Текст книги "Опасная колея"

Юлия Федотова
Опасная колея

На море-окияне, на острове Буяне

Лежит бел-горюч камень Алатырь…

Часть 1

Я встречаю нагие тела,

Посиневшие в рыхлом снегу.

Я минуты убийств стерегу.

В Брюсов

День не задался с самого утра, хоть лесным зверем вой.

Сначала у кухарки что-то подгорело, и чад проник в комнаты жильцов. Рано утром коллежского асессора Ивенского, второго пристава Сыскного отделения Московградского Управления полиции[1]1
  В нашей реальности сыскная полиция конца XIX в. имела отчасти схожую, но в целом иную структуру и иной устав службы.


[Закрыть] разбудили дикие вопли денщика Захара: «Горим! Горим, ваше высокоблагородие! Спасайтесь!» Роман Григорьевич выскочил полуодетым в холодный коридор, и к некоторой даже досаде своей выяснил, что спасаться нет нужды. Хозяин пансиона лично бегал от двери к двери, успокаивая встревоженных жильцов: «Господа, господа, не нужно паники! Случилась маленькая неприятность на кухне! Вашей безопасности ничто не угрожает, господа!» Роман Григорьевич плюнул и вернулся в моментально остывшую постель, но сон больше не пришёл. С полчаса поворочавшись, молодой человек встал, позавтракал удивительно невкусной яичницей и нехотя побрёл на службу. Почему нехотя? Да потому что в такой день хороший хозяин и собаку-то из дому пожалеет выгнать!

На дворе был холодный злой ноябрь. Уже полмесяца держались крепкие морозы. Давно стала Яуза, и лёд на ней выдерживал тяжело гружёную телегу. Почва промёрзла так, что землекопы с Немецкого кладбища запросили у городского начальства прибавки к жалованью, и, по непроверенным слухам, даже получили таковую. Ветер дул с севера, выстужал жильё, гонял по дворам тучи сухой колючей пыли. Пора бы выпасть снегу, а он всё не выпадал. Город стоял серый и грязный, даже центральные, богатые районы его являли собой унылое зрелище. Незамощённые улицы дальних окраин обледенели от помоев, и тела нищих, замёрзших за ночь, и несчастных, прирезанных на Хитровке, так и валялись во всём своём безобразии, ничем не припорошенные. Из лесу потянулись к городу оборотни – грызть лёгкую добычу. По сугробам-то не сунешься – живо выследят полицейские егеря. То ли дело по мёрзлой земле, следов не оставляя… Страшно было в городе тёмными непроглядными ночами, днём же – уныло и безотрадно. А предсказатели, состоящие при городской управе, изо дня в день сулили большую метель – за что только им, шарлатанам, деньги платят!

«Скорее бы лёг снег! Что может быть противнее зимы без снега? – с тоской думал Роман Григорьевич, кутаясь в холодный форменный плащ. Плащ стоял колом и не грел. Ветер бил в лицо, на зубах хрустела пыль… Вот ляжет снег, и тогда можно будет добыть из сундука тёплую шинель с меховым воротом, сменить кожаные сапоги на войлочные, надеть рукавицы вместо щёгольских, но совершенно бесполезных на морозе перчаток… «Если на днях не выпадет снег – перейду на зимнее обмундирование без приказа, на свой страх и риск! Или вовсе явлюсь в партикулярном, будто простой надзиратель, да так и поведу приём! И пусть хоть со службы увольняют! Сколько можно мёрзнуть в осенней амуниции, народ смешить?»

…А упомянутый народ уже толпился у дверей отделения, несмотря на ранний час и лютый холод. Двери были заперты. Странно! Неужели он явился на службу первым? Отродясь такого не случалось! Господин Ивенский отнюдь не был ранней пташкой. Откровенно опаздывать он себе, конечно, не позволял, но всегда приходил в самую последнюю минуту, так что даже старшие сослуживцы неизменно его опережали, о нижних чинах нечего и говорить. Но сегодня он действительно был первым… Ах, да! Всё дело в неурочном подъёме. Ведь чуть не на час раньше времени встал – такая досада!

– А ну, р-разойдись! – срывая зло, прорычал Роман Григорьевич на просителей и забарабанил в дверь окоченевшим кулаком. – Дежурный! А ну, отворяй, чтоб тебя! Дрыхнешь, паразит, на посту!

