Текст книги "Бретонская колдунья (сборник)"

В самый разгар веселья притопала Крошка Аннет – весом с доброго бычка – и передала приказ идти всем вниз помогать готовить зал для пира.

Спускаясь в зал, девушки подробно обсуждали приехавших актеров. Бойкая Маргарита уже договорилась с управляющим, что остатками яств с пира попотчуют труппу вместе со слугами. Управляющий уже положил глаз на гибкую акробатку и поэтому охотно согласился.

– Вот и славненько! – заключила Маргарита. – Остатками ужина попируем, остатками косметики накрасимся, а Жаккетта остатками сил нас причешет. Чем не праздник?

Камеристки прыснули и стали выкладывать ей в передник свою добычу. Пока мессир Марчелло и Жаккетта колдовали над волосами, не одна баночка с белилами или румянами поубавила свое содержимое в коробочки служанок.

Все Маргарита отнесла в свою каморку, где в страшной тайне хранилось величайшее сокровище – осколок зеркала.

(Получен был этот кусочек при весьма драматических обстоятельствах: бедовая Маргарита давно с интересом приглядывалась к господским зеркалам и как-то раз решительно уронила одно из них. Скандал получился громадный. После порки спина девушки заживала несколько недель. Все остальные камеристки два дня держались за исхлестанные щеки, но один осколок из покоев мадам Изабеллы бесследно исчез.)

– Быстрее шевелитесь, остальные заняты! – встретил девушек на пороге зала управляющий. – Столы ставьте, скатерти стелите – накрывать пора!

– Успеем, господин Шевро, – успокоила его тетушка Франсуаза, неся большую стопу скатертей. – Пусть парни нам козлы расставят, – не женское это дело, такую тяжесть таскать, а столешницами мы уж сами накроем.

Жаккетта носила вместе с Крошкой Аннет массивные столешницы и радовалась суете, царящей вокруг. Она не особо задумывалась над тем, что произошло, но чувствовала, что стала в замке своей.

* * *

…Вошедший красавец был не кто иной, как барон де Риберак, главный соперник дю Пиллона в деле завоевания женских сердец. Из-за плохой дороги он запоздал и явился сразу к представлению.

Взглядом профессионала барон окинул женскую половину зала, уловил бурный всплеск интереса к собственной персоне, надменно усмехнулся и наконец заметил девушек на балконе.

Одиноко скучавшие дамы в ложах встрепенулись, страстно надеясь, что красавец барон присоединится к ним. Де Риберак оценивающе осмотрел их лица, еще раз бросил взгляд на балкончик и, чуть снисходительно раскланявшись в сторону мадам Изабеллы, неожиданно развернулся и исчез за дверью.

Не успели Жанна с Рене удивиться такому странному баронскому поведению, как на лестнице, ведущей к балкону, раздался топот сапог. Через минуту великолепный барон появился перед девушками, сжимая могучей дланью тощую шею трясущегося от страха слуги.

– Мое почтение, прелестные дамы! – густым красивым басом пророкотал де Риберак. – К моему негодованию, я увидел, что здешние мужчины – жалкие трусы! Они, как овцы в загоне, сбились за хлипкой загородкой и оставили двух самых очаровательных в мире девушек погибать в одиночестве на полуразрушенном, просто опасном для жизни балконе! Пресвятая Дева, Заступница Пречистая! Одно ваше слово – и я вызову на бой всех, сколько бы их тут не набилось!

– Могу я идти, господин барон? – просипел полузадушенный слуга. – Я же показал дорогу… Кхе… Кхе… Кхе…

– Можешь!

Барон, не глядя, разжал ладонь и выпихнул лакея в темноту коридора.

Вскоре отдаленный грохот костей возвестил, что слуга достиг конца лестницы.

* * *

Между тем в зале нетерпение нарастало.

На скамьях уже успели перездороваться друг с другом и теперь все чаще поглядывали на сцену.

В ложах дамы окончательно приуныли, видя, что красавчик сбежал к бесстыжим вертихвосткам на балконе.

