Текст книги "МЕХМАТ + ТРИ. Так оно и было"

МЕХМАТ + ТРИ
Так оно и было
Юлина Наталья

© Юлина Наталья, 2023

ISBN 978-5-0060-0923-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

МЕХМАТ + ТРИ

Между школьницей и студенткой

И вот, школа окончена, мне надо поступать.

Школа, школа, школа. Если бы я училась всё время в одной школе, возможно, всё было бы по-другому. Малютки с круглыми личиками так и сидят у меня в голове, но в седьмом классе пришла в чужую, холодную школу.

Простите, тетеньки и дяденьки учителя, теперь уж наверно жители кладбищ, я не смогла вас полюбить. А без любви и хлеб в горло не лезет, что говорить об одноклассниках и учителях.

На меня обрушился целый класс половозрелых, сисястых, задастых девочек и бледных, маленьких, умственно недоразвитых мальчиков, на вид лет на десять младше девочек.

А там, в покинутой школе осталась малюсенькая, кудрявая Эмка с глазами вишенками. Может и тупенькая, зато нежная Рита Войцеховская с задумчивым эллипсом личика, где радиус в много меньше радиуса а, или Литвишка, с носиком, незаметным, как пупырышек.

Так и пошла моя любовь кувырком до конца школы.

Пойти-то пошла, но внимательно посмотрев на хвост, вдруг вспомнила вечеринку. Так, кажется, называли тусовку раньше, в культурное время.

Восьмой класс, собрались на чей-то день рожденья. Чуть посидели – танцы. Медленный, медленный фокстрот, и меня приглашает Валера Евдокимов. Я едва касаюсь его плеча, он, не похоже, чтоб вообще коснулся, так около моей талии руку и держал. Мы в такт перебираем ногами и не смотрим друг на друга.

После этого вечера или раньше Валера мне нравился. Мы жили в одном доме, в соседних подъездах. У него была очень тонкая, но уже мужская фигура: он занимался где-то спортивной гимнастикой. Нравилось, что он красиво играл в волейбол, что приходил на площадку с маленькой сестренкой. Казалось, что в нем есть сдержанность и достоинство.

Если бы мы смогли как-то поговорить, сблизиться, – нет, всё это фантазии. Наше поведение определяется нашим внутренним состоянием и ничем больше. Значит, программа не ветвится?

Выбор уже сделан, я никуда не хотела, кроме мехмата. Мама оставалась со мной всё лето до осени и всячески помогала поступать. Подняла старых знакомых по институту, водила меня к математику в надежде, что он строго настрого запретит соваться на такой факультет. Упитанный Кутузов, вряд ли родственник полководца, не высказался определенно, но обронил афоризм: «Пусть пробует математику. Лишь бы математика ее не попробовала».

К семнадцати годам я подошла рахитиком, не рахитиком, но близко к тому. Давление такое низкое, что долго даже сидеть не могла. Мама читала теоремы, я запоминала, лежа с тетрадкой и ручкой в руке.

С трудом, – знаний было в обрез, – поступила.

И вот я на первом курсе и снова живу с бабушкой. Домашний холод незаметней, если вокруг такие же, как ты, тем более с нами учился Боря Гужев, легко слепивший нашу 104-ую группу в прочный коллектив.

Все девочки, по крайней мере на вид, такого же возраста, как я: школьницы, и не самых старших классов. Трудно сказать, насколько они увлечены математикой, но склонность жить в абстракциях, очевидна.

Несколько мальчиков увлеченно занимались, но в нашей маленькой компании мальчики казались балбесами, нам под стать.

Вопрос пола нас не занимал ни минуты. Все мы были равны, веселы и довольны собой, просто сказать, симпатяги.

Но проблемы возникали.

После школы МГУ на Воробьевых горах казался таким прекрасным, что к декабрю я поняла, что недостойна Его. Сдав досрочно такую ерунду, как зачеты по матанализу и аналитической геометрии, причем в один день, я впала в тоску: Галина Степановна, преподаватель секции лыж, сказала, что по физкультуре больше двойки я не получу никогда.

