Текст книги "Прощальный подарок Карла Брюллова"

Глава 7

17 июня 1943 года, Ленинград

– Простите, – раздался откуда-то сбоку голос, – вы Леля? Леля Пичугина?

– Да, – сидящая, ссутулившись, возле стены женщина встрепенулась. – Простите, здесь темно, я не могу вас разглядеть. – Ее осунувшееся скорбное лицо оживилось.

– Сейчас, я пересяду к вам. Вы позволите? – Справа от нее поднялся на ноги худой мужчина в летнем пальто. Впрочем, все сейчас были худые.

Всматриваясь в морщинистое носатое лицо, Леля пыталась вспомнить, откуда знает этого пожилого человека. На вид ему было лет пятьдесят, а может, это голод и горе состарили его раньше времени. Что-то неуловимо знакомое мерещилось ей в резких чертах, но вспомнить, откуда они знакомы, никак не удавалось.

– Здравствуйте, Леля. Ольга Николаевна. Не узнаете меня? – со слабой улыбкой спросил незнакомец. – А ведь я когда-то ухаживал за вами. Вы были молоды и восхитительно прекрасны, а я страстно влюблен, – проговорил незнакомец, пытливо вглядываясь в Лелино лицо, словно отыскивая в нем образ юной двадцатилетней девушки.

– Лева? Лева Людиновсков? – недоверчиво проговорила Ольга Николаевна.

– Тише, – приложил палец к губам мужчина. – Уже не Людиновсков и даже не Лева, – подсаживаясь поближе, проговорил он тихо. – Помните, тогда, в двадцать пятом году, вскоре после нашего расставания, моего отца арестовали?

– Да-да, конечно, потом вы куда-то исчезли.

– Мы с мамой переехали к деду, она подала на развод, отца вскоре расстреляли, а дед переписал нас на свою фамилию, а мне даже помог поменять имя. Теперь я Леонид Игоревич, – тихонько сообщил Лева. – Лелечка, а как вы, замужем, дети?

– Да, – улыбнулась печально Леля, ласково глядя на друга юности, так неожиданно повстречавшегося ей здесь, в бомбоубежище, после стольких лет разлуки и забвения. – Замужем, муж инженер, сейчас на фронте, сын еще школьник, дочь поступила в медицинский перед войной, сейчас работает в госпитале медсестрой. А как вы?

– О, я тоже женат. У меня два сына, старший на фронте, совсем мальчишкой ушел, жив, слава богу. Жена умерла в феврале. Голод, – тяжело вздыхая, поведал Лева. – Младший, Боря, выжил. Лелечка, я так рад, что повстречал вас. Я, знаете ли, очень плох в последнее время. Не знаю, сколько мне осталось дней, недель, а я очень хочу повиниться перед вами, я очень виноват, – проговорил он страстным тихим шепотом.

– Ты, но в чем же? – снисходительно улыбнулась Леля, на которую нахлынули воспоминания далекой юности.

– Сейчас я тебе все расскажу, а ты обещай выслушать меня до конца, – горячо попросил Лева. – Ты помнишь события двадцать пятого года? Вас тогда ограбили, украли какую-то ерунду?

– Ну, разумеется, – сердито нахмурилась Леля. С тех пор прошло много лет, но ее самолюбие до сих пор болезненно реагировало, стоило ей вспомнить собственное легкомыслие, если не сказать, вопиющую глупость. – Только не понимаю, при чем здесь ты?

– Сейчас объясню, – накрыл своей холодной ладонью ее руку Лева. – Тот человек, которого обвинили в ограблении, был вовсе ни при чем.

– Откуда ты знаешь? – оживилась Леля.

– Я знаю это, потому что обокрасть вас пытался мой дедушка. Постой, не перебивай меня, я сам все расскажу, по порядку, – поднял Лева примирительно руку. – Это запутанная история и очень для меня неприятная, Лелечка, будь снисходительна.

Леля нахохлилась, поджав губы, но перебивать не стала.

– Лелечка, я всегда мечтал жениться на тебе, потому что был страстно влюблен, ты была так обворожительна, так прелестно сложена, а твои милые капризы? Я был без ума, – восхищенно всплескивал руками Лева, и Леля чувствовала, как румянец появляется на ее исхудавших щеках. – Но был еще один человек, который желал этого не меньше.