Но досадная заминка получилась совсем не по вине артистов. Слуга, которому поручили наполнить лампады рампы маслом, перебрал винца, кретин, и, споткнувшись на дрожащих ногах, разлил все масло, паразит! Пришлось срочно бежать за новым, а зрители томились в ожидании. Наконец все привели в порядок и начали гасить факелы.

Увидев это, барон де Риберак галантно предложил девушкам спуститься в зал. Ведя их по грубым ступенькам, он так хитро расточал веселые, хоть и грубоватые комплименты, что каждая занесла его в свой список сердечных побед.

…Огоньки ламп потрескивали, образуя вдоль сцены неровную сверкающую дорожку, отделяющую реальный мир от волшебного.

На авансцену мячиком выкатился расфуфыренный толстяк и торжественно-завывающим голосом объявил начало представления:

– Благородные господа и дамы! Сегодня вы, благодаря усилиям нашей скромной труппы служителей искусства, проведете незабываемый вечер! Не впадая в грех лжесвидетельства, скажу, что мы прославились своим умением творить прекрасное во многих городах Франции и Италии. От Тосканы до Брюсселя – везде нас встречали бурными восторгами. И восторги эти всегда оправдывались с лихвой! Сейчас мы покажем вам небольшое представление, где акробаты, жонглеры и фокусники потешат вас своими удивительными трюками, а вслед за этим вашим благородным взорам предстанет новая, абсолютно неизвестная во Франции греческая пьеса «Ливистр и Родамна» с драматическим сюжетом, трагическими сценами, но со счастливым концом!

Половина зрителей на скамьях (да и в ложах тоже) ни слова не поняла из этого завывания. Вторая половина догадалась, что сначала будут трюкачи, а потом сказка, но, глядя на махающего, как мельница, руками толстяка, все решили, что будет интересно.

Пока одетые в разноцветные трико акробаты карабкались по длинному красному шесту, катались колесом по сцене, ходили на руках, жонглировали шарами и горящими факелами, а цыганского вида фокусник оживлял жареную курицу, которая до этого мирно лежала лапами вверх на большом оловянном блюде в окружении слив и инжира, политая дивным бархатистым соусом, барон де Риберак ловко вклинил трехногий табурет (кресла для него не осталось) между креслами Жанны и Рене и громовым шепотом, слышным ползалу, принялся комментировать происходящее.

Жанна холодно-благосклонно воспринимала реплики барона, внимательно глядя на сцену, а Рене тихонько смеялась над его остротами в адрес актеров.

Наконец комедианты самыми причудливыми способами покинули сцену, и занавес закрылся.

Перед закрытым занавесом опять утвердился толстяк и теперь уже более человеческим голосом начал рассказывать завязку пьесы.

– Итак, благородные сеньоры, в одной далекой стране жил прекраснейший юноша Ливистр, который был чист душой, как родник, и смел сердцем, как сокол. Однажды он увидел во сне юную деву, красивую, как утренняя роза в росе. Ливистр влюбился в нее всей душой и, проснувшись, затосковал по незнакомке. Самые прекрасные дамы той страны не могли рассеять печаль юноши. Отец его, сиятельный герцог, видя, как сын чахнет на глазах, разрешил ему отправиться в путешествие по свету, чтобы любящее сердце привело его к той, без которой он не может жить!

Заинтригованные началом зрители завороженно замерли, глядя в рот рассказчику, и над залом нависла благоговейная тишина.

– Два года странствовал по свету влюбленный юноша и наконец попал в благодатную страну. Там, в серебряном дворце Аргирокастрон, Ливистр увидел ту, что полонила его сердце!

Занавес разъехался, и взволнованные зрители увидели в углу сцены серебряный дворец Аргирокастрон в виде одинокой башни, увенчанной зубчатым парапетом, сделанный из раскрашенной парусины, натянутой на реечный каркас. В другом углу возвышалась скала и торчало одинокое деревце. На втором этаже «дворца» было прорезано окошко, обрамленное широкой деревянной рамой. Из него выглядывала грубо раскрашенная девица – неземная любовь прекрасного Ливистра.

На сцену вышел все тот же толстяк в восточном полосатом балахоне и ярко-малиновом тюрбане с пером. За ним семенил смуглый слуга, тот самый, что показывал фокусы. Он обмахивал толстяка опахалом.

