Текст книги "Функция: вы"

– Почему ты не отвечал?

Минотавр пожал плечами.

– Понятия не имею, где смартфон.

– Это не так, – сказала она.

– Это не так, – согласился он.

Они смотрели друг на друга вплотную, бесстрастно. Я был уверен, что Минотавр ее передразнивал.

– Отдай контейнер, – вкрадчиво попросил он. – Или уж обнимай. А то пауза начинает быть томной.

Я вздохнул и первым зашел внутрь.

В библиографию Хемингуэя на комоде идейно вписывались две ополовиненные бутылки: односолодовый «Приятель из Бригадуна», коллекционный «Генрих Восьмой» (выпуск с Анной Болейн). Еще ведерко со льдом и графин, полный апельсиновой кожуры, – классический Минотавров натюрморт был освещен одиноким торшером в углу комнаты и парой настольных ламп, плотно обклеенных стикерами. Других источников света в мансарде не водилось.

То, что Минотавру нужен был отдых, я понял еще до отъезда. По тому, как он поставил контейнер перед нами, а нас перед фактом – заливая кофе вискарем. Не-могли-бы-вы, часок-туда-обратно, сущий-пустяк; только радиационный фон вокруг него рос пропорционально уровню алкоголя в стакане. Обычно это значило, что силы у Минотавра закончились, а предыдущий день еще нет.

– Как вам современное искусство? – поинтересовался он, закрывая дверь. – Слышал, не обошлось без перформанса.

– Как давно ты знаешь, что Обержин мертв? – спросила Ариадна.

Мы сели напротив массивного, занимавшего четверть мансарды стола, раскинувшегося красноречивой диорамой «как сложно быть главным всего (!) в тридцать пять». Он был заставлен тарелками, усыпан бумагами, завален пустыми коробками, в основном из-под еды, но среди мусора я все равно заметил «атлас». Даже с моего места на включенном планшете можно было различить карту и расстояние – в пульсирующей рамке под четырехзначным номером. Полтора метра до.

Я поднял взгляд. Он все-таки следил за нами.

Обойдя стол, Минотавр отставил контейнер к окну и с мрачным энтузиазмом поведал:

– На корпоративном празднике жизни Обержин занимал особую роль. Что-то вроде лучшего друга именинника, на которого при подаче торта упал софит. И теперь наши таксономические соседи ищут, кому предъявить счет. Кто организовывал мероприятие, зачем повесили софит, не рано ли подали торт и… погодите. Это что?

Он вернулся к контейнеру. В темно-бронзовых сумерках вмятина напоминала ожог. Минотавр провел пальцем по металлическому ребру, интуитивно повторяя ток Ариадниной крови, которой там больше не было. Но он что-то нашел. Он всегда находил. И негромко поинтересовался:

– Чье?

– Это случайность, честное слово, – ответил я.

Минотавр шумно вдохнул:

– Ариадна… Есть известная народная мудрость: на Мишу надейся – а сама ножками передвигай. Слышала о такой?

– Нет, – ответила она.

– Прекрати, – попросил я.

Он облокотился на спинку огроменного своего кресла и выразительно, мимо меня, не прекратил:

– Два года прошло. Любой бы научился справляться с сорока восьмью килограммами тощего женского тела. Или ты поощряешь его мазохистские наклонности?

– Там саннстран протаранил витрину. – Мне пришлось повысить голос. Самую малость. На пару гласных. – Без шуток. Даже я едва успел отскочить. К тому же Куница нас уже посмотрела. Все хорошо, честно. Завтра заживет.

Минотавр закатил глаза. Он ненавидел эту фразу.

– Напоминаю, очевидно, чтобы побесить самого себя. Ваши жизни принадлежат Дедалу. И мифически исцеляющее завтра тоже его. Вот почему это не оправдывает халатного отношения к телу в сегодня – тоже, кстати, чужом. Вы позволили навесить на себя жизнь другого человека – а ты даже двух, считая соседку, – и с тех пор имеете право разве что биться мизинцем о тумбочку. Раз в месяц. С письменного разрешения меня как единственного легитимного посредника. Если это понятно… понятно ведь, ребенок?! – вдруг рявкнул он, и я поспешно затупил в кеды. – …Тогда вернемся к жмурику. Итак.

