Текст книги "Перстень Григория Распутина"

– Да.

– Так вот. Кому следует, все обо мне знают, – угрюмо проговорил Виктор. – А вот чтобы обо мне на коммунальной кухне языками трепали или, еще лучше, доносы на меня стали строчить из-за новых ботинок, не желаю. А пока они не знают, кто я, то побаиваются. Потому как сами себе нафантазировали невесть что и верят. А я их разочаровывать не собираюсь, – заключил Виктор.

Они помолчали, думая каждый о своем.

– А почему ты решил сам заняться расследованием, неужели милиции не доверяешь? Ведь если ты подозревал меня, мог просто сообщить в угро, они же вас с матерью допрашивали, наверняка сказали обращаться, если вспомните что-то важное?

– Ну, мы решили сами все выяснить, а потом уж им сообщить. К тому же мы не были уверены, что это вы. Мы просто выяснить хотели, кто это сделал, а потом уж…

– «Мы» – это ты и твои друзья? – Родион кивнул. – То есть у вас несколько подозреваемых? – уточнил Виктор.

– Еще трое, – смущенно поведал Родион, сомневаясь, не является ли его откровенность предательством товарищей. А хотя, какое тут предательство? Он же не донес на них, не обвинил их в плохих делах, просто поделился с другом своей бедой. А Виктор ему теперь друг. А потому… – Баба Оля из Лидкиной квартиры рассказала нам, кого видела на черной и парадной лестнице в тот день между пятью и шестью часами, – решительно проговорил Родион. – Вот мы всех обсудили и выбрали четырех наиболее подозрительных. Точнее, теперь трех.

– Поделишься?

– Клавдия с ухажером, Петр Петрович и Семен Наумович.

– Н-да. В экую вы меня компанию определили, – тряхнул головой Виктор. – Петр, конечно, когда напьется, на все готов, я уже сто раз говорил Зинаиде, что пора его в милицию сдавать, пока ее с детьми не порезал, но она только воет. Так что тут, возможно, вы правы, – задумчиво заключил Виктор. – Клавдия с ухажером. Клава баба неплохая. Только уж больно невезучая. Без мужика жить не может, а хорошего найти ума не хватает, вот и тащит всякий сброд, а участковый наш Гаврила Харитонович знает ее и жалеет, а то бы давно уже загремела на нары. Соседи-то на нее безостановочно жалобы строчат. Так что тут вы тоже, пожалуй, верно рассудили. Семен Наумович. Сомневаюсь, что этот тип на убийство пошел. Не его методы. На такое дело его либо очень жирный куш мог подвигнуть, либо уверенность в полной безнаказанности, а точнее, и то и другое. Нет. Насчет него сомневаюсь. Этот бы скорее человечка послал, есть у него связи, еще с двадцатых годов остались.

– Откуда вы знаете? – встрепенулся Родик.

– А я, брат, много чего знаю. Потому как журналист и информация – мой хлебушек, – перевел все в шутку Виктор. – А вообще будьте осторожны. И мой тебе совет, хотя ты его и не послушаешь: идите в угро и там все расскажите. А сами в это дело не лезьте. Послушаешься?

Родион решительно помотал головой.

– Ну что, Родька, как прошло? – С ребятами Родион увиделся только вечером, когда они собрались в своем штабе на крыше сарая.

– Виктор ни при чем.

– Откуда знаешь?

– Следил за ним?

– Рассказывай подробно!

– Я за ним утром следил, как мы и договорились. А в трамвае ко мне один тип прицепился, чуть не накостылял. Здоровенный такой детина, с красной мордой. Виктор выручил. Мужик, что меня побить хотел, здоровый такой. А Виктор его скрутил. В общем, познакомились. Он меня на работу к себе привел. – У ребят даже рты от таких новостей пооткрывались.

– А где он работает? – подползла поближе к Родьке Лида.

– В ТАСС, журналистом. Он, оказывается, полмира объездил. Даже в Мексике был, – заговорщицким шепотом поведал Родька. – Только об этом никому ни слова. Информация секретная.

– Ничего себе! – привычно сдвинул кепку на затылок Толик. – А чего он еще сказал?