– Дочь моя, благородная принцесса Родамна! – воззвал толстяк девице. – Я вынужден оставить тебя одну и на время покинуть наш серебряный дворец Аргирокастрон, дабы встретить в гавани египетский флот, на котором в нашу страну приплыл египетский король!

– Хорошо, отец мой, благородный король Крис! Дни нашей разлуки покажутся мне годами! – довольно равнодушно отозвалась девица.

Папочка-король, сопровождаемый слугой, важно удалился за левую кулису, а из правой вышел прекрасный Ливистр, довольно смазливый парень пажеского вида в обшитом кружевом коротеньком плаще и маленькой круглой итальянской шапочке. За плечом у него болтался небольшой колчан со стрелами, а в руке он сжимал крохотный лук.

В полном изнеможении Ливистр оперся о скалу и принялся вытирать несуществующий пот.

Увидев в башне свою долгожданную неземную любовь, он сначала бросился перед ней на колени, а затем принялся с помощью лука обстреливать красавицу записочками.

Прекрасная, но неприступная Родамна всякий раз инстинктивно вздрагивала, когда обвязанная бумажкой стрела вонзалась рядом с ее ухом в деревянную раму, а потом с величайшим презрением, не читая, рвала послание и выкидывала обратно стрелу.

Сраженный усталостью двухгодичного скитания и твердостью гордой красавицы, несчастный Ливистр изящно опустился на пол сцены у дерева и, приняв грациозную позу, заснул.

Любопытная, как и все женщины, Родамна не удержалась и вышла посмотреть поближе на настырного воздыхателя. Судя по выразительным жестам, зрелище потрясло принцессу до глубины души. Но тут юноша зашевелился, и Родамна опять удалилась в свой серебряный дворец Аргирокастрон.

Освеженный сном Ливистр с новыми силами бросился на штурм неприступной твердыни.

Он привязал к очередной стреле новое послание и опять пустил ее в Родамну. Но теперь надменная принцесса развернула письмо, беззвучно шевеля губами, прочитала и, глядя в зал, громко продекламировала:

– К небу взывала я, клялась облакам, земле и воздуху, что никогда не склонюсь перед силой любви! Теперь же я вижу, что гордыня моя сломлена, что свободная доныне становлюсь я рабой твоих желаний!

Общий женский вздох зала подтвердил мудрость этого откровения.

Ливистр переместился к краю сцены, чтобы его было лучше видно и слышно, и в таком же возвышенном тоне ответил возлюбленной:

– Клянешься небу и облакам… Но ведь ты сама частица этого неба, рожденная облаками и спустившаяся на землю с небес!

Ободренный предыдущим успехом, барон де Риберак попытался комментировать также и пьесу, но Жанна решительно пресекла эти попытки, прикрыв губы барона своей узкой ладонью. Де Риберак замолчал, но от языка слов перешел к языку жестов, накрыв ладошку Жанны своей и нежно ее целуя.

* * *

На сцене страсти бушевали вовсю.

В разгар нежного объяснения влюбленных некстати появился король Крис в компании со смуглым и тощим египетским королем Вердерихом и предложил дочери выйти за гостя замуж во имя благоденствия родной страны.

Прекрасная Родамна наотрез отказалась и сообщила удивленному папаше, что любит Ливистра и только его, и предложила благородным рыцарям сразиться за ее руку и сердце.

Покладистого короля Криса такой вариант тоже устраивал, и он охотно согласился на поединок.

Храбрый Ливистр, конечно же, наголову разгромил хилого египтянина, и тот с позором удалился. А великолепный победитель преклонил колено перед королем Крисом и торжественно попросил руки его дочери.

Добрый король с радостью согласился, пригласил дочь спуститься к ним из серебряного дворца Аргирокастрона и под деревцем торжественно соединил руки образцовых влюбленных.

Занавес закрылся.

Под бурные восторги зрительного зала первая часть спектакля окончилась.

Вылезший из-за занавеса толстяк пообещал, что завтра покажут вторую часть пьесы, еще более интересную, чем первая. Зрителей это очень обрадовало, и они шумными криками выразили свое одобрение.

