Текст книги "Кузина"

Гнали двумя сворами: у Кирона были белые грефьеры, Агней предпочитал чёрно-подпалых сан-гуверов.

Когда они начинали спорить, какая порода гончих лучше, можно было смело отправляться на несколько дней по своим делам, вернувшись, вы бы застали их в том положении и за тем же спором, истина в котором не находилась, потому что переубедить друг друга они никак не могли.

Таку любил другие виды охоты, те, где надо выходить на зверя один на один, рогатина против зубов и когтей, и поэтому в спор не встревал. У него был свой круг таких же любителей. Они устраивали вылазки в самые дикие места и возвращались оттуда отнюдь не все. Таку пока везло.

Нас же с Ангоей куда больше рабочих качеств собак заботило, какого цвета и покроя амазонку, гармонично сочетающуюся с мастью коня, надеть на очередную охоту и как причесаться, чтобы встречный ветер не сильно лохматил волосы.

Моего скакуна звали Иней. К белому подходят все цвета. У Ангои конь был вороным, и звали его Морион. К чёрному тоже все цвета подходят. Это и определило наш выбор.

К счастью, ни Кирон, ни Таку не догадывались, за что мы ценили своих коней. Агней, выросший с Ангоей бок о бок, что-то подозревал, но свои подозрения держал при себе, лишь бурчал изредка, что некоторые любительницы охотничьих забав зайца от лисы не отличат, для них главное, чтобы перья на шляпе красиво колыхались, да пуговки на груди блестели.

И он ещё не знал, что мы частенько играли на стороне дичи, незаметно подпитывая её магией, потому что смотреть на разочарованные лица наших охотников в конце гона было куда интереснее, чем на окровавленную тушку, венчающую финал охоты. Если бы Агней знал, убил бы нас, наверное, насмерть…

В этот раз я надела серый костюм, из оберегов была одна золотая бабочка на плече.

Ангоя надела палевую амазонку, на шляпке её изящной брошью сидела золотая стрекоза – такой оберег получила она при рождении.

Всё, что касается оберегов, дело тайное, глубоко интимное. Каждый со своими оберегами разбирается сам, про них даже говорить неприлично. Поэтому я не знаю, какими свойствами обладали обереги других тавлейцев, а мне при рождении выпали бабочки.

Золотые бабочки, чьи ажурные крылья были украшены самоцветами. Много, целая стайка. У каждой бабочки было имя, точнее, прозвище. Была Веселая и была Грустная, были Смелая и Робкая, Ласковая и Жестокая, Неистовая и Смиренная, Послушная и Непокорная, Озорная и Строгая, и много других…

Они были живые, благодаря наполнявшей их магии. Я никогда не могла предугадать, какие бабочки и в каком количестве вспорхнут из ларца ко мне на одежду и волосы, это решали сами бабочки.

В этот раз на охоту отправилась всего лишь одна, Помнящая.

* * *

…Ветер гнал сухую листву по земле, но быстрее ветра мчалась наша охота. Азарт погони и полёта горячил кровь.

След был еле тёплый, но гончие шли по нему, как приклеенные. Иногда кабан уходил под защиту леса, мчался лесными тропинками, пытался залечь.

Но потом снимался с лежки и снова громадным скачком отрывался от земли, земной след становился магическим, цепочка еле различимых искорок, прошивающих воздушное покрывало над землей.

Звенели голоса гончих, идущих по следу.

Темнело, в холодном осеннем небе засвечивались звезды. И, словно отражая их свет, мерцали наши волосы, костюмы, кони. Переливалась блёстчатым сиянием шерсть собак, грефьеры светились молочно-опалово, словно подёрнутые пеплом угли мерцали сан-гуверы.

Увлечённые погоней, мы и не заметили, как набежали грязно-серые тучи, скрыли бездонное небо, утопили землю в тусклой мгле.

Словно пелена пала на нас, отрезая от следа, друг от друга. Храпели испуганные кони, вставали на дыбы. Кругом – никого, где небо, где земля – неясно. Иней пятился и кружил на месте, словно видел то, чего я не различала. Только что Ангоя была рядом – и исчезла. Где остальные – непонятно.

Упавшая мгла словно ощупывала меня холодными липкими пальцами, закрывала ладонями уши, не пропуская сквозь себя звуки. Я закричала, – крик захлебнулся в тумане. Всеблагое Солнце, да что же это!

Но тут прорезался справа и сверху знакомый сигнал.

