Текст книги "Букет незабудок"

Большой спортивный зал был поделен на две части, в одной, под портретом учителя Уэсибы Морихея занимались «айкидошники», в другой – еще какие-то «ниндзя». Тоже, разумеется, под портретом своего вождя.

Во время занятий начинающей спортсменке, а ныне писательнице Юлиане Лебединской потребовалось выскочить на пару минут из зала. Что она и сделала, бесшумно проскользнув по краю татами туда и обратно прямо перед портретами.

Прыг, и она уже на своем месте, будто и не отлучалась никуда. Тем не менее, ее маневр не остался незамеченным, и разгневанный сэнсэй тут же подозвал девушку к себе.

– А известно ли тебе, что пробежав так близко от портрета верховного лидера наших противников, ты рисковала смертельно оскорбить их клан?

– Не-а? – Юлиана непонимающе вытаращилась на сэнсэя.

– Да если бы какой-нибудь «ниндзя» учудил что-нибудь подобное под портретом нашего учителя, я бы его изловил и за ноги подвесил, – строго выговорил тот, тут же лукаво подмигнув Юлиане. – Шутка ли сказать, мимо целого клана ниндзя несется неопытная и ничего еще толком не умеющая девушка. И никто ее не то что не пытается поймать, а не слышит, не видит и не чувствует!

Вот и думай после этого, кто тут ниндзя, а кто погулять вышел.

Дедушка-ямабуси[3]3
  Ямабуси (яп.) дословно переводится как «горный воин». От «яма» – гора и «буси» – воин.


[Закрыть] ходил, по-стариковски шаркая ногами и опираясь на посох. В общем, доживал свое старикан. Даже непонятно на первый взгляд, почему такому мастеру, как Владимир Свержин, эдакая незавидная роль досталась. Тут ведь не развернешься как следует, не покажешь удаль молодецкую. Сиди себе, дедулька, в тенечке, рассуждай о вечном, да знай ругай нынешние порядки. Впрочем, это только кажется, что настоящего горного война, зная, что это именно он, в покое оставят. Пришли к старому ямабуси от даймё[4]4
  Даймё (яп.) – князь.


[Закрыть], на земле которого он временно поселиться изволил.

«Нет зерна, – говорят. – Неурожай, засуха». В общем, если не придумает мудрейший, как экономику возродить, придется вымирать».

Что тут будешь делать? Поднялся старикан, и на нетвердых ногах отправился подаяния у соседних даймё клянчить.

Спину ниже обычного согнул, и, протягивая дрожащую ладонь, просит милостыни. Те готовы пособить старичку. Но, что за незадача, просить-то он просит, а взять просто так, мол, стыдно.

– В благодарность за щедрость я готов показать благородное искусству ниндзицу[5]5
  Ниндзицу (яп.) искусство, которым владели ниндзя (синоби).


[Закрыть] самураям уважаемого даймё. – Скромно потупившись, предлагает Свержин. После чего начинает раскладывать самураев по всем углам княжьего дворца. С оружием без оружия, по двое, по трое…

Закончив показательное выступление, получает просимое, и, старчески шаркая ногами и тряся головой, идет к следующему даймё.

Через какое-то время мастера игры снова обращаются к Свержину-ямабуси с тем же вопросом: «Что скажешь, уважаемый, начинаем вымирать или как»?

«Думаю, может торговлю рисом начать, у нас его нонче как-то многовато». – вольготно расположившись на старой циновке и почесывая спину боевой чесалкой, Свержин выклыдывает перед ничего не понимающими мастерами карточки, заменяющие по игре коку[6]6
  Коку (яп.) – традиционная японская мера объёма, примерно равен 180.39 литра.


[Закрыть] риса.

Десять лет не была в Японии, а друзья нет-нет да и звонят. Спрашивают о здоровье, работе, новых книгах, иногда, теперь уже редко, приезжают.

Без практики язык быстро забывается, да только где ее возьмешь? Вот и получается, что желающим пообщаться по телефону японцам приходится удовлетворяться парой пока еще не выветрившихся из памяти фраз, а потом, если дело важное, зовут переводчика.