Ходила по факультету, мысленно прощаясь с дубовыми панелями коридора и запредельным видом из окна. Уже на исходе зачетной сессии, собрав все, за семнадцать лет скопившиеся у меня интеллектуальные, физические, астральные и прочие солнечные подарки, пробежала три километра на лыжах, уложившись в срок.

Галина Степановна – родоприемница моего возрождения. Выполняя все ее предписания и в течение двух лет, пока Ренессанс длился, испытывая нечеловеческие мученья, я вышла из круга слабости и нездоровья. Нет, неверно было бы все лавры отдать Галине Степановне.

Почему в храме (а так мы всегда называли МГУ, поскольку в СМИ его называли Храмом Науки) я выбрала занятия лыжами? Да потому, что Иван Дмитрич, наш школьный физкультурник, все зимы гонял нас на ветхих, а часто и обломанных лыжах вокруг какого-то тайного сарая. Вот мы и привыкли, что физкультура – это лыжи. Хотя в том же дворе летом бросали гранату или занимались толканием ядра.

Не все одноклассники выросли хануриками, как я, среди нас и физкультурники встречались. Однажды гранату кинула спортсменка Света, да так неудачно, что попала Ивану в голову. А все знали, что он контужен на войне, и замерли от страха. Но Иван Дмитрич, рыцарь, только скорчился от боли и не выкрикнул ничего, кроме краткого: «КОЛ»! Света приходила в себя и ни одной отметке не радовалась больше, чем этому колу.

Преданность Ивана Дмитриевича идее нашего оздоровления обрела наглядность по картинке из моего окна. Идут экзамены на аттестат зрелости, но каждое утро моя подруга Лора Гильман вслед за Иваном круг за кругом бежит всё по тому же школьному двору: иначе аттестат не получишь. Сверхзадача Ивана сравнима с обретением второй скорости для выхода в космос: Лорке вменялось при беге перейти с полной ступни на носочки – тут она и обломала нашего рыцаря.

Опять я опустилась до среднего образования. Вперед, вперёд!

Итак, зачет по физкультуре получен, и я опять студентка. Во-первых, 16—24. Крутой амфитеатр, где нас ожидали приключения не только научные.

Наша сто четвертая

Но начиналось все в группе. Думаю, что Промысел, он же Геном, вел меня безошибочно. Все старшие классы я ненавидела школу (если дистрофик может ненавидеть). Даже на выпускной вечер не пошла: сходила, получила аттестат и пошла домой.

Чтобы этот яд рассосался, нужна была веселая компания, – и вот она, наша 104 —я группа.

Десять минут до контрольной. Пыль стоит столбом. Сухая тряпка от каждого удара рукой и даже ногой испускает, как чернила морское чудище, меловой шлейф. Наконец, от меткого удара баскетболиста Малинина она зависает на прямоугольнике лампы. Но в это время Лена Артемьева встала на подоконник, что не просто при ее тогда еще минимальном весе в 120 кг, и размахивает портфелем Гали Лапенковой. Никто не вмешивается, понимая, что это конец разборки двух задушевных подруг.

Итак, Лена выкрикивает в угаре шантажа: «Выкину!!». Галя тоже не многословна, не форсируя голос: «не выкинешь». Такая баттл. Лена замахивается, и портфель улетает в космос, ведь мы на тринадцатом, соответствующем 17-му в общежитии. Никто не знает, где он приземлится.

Преподаватель входит в аудиторию, как в спортивный зал. Все потные, красные, но дело есть дело: подруга дает Лапенковой бумагу и ручку, контрольная пошла.