Встревоженный Агней полосовал мглу звуками своего турьего рога, сзывая нас, собирая под свою руку.

Откликнулся Таку, где-то в стороне глухо прозвучал в ответ рог Кирона.

Я еще раз крикнула – и, неожиданно, совсем рядом отозвалась Ангоя. Услышав её, Иней встрепенулся, двинулся на голос. Обрисовался в тумане угольно-чёрный Морион, приветствовал потерявшегося знакомца радостным ржанием.

Мы с Ангоей, держась стремя в стремя, двинулись на звук рога Агнея. Проступили из мглы мерцающие очертания всадника.

– Не к добру это… – бросил Агней, привставая на стременах и снова поднося рог к губам.

Подъехал Таку, вырвался из цепких объятий склизкой мглы Кирон. Мы объединили магические силы и вызвали бешеный ветер, почти ураган.

Воющий ветер ворвался в клубы мглы, разорвал её на части. Снова проступили в просветах звезды.

А когда последние клочки мглистого тумана унесло, мы увидели, что окружены Тауридами, одетыми не для охоты, но для войны.

Обнаженные клинки их блистали красноватыми всполохами, как рубины горели глаза предчувствующих стычку коней.

Таку, Агней и Кирон, не тратя времени, первые кинулись в прорыв окружившего нас кольца врагов. А что врагов – было ясно с первого взгляда. Это в Тавлее, столкнувшись в бальных залах, соперники расходятся с натянутыми улыбками. В отдаленных от столицы местах они стараются друг друга убить.

Мы – за ними.

Стычка была короткой, наши мужчины словно рассекли кольцо, развели клинками его в стороны, давая нам с Ангоей возможность выскользнуть из окружения.

Мы унеслись повыше к звездам и там, круто разойдясь в стороны, протянули поперек нашего следа гудящую огненную стену, черпая оберегами магии столько, сколько возможно было взять на таком расстоянии от Тавлеи.

Таку и Кирон ворвались в неё и прошли насквозь, Агней же бился с двумя Тауридами, отрезавшими ему путь к стене. Один из противников ранил его. Увидев это, Ангоя закричала и в ярости стала смыкать края огня, неимоверным усилием превратила стену в сначала в огненное колесо, потом в сферу, охватившую и Агнея, и Тауридов.

Пройти через этот огонь мог только Орионид. Что он и сделал. Двух Тауридов не стало. «Шамширрр…» – пропели их клинки на прощанье.

Остальные сделали выводы и изменили тактику.

Теперь они гнали нас, как охотники дичь, через миры.

Расчёт был очень простым, – мы удалялись всё дальше и дальше от тавлейских болот, всё меньше магии могли принимать наши обереги. Их же созвездие черпало магию куда более мощными амулетами, соответствующими рангу зодиакального созвездия, сила была на их стороне.

Деться было некуда, мы отходили в том направлении, в каком нас теснили, и противопоставить им ничего не могли.

Почти ничего: Таку что-то бурчал себе под нос, и на нашем следе появлялись невидимые прорывы, попадая в которые, кони загонщиков калечили ноги.

Но это были мелочи: мы просто оттягивали последнюю стычку.

Фактор внезапности был использован нами полностью, подобное мы им больше противопоставить не могли. Убить нас стильно, одним холодным железом, изысканно не применяя магию, как это делают эстеты, – не получилось, теперь в ход пойдёт всё, после того, как охотники натешатся нашим бегством.

Мы бежали… Потому что хотелось, чтобы схватка прошла на относительно равных условиях, а не с магическим перевесом противника из созвездия, входящего в зодиакальный круг. Как бы ни были сильны их обереги, и они не смогут притянуть достаточно магии, когда мы попадём на окраину миров.

На непонятно уже каком по счёту проходе междумирья поток магии практически иссяк, и мы просто обрушились в очередной мир, потому что кони потеряли воздушную опору под ногами.

В этом мире царили предночные сумерки полнолунья…

Громадная яркая луна светила над покрытыми жесткой травой холмами. Она не успела ещё подняться высоко. Холмы оглаживал ладонью степной ветер.

Вершина округлого холма стала посадочной площадкой.

Надо было немедленно убираться из этого места, – Тауриды появятся здесь же, след в след. Но теперь мы равны хотя бы в одном, – они тоже не смогут мчаться по воздуху. Будем биться на земле, как в старое доброе время, когда никто знать не знал, какие богатства таят тавлейские болота.