Телефонный звонок. Слышу японскую речь. «Здравствуйте, как дела? Как здоровье»? Я еще вполне сносно могу произнести и «Охаё годзаимас» и «Аната-но кибун дайдзебу дес ка?». А дальше… из набора услышанных слов вычленяю понятное «хон» – книга. Ага, даже «анато-но хон» – твоя книга. Потом бульканье «Ироду». Так… «Ирод Великий».

Действительно, не так давно издательство «Вече» выпустило сей труд, сиречь исторический роман. Дальше в трубке снова застрекотали.

«Цуяка онигайшимас» (переводчика пожалуйста), – застонала я. Переводчика не оказалось. Пришлось ломать собственную голову. Я расшифровала слово «аймасе ка» (встретимся?) и с радостью отчеканила «доко?» (где?)

Об идее пересечься где-нибудь на нейтральной территории, где я смогу вручить «Ирода» с автографом, после чего мы завалимся в хорошенький ресторан, совершим экскурсию и в тот же день я сяду в самолет, возможно даже нагруженная подарками, витала в воздухе давно и обсуждалась через переводчика. Оставалось уточнить, где меня ждут, после чего получить либо электронные билеты, либо деньги на перелет.

Итак… «доко?» (где?). В трубке восторженно затараторили. Не поняла, попросила повторить «мой кай онигайшимас» и «юккури» (медленно).

«Харуку», – чуть ли не по слогам произнесла собеседница.

«О’Кей, в смысле дайдзебу», – сдалась я, выписывая на бумажку странное название. Вообще-то в японском языке пользуются слоговой азбукой, поэтому такого явления, как стоящие рядом две согласные буквы, в нем просто не может быть… И следовательно, загадочное «харуку» может в равной степени оказаться и Харьковом и Хайфой, а возможно и еще чем-то недоступным моему воображению и не входящему в кругозор. С другой стороны, рассуждая логично: они желают получить пару экземпляров «Ирода», стало быть, речь идет об Израиле. Не Иерусалим, так Хайфа. С Харьковом у меня почему-то «Ирод» вообще не ассоциируется, хотя, возможно, харьковчане со мной не согласятся, указав на инкарнацию великого идумея в местной городской администрации. Сама я уже давно собираюсь и в Харьков, и в Хайфу, так что ничего не теряла.

«О’Кей, Хайфу, Изураилу, – чуть не сломала я язык.

«Хаифу. О’Кей».

Разговор прервался. Поняв через пару дней свою ошибку (все-таки изначально они рассчитывали на встречу на Украине), я не стала извиняться или что-то спешно менять.

Январь. Хайфа! Оставалось выяснить, не зацветает ли в это недоброе зимнее время в Израиле какой-нибудь цветочек, и затем со знанием дела отвести всю компанию на «традиционное созерцание». Такой финт японцам понятен. Лететь черт знает куда, дабы застыть на мгновение над дурацкой ромашкой. Будут потом рассказывать дома, поминая особый день непонятного зимнего цветка и загадочную русскую душу. Я же, что называется, сохраню лицо.

Мы в Израиле: я, Димыч, Хаецкая, Логинов, Шекли, Дяченко, – рассказывает Олег Ладыженский, – Пошли в какой-то ресторанчик. А надо сказать, что Сережа Дяченко любит произносить тосты, и каждый тост он обычно перекладывает на кого-то, этакое алаверды. В этот же вечер он почему-то прицепился к Шекли.

– Я хочу задать вопрос мистеру Шекли. – Сергей делает выразительную паузу. – Скажите мистер Шекли, а почему женщины любят мужчин?

Все перевели и задумались, что на это можно ответить?

– Потому что собаки и лошади непривлекательны, – мгновенно реагирует Роберт.

На кафедру Большой физической аудитории университета, что в Здании Двенадцати Коллегий, поднимается Никита Алексеевич Толстой, сын писателя Алексея Толстого (да-да, тот самый, из «Детства Никиты»), который вместе с родителями встречался в Берлине с Сергеем Есениным, Айседорой Дункан, Максимом Горьким… По аудитории восторженный шепоток. Никита Алексеевич, высокий, представительный мужчина всего-то сорока пяти лет отроду! Элегантный, явно заграничный костюм, галстук-бабочка, трость, папочка… Кладет трость на кафедру, достает из кармана сигареты с золотым обрезом…

– Все точно, красиво, без тени нервозности или суеты, – рассказывает Михаил Ахманов. – У нас учились немцы, негры из самых разных стран, представительный араб, закончивший сколько-то курсов университета в Париже, самый старший (нам казалось – старый) на курсе, ребята из советских английских школ, считавшие, что они-то самые образованные…

Несколько фраз приветствия, и к кафедре поплыли записки. Никита Алексеевич разворачивает первую.