За дверью послышалось движение, а потом и голос.

– Хто там стучит? Хто стучит прежде времени? Вот я вам ужо постучу, паразитам! Вот я всех в камеру, клопов кормить… Ах, ваше высокоблагородие! Это ж вы! Ах, виноват, не признал по голосу, простите великодушно! Что-то вы раненько нынче! Не спалось?

– Вот именно – не спалось! Не дали! – буркнул Роман Григорьевич себе под нос и, швырнув дежурному промёрзший плащ, проследовал в кабинет. – Объявляй приём! Сперва жалобщиков пропускай, доносчиков потом.

В другой день второй пристав, пожалуй, не стал бы браться за работу столь рьяно. Сначала погрелся бы у горячего бока печи, потом велел бы подать горячего сбитня и принести из лавки свежую булку с маком, потом сходил бы в соседний кабинет, поболтать с сослуживцем и приятелем Игловым о его амурных делах (неизменно неудачных), и только потом начал приём. Но на дворе трещал мороз, и люди в плохих, бедных одеждах топтались под дверью, кутались в своё рваньё, хлопали себя по бокам, приплясывали в безнадёжной попытке согреться… В общем, те, кто утверждали, будто у его высокоблагородия, второго сыскного пристава, господина Ивенского совершенно нет сердца, ошибались. Оно у него было. Иногда.

В кабинете было тепло, но волгло. От стен пахло сырой извёсткой и грибком. Лампа коптила, за окном не желало светать. На зелёном канцелярском сукне стола лежала серая пыль. Скучной чередой потянулись жалобщики. Шли они не сами – их присылали с участков. Якобы, такие сложные вопросы у них, что на месте не решишь, только господам из Управления под силу разобраться, что и как.

Роман Григорьевич жалобщиков выслушивал (Только покороче, любезный, казённое время дорого!), записывал наспех, и почти всех отсылал обратно, к участковым приставам. Из десяти дел принимал, самое большее, два. Потому что невыплаченными долгами, утраченными бумагами, земельными спорами, вытравленными в утробе младенцами, случаями незаконного рукоприкладства и тому подобной ерундой Сыскное отделение не занимается. А занимается оно расследованием дел государственной важности, как то: смертоубийство, людоедство, разбой дневной и ночной, некромантия, чернокнижие, контрабанда, незаконное ростовщичество, растрата казённых средств, военная измена «и проч., и проч.», как написано в Уставе.

Определённо, те, кому властью доверено составление служебных уставов, должны выражать свои идеи более конкретно. Из-за этого «и проч., и проч.» Сыск положительно не знал покоя, потому как нерадивые участковые приставы склонны были толковать данную категорию чрезвычайно широко. Особенно грешил этим некий Мухорцев из Приречной слободы. Ну, буквально всё готов был спихнуть, от пьяной драки до карманных краж и карточного мошенничества! Шли и шли от него люди, шли и шли! Потеряв последнее терпение, Роман Григорьевич сам лично являлся пару раз в Приречный участок, орал так, что звенели стёкла, письмоводители прятались под стол, а домовой, которого они зачем-то прикармливали, падал в обморок. Сам пристав тоже чуть не падал в обморок, размазывал слёзы по пухлым розовым щекам, каялся и клялся. Но не проходило и месяца, как принимался за старое, паразит! Вот и нынче, кого только не прислал: побитую мужем бабу («А ведь первый только разочек изменила ему, аспиду, за всю-то долгую жизнь!»), молочника, сглаженного соседкой-ведьмой (весь товар у него теперь прокисает, видите ли!), и даже дворника, которому хозяин платит «не по уговору»! Ах, если бы не мороз, если бы снег лежал – пошёл бы снова и с землёй Приречный участок сровнял, честное слово! Великого труда стоило Роману Григорьевичу не срывать зло на ни в чём не повинных жалобщиках.

– Вот! – любезно говорил он каждому и протягивал сложенную вчетверо бумагу. – Ступай к вашему приставу, передай. Он твой вопрос решит.