Вал, выложенный из каменных плит, и неглубокий ров опоясывали макушку холма. Это не было защитным укреплением – слишком невысокий вал для такого склона, он никак не мог служить препятствием для атакующих снизу. Вершина прекрасно простреливалась, укрыться было негде. В кольце рва было четыре прохода, ориентированных по сторонам света.

Остатки нашей магии в этом мире действовали странно: я явственно видела, что в проходах, под нетолстым слоем земли захоронены юноши. Без вещей, без оружия – лишь кресала на поясах, да небольшие ножички. Не то стражи, не то проводники.

И подумалось, что, скорее всего, по верованиям этого мира, вершина холма – священное место, где небо сходится с землею, и лишь посвященные могут здесь находиться, общаться с богами. Наверное, так оно и есть, – иначе бы мы прорвались в этот мир в другом месте.

Через южный проход мы покинули вершину, охраняемую давно умолкшими.

Копыта коней давили степную полынь и чабрец. Запахи трав подхватывал ветер, вплетал в свои плети, разносил по округе.

Мы спустились в долину и понеслись навстречу сияющей луне. Надо было найти воду, напоить коней.

Я вдыхала терпкий ветер и чувствовала, как воздух этого мира, сухой, настоянный на пахучих травах, будит что-то внутри. Точнее, что откликается, почувствовав запах ветра.

В долине меж холмов паслись кони. Таких больших табунов мне видеть не доводилось. Когда луна светит в глаза, разглядеть что-то сложно, но всё равно было заметно, что кони были невысоки ростом, упитанны, с мохнатыми гривами и хвостами до самой земли.

Мы миновали пасущихся коней. Выход из этой долины, плавно перетекающей в следующую, ограничивали, будто охраняли, два холма. С правой стороны – округлый ровный холм, с левой – холм двойной, с двумя вершинами.

Острые камни торчали на вершине двойного холма, словно он ощетинил свой загривок. На мгновение громадная луна насадилась на эти острые камни, как на пики.

Мы миновали горло долины и вынеслись в другую. Здесь по левую руку пошла цепь холмов, покрытых лесом. Языки леса выплёскивались на равнину.

– Там вода! – указал в сторону заросших склонов Кирон.

Теперь луна светила в правую щёку. Пересвистывались, готовясь залечь на ночь в норки, любопытные сурки.

Странное дело, магии, чтобы поднять наших скакунов в воздух не осталось, но ощущение полёта не проходило. Может быть, виною всему был ветер…

Чем ближе к склонам, тем явственней пахло водой. Воздух стал не таким сухим, не таким пряным, приобрёл мягкость.

Наконец мы доехали до речки, промывшей себе неглубокое русло в каменистой почве. Кони, почувствовав воду, просто обезумели. Им без магии приходилось ещё труднее, чем нам.

Спешившись, мы дали напиться коням, глотали холодную воду сами, зачёрпывая её ладонями, позабыв обо всех правилах приличия, обуреваемые одним лишь желанием утолить жажду.

Чтобы не замочить подол, мне пришлось подобрать юбки повыше. Тугой шелк стального цвета переливался в лучах луны. Не самый подходящий наряд для дичи, загоняемой охотниками. Бурые пятна крови безнадежно испортят серый шелк.

Трепетала на плече ажурными крылышками Помнящая, чутко чувствующая степной ветер. Почему на охоту отправилась эта бабочка, этот оберег? Неужели предупреждала меня, чтобы помнила, что Тауриды обид не прощают… Не знаю. Скоро помнить будет некому.

Когда кони напились, мы верхом преодлели неглубокую речку, направили коней по воде вдоль правого берега.

– Может быть, наш след затеряется среди следов табуна? – спросила я у Таку.

– Нет, вряд ли. Как подранок тянет кровяной след, так и мы – магический. Просто у нас есть небольшое временное преимущество. Можем выбрать красивое место, где геройски падём, не каждому так повезёт, – невесело пошутил Таку.

– Давайте пройдём чуть дальше по течению, – предложил Агней. – Там, похоже, кусты. И туман поднимается. Туман нам на руку.

Мы ехали по воде, пока русло не стало глубже, а берега выше. Выбрались на берег, спешились в роще.

– Я их ещё не чувствую, – прислушался к себе Кирон. – Они где-то на подходе к этому миру.