– Записка на немецком, – поясняет аудитории, а затем читает вслух на немецком, переводит на русский, отвечает на немецком и тут же вновь переводит на русский.

Разворачивает следующую.

– На французском.

Аудитория застыла, Никита Алексеевич, не моргнув глазом, читает на французском, переводит на русский, отвечает сначала на французском, затем переводит на русский. Народ начинает аплодировать. А лектор, точно фокусник, грациозно разворачивает третью бумажку.

– Записка на английском. – Хмурится. – На плохом английском. Вот это слово с ошибкой, и тут тоже не так. – Вздыхает. – Но я все же отвечу.

Читает записку на английском, переводит на русский, отвечает на английском и дублирует ответ на русском.

После чего, как ни в чем не бывало, начинает лекцию.

Далекий 1981 год. Михаил Якубовский листает каталог своей библиотеки. Телефонный звонок.

– Якубовский? – вежливо вопрошает трубка.

– Да.

– Михаил Альбертович? – уточняет невидимый собеседник.

– Он.

– Председатель клуба фантастики?

– Совершенно верно.

– С вами говорит редактор отдела «Вечерний Ростов» Николай Георгиевич Куриленко.

– Чем могу, Николай Георгиевич?

– Понимаете, Михаил Альбертович, у меня к вам такой вопрос, может быть, вы сможете мне помочь… Я примерно помню содержание рассказа, но ни названия, ни автора…

– Да, конечно, если смогу, то конечно. – Якубовский машинально пролистывает каталог.

– Рассказ начинается с того, что в пустыне нашли две статуи…

– Игорь Росоховатский, «Встреча в пустыне», – немедленно реагирует Якубовский и дополняет, глядя в каталог, – сборник «Каким ты вернешься», издательство «Детская литература», Москва, 1971 год.

Журналист минуты три не находит слов. Он еще, можно сказать, не задал вопроса, а получил более чем исчерпывающий ответ.

В тот день в гости к Якубовскому зашел Сергей Битюцкий. Михаил приятелю все как есть рассказал, посмеялись, да и за дело принялись. Надо было по клубу что-то обсудить. Пока обсуждали, пока чаи гоняли, то да се… пришлось Сергея оставлять ночевать.

А утром Битюцкий возьми да и предложи:

– А что если бы мы с этим журналюгой дружбу свели? Давай, я возьму эту книжку, заеду к ним в редакцию – якобы привез для ознакомления….

В то время журналисты мало писали о литературных и тем более фантастических клубах, а тут такой шанс.

Якубовский подобную инициативу может только поддержать. По свежим, можно сказать, следам, пока у занятого Николая Георгиевича первое впечатление из памяти не стерлось. Битюцкий берет книгу и едет. Но не успел он до места добраться, как Михаилу новый звонок:

– Михаил Альбертович… Это снова Николай Георгиевич… Я вчера так растерялся, что совсем забыл попросить вас… Можно эту книгу у вас взять на несколько дней?

Якубовский мгновенно реагирует:

– Да, конечно. Человек к вам уже выехал, ждите, будет через пять минут.

Передать Сергею, как дело повернулось, в 81-м не было никакой возможности, так что, действительно, подъехавший через пять минут в редакцию газеты Битюцкий поднявшись на четвертый этаж, обнаружил на лестничной площадке человека, ждущего чуда!

Понадобилось обсудить какие-то издательско-писательские проекты с приехавшим в Питер московским издателем и нашим местным поэтом из породы рыб-прилипал, причем в тепле, при включенном компьютере и желательно при наличии уже изданных книг. Всегда приятно похвастаться, да и без подарков от «Петраэдра», да и от меня лично, еще никто не уходил.

Решили зайти ко мне и за чашечкой кофе, все что нужно и обсудить.

– А у тебя поесть что-нибудь найдется? – интересуется москвич, – или купим по дороге.

– Вряд ли, – у нее все викторианское, – отвечает за меня поэт и тут же поясняет, – без мяса.