После занятий все в читалке на четырнадцатом этаже, но скоро наш народ рассеивается. Остается Захар и его протеже Лена Артемьева. Галя ушла хлопотать о портфеле. Лена читает лекцию, Захар заканчивает задачки. Лена в ступоре непонимания уже четвертый раз подходит к стене и гулко стучит в нее головой. Никто не реагирует, да это и не спектакль, это желание понять. Не подумайте, что Елена Юрьевна не кончила МГУ с нами. Наоборот, она первая с курса через год после окончания защитила кандидатскую, но не на мехмате, а среди психологов, научив их обсчитывать связи движения руки с импульсами головного мозга (или что-то подобное). У Лены в жизни было много больших успехов, и гул стены от ударов ее головы предвещал их, хотя трагического было не меньше: докторскую диссертацию она защитила уже после ампутации двух ног.

Нам подруги казались несовместимыми по характеру: Лена – дитя природы, вечно на большой скорости, как слоник, вообразивший, что он не больше тигренка, и замедленная рыжая блондинка Галя. Галя всегда говорила и делала только правильные вещи, угрызая всю группу, если мы решили сбежать, например, с физики, к которой относились почти также пренебрежительно, как к философии Маркса и Ленина

Нас не волновали политика, экономика, другие страны и континенты. Когда я уже начала работать в ВУЗе, один наш преподаватель, поклонник Сибелиуса, как-то высказал свое мнение:

«Америка – совокупность людей, вчера еще живших на деревьях. Они физически быстры и выносливы. Ловко срывают плоды с верхних веток пальм. Старушка Англия и другие европейцы, открыв рты, смотрят вверх и ждут, когда Америка подарит им кокос».

Вспоминая картины, нарисованные Воннегутом, я, напротив, представляю американцев братьями, по крайней мере, по жидкому оружию. Ведь покинув дерево, опохмелиться надо.

И цари у них такие же, как у нас. Вот американский царь в своем дневнике на всю Европу про глобализацию сказал: «Французов, – говорит, – жалко. Они такие нежные. Немцев жалко, они такие доверчивые. А скандинавов как жалко, они такие хрупкие, выдумщики. Выдумали Социалистическую Монархию и живут, живут. Или Монархический Социализм? Надо будет справиться. Итальянцев не жалко. Они такие же, как мы, мусорные люди. Римскую империю пережили и эту переживут. А еще испанцы. А греки? Господи, что же всех так жалко?» – И царь вытер скупую мужскую слезу.

Наш, тем временем, в космос собрался. Собрался и улетел. Мы только гордимся. А как он хорошо всё видит оттуда. Если заметил, что не так, сразу указывает: то-то и то-то переделать, и самое большое преимущество – это чистота помыслов. Никакие олигархи или просто интриганы с деньгами не будут иметь на нашего Главного никакого влияния. Он там сам по себе. Один раз сказал – и кранты. Оба царя – человечные люди, озадачились нас спасать, хотя нам до них не было никакого дела.

На мехмате наши учителя лелеяли в нас концентрацию на собственной гениальности. Даже в шахматы нам было играть запрещено, и конечно, все общественные предметы полагалось не знать. Даже, я бы сказала, интерес к ним высмеивался, в группе появилась девушка, яростно изучавшая «Капитал», но скоро исчезла. Мы считали все общественные науки галиматьей.

Диамат, истмат, политэкономия не представляли для нас никаких трудностей. Перед экзаменом по политэкономии толпа у входа каждому сообщала, что преподаватель всегда задает после того, как ты прочитаешь выписанную из учебника белиберду, вопрос: «Что такое НЭП?», и ответ должен быть гениально лаконичным: «Смычка».

Получив билет, берешь учебник, выписываешь подходящий кусок, и вот она пятерка в зачетке. Если же ты пренебрежешь волшебным словом «смычка», случится катастрофа, и тебе нарисуют четверку. Я при этом поплатилась за собственную «честность», призналась лектору, что, хотя, на всех лекциях присутствовала, но его благословенные слова не записывала (наверно, от восторга) – получила четверку.