– Вот это странно. Помнится, твой отец категорически меня не одобрял, – не удержалась от колкого замечания Леля.

– Отец, да. Но вот мой дед по матери жаждал этого всей душой.

– Ему-то какое было дело? – удивленно воскликнула Леля. – Мы и знакомы-то не были.

– Потому, что ты Пичугина.

– Он что, был художником и хотел породниться с известной фамилией? – никак не могла сообразить Леля.

– Нет. Все было гораздо сложнее. Дедушка Сеня, в честь него я назвал старшего сына, всегда был человеком сложным. Он очень много сделал для нас с мамой, когда папу арестовали, но в раннем детстве я его почти не знал. Еще в молодые годы он увлекся революционной борьбой. Дедушка был типографским служащим, заведовал каким-то отделом, имел карьерные виды, у него тогда уже были жена и дочь, но его это не остановило. Он вдруг совершенно неожиданно для всех подался в революционеры, – горячо шептал на ухо Леле друг молодости. – Его несколько раз арестовывали, он даже в тюрьме сидел, в ссылку его отправляли. Семье, конечно, приходилось несладко. Зато, когда грянула революция, вот тут дедушка оказался на коне. К счастью, перед самой революцией он расстался с эсерами и переметнулся к большевикам. Так вот. В восемнадцатом году он, уже весьма немолодой человек, руководил группой революционных солдат и матросов, занимавшихся экспроприацией золота у враждебных, так сказать, элементов. – Леля слушала, не шелохнувшись. – Однажды дедушка Сеня оказался в особняке вашего деда на Гороховой. Он с детства слышал рассказы о вашем семействе и, простите, не всегда лестные, но сам никогда не встречался ни с вашим дедом, ни с отцом. И вот, попав в особняк, он лично убедился, как богато и роскошно жило ваше семейство до революции. Они с товарищами реквизировали все золото и драгоценности, какие отыскали в доме, но дедушка на этом не успокоился. Он жаждал не разорить ваше семейство, а принести богатство и успех своему.

– Он собирался ограбить моего деда? Отобрать то, что осталось? – возмущенно воскликнула Леля, и Лева вновь был вынужден напомнить об обещании. – Хорошо, я потерплю, – прошипела она недовольно, – но все это просто отвратительно! Как только у тебя совести хватило подойти ко мне сейчас!

– Лелечка, я все объясню. И я же сразу сказал, что очень виноват, и дедушка, разумеется, тоже, хотя об этом я узнал только много позже, – вздохнул Лева. – Так вот, дедушка Сеня снова вернулся в ваш дом и, угрожая пистолетом, стал требовать у вашего деда главную драгоценность вашего рода. Портрет старого процентщика.

– Что?! – Леля воскликнула так громко, что на них стали оглядываться все сидящие вокруг люди.

– Тише, умоляю тебя! Лелечка, тише, ты же не хочешь, чтобы о портрете узнали все эти люди? – Угроза подействовала, Леля взяла себя в руки.

– Откуда ты узнал?.. Точнее, что еще за портрет, я не понимаю, о чем ты говоришь? – спохватилась она постепенно, приходя в себя.

– Леля, фамилия моего деда, а теперь и моя, Коробков, – тихо сказал Лева, виновато глядя ей в глаза.

– Коробков? Коробков? – Леле стоило немалого труда сдержать очередной возглас. – Так ты врал мне, ты обманывал меня столько лет, это был заговор?!

– Ничего подобного, – не сдержался и сердито ответил Лева. – Я никогда тебе не врал. Фамилия моего отца Людиновсков. И он никогда не поощрял наших отношений. Ты прекрасно знаешь, мне вечно доставалось из-за тебя, я был молодым безмозглым ослом. К тому же страстно влюбленным. А ты вила из меня веревки, обманывала, смеялась надо мной. – В голосе Левы послышалась старая обида. – А когда отец пригрозил лишить меня денег, вообще бросила! И ради кого? Ради какого-то заезжего афериста, с которым познакомилась на улице!

– С чего ты взял, что он был аферистом? – встрепенулась Леля, как только бывший поклонник задел болезненную тему.

– Я следил за ним. Я ревновал! Я с ума сходил! Твоя подруга Тата наболтала, что он живет в «Англетере», что он успешный московский коммерсант, вот я и проследил. Не жил он ни в каком «Англетере». Врал все. Вот я ему и отомстил, – горячо шептал Лева.