– Сказал, чтоб мы сами с этим делом не связывались, в угро сообщили о наших подозрениях, – неохотно признался Родион.

– Вот. А я что говорила! – торжествующе воскликнула Лида.

– Что «вот»? Он же взрослый, – осадил ее Боря. – Он и должен был так сказать. А то, что он журналист, еще не алиби. Ты алиби его проверил?

– Нет. Но это не он. Точно тебе говорю, – твердо заявил Родя. – Так что давайте выкладывайте, что вы узнали.

– Чур, я первый, – вызвался Толик. – Я, считай, весь день на вокзале проторчал. С Клавкой туда пришел и целый день возле буфета терся. Одурел просто слоняться. Ко мне даже дежурный милиционер присматриваться стал, хотел в отделение вести. Пришлось соврать, что у меня здесь сестра работает в буфете, а я ее жду. А он, оказывается, Клавдию знает. Тут же меня к ней и потащил.

– Эх ты. Горе-сыщик! – воскликнул досадливо Борис.

– Да ты погоди. Я тоже сперва расстроился. А потом только лучше вышло. Как у Родьки!

– То есть Клавдия тоже втайне на Телеграфное агентство работает, секретным корреспондентом? – поддразнила его Лида.

– Нет. Но когда милиционер меня притащил, она меня не выдала. Подмигнула и говорит: точно, братишка младший. Ну, он меня и оставил. А Клавдия спрашивает: ты чего, мол, на вокзале отираешься? А я говорю: со своими поругался, идти некуда. Домой боюсь, выпороть могут. Она поверила. Накормила меня котлетами.

– Я смотрю, ты неплохо время провел. С котлетами, – завистливо заметил Борис. – Теперь тебе Клавка первый друг, да? За вокзальные котлеты продался!

– А вот и нет. Зато я кое-что важное узнал, пока у нее под прилавком сидел, – обиженно возразил Толик.

– Ну, выкладывай.

– Так вот. У Клавдии на сегодняшний день есть два кавалера, как она их называет. Первый, это грузчик из вокзального ресторана. Очень мутный тип. Наверняка сидел, такая рожа, закачаешься. Как только Клавка с ним дело иметь не боится? А второй вообще со стороны. Клавдия их друг от друга прячет. Боится, чтоб не встретились. Тот, что с вокзала, вцепился в нее, понимает небось, что сытное местечко. Клавка и накормит, и комната у нее своя. И вообще. И Клавдия, мне кажется, тоже это понимает. Поэтому не больно за него держится. А вот второй вроде как побогаче будет. Свое жилье у него имеется где-то на Петроградской стороне. Но сама Клавдия там не была. И деньги у него водятся. Чем занимается, Клавдия толком не знает. Они с ней на улице познакомились, – с упоением рассказывал Толик. – Она его, конечно, спрашивала о работе. Но он все крутит и намекает, что по части торговли. Клавка думает, что он или завскладом работает, или даже директором магазина. Не Елисеевского, конечно, но все ж.

– И откуда же ты столько всего узнал? – ехидно спросила Лида.

– Так Клавдия наболтала. Я под прилавком сидел, а она мне все это и рассказывала. Еще и советовалась: как быть? Волновалась, вдруг у второго, который побогаче, жена есть. Потому он ее домой и не приглашает, все время у нее встречаются.

– А ты сам-то его видел? – скептически спросил Борис.

– Видел. По мне, так или спекулянт, или буржуй недобитый. Морда сытая, аж лоснится. Глазки маленькие, противные такие, и с пузом, – презрительно сплюнул Толик.

– Не плюйся. Ты же не шпана, а комсомолец, – одернула его Лида.

– Извини, – спохватился Толик. – Это я после Клавдии в себя прийти не могу, у них там, в буфете, общество так себе, и манеры тоже. И вот еще что: в тот день к ней приходил тот, что на вокзале работает, – заключил свой доклад Толик. – Тихоном его зовут.

– Молодец, – одобрил Борис.

– Ну, а вы с Лидкой чем занимались? – требовательно спросил Толик.

– Мы занимались дядей Петей и Семеном Наумовичем, – ответил Борис.