мой друг Коловрат

Но нас не волнуют такие глупости, как отметки. Это первокурсники, салаги, пусть сходят с ума от страха отчисления. Помню, мы с Коловратом (такое имя мы дали Володе Матвееву), встретились и чего-то ждали, то ли пересдачи, то ли руководителя. Коловрат, бывало, прямо из встречной толпы выскочит ко мне и, улыбаясь, скажет: «как ты на Гитлера похожа!» В другой раз еще что-нибудь неожиданно приятное сообщит. Мы были хорошими друзьями, пока он не попал насмерть под поезд. Коловрат – слово старинное, означающее стоящий около ворот, видно от каких-то заборов и отошел.

И рассказал он мне, сидя на подоконнике, про себя:

«Разные запахи бродят по нашей стране, но самый сильный – запах соли. Многие думают, что соль не пахнет. Это не так, вся страна пропахла солью. Особенно по ночам. Запах, навязчивый и приторный, оставляет в мозгу лакуны и пещеры. В соляных пещерах мозга вывелись кукушки. Днем они молчат, а ночью каждые 15 минут хором говорят один раз «ку-ку». Час куку наступает в разное время. Иногда, едва стемнеет, а иногда ждешь, когда запоют, чуть не до рассвета.

В одной пещере обитает только одна кукушка. За это я отвечаю. Пещеры не имеют между собой сообщения, и то, как кукушки узнают момент произнести «куку», это самая большая загадка нашего времени.

Эта загадка, как проблема Пуанкаре в свое время для человечества, стала для меня главной в жизни. 10 лет я бился над постановкой задачи, где корректно были бы сформулированы все посылки и само доказательство.

Среди данных не вызывает сомнений только количество пещер: 178. Много ночей я тщательно пересчитывал голоса кукушек и остановился на вышеприведенном числе только после того, как 24 ночи подряд число это не менялось.

Затем я установил, что существует кукушка предводитель. После того, как она скажет «куку», все 177 ее соратниц одновременно, вернее с еле уловимым отставанием, подхватывают песню. Запевала живет в верхней левой части моей головы.

Я устал. Голова болит весь день. Но моя работа не должна пропасть даром. Если я умру, людям придется делать все заново. Эта мысль приводит меня в отчаяние. Я ведь люблю людей. Первый экземпляр я посылаю в математический институт Стеклова. Там настоящие ученые, коллеги оценят важность моего результата».

Он кончил, мне не хотелось самой слушать «ку-ку» по ночам, но задача поставлена корректно. Со временем не он, так другой найдет тех, кто слышит не «ку-ку», так «ква-ква», они организуют семинар, проблема сдвинется с места. Сами видите, какими неподъемными открытиями забиты наши головы. Нам было не до политэкономии. Слава Богу, противоестественные предметы преподавали понимающие люди.

Наши трудности

Так мы и выросли, ничего не зная ни про один съезд КПСС.

Все-таки трудностей с другими дисциплинами мы не избежали. Нас, людей интеллекта, пытались сначала замучить физпрактикумом, потом добить программированием. Лучшие из нас подвергались пыткам при сдаче зачетов по этим предметам.

Сейчас живет и работает в Америке профессор Калифорнийского университета Вова Лефевр. По русскому радио его называют великим философом.

А в наше время он выдержал самые мучительные испытания. С декабря по апрель он сдавал зачет по английскому языку. Мы собирались под дверью аудитории, где Лефевр один на один оставался с преподавателем. И вот, теплым весенним днем дверь открылась, и, изможденный, весь мокрый от титанических усилий, Вова медленно выплыл триумфатором.

Мы пережили всё это, оставаясь нерушимо веселыми. Лена часто смеялась вместе с нами, хотя, как и Галя, голосовала за то, чтобы не принимать мою лучшую подругу Наташу в комсомол только за то, что члену клана она в 119-ом автобусе по дороге в храм сказала: «Нужен мне этот комсомол!!» Кланом я назвала «правильных» студентов нашей группы. В нем состояли кроме Лены, Гали, еще Лёня и Захар, и еще Катин. Мы элементарно забили массой этих ортодоксов. Точно также через год проголосовали против того, чтобы рекомендовать в партию Катина. Причем Лефевр выступил и назвал Катина зреющим мерзавцем. Страсти кипели, как на средневековом диспуте. Помню, Лёня в коридоре прижал меня к стенке и пытался перепрограммировать.