Держа Инея под уздцы, я долго стояла на берегу, принюхиваясь к запахам, доносимым с холмов. Что-то тревожило меня, аромат трав иголочками покалывал внутри, на это покалывание отзывалось нечто, словно просыпалось.

Луна заливала светом холмы. В этом мире неба было больше, чем земли. И у меня крепло чувство, что я здесь уже была. Но меня здесь не было. Никого из нас здесь не было. Это очень далекий от Тавлеи уголок.

Иней тревожился.

Погоня была совсем рядом. Ещё чуть-чуть – и копыта их коней взроют землю на том же холме.

Впадина реки была заполнена туманом. Нагретая за день холмистая степь быстро остывала, ночи здесь, наверное, холодные даже летом, а уж осенью…

Вода манила меня неотступно. Громко шептала, что если помедлю, – будет поздно. И добавляла ещё что-то, совсем тихо, на высоком берегу я не могла это расслышать.

– Ждите меня здесь, – бросила я и, не слушая ответа, повела коня обратно к воде.

Иней недовольно всхрапывал, но шёл.

Мы спустились в туман к шепчущей воде. Утонули в нём.

Вода сказала, что мне надо на тот берег. А одежду нужно оставить на этом. Иначе не вернусь. И быстрее, быстрее, ещё немного и – поздно! Я пересадила Помнящую с плеча на волосы, расстегнула пуговки амазонки, серый шелк лег на темно-серые холодные камни. Соскользнула вниз юбка. Река торопила.

Вода оказалась ледяной. Такой ледяной, что обжигала кипятком. Скользя на подводных камнях, я шла, наполовину в воде, наполовину в тумане, к тому берегу, чувствуя, как рядом осторожно выбирает место для следующего шага Иней.

И поняла, что меняюсь. Меня словно кто-то мягко, но властно, вытолкнул из моего тела, и само тело стало меняться, а я могла лишь наблюдать за этим со стороны.

Нет-нет, никакого оборотничества здесь не было, чужие черты не проступали в моем облике. Нет же, это всегда было со мной, было во мне. Кожа стала смуглее. Уменьшился нос, лицо приобрело иные пропорции, четче выступили твердые скулы. Губы стали полнее. Глаза почти не изменились, но раскосина заиграла острей. Ушла приглушённая зелень тавлейских болот, они стали тёмными, почти чёрными. На смену мягким каштановым локонам появились жесткие пряди иссиня-черного цвета длиною ниже поясницы, тугие, как конская грива, непокорные, как степная трава. Концы их намокли в холодной воде.

Берег был всё ближе, вот я шагнула босой ногой из воды на прибрежные камни. Смуглое тело вдруг оделось в плотный темно-красный шелк. Шелк магнал. На ногах оказались странные сапожки с загнутыми кверху носками. И тут же вспомнилось, что вовсе не странные, это чтобы не ранить мать-землю, кормящую на своей груди табуны.

Золотые узоры украсили наряд. Взметнулись крыльями по обе стороны головы косы, заключенные в серебряные футляры. Макушку украсила круглая шапочка, на гладкий лоб спустилась серебряная птичка, клювом нацеленная в пространство меж бровей. Заколыхались подвески. Красные кораллы и синяя бирюза заиграли на серебре.

А вода шепнула в след:

– Удачи…

Погоня за нами прорвалась в этот мир. Нет, не в этот. В мой мир. Я, наконец, вспомнила, почему мне знаком запах здешнего ветра.

Иней не изменился, – изменилась его сбруя. Она стала куда богаче, изукрашена чеканкой и самоцветами. Седло перестало быть дамским. В таком седле не ездили изредка на охоты и прогулки. В нём жили.

Надо было спешить, и я-не-я направила коня обратно к горловине долины.

Иней вынес меня на вершину двойного холма. Ту, что пониже. Теперь я знала, почему на них стоят камни: это парное захоронение. Но погребальные ямы пусты, жившие здесь погибли далеко от этого места.

А холм хранит под одной овальной кладкой пояс и меч, шлем и тугой лук. А чуть пониже бережно укрыты золотые серьги и налобная повязка, расшитая чудными фигурками. Нож, чаша и веретено, не дождавшиеся хозяйку. И души ушедших берегут место, где живут дети их детей.

Луна светила в спину, передо мной расстилалась равнина, сжатая холмами с двух сторон, на которой мирно паслись табуны. Острым, не своим, зрением я увидела тянущуюся сквозь долину призрачную ниточку нашего следа, чуждую этому миру. И идущих во весь мах по нему Тауридов, предвкушающих развязку весёлой смертельной игры.