2002 год от рождества Христова, конец августа – начало сентября. Идет игра по эпохе Токугава-но Иэясу. Самое начало Эдо бакуфу[7]7
  Сёгунат Токугава или Эдо бакуфу – феодальное военное правительство Японии, основанное в 1603 г. Токугавой Иэясу и возглавляемое сёгунами из рода Токугава. Просуществовало более двух с половиной веков вплоть до 1868 г.


[Закрыть], 1603 год, месяц хатигацу переходит в кугацу. Писатель-фантаст Владимир Свержин отыгрывает в роли дедушки-ямабуси – знатное положение, ямабуси обучали синоби, которых у нас почему-то называют ниндзя. Но это неправильно, ниндзя, тот, кто практикует ниндзицу, а настоящим синоби нужно родиться.

Играют, по сценарию, местный даймё отдал Свержину свою дочь в ученицы. Учил, учил, а ее все равно коварные синоби похитили.

– Непорядок. – решил Свержин и отправился на поиск супостатов. Видит: идут по дороге четыре ниндзя, ведут бедную девочку.

– Ой, напрасно вы это сделали, – семенит он к ним старческой походкой, – похитив дочку даймё, вы безмерно отягчили свою карму, – с этими словами заступает дорогу похитителям. – Так что, я уже явственно вижу смерть, что стоит за каждым из вас и только знака ждет. – Опершись на посох, дедулька-ямабуси извлекает из-за пояса чесалку с когтями и, благостно взирая на застывших перед ним воинов, со скрежетом чешет себе спину. – Лучше вы ее отпустите, сынки. – мягким, доверительным тоном предлагает он, – а то совсем плохо будет.

– Не можем, уже продали, – отвечает один из похитителей, оглаживая свой явно не пустой пояс.

– Понятно, но только лучше бы вам все-таки ее прямо сейчас мне отдать, – не отстает вредный дедок, незаметно смещая руку по посоху…

Ученица ямабуси все поняла правильно, сделала шаг назад и села в кусты, прикрыв голову руками.

Стоящий рядом мастер по боевке успел только с шумом набрать в рот воздух, потому как четыре специально обученных синоби были уничтожены буквально в мгновение ока.

Первый получил когтистой чесалкой по сонной артерии. Случись такой удар в реальной жизни – и артерию бы выдрал, к бабке не ходи. Второй принял удар посоха в грудину, третий словил удар концом того же посоха в горло, а четвертого посох достал уже в затылок на развороте. Бой выигран, но главный мастер игры решил, что когда одним махом четырех убивахом – это уже перебор и фантастика. Тем более что синоби, все как на подбор, слыли воинами заслуженными, а значит, либо нужно признать, что посох и чесалка ямабуси способны снимать все хиты[8]8
  Хиты – валюта выживания. У каждого игрока изначально два хита.


[Закрыть] разом, – собственно на то он и ямабуси, – либо, нужно провести еще один бой, чтобы Свержин эти хиты у народа честно отобрал.

– Не вопрос, – поклонился дедушка-ямабуси и поковылял по своим пенсионерским делам.

Через некоторое время сопровождает Свержин процессию все с той же дочкой даймё (замуж ее, что ли, отдавали)… идут, никого не трогают, вдруг смотрит старый ямабуси: стоят восемь ниндзя – и среди них те четверо, давеча убитые им.

– Минуту вне игры, – Свержин оторвался от процессии и подошел к явно ожидающим его синоби. – Мастера сказали, что мой посох не снимает все ваши хиты. Честно скажу, я не помню, сколько их у вас. Поэтому первым ударом я сбиваю вас с ног, и буду бить, пока вы не признаете, что уже мертвы. Если вы не хотите этого, прижмите, пожалуйста, руки к бокам и стойте.

Восемь ниндзя стоят в ряд, прижав руки к бокам, не шелохнутся, напротив них Свержин, за его спиной медленно проходит кортеж. Свержин кланяется, благодарит за взаимопонимание и тоже уходит. Восемь ниндзя продолжают стоять.

В четырех федеральных бразильских тюрьмах ввели новшество: любой заключенный по желанию, может снизить срок своего наказания с помощью чтения. Буквально: прочитал книгу – освободился на четыре дня раньше. При этом выбор ограничивается разве что тюремной библиотекой.