Минотавр отпрянул от кресла. Оно не шелохнулось, увязнув в складках тяжелого шерстяного ковра, которыми пол в мансарде был забросан, как шкурами.

– Итак, – Минотавр прошел мимо, к комоду.

Я поддел носком отклеивающуюся пятку кроссовки и упрямо сказал:

– Он не должен был умереть.

Минотавр с треском свернул голову бутылке.

– Это даже нельзя было назвать аварией, – продолжил я, ковыряя единственную свою пару обуви. – То есть да, саннстран вынес витрину. Наделал шума. Но все не выглядело так… ну… смертельно.

Брякнул лед. В бокал знакомым звуком полился виски.

– Когда мы виделись в последний раз… – наконец сказал Минотавр за нашими спинами, – я рекомендовал Обержину не засыпать. Мог не проснуться.

– Он был чем-то болен?

– Работой. И женой – особенно с тех пор, как она стала его работой. Ученые! Ни в чем не видят меры.

– Обержин знал? – спросила Ариадна.

Я отстал от кед, поднял голову.

– Да.

Минотавр устало рухнул в кресло. Виски плеснул на ковер.

– О системе, атрибутах… – Он мрачно затер ворс ботинком. – О том, на кого по-настоящему работал. Даже о вас… Рубил по всем статьям. В Обержина долго, планомерно вкладывались, и он не жадничал, воздавая. Толковым оказался мужик. Но в последние дни многое совпало; учитывая же, что совпадений не бывает… Короче, я был бы рад, откинься он по ряду естественных причин. Но это покажет вскрытие.

– Когда его назначат? – уточнил я.

После пары глотков Минотавр сверился с часами:

– Когда его закончат, ты имел в виду? Жду звонка.

Я изумленно подался к столу:

– Это хоть в какой-то мере законно?

– Что за странные категории? Всех вскрывают. Просто некоторых – еще теплых. И до приезда юристов, у которых, не дай бог, обнаружится запрет.

В восходящем окне над его головой плыли промышленно-коричневые тучи. Если бы Минотавр поднял взгляд, то назвал бы их правдоподобно скучными. Но скучно на улице не было – только сегодня перед нами сорвало и уволокло в реку рекламную растяжку. Близилась кульминация октября.

– Разве это не слишком? Мы-то, может, и на обочине социальной жизни, но Ян Обержин – нормальный человек. У него есть семья, друзья, коллеги… наверное. Нельзя же взять и…

Меня прервал звонок. Минотавр красноречиво развел руками и нашарил в кармане джинсов априкот.

– Олья! – воскликнул он, подрываясь. – Почему так долго, Олья? Он что, сопротивлялся?

Это значило: отстань. Значило: конечно, можно.

Откинувшись на спинку стула, я вздохнул и посмотрел на Ариадну. Ее покорно сложенные ладони белели сквозь сумрак. Лицо казалось отрешенным – но не взгляд; не черные, омытые заполярными водами зрачки, что мерили чужие шаги, осмысливали жесты, читали паузы, соотносили интонации.

Ариадна почти всегда молчала. Ничего не просила. А если и разговаривала с кем-то, кроме меня, то больше паузами, нежели словами. Все привыкли делать вид, что ее нет. Не от малодушия – просто так получалось. Но Ариадна была. Она смотрела, слушая и запоминая, она присутствовала в физическом мире полнее, чем кто-либо, – просто потому, что ей больше негде было быть.

– Что-что? – наигранно удивился Минотавр. – Сколько сердечных приступов? А про коронарную недостаточность можно еще раз?.. Как интересно! Обвешался докторскими, как орденами, а смерть все равно была уделом других… А? Что? Сейчас запишу, да.

Он порылся в бумагах и выудил желтый карандаш.

– Да насрать. У нас не заповедник козлов отпущения. Кто там на смене – судя по голосу, девочка с ромашками? Попроси скинуть мне черновик.

Зажав ухом априкот, Минотавр выводил цифры на мелованном клочке июля, но затупившийся желтый грифель писал больше вмятинами, чем цветом. Раздраженно фыркнув, он отложил смартфон на стол, перевел звонок на громкую связь и прихлопнул ладонью край елозящего листа.

– …не менее, – продолжила Ольга из динамика, гулко, как в туннеле. – На месте поражения найдена атра-каотика. Пробу отправили на дополнительный анализ, но…

Минотавр замер.