Незнакомые слова забытого даже не мной языка понеслись с губ яростно и властно. И голос был другим. Клокочущие и звенящие металлом слова звучали всё быстрее и быстрее и, наконец, перешли в вой. В волчий вой.

Луна блестела на серебре украшений, на золотой вышивке, на белой шерсти лунного коня. Запрокинув лицо к вечному небу, я-не-я выла, чувствуя, как натянуты жилы на горле.

Иней понесся с холма на равнину, где пришли в движение встревоженные кони, сбиваясь в единый табун, укрывая молодняк.

Выход из горловины я табуну отрезала, и угрожающе подвывая, стала теснить его в нужном направлении.

Луна зависла над холмами. Я знала, что из-под полога тёмного леса на склонах сюда спешат другие волки, раз кто-то начал гнать табуны. И точно, к моему вою присоединились волчьи голоса, лёгкие серые тени появлялись на склонах холмов, скользили вниз.

Чувствуя волков, кони обезумели и лавиной понеслись прочь от волчьей облавы, топча всё на своём пути. Многоголосый вой полосовал долину, подгоняя их, словно кнутом.

Оставалось только наблюдать, поднявшись повыше.

Неудержимый поток лоб в лоб столкнулся с всадниками.

Нет, не столкнулся, он смял их, не заметив. Просто к запаху трав и лошадей, царившему над долиной, добавился запах свежей крови. Волки это почувствовали, но на их долю ничего не досталось, – погоню втоптали в степную землю практически без остатка.

Всхрапнув, дернулся в сторону Иней – увлеченная зрелищем, я не заметила, как выскользнула из-за гребня холма запоздавшая тень, которую привлёк одинокий белый конь, а не уходящий табун.

Свистнула плеть, убитый волк покатился по склону. Не-я умела и это. Пора было уходить.

…Туман так же поднимался над рекой.

Когда я шагнула в него, спускаясь к воде, исчезли сапожки, растворились в лунном свете серебряные украшения, расплелись волосы, не осталось темно-красного шёлка.

Снова нагая входила я в говорливую воду, становилась собой, пряча внутри то, что спасло нас сегодня.

Вода смыла смуглость с кожи, тяжелые волосы перестали оттягивать голову назад, снова стали мягкими и привычными. Исчезло седло с высокими луками на Инее, исчезли кисти и бляхи на его узде. Впереди мерцал холмик серебристого шелка. Трепетала бирюзовыми крыльями Помнящая на волосах.

Над рекой, над туманом, молча ждали меня Таку и Кирон. Увидели, что я вернулась, – и отъехали в рощу.

Я неторопливо оделась на берегу.

Создала крохотный огонек, не больше пламени свечи, достала зеркало. Другие черты лица таяли, лишь смотрели на меня мудрые и спокойные глаза.

– Спасибо, эхэ… – шепнула я пра-пра-пра-не знаю сколько раз-бабушке.

– Мать всегда поможет детям, – ответило зеркало. – Ты узнала, как сладко пахнет ветер над степью. Помни – это часть тебя.

– Я помню, – кивнула я зеркалу.

В роще полыхал костёр. Кони паслись неподалёку. У огня ждали меня Таку и Агней. Кирона и Ангои видно не было.

Я отпустила Инея, подошла к костру.

– А теперь расскажи, что это было! – потребовал Таку от имени всех.

– Не такие они уж, оказывается, и нелепые… Наши титулы… – тихо сказала я, протягивая ладони к огню.

– Я видел сверху, что ты делала. Что это за магия? – спросил Таку, глядя на меня поверх пламени.

– Это не магия, это память.

Как же сложно объяснить то, что так легко сделать!

– У меня в крови много чего намешано. Оказывается, предки по материнской линии были выходцами из этого мира. Они называли себя родом Шоно. Я всегда это знала, – попыталась объяснить я.

– Ну что? – удивился Таку. – Ничего пока не пойму.

– Ну я же тебе говорю! – расстроилась я. – Всё же просто. Загоняющие Коней – это волки. Род Шоно. Или род Волка. Я, то есть моя пра-пра – не знаю сколько раз бабушка, узнала запах ветра этого мира и проснулась во мне. Подняла волков. Тауридов нет: кони смяли их. Только надо побыстрее отсюда убираться, – если серые вернутся, они и на нас нападут, опьянённые гоном, я не смогу их остановить, я же не прабабушка.