Вот Галя Лапенкова выступает с обличением нас, решивших пойти в поход. Она, в своих темно-коричневых чулочках в резиночку, неторопливо восстает против безумства толпы и вразумляет ее.

Сверхправильность аукнулась ей после окончания учебы. Выйдя замуж за литовца на 50 лет ее старше, она своеобразно освоила его особняк в Вильнюсе, разместившись на большом дереве, и спуститься могла только, если Альгис приготовил Киевский торт с ананасом. По крайней мере, так рассказывала нам ее лучшая подруга Лена, якобы из Вильнюса письма шли регулярно. Я сомневалась даже в том, что идет между ними переписка, но, когда мы отмечали годовщину смерти Лены, я увидела в квартире на тумбочке нераспечатанное письмо от Гали из Литвы.

Лена умерла после сорока, а начались наши печальные потери еще до тридцати. Из группы: Таня Гарина, Роос, Прошин – гениев трудно найти среди здоровых.

После первой сессии из группы в 24 человека отчислили девятерых. Среди них и Малинин. Он не хотел учиться, но хотел развлечений. И однажды, когда в аудиторию вошел преподаватель матанализа, Малинин встал в проходе и сообщил: «Сегодня в Индонезии запретили хула-хуп, почтим память уважаемой партии вставанием и минутой молчания». Все встали, и торжественно помолчали. Замдекана Шидловский, он вел у нас анализ, возможно, понял, что дело не чисто, но связываться с нами не стал.

Другие исчезнувшие очень старались учиться, но осилить даже коллоквиум и зачеты не смогли.

С 13-го этажа можно перейти в общежитие, но по дороге мы часто выходили на просторную крышу, где стояли башенки с красивыми вогнутыми боками, в них продолжалось общежитие. На бетоне крыши возвышались небольшие ящики с землей, летом в них росла трава. Кроме нашей группы никто не воспользовался так эффективно этими клумбами. Мы поставили там мемориал. Взяли дощечку, написали на ней фамилии отчисленных после первой сессии: и Володи Малинина, и яркой блондинки Люды Кашкиной, и танцующей на ходу Докукиной, и маленького Евтеева и еще пяти безвременно от нас ушедших. Летом чисто символически поливали около дощечки водой, но тех, кого отчислили позднее, уже не вписывали, мемориал ушел в историю.

После окончания, когда преподаватели стали с нами почти друзьями, куратор курса Валентина Францевна, рассказала, что группа у нас отличалась от других. Даже, когда мы сидели тихо, в аудитории слышалось громкое шарканье и топот наших ног.

Покорение звезды и вершин поменьше

Май месяц, и все коридоры мехмата наполнены сильным запахом цветения черемухи, неповторимым духом первой травы и клейких листьев.

Все мы, вся сто четвертая – все мы клейкие листья. Только приклеиваясь друг к другу, мы начинаем понимать себя. Для меня, никогда не посещавшей детских садов, мехмат и был моим детским садом.

Итак, час дня, занятия окончены, и мы толпимся у лифта. Набиваемся в кабину так плотно, что, воткнувшись в чью-то задницу, я удивляюсь, как это она может иметь жидкую консистенцию, наподобие киселя? Но эта задница не из нашей группы. Мы все худые, упругие и готовые к подвигам в любую минуту.

После обеда лекция на физфаке. Тащиться по улице не интересно, и мы решаем, что пора обследовать главный корпус. Итак, сегодня мы покоряем ЗВЕЗДУ. Поднимаемся на центральном лифте на тридцать третий этаж, осматриваем экспонаты музея. Но камни нас никак не интересуют, и тут мы обнаруживаем дверку на винтовую лестницу и отважно лезем всё выше и выше.