Сидючи в тюрьме за растрату, бывший бухгалтер О’Генри мрачно размышлял, как бы на Рождество порадовать оставшуюся дома маленькую дочку. И придумал – сочинил для нее рождественский рассказ. Переписал красивым почерком, еще раз перечитал, самому понравилось. А потом, – чем черт не шутит, сделал еще один экземпляр и отправил его в первый попавшийся журнал.

И что вы думаете? Вскоре рассказ был напечатан, и на полученный гонорар О’Генри приобрел для дочери настоящий подарок.

– Пойдем, я тебе что-то интересное покажу.

Впереди шел игровик Ратимир – богатырь, боец, человек серьезный и вполне надежный, позади писательница Далия Трускиновская. Трущобы, узкие переулки, мусорные баки, проходные дворы. Еще столица называется! Одна бы, пожалуй, поостереглась тут бродить – очень нужно ноги ломать.

Но рядом с Ратимиром не страшно. Такой и уличных хулиганов в два счета вежливости научит, и против небольшого отряда гоблинов, если нужно, не оплошает, и в логово дракона залезет…

Напрасно, она подумала о драконах. Точно услышавший ее мысли, Ратимир вдруг свернул в мрачного вида подъезд и, ничего больше не объясняя, направился в подвал. Далия за ним. Длинный, плохо освещенный коридор. Впереди поворот. Несколько метров в полной темноте, ощущая лишь холодные пальцы сквозняков и устоявшийся запах пыли, затем снова свет, сваленные в углах вещи, ящики, старая коляска, лыжи…

– Пришли. – Ратимир останавливается перед дверью с деревянной табличкой, на которой красным по белому выведено: «Королевская кровь»!

Вот это да! Клуб ролевиков, названный в честь ее, Далии, романа, наделавшего шума много лет назад!

Старшие ролевики книгу, понятное дело, читали, неспроста и клуб свой так нарекли. А молодые – им что? Королевская – так королевская. Разве в названии дело?

На конвенте в Харькове вокруг писателей всегда вилось множество журналистов из самых разных, часто не имеющих вообще никакого отношения к фантастике изданий.

– А правда, что писатели сейчас не пишут, как раньше, а есть специальные программы, которые собственно и создают тексты романов? – пристала, с диктофоном в руках журналистка какого-то гламурного журнала к Роману Злотникову. – Они задают определенные параметры, имена персонажей, какой следует выбрать жанр, сюжет? Например – любовный, сцен семь, драк двадцать три…

Злотников терпел-терпел – и не выдержал. Сколько можно переносить чужую глупость?!

– Чувствуется, что вы настоящий журналист, – улыбаясь, как кот канарейке, начал Роман, – вы меня раскрыли. – Лучезарный взгляд, полный невольного уважения и неподдельной искренности. «Формула успеха Глайма: «Секрет успеха – в искренности. Как только вы сможете ее изобразить, считайте, что дело в шляпе». – На самом деле такой программы ни у кого нет, кроме как у КГБ. Вы же знаете, что на юго-западе Москвы есть подземный город?

Утвердительный кивок, который девица повторяет на чистом автомате, энергично тряхнув мелированной челкой. Судя по интонации Романа Валерьевича, она как «хороший журналист» просто обязана это знать.

– Так вот, там есть секретный институт, который разработал программу, предназначенную для отражения ядерного удара по СССР. А вы ведь понимаете: огромная программа, десять тысяч боеголовок, сто тысяч ложных целей, расчет климатических и погодных условий. Программа чудовищная, разрабатывали ее долго. Но к тому времени, как она была с успехом завершена, СССР приказал долго жить, и она стала никому не нужна. Финансирование урезали. Тогда ученые начали искать, где применить страхолюдину, что называется, в мирных целях. Но институт секретный, его курировал КГБ, поэтому сами разработчики выйти на рынок не могли, пришлось обратиться к своим кураторам. Вы же знаете, что я полковник?

Очередной полный доверия взгляд.

– Да, да, – снова закивала журналистка, боясь, лишний раз вздохнуть, перебив тем самым идущую ей в руки непуганую сенсацию.