– Как отомстил? – Оба они сейчас чувствовали себя молодыми, горячими, былые обиды и недоразумения словно перенесли их в далекий двадцать пятый год, и даже лица их стали светлее и моложе.

– Так, – буркнул в ответ Лева. – Сейчас расскажу. Только дай сперва про восемнадцатый год закончить. В общем, дедушка знал о вашем портрете, всегда знал, и его отец знал, и твои родные знали об этом, оттого прадеда и выгнали из вашего дома, опасались, что он раскроет тайну вашего успеха. А он ее и так знал, потому что видел, как Карл Брюллов дарил этот портрет твоему прадеду. Сперва он думал, что это шутка, а вот когда твоя семья начала стремительно богатеть, понял, что все правда, и наблюдал за вами, так, из любопытства, – нервно теребя руки, рассказывал Лева. – Но сейчас я не о том. Прадед никогда не хотел похитить портрет, а вот дедушке Сене эта идея в голову пришла. Может, потому, что все вокруг рушилось, сильные стали слабыми, сирые и убогие вдруг обрели власть и силу, помнишь, «кто был ничем, тот станет всем». Дедушка Сеня с мандатом и наганом чувствовал себя хозяином нового мира и хотел в этом новом мире гарантированно обеспечить своей семье достаток и успех, отобрав у вашей семьи портрет. Но сколько он ни грозил Михаилу Афанасьевичу, ничего от него не добился, наоборот, старик, когда понял, в чем дело, сам стал ему грозить, обещал пойти в ЧК. Дедушка Сеня рассердился, ударил его чем-то по голове, убивать он не хотел, просто в припадке злости ударил, но вышло иначе. Потом дедушка Сеня обыскал дом и, ничего не найдя, ушел очень огорченный.

– Но ведь говорили, что тогда преступников было двое, – припомнила Леля.

– Дед прихватил тогда с собой в помощь младшего брата. Но тот вскоре после этого случая умер от воспаления легких, – пояснил Лева и торопливо добавил: – Но когда мы познакомились, я ничего не знал, ни о портрете, ни о том убийстве. Я просто влюбился в тебя. Ты знаешь, папа был очень недоволен, мы с ним часто ссорились. Однажды мы поругались прямо за столом во время обеда. Дедушка Сеня был у нас в гостях и просто из любопытства спросил, что это за девица, из-за которой мы с отцом так ругаемся. Тут-то он и услышал твою фамилию, потом спросил, чем занимается твой отец. Я сказал, что художник, дедушка Сеня в этот день быстро собрался и ушел, а на следующий день подкараулил меня возле магазина и повел к себе. Вот тогда-то он мне все и рассказал и о портрете, и об убийстве. Я был в ужасе. У меня даже истерика случилась. Я просто не понимал, как теперь буду смотреть тебе в глаза. Но дедушка Сеня меня как-то успокоил и, даже наоборот, сказал, чтобы я не огорчался, что он поможет нам пожениться, и уговорит папу не лишать меня наследства. А про портрет велел никому не говорить. Портрет меня беспокоил мало, но вот обещание дедушки повлиять на папу очень обнадежило. При всей своей влюбленности я же понимал, что без папиных денег и его магазина я вряд ли буду тебе интересен, – проговорил укоризненно Лева.

Леля благоразумно промолчала.