– А коли не решит? Коли опять к вам пошлёт, ваша милость? – канючили жалобщики. Ожиревшего, беспредельно ленивого и нечистого на руку пристава своего они хорошо знали, им куда больше хотелось бы иметь дело с молодым, решительным на вид и приятным в обхождении сыскным.

– А вот коли не решит, – зловеще усмехался тот, – тогда придёшь ко мне и доложишь.

Жалобщики уползали задом, кланяясь и сжимая в руке заветные бумажки. В каждой значилось одно-единственное короткое слова: «Убью!» и красивый росчерк подписи.

К полудню они кончились. Жалобщики, в смысле. Пришла очередь доносчиков. О, это был совсем другой сорт! Эти вели речь о преступлениях действительно ужасающих! Одна только странность: грабителями, казнокрадами или тьфу-тьфу через левое плечо, некромантами почему-то оказывались непременно либо близкие соседи, либо дальние родственники, либо непосредственные начальники. Роман Григорьевич гнал их в три шеи, не опасаясь ошибиться. Он имел достаточно опыта, чтобы отличить подлинный донос от злого навета.

Доносчики шли, шли, и не было им конца…

«Да что такое?! Идут и идут! Как плотину прорвало!»

– Дежурный!

– Слушаю, ваше высокоблагородие! – дежурный – не утренний, сменщик его – влетел в кабинет, вытянулся во фрунт.

– Скажи, что стряслось в городе? Почему столько народу к нам?

– Так ведь эта… докладываю! Народу, ваша милость, как обычно нынче. Только все ведь к вам одному идут, вот и кажется вам, будто много.

– Ко мне одному?! – красиво изогнутые брови молодого чиновника поползли вверх. – Это с какой же такой радости, позволь узнать?

– Так ведь эта… – начинать свою речь иначе этот городовой, похоже, не умел. – Докладываю! Других-то из господ приставов нет никого! Вы один нынче на службе обретаетесь.

Один? – поразился Роман Григорьевич. – А остальные где?

– Так ведь…

– Короче!

– Слушаюс-с! Захворали все! Простыли видать, али поветрие пошло! Ото всех посыльные были, что нездоровы и в ближайшие дни явиться никак не могут. Такие у нас дела, – городовой сочувственно развёл руками. – Один вы в строю остались, ваше высокоблагородие… – и предложил участливо. – Я вам булочку горяченькую из лавки принесу? Кипяточку согрею?

– Давай, – утомлённо согласился Роман Григорьевич, поправил ворот вицмундира, небрежно откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. – И народу вели, чтоб не шумели под дверью. Голова уже кругом идёт, – он страдальчески, на манер капризной барышни, сжал пальцами виски, хотя на самом деле голова его была в гораздо лучшем состоянии, чем он стремился представить.

Увы. Не суждено было господину Ивенскому в тот день ни булочки съесть, ни горячего испить. Растолкав могучими ручищами народ, в кабинет с воем ворвалась толстая всклокоченная баба.

– А-а-а! – голосила она истошно. – А-а-а! Убили! Уби-и-или-и-и! Ваша милость, убили! А-а-а!

– Цыц, женщина! – велел Роман Григорьевич строго. – Говори толком, где убили, кого?

– Вот я и говорю, ваша милость! – баба на удивление быстро успокоилась и, принялась тараторить едва ли не радостно. – Убили! Колдуна Понурова, того, что отсюдова в недалече, на Боровой живёт! Там у него и лавка при доме своя. А я, стало быть, в лавку к нему пошла, за отворотным зельем. Для дочки, стало быть. Потому как дочка моя единственная с таким, прости господи, обормотом связалась, что не знаю, как и разлучить их! Ну, соседка и надоумила: ты сходи, говорит, к колдуну Понурову, он хоть и дорого дерёт, сказывают, зато…

– КОРОЧЕ! Пошла ты к колдуну…

– Ага! Пошла я к колдуну. Захожу в лавку-то – нет его, хоть и отперто. Я звать – не откликается. Тогда я через заднюю дверь прямо в дом к нему проникнула, а там – батюшки! Лежит! Весь как есть неживой! Убитый! Ну, я подол подхватила, и скорее к вам! Потому как страшно до ужасти!

Роман Григорьевич нехотя поднялся с места. Уж он чуял, что придётся выходить на мороз. А так не хотелось!