Ободренный таким успехом толстяк потрусил в ложу к мадам Изабелле и сообщил ей, что труппа во время пира может, разумеется, за отдельную плату, разыграть с помощью марионеток забавные сценки из жизни королевского двора и покойного короля Людовика.

Графиня первым делом узнала цену, поколебалась и, махнув рукой на непредвиденный расход, согласилась.

В тонкостях моды и хорошего вкуса камеристки разбирались получше своих хозяек. Маргарита и так, и этак крутилась перед небольшим осколком зеркала, тщательно располагая нужным образом складки платья. Убирая перед представлением госпожу Изабеллу, она и вполовину так не старалась. Платье, конечно же, было не шелковым и без шлейфа, запрещенного простолюдинам, но издалека не хуже королевского!

Аньес пудрила Жанниной пудрой свое миловидное, обрамленное природными локонами личико. Отпихнув Маргариту от зеркала, она посмотрела на себя и, довольная результатом, стала белить и румянить всех желающих.

Шарлотта торопливо выдергивала щипчиками лишние волоски, добиваясь безупречно тонких бровей, и попутно внимательно осматривала подбритый до нужной высоты лоб.

Поднимая юбками пыль, принеслась Анна-Мари с долгожданным сокровищем: она тайком, в отсутствие госпожи Изабеллы проникла в ее заветную шкатулочку с благовониями и надушила кусок полотна бензоем.

Теперь этот благоухающий кусочек осторожно разрезали на лоскутики и спрятали в склянку, за исключением нескольких, которые девушки поместили каждая по своему разумению: кто замаскировал в прическе, кто засунул в вырез на груди.

– Жаккетта, ты чего в углу, как мышь, затаилась? – Аньес вытащила Жаккетту в центр каморки.

– Да нет у меня ничего такого нарядного! – отмахивалась Жаккетта. – Я лучше посмотрю.

– Как это посмотрю? – возмутилась Маргарита. – Ты теперь не какая-нибудь горничная, ты – камеристка госпожи Жанны, а значит должна быть на высоте. Аньес, тащи свое красное платье и нижнюю рубашку захвати! Жаккетта, садись на табурет!

Девушки столпились вокруг силком усаженной Жаккетты и принялись обсуждать, как получше принарядить ее.

– Лоб низковат! – авторитетно заявила Шарлотта. – Всего четыре пальца, а нужно шесть. А еще лучше восемь, но сейчас подбривать некогда, не успеем… И, извини, конечно, Жаккетта, но посмотри на благородных дам, что нынче собрались. Самые красивые – госпожа Жанна, госпожа Рене, госпожа Бланка, госпожа Анна. Видишь, какие они все худые да бледные? Это очень красиво!

– Отстаньте от девки! – прикрикнула тетушка Франсуаза, появляясь на пороге каморки. (Аньес была ее младшей дочкой.)

Тетушка принесла несколько платьев и стала примерять их к Жаккетте:

– Никаких ей ваших выкрутасов не нужно. Мало ли как благородные дамы выглядят – вы-то, прости Господи, не благородные! Раскудахтались тут: толстая, не толстая. Одно дело – господское тело, а другое – крестьянское. Много ты с такими благородными мослами у очага настоишь или в поле напашешь? Главное, чтобы мужики на твое тело поглядывали, а парней у Жаккетты небось поболе, чем у тебя было, дорогая Шарлотта!

Тетушка Франсуаза выбрала самое широкое платье и вручила его Жаккетте.

– На вот! А этим вертихвосткам не верь, им бы все графинь да баронесс изображать, нахватались в покоях благородного лоска. Ну не смех? Аньес прискакала, красное, говорит, для Жаккетты возьму. Да оно же на тебе по швам треснет!

– И все-таки лучше бы красное, но и это неплохо… – оглядев принаряженную Жаккетту, решила Маргарита. – Ладно, пойдемте глянем, что там на пиру делается.