– Слушайте, совсем забыл. Виктор сказал, что Семен Наумович очень хитрый. И что у него всякие связи остались. И что он сам бы убивать не стал, нанял бы кого-нибудь, а если сам, то должен быть уверен, что ему это с рук сойдет и за большой куш, – торопливо и путано рассказал Родион.

– А он откуда знает? – подозрительно спросила Лида.

– Не знаю, он не сказал. Но я ему верю.

– Что-то ты больно доверчивый стал, – заметил Боря. – Ну да ладно, сейчас не об этом. Мы с соседями дяди Пети разговаривали, они вот что сказали. В тот день он напился только ближе к семи, а до этого ужинал, потом спал, а потом только за бутылкой полез. И все это время его слышали и видели соседи. Он ходил на кухню курить, ругался с соседом из-за громко включенного радио, храпел. Орал на жену и детей. Потом орал песни. В общем, у него алиби.

– А вот у Семена Наумовича алиби нет, – поспешила перехватить инициативу Лида. – После того как он пришел домой, его больше никто не видел и не слышал. Конечно, у них отдельная квартира, но зато на их этаже дядя Коля живет, он все время на лестнице курит, потому что у его жены астма. В общем, Семен Наумович мог выйти из квартиры никем не замеченный и так же вернуться. А жена его в жизни не выдаст. А еще мы с Борей пробовали с их сыном разговаривать. Знаешь, чернявый такой, лет восемь, Веня зовут.

– Знаю.

– Ну, вот. Я к нему во дворе подошла. Поздоровалась. Он под яблоней ковырялся. Один совсем. Я его и спросила, а почему ты с ребятами не играешь? Может, тебя обижают? А он посмотрел на меня, совсем как зверек, кинул какими-то листьями и убежал. – Лида пожала плечами. – Я потом к ребятам во дворе подошла, спросила, он всегда такой? Они сказали, всегда. Никогда ни с кем не играет, не разговаривает. А в школу он ходит куда-то далеко, никто не знает куда.

– А может, он немой? – предположил Толик.

– Нет. Он умеет разговаривать. Я сама однажды слышала, как он с матерью разговаривал. Просто странный.

– Может, больной? – предположил Родя.

– Да никакой он не больной, а просто задается, – отмахнулся Толик. – Короче, после первого дня расследования у нас осталось два подозреваемых, давайте думать, что дальше делать.

– Правильно! – неожиданно поддержала его Лида. Неожиданно, потому что обычно они всегда спорили, если один говорил «белый», то второй уж наверняка утверждал «черный». – Давайте решать, что завтра делать будем, потому что меня скоро домой позовут.

– Раз Толик знает этого мужика с вокзала, значит, надо всем вместе сходить на вокзал и посмотреть на него, а потом будем за ним по очереди следить. Лучше по двое на всякий случай, – предложил Боря. – А что касается Семена Наумовича, надо следить за ним не дома, а на работе, в мастерской, что за люди к нему ходят и прочее. А еще надо с Сенькой Горлом встретиться, он с такими типами дружбу водит, может, и про часовщика что-то знает. Но это мы вдвоем с Родей.

– Почему это вдвоем? Я тоже хочу, – встрепенулся Толик. – И вообще. А вдруг он вам накостыляет? А так нас хотя бы трое будет.

– В том-то и дело. Нам поговорить надо, а не драться. Поэтому лучше мы вдвоем пойдем, – не согласился с ним Боря.

– Борис прав. Лучше нам вдвоем пойти, – поддержал его Родя.

С Родей Толик спорить не стал. А потому ребята договорились встретиться завтра с утра и пойти на вокзал. После чего Толик с Лидой отправились домой, а Родион с Борей на встречу с хулиганом Сенькой Горло.

Глава 11
9 июля 2018 г. Санкт-Петербург

Никита, едва войдя в электричку, сразу же пристроился на теневой стороне, заняв место у окошка, с ужасом поджидая, когда в вагон набьется народ. Не набилось. Видимо, развитие частного транспорта благостно сказалось на наполняемости загородных поездов. В смысле, они перестали плотно наполняться. Никита расслабился, вставил в уши наушники, некоторое время с умеренным интересом глазел в окно. Потом это занятие ему наскучило, и он посидел в соцсетях, потом пролистал новости, потом от скуки достал книжку, которую ему так технично всучил старичок на выходе из комитета.