– Предварительный вывод по состоянию тканей?

– В пределах «дружественной нормы». Но я бы не…

– Тогда плевать. Мужик собрал букет инфарктов. Атра-каотика всегда липнет к слабому.

– Но Обержин доработался до наблюдательных советов. Он наверняка знал правду. В Эс-Эйте с таких дружественную норму еще на парковке сдувают.

– И что?! – начал раздражаться он.

– А то! – начала раздражаться она.

Это был классический ход их бесед.

– Ты все время повторяешь, что, если кто-нибудь из топов Эс-Эйта помрет от инфекции, конец их идиллии про «здравствуйте, мы новые виды».

– О да, – фыркнул Минотавр. – Жду не дождусь.

– И ты лучше меня знаешь, как эс-эйтовцы следят за здоровьем своих людей. Тем более – такого уровня! Все эти добровольно-принудительные обследования, санатории, обеззараживатели на каждом углу… Да у нас по осени антибиотик в проточной воде!

– И это без ведома честных граждан!

– Хватит паясничать! Да, вероятность того, что атра-каотика налипла из-за ежедневного общения с энтропами, имеет место! Но если это твоя основная версия, тогда какого черта здесь я, а не специалисты Эс-Эйта?!

Минотавр молча сощурился. Я видел, как его мысли выполнили пару акробатических трюков.

– Чем конкретно занимался этот человек? – напирала Ольга. – Какое отношение он имеет к нам? Что опять происходит?!

– Ничего.

Минотавр посмотрел сквозь замыленное дождем окно.

– Ничего не происходит, Олья. Сегодня прекрасный день, чтобы умереть. Вот и все.

– Когда я спрошу об этом в одной с тобой комнате…

– Я расскажу о миграции двухлинейной камбалы. Честно – обалдеешь.

Ольга была единственной, кто относился к Минотавру всерьез, и ждала от него того же. Две фундаментальные ошибки по цене одной делали невыносимыми их обоих.

– У нас есть басня, – загробным голосом оповестила Ольга. – Про мальчика, который шутил о волках. Знаешь, что с ним случилось?

– Он вырос и стал известным комиком. Я тоже сижу в интернете.

Она поперхнулась. Он фыркнул. На том и разошлись.

Следующие десять секунд мансарда была пузырьком вакуума во взбудораженном пятницей городе. Затем Минотавр сломал карандаш.

– Ариадна, – швырнул он обломки в мусорку. – Пора спать.

Я вскинулся:

– У меня не все готово.

– Два месяца прошло.

– Эм, нет. В прошлый раз вы перезагружали нас шестнадцатого…

Минотавр осадил меня убийственным взглядом.

– Значит, мы живем в разных системах счисления.

Ариадна молчала. Ее равнодушие к собственному телу, как всегда, оставляло за мной последнее слово. Но Минотавр все чаще пытался его отжать. Его энергия, помноженная на вспыльчивость, злую память и клиническую бессонницу, не просто сносила все на своем пути, но выкорчевывала с тектоническими плитами.

– Когда? – наконец, спросил я.

– Завтра.

– Мы можем поговорить наедине?

Минотавр вернулся к столу и, закинув атлас в верхний ящик, опустился в кресло.

– Как в древние-добрые.

– Тогда, если мы закончили…

Ариадна неожиданно поднялась.

– Что в контейнере?

Минотавр скучающе развел руками.

– Теперь, когда известна причина смерти Обержина, это неважно.

Он фальшивил. Меня это встревожило. Минотавр и прежде не утруждал себя правдоподобностью объяснений, даже если не лгал, но Ариадна смотрела так, будто сегодня это что-то значило.

– Что в контейнере? – повторила она с незнакомым мне нажимом.

Минотавр подался навстречу. Тусклый свет настольных ламп омыл его досадливо искривленный рот, а щетину сделал пыльно-бронзовой, почти золотой. Тепло ему шло. Оно смягчало нордическую жестокосердность. Но высокий лоб оставался темным, спадавшие на него пряди тусклыми, и лишь глаза, как всегда, были светлыми до прозрачности – даже в полумраке.

– Ты мертвая, – прошелестел Минотавр из самого сердца его. – Мертвая, а не глухая.