Наконец, перед нами распахивается дверь, и мужчина средних лет приглашает войти. Мы в небольшой комнате, и наш экскурсовод сначала отбирает у нас пропуска, потом рассказывает об особенностях своего хозяйства. Интересно, воду, нажав кнопку, надо ждать несколько минут, при этом раздается хлюпанье насоса.

Потом смотрим из окна: Ломоносовский проспект, кажется, примостился прямо под стеной главного корпуса, машины и дома, как на макете.

Наконец, прочитав небольшую лекцию о вреде любопытства, раздал пропуска и отпустил. После этого покорения Звезды я подумывала о последствиях, но вслух мы этого не обсуждали, и воспоминание осталось не замутненным ничем плохим.

После первых двух курсов мы отправились на разные кафедры, это значит, что мы разошлись по разным группам. Но перед этим, окончив второй курс, уехали в подмосковную Битцу строить окружную дорогу, и это было праздником, длиною почти в месяц. Приехав домой после первой недели, привела маму в ужас. Руки от кисти до локтя были черными. На самом деле состоялось радостное освоение волейбола. Играли целыми днями, потому что наше рабочее место еще не осуществилось.

Но и на стройке лопатой работали мы очень немного времени, чаще находились в лагере, состоящем из нескольких палаток. Жизнь шла здесь. Кроме нашего курса в лагере обитал курс, на год нас младше. Высокий красивый мальчик привлек моё внимание, вернее он и его девочка. Нельзя сказать, что завидовала, просто это первое наблюдение за поведением в такой ситуации. Ее не помню, а он казался почему-то униженным.

Через несколько лет, поступив на работу в МИФИ, на нашей кафедре математики я встречу того самого первокурсника, увиденного на стройке. Действовал он по всем правилам обольщения, но в решительные моменты вспоминал, что дома сидит жена с дочкой, и галантно отступал. Я готова была на прыжок в неизвестность, пока у него дома не увидела фотографию жены. Овеществление идеи подействовало на меня отрезвляюще. В тот вечер мы попрощались и договорились, что я позвоню через день.

На другой день уехала в Парамоново, как я шутила, моё поместье. Помню, что поднималась по длинной лысой горе перед деревней Горки, сердце рвалось от близости счастья и отчаянья, что оно невозможно. Легла на траву и поклялась себе, что ничего не будет и, чтобы клятва не нарушилась, взяла горсть земли и начала ее жевать, чуть-чуть проглотила. Больше я ему не звонила, наши отношения рассосались.

Как в большинстве таких случаев, фото жены – это только повод, подложенный вместо настоящей причины. Я остерегалась сближения с ним, само общение меня настораживало. Казался он каким-то ложным.

Все эти отчаянные приключения вспоминаются, как кукольное представление.

В начале и продолжении таких отношений, чтобы они успешно кончились, в экстремальном случае – свадьбой, женщина должна от начала до конца демонстрировать, что она кукла. Если на минуту показала, что это не так, он испугается. Из-за такой игры после свадьбы быстро обнаружится, что ни он, ни она не куклы. И тогда остается надеяться только на Бога.

Но всё это имеет интервал действия от альфы один до альфы два. Главное характер, от него зависит всё, что с человеком произойдет.

Скорее всего, мы с Наташей, моей лучшей подругой, в Битце по-настоящему обнаружили взаимное притяжение. На стройке рядом со мною она всегда присутствовала, и это было начало.

Наша дружба будет длиться долго, по существу, я стану лет на двадцать членом ее семьи.

Вместе с ней тогда в сумбуре лагерной жизни я попробовала курить. Затянулась и, чуть было не упала, так сильно закружилась голова. Вцепилась в какой-то забор рядом с палаткой. Потихоньку втягивалась, и скоро стало казаться, что без курения и думать не получится, а отдыхать тем более. В самом деле, разве затяжка – это не то же приключение, что на ледоходе? Подруга называла курение не недостатком, а избытком. Но всё избыточное с возрастом изживается, остается лишь необходимое.

Итак, универ окончен.