– Я продолжал за тобой ухаживать, а потом сбежал папин кассир, и папа выдвинул ультиматум, потребовав, чтобы я женился на Фиме. Я отказался, он отобрал у меня все деньги и выгнал из магазина, велев самому зарабатывать. Ты меня бросила. – В голосе Левы снова послышалась обида. – Познакомилась с этим проходимцем. Я был в отчаянии и все рассказал дедушке. После этого вас ограбили, – развел он руками. – Оказывается, дедушка Сеня решил, что с меня толку не будет, и взялся за дело сам. Разыскал знакомого жулика, увы, жулик оказался очень хитрым, а дедушка уже старым. Он подпоил дедушку, и тот спьяну, годы все же уже не те, сил пить с молодым на равных у него не хватило, сболтнул про сокровище. Хорошо еще не сказал какое. А жулик подождал, пока дедушка протрезвеет, и насел на него как следует. В общем, пришлось дедушке Сене наврать, что у вас в тайнике золото и бриллианты спрятаны. Я обо всем узнал, уже когда за ними милиция стала охотиться, мне и в голову прийти не могло, до чего дедушке Сене хотелось этот портрет заполучить. А когда узнал, от ужаса чуть с ума не сошел, а тут еще папу арестовали. Ну, все, думаю, конец Леве Людиновскову. Мало того, папу монархистом признали, – перешел почти на беззвучный шепот Лева, – так еще и дедушку Сеню за убийство посадят! И тогда дедушка мне и сказал, что надо бы от этого самого жулика, его Веней звали, избавиться. Потому что тогда милиция дедушку Сеню никогда найти не сможет. Он дал мне мышьяку и отправил к этому жулику, тот как раз от милиции у какой-то старухи скрывался. Я очень боялся, не хотел идти, а дедушка заставлял, куда мне было деваться? – плаксивым голосом рассказывал Лева. – Пришел к этому жулику, сказал, что дедушка прислал о деле договориться, подсыпал незаметно в бутылку водки мышьяку, когда он отвернулся, и ушел.

– Как же ты не побоялся? Это же убийство! И ведь все тогда на моего знакомого подумали! – сообразила Леля.

– А это я специально придумал, – смущенно улыбнулся Лева. – От ревности. Я же за ним следил, знал, как он выглядит, вот и решил специально, как он, одеться, а то вдруг кто-то меня увидит, чтобы потом на него подумали, – ласково улыбнулся Лева. – Мы же с ним немного похожи, рост, фигура, волосы черные. Вот я и оделся в такой же серый костюм в полоску, и шляпу папину прихватил, и даже штиблеты специально купил. Я даже сам тогда удивился, как это у меня все ловко получилось. Я же на самом деле всегда был недотепой. А тут вдруг получилось.

– А как же дворник? Тогда же еще дворника убили, – припомнила Леля, с ужасом глядя на тихого недотепу Леву Людиновского.

– Да, ужасно, – кивнул Лева. – Ужасно получилось. Я этого не хотел, честное слово. Это все дедушка Сеня. Он так мне этим портретом голову задурил, а мы с мамой как раз без средств остались, когда папу арестовали, у нас же все отобрали. Совершенно все, буквально, можно сказать, остались на улице, без средств, без крова, – горестно вздыхал Лева. – Я просто не знал, что делать, как жить? Ты меня бросила, папы больше не было, и я все ходил вокруг вашего старого дома и думал: раз портрета у вас в квартире дедушка Сеня не нашел, значит, он все еще в особняке спрятан. А тут дворник… Лелечка, я и сам не знаю, как так вышло, что мы с ним собрались вместе сокровища искать. Просто я его водкой угостил, а он мне сказал, что знает, где хозяйский сейф спрятан. Вот мы и договорились.

– Лева! – в ужасе воскликнула Леля, прижимая к щекам ладони.

– Нет, нет. Я его не хотел убивать, – заторопился с рассказом Лева. – Это он на меня первый кинулся. Мы, как сейф нашли, так он и кинулся, еще кричал: «Все мое», я перепугался, что сейчас на его крики народ сбежится. А потом он топор схватил, которым мы шкафы ломали, и на меня. Я еле спасся, Лелечка. Хорошо, что-то тяжелое под руку попало, вот я его и… В общем, плохо получилось, – печально вздохнул Лева.

– Но ведь Сомова, в смысле, – замялась Леля, – того афериста, которого обвинили в обоих убийствах, тоже нашли мертвым. Я знаю, папе в милиции сообщили. Его тоже ты убил?

– Нет, нет, – торопливо ответил Лева, но глаза его как-то неприятно ускользнули от Лелиного взгляда.

– Граждане, налет закончен, можете покинуть убежище, – подошла к ним дежурная с повязкой на рукаве.

– Надо же, налет закончился, а я даже не заметил, – суетливо забормотал Лева, оглядываясь по сторонам. – Идем, Лелечка, давай я сумочку помогу нести, она не тяжелая? – предложил Лева, протягивая к Леле руки.

Леля покрепче ухватилась за сумку.

Они вслед за остальными вышли на слепящее солнце, Лева зябко поежился в своем просторном пальто.

– Странная вещь. Вроде бы солнце, а меня все время знобит, никакого тепла, только глаза очень слепит, – пожаловался Лева. – Лелечка, ты не против, если я надену очки?