Дело о поджигателях, маньяк из Дачного, дело антиквара, заговор на Вервях, лучшие сыщики Ленинградского уголовного розыска. Самые громкие дела семидесятых годов, мельком заглянул в оглавление Никита. Но тут, к счастью, позвонила Ксюша, и Никита с удовольствием проболтал с ней почти час. Ксения была постоянной девушкой Никиты, она училась на филфаке, недавно сдала сессию, перешла на четвертый курс и на следующей неделе собиралась ехать с подругой на море, на целый месяц. Никита страшно нервничал, ревновал, но воспрепятствовать ей никак не мог. Ксения звала его с собой, но отпуск Никите не давали, а лишать Ксению заслуженных каникул было нечестно. Да и вообще, пока они не были женаты, подобные собственнические поползновения были просто неуместны, и Ксения ему на это тут же указывала. А что касается женитьбы… Никите нравилась Ксюша, возможно, он ее даже любил и, возможно, не против был бы с ней жить под одной крышей, если бы таковая имелась. Но, увы, оба они проживали с родителями, а средств на аренду, и уж тем более покупку собственного жилья ни у одного из них не было. А вот что касается загса, лимузинов, марша Мендельсона и прочих атрибутов бракосочетания, они у Никиты вызывали стойкое отвращение и дрожь в коленях. Мама его неизменно утешала.

– Ничего, сынок, это значит, рано тебе жениться. Вот созреешь, будешь готов к такому решительному шагу, само все сложится.

Папа, слыша подобные разговоры, каждый раз криво усмехался и добавлял:

– Когда меня в загс вели, ты не так рассуждала. – Но в целом маму поддерживал.

– Не спеши, сын. Никуда это счастье от тебя не денется. Ты ж не девка, чтоб замуж рваться.

К счастью, Ксюша тоже замуж не рвалась, а использовала этот аргумент для отстаивания собственной свободы. Чем очень злила Никиту. Вот и сейчас к концу разговора они едва не поругались. Так что когда Никита выходил из электрички на загородную, залитую палящим солнцем платформу, настроение у него было отвратительное.

Платформа стояла на пригорке, и перед Никитой открывался замечательный вид. Внизу под ним раскинулись холмы с колышущимися цветущими лугами, купами берез, с петляющим мимо них проселком, с небольшими рощицами и сосновыми борами. Запах был одуряющий. Пахло скошенной травой, цветущей медвяной липой и еще чем-то густым и дурманящим.

Но Никита думал только об изнуряющем зное и о том, что ему топать два километра по солнцепеку до деревни. Он купил на станции сразу три мороженых и пошагал вслед за жиденьким потоком пассажиров в сторону едва виднеющегося вдали населенного пункта.

Самой последней в этой веренице ковыляла вразвалочку толстая бабка с двумя большими авоськами в руках. Никита шел налегке, энергичным пружинистым шагом, грыз твердокаменное мороженое и глазел по сторонам, когда же мороженое было съедено, он от скуки обратил свой взор на шагающих впереди сограждан и на бабку с сумками. В душе его неприятно завозилась совесть.

Бабка была стара, она еле волочила ноги, ее прерывистое дыхание было слышно за десять шагов. Она охала, встряхивала сумки, чтобы удобнее перехватить их. Стонала, снова охала и жалобно бормотала.

Никита, сколько ни вертел головой по сторонам, наконец не выдержал, догнал бабку.

– Разрешите, я вам помогу?

– Ой, спасибо. Вот выручил, – радовалась бабка, передавая Никите тяжеленые, почти неподъемные сумки. – А ты откуда же взялся, вроде я тебя в нашей деревне раньше не видала? В гости к кому приехал? – ворковала над ним оживившаяся старуха.

– Нет, – кряхтя под тяжестью сумок, проскрипел Никита. – Что ж вас никто с электрички не встретил, муж или дети?

– А некому встречать. Муж помер, дети в городе. Внуки вот должны приехать погостить, так пока не приехали, – радовалась бабка нежданной помощи. – А ты-то к кому приехал?

– Я так, вообще. Из Следственного комитета я, по поводу Ситникова Алексея Родионовича.