– Ну так вот, она – программа эта пишет романы и подписывает моей фамилией, – подытожил рассказ Злотников, ощущая творческий подъем и борясь с желанием весело рассмеяться. – Но, с другой стороны, я не могу сказать, что не участвую в процессе. Дело в том, что программа пишет роман одним большим словом. А я затем сижу и расставляю заглавные буквы, абзацы, точки, запятые, пробелы…

Глаза журналистки сделались абсолютно круглыми. Она не сразу сумела собраться и задать вопрос:

– Неужели об этом вообще ни кто не знает? Даже не догадывается?

– Ну, почему же… писатели, разумеется, знают. Тут не скроешься? Только кто пойдет против КГБ? А я нормальный парень, настоящим писателям завсегда готов за пивом сбегать.

С другой стороны, если меня уберут, как засветившегося, так еще неизвестно, кого поставят, может, такой гад будет назначен! Вот никто и не выступает особо. Так иногда снисходительно похлопают по плечу. Но, в общем, терпят.

Во время презентации книги-утопии «Аскетская Россия» в Москве соавторы Артем Сенаторов и Олег Логвинов перекрыли выход из магазина. «Никто отсюда не выйдет, пока не будут распроданы все гребаные книги, что есть в наличии», – поставили свой ультиматум собравшимся писатели.

Для проведения каких-то конкурсов Катя Асмус договаривается со знакомым хозяином крупного книжного склада, что тот выделит в призовой фонд несколько десятков килограммов книг. В назначенный день Катя берет машину и отправляется по указанному ей адресу.

Прямо за железной дверью перед ней возникает огромный ангар, по обеим сторонам которого вдоль стен в несколько рядов до самого потолка возвышаются горы пачек с книгами.

Навстречу Кате выходит ее знакомый.

– Извини, книг для твоего мероприятия так и не привезли, ничем не могу помочь, – разводит руками. – Книг нет.

– Что значит нет? Да у меня сегодня конкурс, я что, долговые расписки должна вручать? Я в машину вложилась, я…

– Ну нету книг!

– Как это, книг нет? А это тогда что?! – Катя показывает на безмолвно громоздящиеся у стен пачки. – А это что – не книги?!

– А это говно!

В воинскую часть, где служил будущий переводчик Анджей Савицкий, приезжает генерал с проверкой. Посмотрел часть. Вроде все нормально. Тем не менее, надо же о чем-то спросить, продемонстрировать, что проверка носит неформальный характер.

Генерал: Как у вас обстоит дело с культурной жизнью?

Командир части: Есть библиотека.

Генерал: Давайте посмотрим, что за библиотека.

Заходят, большое, светлое помещение. Все стены заставлены стеллажами, на полках бутылки, и ни одной книги.

Генерал (опешив): А где книжки?

Командир части: Да, вы понимаете, мы заказываем, а нам не присылают, мы заказываем, а нам… В общем, мы здесь играем в интеллектуальные игры.

Генерал: В какие еще игры?!

Командир части: Мы кого-нибудь из младших офицеров отправляем за дверь и делаем коктейль. А он во время дегустации по первым буквам названий входящих в коктейль напитков должен догадаться, какое слово мы загадали.

Генерал: Да не может быть. Давай проверим. Лейтенант, за дверь!

Лейтенант выходит за дверь. Генерал достает с полки бутылки: палинка, абсент, портвейн, анисовая – «папа».

– Лейтенант, заходи.

Лейтенант заходит, выпивает коктейль и, не задумываясь:

– Папа.

Генерал ошарашен, требует второй проверки. Лейтенант послушно удаляется, генерал смешивает новый коктейль: мадера, абсент, мускат, анисовая – «мама».

Лейтенант входит, с каменным лицом опрокидывает смесь:

– Мама.

Генерал: Лейтенант, что вы вообще делаете в армии? Вам в дегустаторы идти надо!

Лейтенант: Пан генерал, вы очень легкие слова загадываете. Я вчера отгадал «Константинополь», а позавчера «Навуходоносор».

Украинская ночь, тишина, спит партенитский конвент, притомился. Слышен голос Владислава Русанова:

– Пить? Да мне пофиг, что пить, что не пить. Ну, хочешь на спор, прямо сейчас завяжу. Спорим? На ящик водки?!

 
Зыбок мир.
Сквозь дыханье костра
Заметны колебания ближней горы.
 