– Да ты хорошо ли смотрела, женщина? Может, он просто уснул крепко, утомлённый колдовскими трудами, а ты вломилась без спросу? Или пьяный валяется?

Баба замахала руками.

– Какое там уснул, ваша милость, когда горло от уха до уха перерезано, и кровищи вокруг море разливанное – едва подол не замочила! Убитый, как есть убитый! Чем угодно поклянусь!

– Ну, пошли, поглядим, какой он убитый, – обречённо вздохнул Роман Григорьевич. – Далеко, ты говорила, до места?

– Квартал-другой, ваша милость! – услужливо подсказала баба.

– Дежурный! Вели лошадей подать! – ну, не желал он мёрзнуть пешком по казённой надобности.

– Так ведь эта! Докладываю! Возчик наш тоже захворал!

Что ж, одно к одному…

– А тут к вам ещё одно лицо, ваша милость! Просют принять по службе! С бумагой!

– Ах, некогда мне! Происшествие в городе!

Но тут из-за плеча дежурного раздался звонкий, почти мальчишеский голос.

– Ваша милость! Разрешите отрекомендоваться! Чиновник четырнадцатого класса, Удальцев Тит Ардалионович, прибыл к месту службы в должности младшего полицейского надзирателя!

Это был юноша лет восемнадцати, не больше. По-детски круглое лицо, весёлые глаза. Щёки раскраснелись на морозе, новенький плащ стоит колом, а ему все нипочём. «Ах, молодость, молодость!» – ностальгически вздохнул Роман Григорьевич с высоты своих двадцати трёх.

– Прибыл, стало быть? Ну, служи. Быстренько, собери письменные принадлежности и следуй за мной. Протокол будешь вести – на Боровой убийство.

– Убийство?! – глаза юноши восторженно разгорелись.

Убийство. Не наврала баба, правду сказала.

…Дорога к дому колдуна вышла совсем недолгой, вот только ветер успел перемениться и снова дул в лицо, будто назло. Зато ноги на мостовой не скользили – район был хорошим, помои на улицу здесь никто не лил, только вокруг тумб и фонарных столбов растекались мёрзлые струи собачьей мочи, ну, да их было легко переступить.

Дом «колдуна» тоже оказался хорошим – добротный каменный особняк прошлого века, с шатровой крышей, крытой черепицей на западный манер, и широким крыльцом. Верхний, жилой этаж его смотрел на мир «змеиными» окошечками-бойницами, такими узкими, чтобы ни одно из крылатых чудовищ, каковые в давние времена постройки дома ещё не успели перевестись на Руси, не могло просунуть внутрь голову или лапу.

В нижнем этаже особняка разместилось торговое заведение, и окна его были расширены, переоборудованы в просторные витрины, заполненные всяческими диковинами, призванными поразить воображение посетителя. Были в их числе и разноцветные кристаллы изумительной красоты, и связки неприятных белых кореньев, напоминающих сильно усохшие трупики («Мандрагора!» – со знанием дела прокомментировала провожатая, хотя её никто не спрашивал), и большие бутыли с заспиртованными гадами, и даже чучело редкого зверя индрика (скорее всего, поддельное – больно уж зад смахивал на лошадиный). Но в отличие от большинства городских лавок, вывески над входом в заведение не было, её заменяла богатая медная табличка с затейливо выгравированной надписью.

«Г-н А.А. Понуров, адепт белыя и чёрныя магии, гроссмейстер, доктор оккультных наук. Лицензия на частную практику государственного образца за номером 113. Приём от 9 до 18 кроме праздничных дней», —

гласила она. Вот вам и колдун-лавочник! Вот и слушай после этого баб!

У дверей уже толпилась прорва зевак – видно баба воплями своими всполошила весь квартал. Дремуче-бородатый, седовласый дворник в неопрятном тулупе на вате, отчаянно бранясь, гнал их метлой, но они не желали расходиться, стояли и выжидали чего-то. «Охота же мёрзнуть! – подумал Роман Григорьевич с раздражением. – Можно подумать, никогда убитых не видали!»

При виде людей в форменных плащах дворник молодцевато вытянулся и метлу свою перехватил на манер ружья.