– Алексея? А что с ним? Следственный комитет, это что же, полиция получается? Неужто же он натворил что? В его возрасте? Да и вообще он же такой честный. Порядочный человек! Доктор! – волновалась все больше бабка.

– Убили его, а мы дело расследуем.

– Ох! – махнула руками бабка, останавливаясь на дороге, лицо ее мгновенно сморщилось, как печеное яблоко. – Убили? Да как же это? Вот горе-то! – И бабка приготовилась заплакать.

– А вы что, знали его? – поспешил отвлечь ее Никита, чтобы не слушать бессмысленный вой посреди дороги.

– А то! Еще как! В школе вместе учились, – плаксиво сообщила новая знакомая. Никите от этих слов даже померещилось, что сумки легче стали.

– А семью его тоже знали?

– А то. Это ж деревня, – поправляя платок и утирая кончиком пот со лба и навернувшиеся слезы, пояснила бабка. – Ребятишками вместе бегали, только я на три годка моложе. Школа у нас деревенская была, маленькая, все в одном классе сидели, на переменках во дворе бегали. Алешка всегда умником был. Отец у него не из наших был, питерский, во время войны у Алешкиной матери в подполе прятался, вот и сошлись. Погиб он, когда Алешка еще маленький был. Говорят, что он тоже врачом был, и Алешка, сколько себя помню, все мечтал на доктора выучиться. Выучился.

– А давно он сюда приезжать перестал?

– Да нет, – снова трогаясь в путь, охотно рассказывала бабка. – В прошлый год с Татьяной летом были, и сын его Родька всегда приезжал, и маленький на каникулы, и сейчас, бывает, заедет. И дочка Ольга. Вот только в этом году не приехали, правнук у них, говорят, родился. Не до того. А то, может, еще и приедут, – не спеша рассуждала бабка, одышливо карабкаясь на невысокий пригорок.

– А у них тут дом, что ли, есть? – подталкивал ее под локоть Никита.

– А то! Матери Алешкиной дом. Только они его в порядок привели. Крыша, там, фундамент, и воду даже провели. Почти дворец. Да я вам покажу. Вон за ту рощицу повернем, с дороги на тропинку сойдем, и покажу. А вы, что ж это, так вот с электрички до нашей деревни, а потом опять на электричку?

– Ага, – тяжело вздохнул обливающийся потом Никита.

– Вот работенка у вас. Ну да ничего. Ко мне зайдем, я вас квасом домашним угощу, а то и окрошкой, коли не побрезгуете. У меня огурцы в этом году рано пошли, я уж пару банок закатала. Так что могу малосольным огурчиком угостить. Картошечка своя молодая, мелкая, правда, еще, но зато уже своя молоденькая.

– Спасибо! – радостно согласился Никита, уже представляя, как сядет в прохладной чистой избе, навернет окрошечки с малосольным огурчиком, а потом завалится… Стоп. Никаких «завалится» не будет. Ему еще свидетелей найти надо. Правда, с этой бабкой дело быстро пойдет, это уже ясно. Повезло ему, что не поленился, сумки подхватил. Добрые дела всегда вознаграждаются по заслугам!

– Вон дом их, с красной крышей, – вывела Никиту из мечтательного состояния бабка. – Второй этаж на чердаке оборудовали, а то семья-то большая, когда все вместе собирались, не разместиться было.

Дом был большой, с верандой, мезонином, крытый металлочерепицей, обшитый евровагонкой, самый красивый в деревне.

– А тебя как звать-то? – ожила снова бабка.

– Никитой.

– А меня баба Маня. Ну, вот и добрались. Мой дом вон тот, желтенький, третий от Ситниковых будет. Помоги-ка на горушку влезть, – кряхтела бабулька, вылезая с тропинки на деревенскую улицу. – У меня, конечно, не такие хоромы, а только крыша тоже новая, да и фундамент зятек о прошлый год поднял, колодец свой во дворе, – открывая калитку, хвасталась баба Маня. – Проходи, ставь сумки, сейчас за ключом схожу.

– Так зачем же тебя начальство в такую даль снарядило? – наворачивая окрошку, полюбопытствовала баба Маня. – Неужто надеетесь здесь у нас убийцу отыскать?

