорить с благородным доном!

– Я за него, – расправил плечи Генатрус.

Компания Отомщу и Ревнивца, определённо, придали ему сил. Трус смерил Грегори презрительным взглядом:

– И теперь уже – надолго.

* * *

На двери комнаты красовалась жирная надпись: «Здесь живёт шалава». Карина виновато махнула на неё рукой:

– Не знаю, чем они это намалевали. Не могу отмыть, как ни старалась. Разве что, краску купить и закрасить.

Она отперла замок, впустила подругу в комнату и вошла сама.

– М-да, дела, – проговорила Лариса, бросая сумку на стул, – а соседка твоя это художество видела?

– Марго? Да, она заезжала вчера. Сказала, чтобы я не брала дурного в голову, а напротив – держала голову гордо.

Лара уважительно кивнула.

Марго была старше их на три года, жила она, преимущественно у своих бесчисленных парней, а комнату в общаге держала на случай, если вдруг между парнями образуется зазор.

– И правильно сказала. Выше нос, ярче улыбку – и пусть они удавятся все!

– Я так не умею, – опустила плечи Карина. – Да и чем гордиться-то? Я налажала, позволила себя застукать. Так глупо. Просто, понимаешь, когда меня Гена огорошил, так Саньку захотелось увидеть. Не знаю, почему…

– Понимаю.

– Я пошла на поводу у сиюминутного желания и всё испортила! На Саньку теперь на кафедре косо смотрят.

– Но ты – человек, а не машина. Ты не можешь всё просчитывать. Людям свойственно ошибаться. Да и в чём ты ошиблась? Что плохого, если два человека любят друг друга?

– То, что все теперь верят, что я спуталась с сыном завкафедрой ради оценок!

– Лишь бы сам Саша не верил. И потом, когда они дают взятки, не стесняясь, это ничего?

– Но я же не ради… Ах, если бы я была осторожней…

– Успокойся. Давай поедим лучше.

– Давай, – Карина заглянула в холодильник. – Есть гречка, котлеты и маринованные помидоры. Только, знаешь, если это греть, то надо всё время на кухне стоять, караулить. Я позавчера суп оставила, так в него кто-то всю солонку соли высыпал. Пришлось вылить…

– Надеюсь, кому-то на голову? – подняла брови Лариса. – Ладно, ты побудь здесь, а я сама разогрею нам еду.

Подруга ушла, а Карина бессильно села на кровать. Неделя прошла после их с Санькой разоблачения. Санька подумывает о том, чтобы по окончанию аспирантуры устроиться работать в другое место. Михаил Потапыч расстроился. В группе с ней почти никто не разговаривает – не сказать, что это её сильно огорчает, она и раньше особняком держалась. Но тогда такое напряжение не висело в воздухе. Валя с Геной закрутили бурный роман, в обнимку сидят даже на парах. В перерывах собирают вокруг себя толпу однокурсников и громко ржут. Сегодня обсуждали планы вечеринки у Вали в номере, куда звали всех, «кроме особенных».

Карина несколько раз перехватила взгляд Гены – тот был… торжествующий, победоносный даже. Неужели он пытается сделать ей больно? Её ничуть не задели его отношения со старостой, но становилось неприятно от мысли, что человек, который называл себя её другом, теперь намеренно старается ранить…

Где-то в коридоре послышался шум, что-то упало, раздались крики и топот ног. Карина встала, подошла к двери, та тут же распахнулась, и в комнату влетела взъерошенная Лара с котлетами на тарелке.

– А где гречка? – Карина и сама поняла, как глупо звучит её вопрос.

– Она у меня получила! – подруга сунула ей в руки тарелку, а сама закрыла дверь на замок.

– К-кто получила? Гречка?

– Валька твоя! Я уже всё разогрела, собралась назад идти. И тут она заходит с каким-то девицами, идёт и разглагольствует. О том, как ты обоих Левшиных соблазнила – и отца, и сына, уговорила их тебе пятёрки ставить, а остальным – двойки и тройки, её, Вальку, под отчисление подводишь, да ещё и парня у неё пыталась отбить! Генку подлого, то есть!

– Что? Да я и не знала, что они были вместе…

– Они и не были вместе, спустись с Луны! В общем, я этой красавице всё высказала. Ну, она тоже визг подняла. Одним словом, – Лара отряхнула джинсы, – пострадала твоя гречка, уж прости. Но и она пары пуговиц на рубашке не досчиталась.

– О Господи! – только и выдохнула Карина и покосилась на дверь.

– Не боись, – перехватила взгляд подруга. – Кто-то испугался драки и комендантшу позвал – я и ей всё выложила, сейчас королева твоей группы пол на кухне подметает. И вечеринка её хвалёная под угрозой.

Карина не выдержала и фыркнула.

Однако вскоре ей стало не до смеха.

Занятие по философии было на седьмом этаже корпуса У2, оный субботним утром стоял полупустым. Даже без полу-. Пожалуй, кроме их группы и не было никого во втором корпусе. И додумался же кто-то поставить на субботу две пары – философию и физкультуру.