– Честь имею доложить! Внутре совершено злодейство! Труп холодный уже! Попытки проникновения посторонних лиц на место преступления пресечены нашими силами! Докладывал дворник Пахом Гусь.

– Молодец! Благодарю за службу! – одобрил Роман Григорьевич от души и протянул бравому старцу серебряный. Дворник просиял: «рад стараться, ваше высокоблагородие!».

Без малейшего скрипа распахнулась дубовая дверь, и молодые люди шагнули через порог магического заведения. Баба хотела просочиться следом, но бдительный страж её отогнал: «Неча, неча лезть, куда не звали! И без тебя господа разберутся! Ты своё дело сделала – чуть не весь город на ноги подняла, окаянная!» Та что-то затараторила в ответ – через дверь уже не было слышно.

…Конечно же, это была не торговая лавка, скорее, приёмная, добротно и не без претензии меблированная. В передней её части стояли приземистые полосатые диванчики на гнутых ножках, низкие восточные столики с инкрустированными перламутром столешницами и комнатные цветы в больших кадках. Задняя часть помещения показалась Роману Григорьевичу чем-то средним между аптекой и библиотекой. Там на двух открытых, упирающихся в потолок стеллажах размещались старинные книги в красивых золочёных переплётах и разнообразная стеклянная посуда, от массивных бутылей с притёртыми пробками до изящных колб и реторт, хрупких как мыльные пузыри. Имелся в комнате и закрытый шкаф, тоже до потолка, с дверцами, украшенными богатой резьбой в виде цветов, единорогов и львов, и защищёнными мощными чарами, от которых казённый амулет на запястье приблизившегося пристава моментально стал горячим. Видя такое дело, Роман Григорьевич решил осмотр его отложить на потом, и вплотную заняться трупом, каковой обнаружился здесь же, на первом этаже, в смежной комнате, служившей, судя по скромной обстановке и обилию всевозможной магической утвари, хранилищем или кладовой.

Несчастный гроссмейстер, лежал на некогда дорогом, а ныне изрядно потёртом персидском ковре, широко раскинув руки; пальцы их были судорожно скрючены, будто продолжали скрести пол. Подол его чёрной, шитой золотом мантии неприлично задрался, обнажив худые белые ноги, уже покрытые трупными пятнами, и смешные полосатые подштанники. Огромная, действительно от уха до уха, рана зияла под вздёрнутым бритым подбородком. Страшный удар почти отделил голову от туловища, она держалась только на позвонках и смотрела в потолок широко открытыми, ничего не выражающими глазами. Крови вокруг разлились целые лужи, даже стены местами были забрызганы. Неприятное, конечно, зрелище. У Романа Григорьевича даже аппетит пропал, хотя ещё минуту назад он скорбел о горяченькой булочке, что так ему и не досталась.

– Ну, что, заводи протокол, – не оборачиваясь, велел он своему юному спутнику. – Пиши… Так, что мы имеем? Труп пожилого мужчины средних лет, благородной наружности… Пишешь?

Ответом ему был не то всхлип, не то стон. Пристав обернулся. Новоиспечённый инспектор стоял, тяжело привалившись к косяку. Лицо его было совершенно зелёным, а глаза – дикими. Руки мелко тряслись. В общем, писать протокол было некому.

– Ступай на улицу, отдышись, – велел Роман Григорьевич удручённо.

Тит Ардалионович что-то обморочно пискнул и выполз из комнаты по стеночке.

«Ну что за изнеженная молодёжь нынче пошла!» – сказал себе господин Ивенский. Его самого трупами было не удивить. Дело в том, что вырос он не просто в военные годы,[2]2
  Речь идёт о Крымских войнах – Первой 7362–7363 гг. от сотворения мира – соответственно 1853–1856 гг. от рождества Христова, и не случившейся, к счастью, в нашей реальности Второй Крымской войне, переросшей затяжную Отечественную 7366–7370 гг.