– Да нет. Просто изучаем жизнь покойного, мало ли, где ниточку удастся зацепить.

– Ну, какие у нас тут ниточки, – махнула ложкой баба Маня. – Мы Алексея как ангела небесного каждый год ждали, и жену его Татьяну. Хорошая она у него. Тоже доктор. У нас-то тут с медициной не очень, а они приедут, посмотрят, посоветуют, а то и направят к хорошему врачу на обследование. Денег, конечно, никогда не брали. Так что здесь уж вам точно делать нечего.

– А что, его так уж всегда здесь и любили, и никогда у него никаких врагов не было? Даже в детстве?

– Ну, мало ли что в детстве было. – Наливая квасу из запотевшей трехлитровой банки, проговорила баба Маня. – Когда оно было-то, детство наше?

– Ну, хорошо, в юности, в молодости… Вообще были у него когда-нибудь какие-то конфликты, враги, я не знаю, может, он девушку у кого-то отбил? – закатывая глаза к потолку, фантазировал Никита.

– Хм. Так вот сразу и не вспомнишь, – положив щеку на ладошку, задумалась баба Маня. – Ну, было когда-то давно, с Ленькой Акимовым они воевали, кто ловчее, кто смелее, кто выше залезет на яблоню, кто больше картошки на колхозном поле соберет. Ну, так это мальчишество. Потом оба в Питер поехали, в институты поступать. Оба поступили, на каникулы приезжали вместе. Подружились. Вот тебе и все. Ой, батюшки! Что ж я чушь-то мелю? – вдруг оживилась баба Маня. – Было, было. Лет пятнадцать назад!

– А что было?

– Олигарх у нас тут появился какой-то. Сперва принялся колхозные земли скупать, ну доли у нас у всех, кто в колхозе работал, какие-то были, бумажки, одним слово. Вот он их скупил, потом ферму закрыл, стал порядки устанавливать, мы к председателю нашему поселковому, бывшему, конечно, он руками разводит, сами же ему все продали, дураки! А он уже и в лес нас пускать не желает, и за колодцы хочет, чтоб платили. А с какой стати, если мы их сами рыли, не колхоз? По деревне его прихвостни на мотоциклах носятся, только успевай с дороги отскакивать, – кипятилась баба Маня. – Хулюганить стали, управы на них нет. Вся милиция у него вот где! – показала она жилистый загорелый кулак. – В общем, чуть не в крепостных нас превратить собрался. У Клавы корова была, так он ее запретил на поле за домом пускать. Поле то давно под паром. Не сажают на нем, а трава хорошая. Жалко ему, что ли? Да еще грозил корову отнять, а с нее штраф. Мы уж не знали, куда кинуться с горя. А тут Алексей приехал. Мы ему поплакались, мол, подскажи, что делать? Совсем жизни не стало, а те, что на мотоциклах, стали еще парней молодых задирать, двоих избили чуть не до смерти, девки боялись на улицу выходить, мало ли что?

– И что же?

– А то. Алексей нас послушал и пошел к нему поговорить, по-хорошему. А тот, понятное дело, взашей Алексея-то. Мол, вали отсюдова, докторишка, покуда ноги не повыдергивали, потом не пришьешь. Вот так прямо и сказал, слово в слово. Михална сама слышала. Она как раз в огороде была, а ее дом аккурат возле хором стоял, за забором. Тоже, бедная, натерпелась. И музыка у них там орала по ночам, и в огород они к ней лазали, и обзывали всяко, и даже камнями пару раз кинули. Сволочи, одно слово, – вздыхала, вспоминая, баба Маня.

– А с Ситниковым-то что дальше было?

– А ничего. Вышел он от них, а на следующий день в город поехал. И жена с ним и сын. Нам ничего не сказали. Мы уж подумали, ну все, последняя наша надежда уехала. А через неделю примерно вернулись, и все молчком. А еще дня через два следователь к нам из города приехал, вот вроде тебя, и стал по домам ходить, расспрашивать, что тут у нас да как. Мы-то сперва побаивались, да Алексей вышел, сказал, свой человек, надо все рассказать. Ну, рассказали. Уехал. А потом вдруг, среди ночи, налетели какие-то, вроде спецназа. Ворота железные у бандита этого вынесли, всех похватали и уехали. И с тех пор в доме этом никого и не бывает. А ребят тех избитых потом на суд в город вызывали, Алексей велел ехать, так что ездили.