– Надень, – разрешила Леля, с недоверчивым ужасом глядя на безобидного, сутулого интеллигента в пальто, с болезненно слезящимися глазами, длинными нескладными руками и мягким выражением лица, убившего двоих человек.

Как это возможно? Лева Людиновсков, милый, глупый, бесхарактерный Лева? Ужас! А ведь она когда-то целовалась с ним!

– Солнце, облака плывут, а тут заколоченные витрины, белые полосы на окнах, – как ни в чем не бывало печально рассуждал Лева, оглядываясь по сторонам. – А самое страшное, завалы кирпичей вместо домов. Никак не могу привыкнуть. Вон там была булочная, а там кинотеатр. Мы с женой иногда в нем бывали. А вон в том доме, помнишь, Лелечка, когда-то было кафе, и мы с тобой кушали там пирожные. Как давно это было.

Они помолчали, думая каждый о своем, пока порыв легкого ветерка не заставил Леву запахнуть поплотнее пальто.

– Ах, Лелечка, я так рад, что мы с тобой встретились, – с искренней, безобидной улыбкой проговорил Лева. – В последнее время мне очень хотелось облегчить душу, видимо, это близость смерти… Лелечка, не держи на меня зла, я никогда не желал ничего плохого тебе и твоим близким, все те давние события – кошмарное недоразумение, – проговорил он с такой проникновенной болью и тоской в глазах.

– Зачем ты рассказал мне все это? – холодно спросила Леля.

– Не знаю, – покачал он задумчиво головой. – Наверное, хотелось облегчить душу, выговориться перед смертью. Я никому и никогда не рассказывал об этом. Только тебе. Ты прощаешь меня? – с мольбой проговорил Лева.

Леле хотелось выкрикнуть: «нет», уйти, резко развернувшись, но вместо этого она коротко кивнула.

В сущности, сам Лева ничем перед ней не виноват, а те давние убийства… что ж, за это он ответит перед Богом.

– Спасибо, Лелечка, все эти годы ты оставалась для меня несбывшейся мечтой моей далекой прекрасной юности. – Он бережно взял ее руку и нежно поцеловал. – Прости, что не смогу проводить тебя. Боюсь, не хватит сил.

– И не нужно, – очнулась Леля. – Прости, Лева, мне пора. Надо идти.

– Конечно. Конечно. Прощай, Лелечка, – задержал он на мгновение ее руку, – послушай, это наша последняя встреча, и твои слова ничего не изменят и никому не навредят, но умоляю тебя, скажи, эта картина, портрет, подаренный Брюлловым, действительно существует? Он правда есть и обладает магическими свойствами? Дедушка меня не обманул, он не был просто сумасшедшим? – В глазах Левы плескалась отчаянная мольба.

По Лелиному лицу было видно, что она колеблется, и тогда Лева сдался, съежился, улыбка его стала жалкой. Он еще раз поцеловал ее руку, прощаясь.

– Прости меня, пожалуйста, за неуместное глупое любопытство, – пробормотал он смущенно.

И Леля решилась. Сжалилась над худым, полуживым человеком, осколком ее далекой, растаявшей в дымке прошлого молодости, счастливой, безвозвратно ушедшей.

– Портрет существует, – проговорила она. – И по-прежнему хранится в нашей семье.

– Теперь он перешел по наследству тебе?

– Нет. Он всегда передавался по мужской линии и достался Андрюше. Он художник, как и отец, и дед, и прадед.

– Удивительная, редкая преемственность, – покивал Лева. – Дедушка Сеня всегда этим восхищался. И что же, он помогает только художникам?

– Не знаю. Наверное. Отец всегда требовал, чтобы Андрей стал художником, а тот мечтал быть летчиком. Что ж, прощай. – Она последний раз взглянула на Леву и, развернувшись, не спеша побрела в сторону Фонтанки.

– Прощай, Лелечка Пичугина, – прошептал Лева, глядя ей вслед.

Глава 8

19 июня 2019 года, Санкт-Петербург

– Ребята, у нас труп на Чайковского, поехали, – заглянул в кабинет к оперативникам капитан Бурляев. – Давайте, давайте, хватит об отпуске мечтать.

В квартире опергруппу уже ждали. Хозяева пугливо жались в прихожей.