[Закрыть] а на войне, в действующей армии. Папенька его в ту пору генеральских эполет ещё не носил, служил простым полковником. Матери же своей юный Ивенский не знал вовсе. Папенька уверял, будто она скончалась родами, но злые языки возражали: не скончалась вовсе, а вскоре после рождения первенца сбежала за границу с каким-то музыкантом. Так или иначе, материнской опеки Роман Григорьевич был лишён. Не желая доверять воспитание единственного наследника посторонним людям, полковник Ивенский всюду возил его с собой, и лихие военные времена не стали исключением. Только не нужно думать, будто полковничье чадо росло этаким сыном полка, либо малолетним дикарём вроде полубеспризорных маркитантских детей. Уж конечно, отец озаботился дать ему надлежащее образование и воспитание, и всякий раз, когда очередного гувернёра настигала шальная пуля или осколок бомбы, непременно нанимал нового, как ни старался сын убедить папеньку, что все науки уже постиг, и в воспитателях боле не нуждается. И в лобовые атаки полковник наследника не пускал, заставлял отсиживаться в ставке. Только в пору больших отступлений и приходилось повоевать малолетнему Роману Григорьевичу, потому что когда враг прёт и войско бежит, дорог каждый штык, да и отсиживаться, собственно, негде. Отступал папенькин полк редко, однако, этого хватило, чтобы будущий сыскной пристав насмотрелся такого, что вид мёртвого тела больше не мог его смутить.

Младший же сослуживец его такого опыта, увы, не имел, и на улице бедняжку стошнило, прямо на глазах у зевак. Зато сразу после этого ему заметно полегчало, и, к чести своей, он нашёл в себе силы вернуться в дом. Пристав не без удовольствия отметил положительные изменения в облике чувствительного подчинённого: лицо юноши цветом своим больше не напоминало жабье брюшко, щёки его чуть тронул былой румянец, а уж уши-то полыхали так, что любо-дорого посмотреть!

– Ну как, пришли в себя? – желая поднять боевой дух юноши, Роман Григорьевич решил обращаться к нему на «вы». – Тогда приступайте к службе. Тело я уже осмотрел, возвращаться к нему нет нужды. Давайте займёмся обстановкой, надо выяснить, не украдено ли чего.

– Вы думаете, это было простое ограбление? – охрипшим голосом пробормотал младший надзиратель, после облегчения желудка ему было трудно говорить.

– Не думаю, – честно признался пристав. – Нужно быть настоящим безумцем, чтобы решиться на ограбление жилища мага… Да и невозможно это сделать, если только ты не более сильный маг. Но тогда тебе нет нужды промышлять грабежом… – Роман Григорьевич не столько обращался к Удальцеву, сколько рассуждал вслух. – Тем не менее, наш долг – проверить все возможные версии. Потому как мир наш устроен странно, и в нём порой случаются всякие чудеса.

Проверять версии юному инспектору пока не приходилось, зато выстраивать их он очень любил.

– Если грабитель был неграмотным, – принялся фантазировать Тит Ардалионович, – он мог даже не догадываться, что столкнётся с магом. Просто приметил богатый дом и…

– Нужно быть полнейшим идиотом, чтобы не догадаться, кому принадлежит этот дом! Вспомните выставку в витрине! – ворчливо перебил Ивенский. – Опять же, повторяю, простому человеку, тем боле, неграмотному, мага не ограбить, и уж конечно не убить. Поверьте, эти господа умеют за себя постоять… Ладно, что мы как рыночные гадалки теоретизируем на пустом месте? Улики надо искать, улики!.. Стойте! Руками ни к чему не прикасайтесь! Тут повсюду могут быть защитные чары. Лучше берите протокол и пишите. Так. На чём я остановился?

– Следы волочения отсутствуют, – разочаровано подсказал Тит Ардалионович, всяческую казённую писанину он страсть как не любил, душа требовала живого дела.

– Угу. Едем дальше. Признаки ограбления отсутствуют также. Порядок в комнате не нарушен, равно как и в смежной с оной…

– Ой! А я нечаянно написал «в смежной с нею»!

– Ах, да какая разница, пусть будет «с нею». Вещи не перемещены с мест, запоры не сорваны…

– А почему вы знаете, что не перемещены? – не сдержал любопытства Удальцев. – Разве вы бывали тут прежде?