Пили втроем: Игорь Чубаха, Игорь Петрушкин и Александр Лидин; белые ночи, красота. Утром Чубахе, правда, на работу аж в шесть часов вставать, оттого он раньше лег.

Шесть утра – понятное дело, что не в издательство идти главвреда караулить. Надо было харьковчанину как-то зацепиться в Питере. Найти нормальной работы не получилось, вот и пришлось молодому писателю, вместе с не менее молодым художником Сергеем Шикиным, что из города со странным названием Павлово-на-Оке, каналы копать. Впрочем, где наша не пропадала?..

Только Чубаха задремал, Лидин и Петрушкин озорно переглянулись, перевели будильник на четыре утра и принялись ждать, что будет.

В четыре часа звонит будильник. Чубаха вскакивает и как зомби вылетает из квартиры. На улице белые ночи – светло.

Немного обождав, весельчаки выбираются вслед за приятелем и, устроившись на скамеечке под кустом сирени, ждут, когда Игорь обнаружит метро еще закрытым и вернется, оглашая сонные окрестности переливчатыми матами.

По свидетельству современников, у Лидина дома повсюду валяются неглаженые коты. В настоящий момент – в количестве одиннадцати штук!

Дом-музей Эрнеста Хемингуэя посещают не столько ради творчества писателя, сколько ради возможности погладить и сфотографировать пятьдесят кошек, живущих там. При жизни Хемингуэй обожал кошек.

– Во время работы над книжным проектом издательства «АСТ» «Обитаемый остров» Николай Ютанов резко воспылал ненавистью к животным, упоминаемым нами в романах, – рассказывает Андрей Ерпылев. – Пострадали тексты Алексея Волкова, Федора Березина, мои. Ютанов принялся с маниакальной жестокостью вырезать из текста кошек, собак, лошадей, щук, лебедей и пр.

«Саракш – планета чужая, там должны быть другие животные».

Возмущенный произволом Ерпылев открыл в Word канонический текст братьев Стругацких, вошел в режим поиска. Слово «кошка» – 22 упоминания, «собака» – целый список, лень считать; лошади – 3. Были и петухи (когда герои возвращались с операции, кричали петухи). Федор Березин героически боролся за кроликов, он кричал, что кроликам на Саракше быть, ссылаясь на фразу, что кого-то использовали не хуже, чем подопытных кроликов.

Благодаря слаженным действиям писателей, в настоящий момент животные на Саракше есть. Во всяком случае, кошек, собак, кроликов и енотов отстоять удалось.

Будучи на пенсии, мой дедушка Николай Фаддеевич Котов самозабвенно занимался своим садом, доставшимся ему от старшей сестры. Лично я почти что не помню бабушку Аню, но сохранилась легенда, что она выращивала дивные цветы, которые цвели с ранней весны до поздней осени на зависть соседям. Весенние уступали место летним, а те, в свою очередь осенним. Целыми днями Анна Фаддеевна не вылезала из своего чудесного сада, за что и была прозвана соседями ведьмой.

Поговаривали, будто Анна Фаддеевна также управляла погодой, собирая на небе тучи, устраивая грозы и насылая на огороды завистников ливни и град. Ее-то цветики после любой непогоды неизменно расправляли стебли и упорно поднимались навстречу солнышку, в то время как соседские не выдерживали и погибали.

В общем – черная сила!

Дед водил меня в музей поселка Воейково, где показывал специальные «ракеты-снаряды» для разбивания этих самых колдовских туч. Подстрелишь такой ракетой ведьмовскую тучу, и она тут же разлетится золотой пылью.

В общем, брат и сестра уравновешивали друг друга.

И еще дедушка выращивал специально для меня голубые незабудки.

– Посмотришь на незабудку и вспомнишь меня. – Вот этот цветочек я, а это баба Аня, а этот… точно маленькие звездочки незабудки смотрели на меня нежные, стойкие, прекрасные…

Может, именно эти цветы я и должна была высаживать в нашем мире, дабы они произрастали, не позволяя забыть ушедшего но бесконечно дорогого человека, особенный день, стихотворную строчку?..

Через много лет после смерти дедушки я попала под его золотой ливень!