* * *

Пробраться к залу, где пировало высокое общество, оказалось очень трудно – все подходы к дверям и окнам были забиты слугами. Быстро сориентировавшись в ситуации, Маргарита повела девушек к боковой двери, которую оккупировали свободные от караула охранники замка.

– Ребята, мы тоже хотим посмотреть! – звонко крикнула она.

– Смотри, какие красотки пожаловали, прямо клумба с цветами! – Балагуря и отпуская грубые, но очень точные комплименты, солдаты расступились и пропустили девушек поближе.

Дверная арка была явно недостаточной для такого количества людей. Жаккетту сжали со всех сторон пахнущие кожей и дегтем солдатские тела, а впереди она упиралась носом в обтянутые синим платьем ребра Шарлотты и ничегошеньки не видела.

– Эта славная малышка слишком низка, чтобы из-за наших спин что-то увидеть! – прогудел над ухом Жаккетты Большой Пьер, тот самый, что в одиночку поднимал, вращая ворот, подъемный мост замка.

Не успела Жаккетта и охнуть, как он вскинул ее на свое широкое плечо. Теперь она разглядела весь зал.

Вдоль длинных сторон зала располагались столы для публики попроще – тех, кто во время представления сидел в «партере». А в конце зала на возвышении разместились гости из лож.

Такого наплыва народа лет десять не было, и тарелок не хватало. Поэтому, следуя похвальной старинной традиции, гости, сидя попарно – кавалер с дамой, – вкушали яства с одного блюда.

Молодых это устраивало, пожилых не всегда: тетушку Аделаиду посадили за одну тарелку с господином д’Онэ, а он, как на грех, отличался пристрастием к жгучему перцу. Тетушка же Аделаида перец терпеть не могла и весь вечер с кислым лицом ковыряла с краешка жаркое, всем своим поведением показывая, что мирской удел для нее слишком тяжек.

Барон де Риберак окончательно угнездился около Жанны, и довольная мадам Изабелла уже подсчитывала в уме, когда же лучше всего сыграть свадьбу.

На другом конце зала, напротив «высоких» столов, актеры установили ширму и небольшую сцену и с помощью грубо вырезанных марионеток вовсю посвящали восхищенных зрителей в самые сокровенные тайны королевского двора.

Как раз в этот момент показывали очередную скандальную историю. Кукла в темной мужской одежде, но с короной на голове, говорила кукле в женском платье и остром колпачке, изображающем эннен[6]6
  Эннэн, или эннен, или генин – в Средние века: женский головной убор знати в виде конуса, достигавшего высоты 70 см.


[Закрыть]:

– Дочь моя, благородная принцесса Жанна, сейчас твой законный супруг Людовик Орлеанский придет исполнять свой священный супружеский долг.

– Хорошо, отец мой, – покорно говорила Жанна и, припадая на один бок, шла к сделанной из реек кровати и забиралась на нее.

С другой стороны появлялись четыре солдата с пиками, которые под конвоем вели Людовика Орлеанского.

Нацелив на узника пики, они заставляли принца тоже забираться на кровать к принцессе.

Сверху спускалась занавесочка, изображающая балдахин, и солдаты вставали по углам кровати на караул, а король, под дикий гогот пирующих, подсматривал в щелочку.

Затем король торжественно объявлял:

– Супружеский долг исполнен!

Занавесочка приподнималась. Принц, как затравленный заяц, спрыгивал с кровати и сломя голову убегал. А принцесса оставалась сидеть, закрыв лицо ладонями.

Пирующим эта скабрезная пьеска так понравилась, что они требовали повторить ее еще раз.

В дверях представление тоже комментировали на свой манер:

– Ну и падаль этот король, надо же родную дочь так позорить! И чего это он над ними так измывается? Прямо сарацин какой-то!

– А это который король? Неужто нынешний? Или, может, вообще не наш?

– Ну, ты и скажешь! Наш это король, только не нынешний Карл, он еще совсем молоденький, а папаша евойный, Луи который. Ну, Людовик Одиннадцатый. А принцесса, надо понимать, сестрица сейчашнего короля.