– Здравствуйте, проходите, пожалуйста, – дрожащим голосом, неловко разводя руками, приглашал членов опергруппы средних лет господин с чуть одутловатым лицом и густой, светлой, спускающейся почти до плеч шевелюрой. – Я Пичугин Николай Михайлович, хозяин квартиры. Это вот моя супруга, Елена Олеговна. Мы с дачи приехали, а дверь в квартиру приоткрыта. Точнее, прикрыта, я, когда ключ вставлять стал, сразу заметил. Мы сперва даже не испугались, мой отец – пожилой человек, мог выходить куда-то и забыл закрыть за собой дверь, – по-прежнему топчась в дверях, нервничая и мешая пройти оперативникам, рассказывал Николай Михайлович. – Мы вошли, позвали отца, он не ответил, мы подумали, может, в магазин вышел, и пошли на кухню, потом жена заглянула в гостиную, а там… папа.

– Все ясно. Пройдите на кухню, пока в комнате будут работать эксперты. Вы ничего в комнате не трогали?

– Нет, нет, что вы, только проверил, жив ли папа, но едва я дотронулся, было совершенно ясно, что уже слишком поздно. – Тут Пичугин, не выдержав, всхлипнул, и жена, подхватив его под локоть, повела на кухню.

Картина вырисовывалась совершенно ясная. В квартиру проникли воры, очевидно, заранее узнав, что хозяева собираются на дачу, и принялись свободно орудовать. Тут, как на грех, из своей комнаты вылез старичок, они его по голове тяжелым предметом, прихватили, что под руку попало, и дали деру.

«Странно, что в такой квартире сигнализации не оказалось, – оглядываясь по сторонам, подумал капитан Бурляев, разглядывая завешенные картинами стены. – А впрочем, старик же был дома, потому и сигнализация не сработала», – сообразил он запоздало и посетовал на жару, которая скверно сказывалась на работе мозга.

– Ну что, Евгенич, как у нас там дела? – обернулся он к возившемуся возле трупа криминалисту.

– Как сажа бела, – дежурно ответил Витька Прозоров, молодой, зеленый, но очень старательный специалист, за усердие и добросовестность величаемый ребятами исключительно по отчеству. – Часов десять как остыл, может, больше. Рану сам видишь, пальчики и прочее потом в отчете. А сейчас не мешайте, Александр Юрьевич, идите вон со свидетелями работайте.

«Строг», – усмехнулся капитан и потопал на кухню.

– Что пропало? Да я и понятия не имею, я как отца увидел…

– Пропала сущая ерунда, – перебила мужа Елена Олеговна, моложавая, подтянутая, с коротко стриженными светлыми волосами и весьма дорогими сережками в ушах.

Капитан сразу отметил, камни крупные, вокруг бриллианты. Наверняка старинные, и вообще.

– Были украдены часы «Ролекс», муж их перед отъездом на дачу забыл на журнальном столике. Он всегда часы разбрасывает где попало. Дальше, портсигар Михаила Андреевича, это мой покойный тесть. Дорогая вещь, позолоченная, работа самого Фаберже, – с точностью бухгалтерии перечисляла Елена Олеговна. – Еще деньги, они лежали в вазе возле окна, тысяч пятьдесят, не больше. Вроде бы все. Еще зачем-то были сдвинуты с места все картины в гостиной. Может, сейф искали? Некоторые из них были сняты и перевернуты.

– Вы их повесили на место?

– Нет, конечно. Все осталось, как есть. Загляните в комнату.

– Благодарю. А сейф в вашей квартире имеется?

– Разумеется. Но он находится в полу. Не беспокойтесь, его не открывали, – категорически проговорила Елена Олеговна.

Сам Пичугин только хлопал глазами и расстроенно шмыгал носом.

– Ну, Борисов, справишься с делом Пичугина?

– Ну, если барахло найду, справлюсь, – без особого энтузиазма ответил старший лейтенант. – Евгенич заключение уже дал, пальчики имеются, по крайней мере, одного точно опознаем, а еще соседка с пятого этажа видела, как около четырех утра от их дома машина отъезжала, серебристый седан, модель, конечно, не разглядела, но говорит, похоже, что пассажиры из их парадной вышли или из арки. Двое, оба темноволосые, один повыше. И вроде у одного сумка на плече была. А вообще квартирные кражи раскрываются плохо, вы же знаете, вся надежда на этот портсигар Фаберже и на пепельницу.