– Кирон с Ангоей этим занимаются, – сказал Агней. – Пощупывают проходы.

– Я думала, они за дровами пошли, – вяло удивилась я. – В рамках безмагического образа жизни.

Таку сумрачно сказал:

– Когда стало ясно, что ты вернулась, они сразу же и отправились искать выход. Идеальное место – это холм, на котором мы приземлились, но раз наши дела обстоят так, как ты сказала, возвращаться туда опасно. Хотя оттуда мы бы на одном вздохе ушли.

– Угу… – подтвердила я. – Там «небо сходится с землею». Мне этот мир одновременно и незнаком и знаком до удивления. Странно так.

– А шерсть на загривке у тебя дыбом не встаёт? – мрачно пошутил Агней. – Я теперь с тобой голодной в одном помещении не останусь. Кто тебя знает, что там проснётся в неподходящий момент, о Загоняющая Коней!

– Тебе ли бояться, о Берегущий Рис? – вопросила в ответ я. – Волки рисом не питаются.

– За рис я и не боюсь, я за себя боюсь.

Среди деревьев что-то хрустнуло. Мы насторожились. Таку с Агнеем молниеносно стали спинами к огню, руки – на оружии.

– Свои, – прогудел из темноты голос Кирона. – Орион форевер!

Из-за дерева появилась Ангоя с охапкой хвороста в руках. Хворост и её измученное лицо были в гармонии с окружающим миром, а изящный костюм и прическа – нет. За ней показался Кирон, волокущий здоровую лесину.

– Не нашли? – утвердительно спросил Агней.

– При оставшихся у нас магических крохах ничего подходящего рядом нет, но Агноя предлагает уйти через пламя, на это магии должно хватить, – подтаскивая сучковатый ствол к огню, сказал Кирон.

– Пятки подпалим… – засомневалась я.

Уход через огонь – ненадёжный способ, требующий времени и дикой концентрации, им пользуются нехотя, когда уж совсем припрёт.

– Надо попробовать, – мягко отозвалась Ангоя, подкладывая хворост в костёр. – Вставайте.

Мы встали вокруг костра, взявшись за руки. Получивший дополнительную пищу огонь загудел, застрелял искрами во тьму. Теперь в пламя надо было добавить магии. Не больше и не меньше, а ровно столько, сколько надо. Руководила обрядом Ангоя, чувствующая пламя, как никто в Орионе.

Луна с любопытством наблюдала за нами сверху.

Словно песчинки в песочных часах, падали в огонь невидимые капли магии. Надо сосредоточится, только пламя – и ничего больше.

Но сосредотачивалось плохо, в самый неподходящий момент я вдруг почувствовала, что зверски проголодалась и устала. Домой хочу. Слишком бурная у нас охота этой осенью.

Ангоя предупреждающе нахмурилась с той стороны костра.

Я не голодная. Никуда не хочу. Только пламя. Только пламя. Пламя. И капли магии, точащие оболочку этого мира, словно вода камень. Пламя.

Наконец огонь напитался. Теперь надо спешить.

Мы снова вскочили в седла. Главное – заставить коней прыгнуть через костёр.

Разбег – бросок над огнём – и прорыв в другой мир, Всеблагое Солнце, спасибо!

Словно пламя с примесью магии прожгло стенки двух миров, соединило их горячим мостиком.

Затрепетала на плече Помнящая, почувствовавшая магические токи, заиграли самоцветы на ее крыльях. По тавлейским меркам мы попали тоже в практически нищий в отношении магии мир, но нам хватило и этого, как опоры для следующего прыжка.

Вот, наконец, кони-птицы несутся привычным махом над полями, над лесами, над мирами… Домой, в Тавлею! Кирон и Агней покинули нас, отправились искать собак, затерявшихся в мирах.

А итог нашей размолвки с Тауридами лежит за тридевять земель, смешанный с взрыхлённой копытами коней землей, над которой гуляет терпко пахнущий ветер.

И теперь, когда всё позади, крутит и ломает ужас перед чуть не свершившимся. Промахнись мы мимо этого мира… Промахнись мы мимо…

– Спасибо, эхэ… – снова и снова шептала я. – Если бы не ты… Волки победили быков.

И словно эхо догнало меня через все эти тридевять земель, эхо и вольный степной ветер:

– Всё будет хорошо. Всё уже хорошо.