Большой Пьер в молодости повертелся с покойным графом и в Бургундии, и в королевских землях, и знал эту пикантную историю. Поэтому он охотно объяснил суть ситуации:

– Вишь, этот Людовик Орлеанский – первый наследник на королевство после Карла, сынка покойного короля Людовика, если у Карла, опять же, наследник не народится. Карл-то у нас нынче король, а тогда он еще под стол пешком ходил. За то, что трон может к Орлеанскому перейти, король Людовик-то принца и невзлюбил. А Жанна его, младшая дочь, калека калекой. Вот король-то и задумал их поженить, чтобы деток у них не было. А чтоб святейший отец это безобразие не прекратил, король таким манером их сводил: мол, живут честь по чести, все как положено. Но как только Людовик на небеса отправился, Орлеанский и на пушечный выстрел к жене не подходит. Так она, бедняга, соломенной вдовой и живет, пока муж под чужие юбки лазит. Нечего второй раз на эту пакость смотреть, сменяться пора. Пошли, ребята!

Он бережно спустил Жаккетту на пол и, топая на весь коридор, пошел в казарму. Жаккетта тоже не стала задерживаться и отправилась на кухню, потому что после всей этой суеты и беготни у нее от голода отчетливо урчало в животе.

* * *

Ночная пирушка прислуги и актеров по изысканности манер и тонкости обращения с дамами ничуть не уступала господскому пиру. И актеры, и камеристки понимали толк в благородном поведении.

Длиннющий стол посередине кухни ломился от объедков, и еще много всяких вкусностей пряталось до времени в буфете.

Во главе стола восседал толстяк и задавал тон всему веселью. Сидевшая неподалеку Шарлотта зазывно стреляла в его сторону карими глазами.

Мужская часть прислуги – очень, кстати, немногочисленная, – допущенная на этот праздник жизни, чувствовала себя несколько неуютно, видя такое великосветское обхождение и слушая напыщенные разглагольствования толстяка:

– Позвольте нам выразить сердечную признательность за такое теплое отношение к скромным служителям муз. Хотя мы и привыкли присутствовать на королевских и герцогских пирах и получать заслуженные награды из рук самых благородных людей Франции, но и такие сельские застолья греют душу актера своей простотой и искренностью. А посетить здешний солнечный край, знаменитый своими винами и красавицами (он сделал поклон в сторону зардевшихся от удовольствия камеристок), было вдвойне приятно не только нашим кошелькам и желудкам, но и, конечно же, душам! Поэтому я не устану рассыпаться в благодарностях радушным хозяевам сегодняшнего пира…

Через четверть часа на оратора перестали обращать внимание и занялись своими делами, а через полчаса, когда толстяк сделал краткую паузу, чтобы промочить пересохшее от словесных извержений горло, он заметил, что никто, кроме подсевшей поближе Шарлотты, не слушает, и его внимание полностью переключилось на взирающую на него с немым восхищением девушку. Простодушно хлопая ресницами, она задала давно волнующий ее вопрос:

– Господин Лакруа, скажите, а у придворных дам лоб слишком отличается от моего?

На что толстяк нежно взял ее ручку в свои пухлые ладони и, глядя ей в глаза, проникновенно сказал:

– Душечка моя, ни у одной благородной дамы, будь то даже королевы, принцессы крови и герцогини, я не видел такого чудесного, безупречного своей чистотой, высотой и линиями лба!

Огонь торжества в глазах Шарлотты мог посоперничать с пламенем факела!

Актеры были почти в полном составе: отсутствовали лишь Ливистр, Родамна и самые красивые акробатки, которые наверняка предпочли кухонной попойке приятное времяпрепровождение в обществе отдельных благородных особ.

Покровительствуя сегодняшнему собранию, управляющий замком надеялся, что его достойная, частенько прихварывающая супруга по своему обыкновению рано ляжет спать и он сумеет повеселиться в компании с хорошенькой танцовщицей Жоржеттой, чьим согласием он уже успел заручиться.

Но в самый ответственный момент, когда почтенный господин Шевро примостился около кокетливой красотки и, поднатужившись, пытался выдать лихой комплимент, на пороге кухни возникла дородная госпожа Шевро и изъявила желание присоединиться к присутствующим, положив тем конец всем радужным мечтам супруга.