– Ну, ты все-таки с картотекой поработай. Посмотри, кто из известных нам деятелей на свободе гуляет, может, пальчики чьи-то опознаешь, ну, а нет, давай по комиссионкам, да в интернете посмотри. На «Авито», например, или «Из рук в руки».

– Или в ВК, или еще где, – многозначительно глядя на капитана, проговорил Никита Борисов.

– Слышь, Борисов, ты мне это брось, у нас, между прочим, не просто кража, а еще и убийство. Так что давай без фокусов.

И пришлось браться за дело.

– Никита, ты?

– Я.

– Чего так рано? – выплыла из комнаты ему навстречу Лиза.

С Лизой они жили вместе уже почти два года. Лиза была девушкой хоть и бесхозяйственной, зато не ревнивой и не доставучей. Никита, как и каждый нормальный опер, частенько пропускал домашние торжества. Редко выбирался с Лизой в кино и в театр, не отличался изысканностью манер и очень любил в свободное время поваляться на диване перед теликом или попить пивка с сушеными кальмарами.

Лизу его привычки не раздражали. Он валялся на диване, она полировала ногти, он пил пиво, она красила волосы, он опаздывал в театр или на день рождения, она развлекалась с подругами. Единственным ее минусом было полнейшее равнодушие к хозяйству. Сперва это Никиту не напрягало. Он привык, приходя домой, сам варить себе пельмени, или сосиски, или еще что-то немудреное, приобретенное в соседней кулинарии, но постепенно в нем родилось навязчивое желание, приходя домой, садиться за накрытый стол и вместо надоевших пельменей получать тарелку супа. Или, например, котлету с пюре, или хотя бы жареную куриную ножку.

Он несколько раз намекал Лизе о своих желаниях, но услышан не был, тогда он сформулировал свое пожелание яснее.

«Я – мужик, зарабатываю в поте лица деньги, а ты – женщина, изволь меня обеспечить нормальным полноценным питанием».

Он услышал такой же ясный ответ:

«Засунь свои деньги поглубже, я сама себя обеспечиваю, никому ничем не обязана, живу, как хочу. А в домработницы к тебе не нанималась».

После некоторых размышлений Никите пришлось согласиться с приведенными доводами. Лиза действительно не брала у него ни копейки. Оплата коммунальных платежей производилась за Никитин счет, но покупка пельменей с сосисками и прочей нехитрой провизии проходила всегда в пополаме. Точнее, никто за этим специально не следил, но выходило, что продукты покупали они оба. У кого было время, тот и покупал. Денег у него Лиза никогда не просила.

Тогда Никита попробовал действовать лаской и уговорами.

Ответ последовал тот же:

«Я не домработница и не кухарка. Нужна кухарка? Найми. У меня есть в жизни дела поинтереснее».

Вот так и жили. Ссориться с Лизой ему не хотелось, Лизка была веселой, симпатичной, и вообще тоскливо одному жить.

– Да вот, дело на меня новое повесили, решил завтра впрячься, а сегодня отдохнуть, – разуваясь, пояснил Никита и с надеждой, хотя и бессмысленной, спросил: – А поесть есть?

– Есть.

– Есть? – не поверил своим ушам приободрившийся Никита. – А что?

– Купаты сегодня купила и салат покрошила. Мой руки, пойдем ужинать.

«Ладно, купаты – тоже еда, а вот салат и вовсе замечательно», – размышлял, намыливая руки, Никита. Вечер, можно сказать, удался.

«Значит, воры точно знали, что семейство поедет на дачу», – сидя в кабинете, размышлял Никита Борисов.

На дачу они поехали не как все нормальные люди в пятницу. А, наоборот, в воскресенье, откуда воры знали, что они поедут? Кто-то проболтался?

Старший сын Пичугиных сейчас гостит у приятелей в Финляндии, уехал неделю назад, вернется только в выходные. Он проболтаться не мог. Младшая дочка в Крыму в лагере.