Карина вышла из лифта, зашагала к своей аудитории. Пришла она, как обычно, раньше – чтобы спокойно занять место, разложить тетради с ручкой, упорядочить мысли.

Чтобы хоть какое-то время не видеть этих рож…

Посреди коридора внезапно открылась дверь, из неё высунулась незнакомая девушка, кажется, младшекурсница.

– Извините, вы не могли бы мне помочь? – испуганно пискнула она.

Карина пожала плечами и зашла внутрь. И в тот же миг что-то чёрное упало на лицо, окутало голову. Мешок. Ей надели на голову мешок. Она отчаянно дёрнулась, но руки тоже скрутили, связали за спиной. Одновременно сзади щелкнул закрывающийся дверной замок.

– Что вы делаете? Кто вы? – она вертелась и извивалась, а её куда-то тащили.

Послышался скрежет – и вдруг в лицо сквозь плотную ткань ударил холодный воздух.

– Знаешь, какой здесь этаж? – прошипели в ухо.

И она поняла, что падает. Из горла вырвался вопль, но полёт оборвался, так же стремительно, как начался – нападавший крепко держали её за ноги.

«Что им надо? Господи, что им от меня надо? Что? Что им на-а…»

Её втащили обратно, швырнули на пол.

– Следующий раз полетишь вниз сука, – пообещал тот же голос, не знакомый и приглушённый, словно говорящий набил в рот ваты.

Рядом слышался шорох ног и шушуканье.

– Кто вы, что вам нужно?

– Заткнись и слушай. Ещё раз высунешься – и сильно пожалеешь.

– Кто вы? Что я вам сделала?

Рывок. Снова удар воздуха в лицо и ощущение полёта вниз головой. И снова через минуту – две? три? пять? – её втащили обратно. Карина чувствовала, что по лицу текут слёзы. И, кажется, не только по лицу… течёт…

– Тебе сказали: заткнись и слушай. Пикнешь ещё раз – станет хуже. Слушай сюда, тварь. Чтоб не видно и не слышно тебя было, ни на занятиях, ни в общаге. Пока не спросят, чтобы рта не открывала. Твоей подруги-стукачки в общаге чтобы больше не видели. И с аспирантиком своим ты порвёшь, поняла? А главное – навсегда покончишь со своими интригами с оценками, сучка. Никаких: «тебе пять – остальным два». Ясно, мразь?

«Я же никогда, никогда, никогда…» – на этот раз у неё хватило ума промолчать.

– А пикнешь кому-нибудь про нас – вообще сдохнешь. Да и не поверит никто – синяков нет, повреждений нет, пока… А то, что обмочилась, – рука скользнула ей по бедру, и Карина закусила губы, чтобы не заскулить от стыда и отчаяния, – так с кем не бывает.

Шорохи ног отдалились, щёлкнул замок. И в тот же миг ослабли верёвки на руках.

– Не побежишь же ты, обмочившаяся, за нами? – насмешливо проговорил голос, и её толкнули на пол.

Карина больно ударилась о стену, встала на колени и лихорадочно сорвала с себя мешок. Это оказалась чёрная тканевая сумка с народной вышивкой. Таковых в кабинете этнографии развешано по стенам много. И у кого-то был ключ от кабинета. В субботу.

Кто же они?

Руки-ноги тряслись, тушь растеклась по лицу со слезами.

Мало ли – кто. У Вальки – пол-общаги друзей, умеет втираться в компании, а среди них всякий контингент встречается… А сама Валька была здесь? Среди тех, кто топтался рядом с нападавшим? А Гена? Остальные ребята?

Карина забилась в угол. Стыдливо скользнула рукой по бедру. Она обмочилась, господи, действительно, обмочилась, и её только что чуть не убили, чудовищно унизили, но это, конечно, не повод, чтобы она…

Карина зажала рот рукой, чтобы не завыть в голос.

* * *

Валки стали частыми гостьями в их квартире.

Врывались, как к себе домой, разваливались на диванчике и обсуждали свои великие достижения.

– С ней теперь никто сидеть не хочет. Загоняют спецом на самую галёрку, прикиньте, как это для отличницы, которая привыкла сидеть на первых рядах? – расплывалась самодовольством З-Валка.

– Да, – подхватила С-Валка. – А нечего было подсылать свою стукачку и срывать нашей владетельнице вечеринку в честь их с Геной союза. Это она из ревности всё. Потому что ваш владетель от неё к нашей ушёл. Мы так всем и сказали!

– И вам поверили? – встрял Грегори, у которого уже усы чуть в уши не залезли от возмущения.

– А почему бы и нет? Очень правдоподобно. Как и то, что по её милости всей группе оценки снижают. А дай трубку покурить, – С-Валка вдруг мечтательно потянулась к нему. – Знаешь, курить трубку, это всё равно, что целоваться с…