Несчастному управляющему пришлось проводить жену к столу, после чего он уселся рядом с ней и под насмешливым взглядом Жоржетты принялся заливать свое горе вином. Чуть посидев за столом, супруга управляющего увидела, что ее половина быстро превращается в бочонок позапрошлогоднего «Шато Монпезá», сочла, что общество для ее положения все-таки низковато, и увела господина Шевро домой.

Их уход только развеселил сдружившуюся компанию.

По столу, между блюд, кубков и кувшинов, важно расхаживала жареная курица фокусника. Сейчас она была жива-живехонька, только ни перьев, ни пуха на ней не было. Чтобы Нинетта – так называл ее фокусник – не застудила свое прекрасное тело и выглядела не хуже прочих квочек, он обрядил ее в странный лоскутный балахончик, из которого торчала только ее лысая голова и голенастые лапы.

Фокусник сидел рядом с Жаккеттой и, приобняв ее за плечи, распевал веселую, не совсем приличную песенку, отбивая такт кружкой.

– Милая, у тебя такие круглые, удивленные глаза. С моей стороны неучтиво не разрешить тебе задать вопрос. Спрашивай! – закончив песенку, сказал он.

– Как ты оживляешь курицу? – спросила Жаккетта.

– Тебе, прекрасное созданье, на все вопросы мирозданья отвечу я, но не на этот! – продекламировал фокусник и, отхлебнув полкружки, пояснил: – Это страшная тайна! Давай договоримся: при следующей встрече я ее тебе раскрою!

– Хи-и-итрый! – обиженно протянула Жаккетта. – Знаешь, что никакой следующей встречи не будет – вы сюда теперь сто лет не заглянете! Небось, всем так обещаешь. А откуда ты родом?

– Надо же, и в такой глуши встречаются сообразительные девушки! – расхохотался во весь голос фокусник.

Я родился в дороге и в дороге помру.

Я живу под звездою

И с звездою по жизни иду!

Я – Франсуа, чему не рад,

Ведь ждет петля злодея,

И сколько весит этот зад,

Узнает скоро шея!

Заметь, первые строки сочинил я сам, последнюю – мой тезка, весельчак Франсуа Виньон, который, наверное, давно болтается в петле. Как и предрекал. Конечно, положа руку на сердце, надо сказать, что соединение «живу» и «по жизни» не совсем удачное. Что поделать, хотя мы оба Франсуа, но старик Виньон пишет почему-то лучше. Кстати, у меня появилась гениальная мысль, маленькая аквитанская красавица. Давай прихватим этот славный кувшинчик, пойдем в твою лачужку и будем любить друг друга нежно и страстно. Хочешь?

– Не-е! – решительно отказалась Жаккетта. – Ты мне нравишься, Франсуа, правда нравишься… Но сегодня я так умаялась, что не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Сейчас я просто хочу спать. Одна.

– Малютка! А ты высказала еще более прекрасную мысль, чем моя! – неожиданно обрадовался фокусник. – Только нелегкий долг галантного кавалера и слава неутомимого бойца на сердечном поле подвигли меня сделать тебе такое предложение! Честно говоря, я тоже больше всего хочу просто выспаться. Но в нашем углу сегодня это невозможно, и, кроме того, у этой пьяной братии всякий раз к концу попойки возникает ужасная идея по-настоящему зажарить и съесть мою драгоценную Нинетту. Не найдется ли у тебя скромного пристанища двум бедным странникам на эту ночь? – Он скорчил такую жалобную рожу, что Жаккетта рассмеялась.

– Ладно, – сказала она. – Если тебя устроит куча соломы…

– Благодетельница! – заорал фокусник. – Припадаю к твоим стопам. Цып-цып-цып-цып-цып, Нинетта, сюда!

Он схватил подошедшую курицу и, показывая на Жаккетту пальцем, громко ей прошептал:

– Она святая!

Затем, сгребя в свой мешок остатки еды и прижав к груди почти полную флягу, сказал:

– Веди же нас в это райское место!

Пирушка явно угасала. Кто, упившись, лежал под столом, кто из последних сил продолжал тянуть остатки вина. Большинство парочек уже разлетелось по укромным уголкам, а последние оставшиеся тоже собирались уходить.