То, что плавно летело с неба, было мягким и шуршащим, а еще звенящим. Нежно-нежно. Это была золотая пыльца – целое золотое облако, опустившееся вдруг на Питер.

– Что это? – спросила какая-то женщина и спряталась под зонт.

Я встречала золотой дождь, обратив к нему лицо, руки и всю себя.

«Благословение» шевельнулось в мозгу.

– Благословение, – ответила я, и, нимало не смущаясь ни атеистического времени, ни того, что знала, о том, что тучи разбивают в золотой дождь, и что моя мама вместе с туристической группой встречала уже «золотой дождь», принесший всем очевидцам аномалии болезнь кожи.

– Благословением и ничем другим был мой золотой ливень!

Есть писатели, которые начали придумывать сказки исключительно для своих детей. Как это бывает? Прочли всё, что было дома, а дитятко любимое родное еще требует, вот и пришлось маме или папе на ходу сочинять.

Ученик Герберта Уэллса Алан Александр Милн, сделав своего сына Кристофера Робина Милна героем своей самой знаменитой книги «Медведь-с-очень-маленькими-мозгами», о Винни-Пухе, так ни разу и не прочитал малышу ни строчки из этого произведения, считая, что для ребенка полезнее учиться на произведениях писателя Пэлема Вудхауза[9]9
  Русскому читателю этот писатель известен по романам о похождениях Дживса и Вустера.


[Закрыть]. Так что в первый раз Кристофер Робин открыл книгу отца только через шестьдесят лет после ее первого издания. А в 1996 – то есть через семьдесят лет после выхода книги в свет, плюшевый Винни-Пух был продан в Лондоне на аукционе дома Бонхама неизвестному покупателю за 4600 фунтов стерлингов.

Однажды писательское руководство русского города Кенигсберг решило приглашать к себе писателей по культурному обмену. А что, дело хорошее – наши к вашим, ваши к нашим. Так, почти сразу же, было решено поменять русского прозаика Сурена Цормудяна на литовского писателя Алексея Волкова.

– Сурен Цормудян рассказывал, – пишет «ВКонтакте» Алексей Волков. – Среди его читателей имелся бывший офицер группы «Вымпел», господин Грждетский, судя по всему – поляк. Прошел Чечню, был ранен, комиссован, после разных перипетий оказался в Лос-Анжелесе. Теперь ставит трюки в фильмах. Но так как американцы фамилию Грждетский выговорить, застрелись, не могут, взял себе псевдоним «Волков» – в честь автора любимого цикла «Командор».

Раннее утро. Утром лучше меня не трогать. Не высплюсь – начну тупить, если совсем рано побеспокоить, могу тупить до вечера.

Как-то в восемь утра Ольге Виор позвонила незнакомая женщина, которая, услышав заспанный недовольный голос поэтессы, пискнула:

– Это вы?

– Это я. – Ольга помотала головой, прогоняя сонную одурь. Шутка ли сказать, сначала пишешь до шести утра, а потом тебя, ни за что, ни про что, будят в восемь!

– Спасибо вам за песню!

После чего дама повесила трубку, и… Ольга уже не могла заснуть и в результате побрела на встречу с композитором невыспавшейся и злой.

Через несколько дней неизвестная снова «осчастливила» Ольгу звонком, и опять в восемь утра. Вежливо пожелала доброго утра и еще раз поблагодарила.

Эти звонки стали обрушиваться на несчастную Виор с незавидной регулярностью. Причем все они были похожи один на другой: дама маниакально благодарила за доставленное ей эстетическое наслаждение.

Прошло несколько лет.

Однажды утром Ольга уже привычно проснулась, разбуженная звонком и, взяв трубку, услышала:

«Оля, это я! Ну, вы помните. Не могли бы вы надиктовать мне слова «Лебедь белая»?

Странное дело, первый звонок произошел в 2005 году, когда песня только-только прозвучала, теперь на дворе стоял февраль 2013-го. Неужели за восемь лет было не выучить слова любимой песни? Но вместо того, чтобы высказать все свои накопившиеся «фи», Ольга вздохнула и медленно продиктовала весь текст.

Прошло два месяца, и на каком-то вечере, к Ольге подошла невзрачная женщина.

«Здравствуйте Оля, а это я! – улыбнулась она Виор, как доброй знакомой, – та самая, что звонит вам в восемь утра»…