Надо выяснить, с кем супруги обсуждали свои планы, но тогда значит, что воры связаны с окружением Пичугиных. Что в некоторой мере облегчает задачу поиска. Мог проболтаться сам дед, точнее, убитый Пичугин. Он мог проболтаться старикам на лавочке в парке или кому-то в очереди в магазине, хотя вряд ли его посылали в магазин. Кому-то из приятелей-пенсионеров. Но тогда странно, почему он не сказал, что едут сын с невесткой, а сам он остается? Передумал в последний момент или проговорился не он. Надо будет уточнить.

Сделав эти несложные выводы, Никита прихватил борсетку и отправился на встречу с Пичугиными.

– Присаживайтесь. Извините, что на кухне принимаю, но в комнату, признаться, боюсь заходить, все тесть покойный мерещится. Вообще не знаю, как будем в этой квартире теперь жить? – устраиваясь за столом на просторной современной кухне, извинялась Елена Олеговна.

Сегодня одетая в домашний брючный костюм, не накрашенная, с наскоро причесанными волосами, она выглядела на свой возраст.

Вчера она показалась Никите моложе и красивее.

– Так, о чем вы хотели со мной поговорить?

– Меня интересует, кто из знакомых знал о вашей с мужем поездке на дачу?

– Вы подозреваете наших знакомых? – недоверчиво переспросила Елена Олеговна.

– Я понимаю, что все они порядочные люди и все такое, – пошел на опережение Никита. – Но тем не менее кто-то из них мог стать наводчиком, может, и невольно.

– Что ж, все может быть, – не стала с ним спорить Елена Олеговна, чем несколько удивила Никиту.

– Удивляетесь? – угадала его мысли Елена Олеговна. – Напрасно. Если вы так подумали, почему мне подобная мысль не могла прийти в голову? Есть, конечно, круг близких друзей, которым я полностью доверяю, но поручиться за всех знакомых я не могу. Особенно за знакомых мужа.

– А почему?

– Во-первых, у него гораздо больше знакомых, чем у меня, а чем больше количество, тем ниже качество, как вы понимаете. Во-вторых, муж – человек открытый, круг его общения широк, среди них есть заказчики, муж художник. Вам это известно?

– Да.

– И весьма успешный, – не преминула добавить Елена Олеговна. – Так вот заказчики, коллеги, просто знакомые, работники художественных галерей, студенты, да мало ли еще кто.

– Хорошо, тогда начнем с ваших знакомых. Кто из них знал, что вы едете на дачу, когда едете и на сколько?

– Накануне я разговаривала со старой университетской подругой, ей я доверяю полностью, и сказала, что едем. Дальше, знала моя мама, она сейчас тоже на даче. Но на своей, под Лугой. Далее, знал сын, я думаю, он ни с кем этой новостью делиться не стал. Потому что никому не интересно. Больше никому. На работе я сейчас не появляюсь, у меня отпуск, с коллегами не общаюсь.

– А соседи знали о ваших планах?

– Нет. Мы здороваемся, иногда беседуем, но близко не дружим. И еще у нас с мужем довольно хаотичный образ жизни. На этой неделе мы можем поехать на дачу в пятницу. На следующей – в среду. Потом вообще не ездить недели три. Так что заранее спрогнозировать наш отъезд никто бы не смог.

– Спасибо, очень ценное замечание, – поблагодарил Никита. – А ваш тесть когда решил остаться в городе?

– Мне кажется, незадолго до отъезда. Было жарко, он не любит жару, а в городе у нас кондиционер, он вообще имел очень независимый характер и делал то, что считал нужным, – с некоторым неодобрением пояснила Елена Олеговна.

– А он мог кому-нибудь рассказать о ваших планах поездки на дачу?

– Михаил Андреевич был человеком своеобразным. В свое время он был очень обласкан властью, успешен, востребован, а в пору перестройки его же коллеги буквально втоптали тестя в грязь. Вся зависть, ненависть, несостоятельность – все, что накопилось за годы застоя, полилось, как из рога изобилия. И те, кто еще недавно заискивал перед ним, льстил, угодничал, потому что тесть имел вес в Союзе художников и даже занимал там какую-то серьезную должность, вдруг ополчились на него. Это было очень тяжелое время уничтожения старых авторитетов и поиска новых. В этот период он растерял почти всех своих друзей. Потом все как-то устаканилось, успокоилось, кто-то из его гонителей выехал за рубеж, кто-то снова ушел в небытие вследствие своей бесталанности. А Михаил Андреевич вновь стал уважаем и, если так можно выразиться, оправдан.