Жаккетта привела фокусника в свою каморку.

Он тут же с блаженным видом растянулся на соломе, а ощипанная Нинетта примостилась рядом. Не обращая на него внимания, Жаккетта забралась под свое покрывало. Когда она почти заснула, с соломы раздалось:

– Но завтра, если ты захочешь убедиться в моих достоинствах пылкого и галантного кавалера, коими не брезговали даже очень знатные дамы, я всецело к твоим услугам, дорогая!

– Я подумаю-ю-у… – сквозь сон ответила Жаккетта.

* * *

Аквитанская ночь была хороша.

Ярко светила луна, и под ее волшебным светом большая часть замка была погружена в беспробудный сон.

Но в саду, примыкающем к дамским покоям, для этого времени суток наблюдалось весьма оживленное движение народа.

Барон де Риберак, залегший в кустах в очень изысканном наряде, с неодобрением наблюдал, как какая-то мужская фигура штурмует стену здания.

Пока барон размышлял, не конкурент ли это и не стоит ли остудить его пыл, фигура, цепляясь за каменные финтифлюшки и плети плюща, добралась до второго этажа и исчезла в окне спальни баронессы де Шатонуар.

«Вот теперь и мне пора», – решил барон.

Внезапно из соседних кустов выбралась вторая мужская фигура и направилась к стене.

Де Риберак узнал вечного соперника дю Пиллона.

– Ах, недоносок! – прорычал разъяренный барон и, выскочив из засады, преградил дорогу наглому ловеласу.

– И куда это вы собрались, шевалье? – ласково осведомился он. – Костюмчик помнете, ни к чему это. У вас их и так немного.

– У меня свидание с графиней, и я на него попаду! – сквозь зубы процедил дю Пиллон, готовясь к обыкновенной плебейской драке: никакого оружия при нем не было.

– Да-а? – издевательским тоном спросил де Риберак. – А она об этом знает? Насколько мне помнится, за графиней ухаживаю я. И не без успеха. Так что с дороги!

– Да вы что, барон, с ума рехнулись?

Даже при зыбком свете луны было видно, что лицо дю Пиллона покрылось пятнами.

– Вы же госпоже Изабелле и пары слов за вечер не сказали! С вашей стороны это уже не наглость, а тупость!

– Э-э, господин дю Пиллон, да мы, оказывается, штурмуем с вами разные крепости! – расхохотался барон. – Вы – старшую, я – младшую. Желаю успеха!

Больше не обращая на шевалье никакого внимания, он полез накатанной дорожкой по плющу к окну Жанны. Но несостоявшийся соперник был полегче и первым добрался до своей цели.

* * *

Сердечный друг графини, паж-красавчик Робер, хозяйским шагом, со скучающей миной на безусом лице направлялся в покои мадам Изабеллы.

«Опять эта липучка будет козочку изображать, дура старая», – привычно думал он, берясь за ручку двери и готовясь к тому, что мадам Изабелла, как обычно, бросится к нему навстречу.

Но дверь не поддавалась – она была крепко заперта с той стороны.

Полчаса Робер топтался у входа в спальню, не решаясь громко стучать, чтобы не разбудить нежелательных свидетелей.

После получасовых умственных и физических усилий он понял, что открывать ему сегодня не собираются, и в полном расстройстве чувств побрел обратно.

* * *

Барон преодолел последние метры до желанного окна и, подтянувшись на сильных руках, перекинул тело через подоконник.

Жанна лежала на широкой деревянной кровати, украшенной изящной резьбой, и, несмотря на теплую ночь, была до горла укрыта богато расшитым покрывалом монастырской работы.

Она не спала и внимательно смотрела на влезающего в комнату де Риберака.

Опытный в таких делах мозг барона просигналил своему владельцу, что что-то здесь неладно, но барон решил не отступать и бросился на колени у изголовья кровати.

– Только преклонение перед вашей божественной красотой заставило меня совершить сей дерзкий поступок и явиться в ночной час в вашу спальню! – пылко воскликнул он привычные слова.