– Надо же! Как же это ему удалось? Ситникову, то есть, – покачал головой впечатленный Никита.

– Татьяна мне, жена его, по секрету потом шепнула, сам-то не велел ничего говорить, – рассказывала баба Маня. – Знакомый у него в городе был, а может, и не один, врач-то он хороший. Кого только не оперировал. В общем, знакомый этот то ли в прокуратуре работал, то ли еще где? Не помню… – спохватилась баба Маня. – Вот напасть. Совсем памяти не стало. Но, в общем, поговорил он с тем знакомым, знакомый проверил, что это тут у нас за тип командовать взялся. Оказалось, бандит какой-то, да такой, что за ним давно уже наблюдают, поймать вот за руку не могут. А тут как раз Алексей наш. Вот они его, голубчика, бандита этого, прямо тут у нас и повязали. А избиения эти и все такое прочее ему тоже в дело включили, чтобы срок побольше был. Да так его, голубя, за жабры взяли, – не очень логично проговорила баба Маня, – что он и откупиться не смог. Сел. А заодно и начальника милиции нашего местного поперли с должности за пособничество, – заключила баба Маня, хлопая ладонью по столу. – А с тех вот пор у нас тут тишина и благодать. Так что Алексея у нас тут все жалуют, уж и не знаю, как теперь без него.

– А как бандита того звали, не помните? – Без особой надежды спросил Никита, прикидывая, что, пожалуй, и сам, если что, выяснит через Бюро регистрации недвижимости или у местных коллег в полиции.

– Как не помнить? Такое разве забудешь? Струганков его звали, Михаил Александрович. Вот такое рыло! – показала баба Маня лицо размером с тыкву. – И цепь на шее с руку толщиной.

Больше Никита ни с кем разговаривать не стал, зачем? И так все ясно, а поспешил на станцию, к ближайшей электричке. Настроение у него было замечательное, и на этот раз он смог по достоинству оценить и красоты пейзажа, и свежий душистый ветерок, и чудесный летний день с зыбким маревом над лугами, с быстрым полетом ласточек в высокой синеве, с пляшущими в березовой роще пятнами света и тени, с шелестом трав и шепотом листвы. Когда он добрался до платформы, то уже с грустью думал о необходимости возвращаться в город. В этот прожаренный солнцем, наполненный круглосуточным шумом и вонью асфальтовый саркофаг.

– Та-ак. Ну что ж. Кажется, что-то наклюнулось, – выслушав своих подчиненных, заключил капитан Филатов. – Петухов, продолжайте работать по версии семейства Кавинских. Особенно внимательно изучите бывшего супруга. На фоторобот особенно не ориентируйтесь, Ситников мог действительно ошибиться. А мы с Никитой пробьем по базе этого Струганкова, посмотрим, что за субъект такой. Если он сидел по милости Ситникова, а сейчас вышел, то вполне мог свести счеты.

– Есть, – согласно кивнули оба опера.

– И, кстати, – посмотрев на Саню печальным взглядом старой честной собаки, добавил капитан: – Заедь-ка ты сегодня к вдове Ситникова, узнай, что она думает о Кавинских.

– Так поздно уже, Артем Денисович, – недовольно протянул Саня, которого в девять вечера ждали на Невском две студентки, а еще компаньона надо было себе подыскать.

– Поздно бывает только для покойников в морге, – оптимистично пошутил капитан, и даже не пошутил, а так, заметил мимоходом. – Поезжай, Петухов, поезжай и не кривись. Вон взгляни на Макарова, в какую даль сегодня мотался, и ничего, бодр и весел. – Никита от таких слов тут же приосанился и высокомерно взглянул на Петухова.

– А может, он тогда и съездит, раз такой бодрый? – тут же предложил Саня.

– Не наглей, Петухов. Сказано съездить, вот и поезжай, – одернул его капитан.

И Саня поехал. А куда деваться? Начальство!