– Мертвая, – покорным эхом согласилась Ариадна. – А не идиотка.

Он опустил взгляд на призрачные желтые цифры, перебитые бликами, и прошипел:

– Вали отсюда.

Ариадна не шелохнулась.

– А если, досчитав до пяти, я не услышу звук копытц – на выход отправитесь оба.

Я мягко, неверяще улыбнулся.

– Эй… Да вы чего?

Не верил я самому себе – что смогу сейчас что-то поделать. Между ними гудело неведомое: и личное, и давнее, не со мною пережитое.

– Один, – Минотавр откинулся в кресле.

Ариадна молчала.

– Два, – потянулся за бокалом он.

Я шумно вздохнул.

– Ариадна…

– Два и семьдесят один.

– Пожалуйста.

– Три и четырнадцать–шестнадцать.

Я бросил на Минотавра осуждающий взгляд. Он ответил мне с неменьшим укором. Возможно, он считал, что это моя вина; что, если находиться рядом с Ариадной двадцать четыре часа в сутки, ее можно если не починить, то хотя бы выдрессировать в живую. Но, по правде, он ничего не мог с собой поделать – и я это знал.

А он знал, что я знал.

– Буду в машине, – наконец услышали мы оба.

Ариадна отвернулась и направилась к двери. Прикрывшись бокалом, Минотавр провожал ее взглядом, каким никогда не встречал.

– Не задерживайся. Тебе надо поесть.

– Спасибо, – я улыбнулся. – Пять минут.

Витраж звякнул. Дверь закрылась с той стороны. Я тут же помрачнел и уставился на Минотавра.

– Ребенок… – поморщился он. – Только ты не начинай.

Я упрямо кивнул за спинку кресла.

– Ну и? Что в контейнере?

Его локти разъехались. На секунду мне показалось, что он сляжет лицом в стол, но Минотавр только припал грудью к бумагам.

– Ты не видел мою гангрену?

Я не повелся.

– Серьезно, когда и на что она последний раз так реагировала?

Минотавр угрюмо заворочал канцелярскими курганами. Что-то прокатилось и гулко стукнулось о мусорку. Сигареты лежали с моей стороны, в тенях медноцветного, утыканного окурками папоротника. Мятая пачка была на две трети заклеена драматичной картинкой с серой, в гнойных прожилках ногой.

– Пожалуйста, – повторил я, старательно не глядя в ее сторону. – Я должен знать.

Минотавр вздохнул и ответил мне очень усталым взглядом. С таким просили мирный договор. Когда-то я отдал бы за такой многое, но годы, проведенные порознь, изменили нас обоих.

– Это не то, чем кажется, ребенок.

– А чем оно кажется?

Минотавр дернул плечом.

– Совпадением, которых не бывает. Случайностью в мире, просчитанном до. Но поверь… Есть вещи, которые становятся особенными лишь от особенных людей. Есть связи, которых нет. Искра же, – Минотавр поморщился. – Искра имеет сложное, а потому во многом надуманное прошлое.

– Ты не рассказывал об атрибуте с таким названием.

– Считаешь, легко придумать учебный план на сотни волеизъявлений? Что возили в Эс-Эйт, о том и рассказывал! Не умничай.

Я ждал продолжения, но Минотавр молчал, и по лицу его блуждало такое безрадостное выражение, будто речь зашла о фамильном проклятии: о том, кого-нельзя-называть, о том, что-никому-не-рассказать. Я чувствовал, что, не ужасаясь в ответ, выказывал дурные манеры.

– Все это уже происходило, – нехотя продолжил он. – Вот к чему она сказала то, что сказала. В схожих обстоятельствах, но разным составом люди говорили одно и то же: ооо, кто-то умер, ооо, вы перевозили искру, ту самую, ооо… – Минотавр закатил глаза. – Рядом с ней всегда кто-нибудь умирает. Я был на твоем месте. Ариадна была. И Олья. И даже Сте…

Он умолк.

– Искра убивает людей? – спросил я и тут же пожалел об этом: его обострившимся взглядом можно было гравировать эпитафии. Одну из них Минотавр озвучил сразу.

– Миш, твою мать, – не эту ее часть. – Люди убивают людей.

Где-то снаружи, в затопленных дорогах, изнывали сирены скорой помощи.

– Тогда что с ней не так?