– Потому что в этой комнате не метено уже недели две. Посмотрите, какая пыль вокруг. Если бы вещи перемещали, остались бы тёмные пятна. Так… Следов ног злоумышленника на гладких поверхностях пола не обнаружено. Имеется три чётких отпечатка обуви свидетельницы, мещанки Дарёны Лупкиной, обнаружившей тело, и многочисленные следы домашних туфель хозяина…

– Тогда зачем же его убили, если не ограбили? Из мести? – эта версия показалась Титу Ардалионовичу очень романтической, и он озвучил её с удовольствием, не побоявшись перебить начальство.

– Возможно, – согласился господин пристав. – Из мести, из зависти, из желания сокрыть какие-либо сведения… Причин может быть множество. Кстати, от версии с ограблением тоже не стоит отказываться.

– Но вы же сказали…

– Я сказал, что не считаю ограбление простым. В том смысле, что грабитель не мог быть человеком случайным. Это был учёный маг или колдун, по силе сравнимый, либо даже превосходящий убитого. Он мог прийти в дом за какой-то определённой, важной для себя вещью. И он хорошо знал, где её искать! Явился колдовским своим путём, не оставляя отпечатков на пыльном полу, убил хозяина, забрал искомое и исчез, растворившись в астральных сферах, опять же, бесследно! Таким мне представляется это дело.

Увы, пять лет на самом деле – совсем не такой большой срок, как воображал Роман Григорьевич. И к скоропалительным выводам господин второй пристав был склонен не меньше, чем его младший сослуживец. Впрочем, он обладал отменой интуицией, и она его, как правило, не подводила. Кроме того, он не был лишён критики.

– Впрочем, пока это всего лишь наши фантазии. Надобно узнать, не держал ли убитый прислуги или, скажем, подмастерье. Они могли бы точно указать, пропало что-нибудь, или нет. Ступайте, расспросите дворника, а я тем временем закончу осмотр места.

Разговор с дворником вышел коротким. Покойник жил большим бирюком. Учеников либо подмастерьев у него не было, равно как и постоянной прислуги. Приходила раз в неделю баба, прибирала. Но вот какая странность – второго числа нашли её мёртвой в подворотне. Повреждений на теле не обнаружилось, участковый пристав решил – замёрзла с пьяных глаз. «И ведь толковал я им: вовсе непьющая бабёнка была, византийской веры, из духославниц, – но они и слушать не стали, так и записали в бумагах своих, дескать, замёрзла спьяну. С тем её и свезли на Немецкое».

…– Действительно, странное совпадение, – удручённо вздохнул Роман Григорьевич, выслушав доклад. – Что ж, попробуем разобраться. Где наша не пропадала! – сказал так, а сам подумал – какая же удача, что именно сегодня фортуна послала ему молодого Тита Ардалионыча! Потому что в одиночку чинить обыск в доме учёного мага было бы совсем несподручно. Страшновато было бы, если называть вещи своими именами. Вдвоём как-то веселее… Здравый смысл подсказывал второму приставу: по хорошему, следовало бы на рожон не лезть – опечатать помещение и вызвать мага с участка, раз уж свой, Иван Ярополкович, захворал. Увы. Если бы молодые люди всегда внимали голосу разума, история человечества шла бы совсем другим путём…

Закрытый шкаф, тот, что со львами и единорогами, Роман Григорьевич вскрыл! Самостоятельно, без всяких магов, снял заклятие, открыл дверцы и замер пред ними, потрясённый до глубины души собственным магическим талантом. Конечно, в детстве его обучали началам тайных наук, и потом, в университете, прослушал, как положено, полный курс теоретической магии. Но чтобы на практике эти познания применять – такого с ним ещё не бывало! А вот рискнул – и получилось ведь! Получилось!

Правда, напрасно старался. Яды в шкафу хранились – красивые, разноцветные, в порошках, в кристаллах и растворах. Все аккуратно укупорены, на каждой склянке – бирочка с надписью и картинка в виде человечьего черепа. Опасное содержимое, но не настолько редкое, чтобы убивать из-за него. Проще к аптекарям сходить.

– Ах, каким же аккуратным человеком был покойный! – восхитился Тит Ардалионович, заглянув через плечо начальства в шкаф. А про себя подумал: «Надо непременно навести порядок в бюро! Вот так помрёшь ненароком, заглянут чужие люди, а внутри такой разгром – стыда не оберёшься!»

Кроме шкафа, чарами оказались защищены: на первом этаже – маленький сундучок, содержавший всяческие документы, в том числе, списки клиентов (ценнейшая находка!) на втором – встроенный в стену тайник с немалой наличностью, долговыми расписками и банковскими бумагами (именно по присутствию чар и отыскал его Роман Григорьевич). Судя по тому, как плотно был заполнен тайничок, ничего из него не пропало.

Пока Роман Григорьевич занимался своими изысканиями, новый помощник его всё больше таращился по сторонам без всякого толка и пропускал слова в протоколе. Это с точки зрения генеральского сына в квартире покойного мага не было «ничего примечательного». Тит Ардалионович происходил из фамилии куда менее знатной, доход его отца был невелик, семья жила не бедно, но скромно, без излишеств, привычных для представителей высшего света. Такой роскоши, какой окружил себя при жизни убитый, юному инспектору видеть ещё не доводилось. Всего три комнаты имелось на этаже, но каждая была обставлена так богато, что глаза слепило от блеска и великолепия! Господин Понуров буквально купался в золоте – именно этим благородным металлом была покрыта его ванна («Дурной вкус!» – поморщившись, заметил Роман Григорьевич). И ничего, ничего из ценных вещей не пропало, если верить всё той же двухнедельной пылище. Значит, не ограбление всё-таки, а чистое, «бескорыстное» убийство? Обманула пристава Ивенского его хвалёная интуиция?

– Ещё раз проверим первый этаж, и если ничего нового обнаружится – пусть забирают тело и опечатывают заведение, – распорядился Роман Григорьевич.

Обнаружилось-таки! Обнаружилось новое! Ещё один потайной шкаф, замаскированный под стенную панель. Это лично Тит Ардалионович заметил глубокую прямую щель в глухой на первый взгляд дубовой стене, и потянулся было, чтобы заглянуть внутрь. Он хорошо знал, как открывается тайник этой нехитрой, прямо скажем конструкции – в доме его деда по материнской линии, советника Евстафьева, имелся точно такой же, и маленький Титушка в детстве любил прятаться в нём от многочисленных братьев и сестёр…

Да, стал бы, пожалуй, первый день службы младшего надзирателя Удальцева последним днём жизни, если бы мудрый начальник его не остановил. Вот она, интуиция! Никаких чар не улавливал его амулет, холодной, неживой змейкой обвивал запястье, однако, что-то заставило сыскного пристава насторожиться.

– Назад! – велел он строго. – Я сам! И знаете что? Принесите-ка мне со двора свежую, не усохшую палку потолще. Что-то мне тревожно…

Тит Ардалионович выполнил поручение с лихостью. Палки ему на глаза не попалось, тогда он отломал крепкий сук от растущего подле дома ясеня, хотя дворник Пахом поглядывал на него с неодобрением. «В интересах следствия!» – бросил ему юный инспектор, и гордо, будто не палку в руках держал, а скипетр или хоругвь, прошествовал в дом.

– О! Подходящая палочка, – одобрил господин Ивенский, и осторожно, если не сказать, опасливо, вставил её конец в щель, надавил, желая сдвинуть панель в сторону…

А в следующее мгновение ярчайшая вспышка белого света резанула по глазам, и тут же нестерпимая боль ожгла правую руку Романа Григорьевича. Неведомая сила ударила его в лицо, отшвырнула назад. Перелетев через тело убиенного, он врезался спиной в противоположную стену, сполз по ней на пол и затих. Умер – понял Тит Ардалионович, хотел закричать, позвать на помощь, и не смог. Силы покинули юного инспектора, и он тяжело опустился на пыльный ковёр, пропитанный чужой крови.

Роман Григорьевич очнулся первым, но глаза открыл не сразу – стыдно было до слёз. Подумать только, вообразил себя едва ли не настоящим мастером, щёлкающим колдовские заклятья как орешки! Надумал тягаться с учёным магом! Защиту с его мебели поснимал, скажите пожалуйста! Да просто не было на ней настоящей защиты – видимость одна, пугало для незадачливых воришек. А подлинные чары он не то, что снять – распознать не смог. Чудо ещё, что жив остался! Интересно, рука-то хоть на месте, или придётся заказывать протез из чёрного каучука, как у папенькиного товарища, полковника Усольского, оставившего правую кисть где-то в османских землях?