– Не так… – Минотавр потер глаза. – Все с искрой так. И с нами все так. Просто иногда так на так порождает сложности. Но и они только кажутся таковыми.

– Прости… не совсем понимаю…

– А я и не объясняю. Но, помнишь, мы как-то обсуждали, что люди не знают, чего хотят на самом деле? Лет двести назад. До того, как ты свинтил от меня к Мару.

– Угу, – неопределенно отозвался я, потому что не двести, а шесть. – Пламенная речь о полуфабрикатах эволюции.

Минотавр недоуменно вскинул бровь.

– Я и такое говорил? Как ты меня терпел?

– Молча, в основном.

Я почти улыбнулся. Он отвел взгляд. Мы всегда будем помнить то время по-разному.

– Мм, в общем… Я хотел сказать, что никто лишний раз не сунется в океан собственной души, потому что боится встреч с глубоководными тварями, разжиревшими на маминых манипуляциях и папиной нелюбви. Потому что рефлексия – это ад. А ад – место человеческое. Для обержинового работодателя, как и для вашего жизнедержателя бессознательное изжило себя на прошлом витке эволюции. У одних – букет личностей на одно тело; что-то не нравится в текущей, выкидывай, делай следующую. У других – армия тел на одну личность, хотя я не уверен, что Дедала в принципе можно назвать личностью. И какой бы снисходительный энтропы с синтропами ни делали вид, глядя на братьев своих меньших, через пару веков они прикрутят двигатель к своим высоткам и улетят колонизировать космос. А на прощание сделают планете одолжение – подорвут оба полюса, чтобы смыть к чертям наш вид.

– Да-да, – заметил я в сторону. – В прошлый раз все начиналось именно так. Вот же совпадение…

Минотавр фыркнул, но беззлобно:

– Совпадений не бывает. Есть только оптимизация системы перестановками функций.

– О! Это я точно уже слышал.

– Да у тебя вечер дежа антандю.

Он снова поднялся. Бесцельно прошелся вдоль стола.

– Я хочу сказать, они нам не союзники. Да, конечно, мир думает и ими, и нами. Но если через тысячи лет эволюция перестанет быть такой сукой, перейдя с естественного на рациональный отбор, как сама того хочет, больше всего от этого выиграют люди. Только эс-эйтовцы вмешались в нашу историю не для того, чтобы ускорить переход. Они по-прежнему злы и не собираются нас прощать. Какую бы межвидовую утопию ни имитировали в «Палладиум Эс-Эйт», у людей нет никого, кроме людей, друг друга и… – Минотавр замолк, отвернулся к окну: – Ай, ладно. Неважно. Есть куда более насущные вопросы. Ариадна, верно?

Я не стал возражать. Хоть и хотел. Это была годами отработанная схема.

– Ничего страшного, что Дедал реавторизируется, пока массив не закончен. Если тебе удалось расшевелить что-нибудь, живое подтянется к живому. Остальное – до следующего раза. Главное, пока она спит, ты снова будешь свежим и бодрым. С недельку ты мне нужен таким. На завтра в Эс-Эйте у нас запланирована встреча с одной дамочкой. Мертвые не знакомы с тайм-менеджментом, так что живые разгребают за них, однако она выделила нам двадцать минут позднего завтрака, между старыми делами и новыми обязательствами. Мерит Кречет… Предполагаю, ее назначат преемником Обержина по ряду особых проектов. Тем ироничнее, что он тут ни при чем.

– Это насчет катализатора? – дошло до меня наконец.

Минотавр усмехнулся:

– Мы разрабатывали его на базе обержиновских лабораторий. Долгая история. Но там и без него полно отличных спецов. Кречет – живое доказательство того, что можно быть превосходным ученым, не ловя инфаркт за инфарктом. Представь себе, она помнит времена, когда в городе не было пробок. Это потому, что в ее молодости курьерские дроны не мешали летать на зонтике.

Я растерянно поглядел на больную руку. После Куницы она пульсировала теплом, как от кружки горячего кофе.

– Катализатор бесполезен, пока у нас с Ариадной один физиологический фон, – я сжал пальцы, – мой.

– Верно. Она не получит ни капли, а ты сляжешь с перегревом. В лучшем случае, на сутки у Мару. В худшем – я всю жизнь буду таскать апельсины в элитнейшую дурку.

– Но чтобы вскрыть ее физиологический фон, нужно активировать как можно больше сигнатур.

– Катализатором – который нельзя использовать без физиологического фона.

Усмехнувшись, Минотавр обернулся:

– И правда. Как в древние-добрые.

Про катализатор он заговорил год назад, после четвертой перезагрузки. То есть реавторизации Дедала – так это называлось по-правильному, но я всю жизнь понимал Минотавра через слово, приходилось додумывать. Не могу сказать, что к тому времени у нас не было успехов. Ариадна сама передвигалась, все осознавала и запоминала, ей даже подняли старые права (а у меня после уничижительных замечаний на эту тему иссякли последние отмазки от автошколы). Но в анализах все оставалось прежним. Восстанавливались знания и навыки и то, что я мог бы назвать привычками, если бы знал Ариадну до, но физиологически процесс не сдвинулся ни на показатель. Разум возвращался. Тело оставалось в коме. Тогда Минотавр сказал: нужен рывок. Мару сказал: нужно поспать. Я ничего не сказал, пытаясь понять, как работать быстрее.

– Прости, – не выдержал я.

Минотавр вздрогнул:

– Ты чего?

Самым трудным в моей части работы было не зацикливаться на ее бесполезности. Принять как данность, что, насколько бы тщательно я ни запитывал еженощно сигнатуры Ариадны от своих, в конце придет Дедал и все снесет. Снова. Неважно, сколько времени занимал весь массив: полгода, как в первый раз, или два-три месяца, как сейчас, – главным было то, какая часть массива переживала Дедала. Штуки. Крохотные горсточки. Это беспокоило Минотавра все сильнее.

– Ты отлично справляешься, – сказал он. – Дедал дал Ариадне второй шанс, а ты третий. Да, процесс не быстрый, как хотелось, но с каждой реавторизацией мы получаем все больше активных сигнатур. Может, пройдет еще год или пять, но я уверен: однажды Дедал снова все разрушит, а Ариадна не заснет. Даже со всеми оговорками, вы – дубль-функция, а не какая-то там жалкая сумма. Плевать, что говорят. Два больше двух.

– А что говорят?

– Что-то говорят.

От этих дежа антандю у меня внутри все обрастало ссадинами.

Зазвонил его априкот. Минотавр отключил звук и перевернул экраном в стол.

– Утром, в семь, ее ждет Мару. С Кречет встречаемся в десять. Приходи к девяти, а лучше без пятнадцати или даже в восемь тридцать – из-за туристов в субботу там хрен припаркуешься. А, и кофе в каком-нибудь термосе прихвати. На обратном пути я бахну туда виски, так что твои необкатанные права тоже лишними не будут.

Он допил и, брякнув истончившимся льдом, указал на дверь:

– И да. Не говори с Ариадной об искре.

Я вздохнул, но больше ни о чем не спрашивал. Есть вещи, к которым привыкаешь единожды и на всю жизнь. К его тяжелому нраву. К безусловной, во многом пророческой правоте.

Лишь у двери я, наконец, почувствовал, как сильно, до одури голоден.

– Ты не скучаешь по тайне? – вдруг раздалось за спиной. – По тьме?

Я замер. Ладонь стыла от позолоченной ручки.

– По тьме, – повторил Минотавр, – потому что рядом с ней ярче свет?

Шесть–восемь лет назад я ответил бы не размышляя. Он посмеялся бы над сосредоточенным, но беспомощным выражением моего лица. Но ни тогда, ни вчера Минотавр не спросил бы того, что я услышал сегодня:

– В этом расколдованном, обладающем разумом мире, где наши жизни – лишь секунды его самопознания, ребенок… ты не скучаешь по богу?

Я обернулся. За антикварным столом, под скосом промышленно-коричневого неба стоял очень усталый человек. Он не выбирал царства и не способен был править, но все же делал это – ради нас.

– Поспи, – тихо попросил я. – Хотя бы чуть-чуть. А то, когда ты заводишь такие разговоры… я волнуюсь.

Минотавр усмехнулся. Он верно понял мой ответ.

– Разумеется, Миш. Спокойной ночи.

Он знал, что я знал: не поспит. У мальчика, который когда-то шутил о волках, было мало друзей и много сверхурочной работы.