Текст книги "Бретонская колдунья (сборник)"

– Господь с вами, барон! – насмешливо улыбнулась Жанна. – Если бы все, кто преклоняется перед моей божественной красотой, повинуясь этому благородному порыву, пробрались сюда, то здесь дышать было бы трудно. Так что, смею надеяться, вас привело желание не только преклоняться?

Сбитый с толку де Риберак замер, не зная, как оценить такое заявление: как поощрение его действий или наоборот.

Жанна откинула покрывало, и барон с удивлением увидел, что она лежит полностью одетая – в домашнее, но достаточно официальное платье, безо всякого намека на фривольность.

Поднявшись с кровати, Жанна аккуратно обошла коленопреклоненного кавалера и подошла к окну. Посмотрев на луну, она села в стоящее рядом с окном кресло, расправила подол платья и приказала:

– Рассказывайте, зачем вас сюда занесло.

Пытающийся правильно сориентироваться в ситуации де Риберак очень медленно поднялся с колен и опустился в кресло напротив.

– Я прошу вашей руки, графиня! – торжественно-печальным голосом возвестил он.

– Очень хорошо… – Судя по тону, это сообщение Жанну ничуть не удивило, не огорчило и не обрадовало. – И как вы представляете нашу совместную жизнь? Вы понимаете, о чем я говорю?

– Я прекрасно понимаю, графиня. У меня замечательный замок и неплохие земли, дающие хороший доход. С вашим приданым получится солидный фьеф. В Аквитании вам не будет равных и вы сможете держать не очень большой, но изысканный двор, – в тон Жанне официально ответил барон.

Жанна ласково улыбнулась де Рибераку и спросила:

– Значит, как я поняла, дальше Гиени ваши мысли не распространяются, и вы не считаете, что кое-что в нашем краю можно было бы изменить? Ведь графства как такового уже больше нет и большая часть земель, которые я могла унаследовать, после войны отошла короне. Но дело не безнадежно…

– Зачем? Я люблю наш край виноградников и песчаных дюн и ненавижу все эти придворные штучки-дрючки. Что корона захватила, то она не отдаст. А наши соединенные земли значительно перекроют бывшие размеры графства. Но вы меня, право, поразили, госпожа Жанна! Редко встретишь женщину такой красоты и такого ума! – Успокоенный барон решил от скучных деловых переговоров (кстати, довольно странных для юной девушки!) перейти к более волнующим темам.

«Скорее всего, Жанна просто из тех девиц, которым прежде всего нужны уверения в законности галантных намерений со стороны кавалера. Боится продешевить, вот и предприняла такой экстравагантный демарш, маленькая дурочка!» – насмешливо подумал он.

Но Жанна выпрямилась в кресле и, холодно глядя в лицо де Рибераку, отчеканила:

– Земли ваши не так обширны и дела вашего баронства не так блестящи, как вы это представляете! А при отсутствии честолюбивых устремлений вы на всю жизнь останетесь всего-навсего захолустным дворянином даже с моим неплохим приданым! Меня это не устраивает, и я отказываю вам! Покиньте мои покои!

– Жанна! – воскликнул ошарашенный барон. – Вы рассуждаете не как юная благородная девица, а как старый ломбардский купец! Брак – это соединение двух сердец, а не двух кошельков! Подарите мне эту ночь, и утром, клянусь, вы измените свое решение!

– Или через месяца три-четыре, когда новенький барончик де Риберак будет весело прыгать в моем чреве! – ехидно подхватила Жанна. – Большое спасибо!

– Пресвятая владычица Эмберская! Подобные слова больше пристали прачке, чем графине! – рявкнул взбешенный отпором де Риберак.

– Я не знаю, как отвечают прачки на подобные предложения… – абсолютно спокойно отпарировала Жанна. – Но, судя по всему, вы частенько слышали из их уст отказы, поэтому я охотно вам верю. Спокойной ночи, барон! Долг учтивого кавалера – повиноваться желаниям дамы, а мое желание вам известно.

Благородный барон был учтивым кавалером лишь до определенного предела. Он небрежно развалился в кресле и надменно спросил:

– Прошу прощения, прекрасная дама, но я немного запамятовал, о каком желании идет речь?

– Господин де Риберак! Не будьте смешным и не заставляйте меня прибегать к крайним мерам. Если сегодня я не высплюсь, то завтра меня будет шатать от усталости. И я, конечно же совершенно случайно, могу задеть ваш шлем, выставленный перед турниром[7]7
  За день, до начала ристалищных боев, участники выставляли свои щиты с гербами и шлемы для всеобщего обозрения в зале.


[Закрыть].

Угроза была очень серьезной: такой поступок Жанны был бы равен публичному заявлению, что де Риберак вел себя недостойным для рыцаря образом, и по строгим правилам турнирного искусства ни один уважающий себя рыцарь не скрестил бы с бароном копья. А если бы барон все же рискнул показаться на ристалище, то его бы прилюдно опозорили.

Поэтому барон процедил сквозь зубы:

– Прощайте, прекрасная дама! – и направился к окну.

Когда уже все его тело переместилось наружу, на стену, и только голова торчала над подоконником, де Риберак напоследок сообщил Жанне:

– Хотя всю вашу женскую породу я изучил вдоль и поперек, но в жизни такой расчетливой и холодной особы не встречал. С подобными замашками вы далеко пойдете, божественное создание! Или, может, дьявольское?

Невозмутимая Жанна подошла к подоконнику со словами:

– Я так и сделаю, барон! – и, нежно поцеловав его в лоб, очень обидно рассмеялась.

– Ну и ведьма! – только и нашелся де Риберак.

Когда Жаккетта думала, что предыдущий день был тяжелым, она глубоко заблуждалась.

Чуть свет всех камеристок созвали в кладовую нарядов. Заспанные, зевающие во все горло девушки медленно собрались, недоумевая, что они тут забыли в такую рань?

Появилась свежая, как после прогулки, Жанна и велела:

– Маргарита! Неси одеться и причеши! Остальные доставайте все мои платья, отрезы шелков! Да быстрей шевелитесь, куры заспанные!

Под ее ледяным взглядом проснулись даже самые невыспавшиеся и кинулись открывать сундуки.

Голосом полководца на поле брани Жанна командовала:

– Оставьте синее, лазоревое тоже, зеленое не пойдет, белое обязательно… Куда, дура, понесла?! Оставь, говорю! Розовое положи рядом с белым!

Когда платья были отобраны, пришел черед и шелкам.

Подбирая по цвету подходящие к нарядам, Жанна рассуждала вслух:

– У меня на завтра четыре платья. По два рукава – это восемь штук. Так. Более-менее приличных рыцарей на турнире будет около тридцати, значит, двадцать пять минимум.

– Никак у госпожи Жанны помутнение рассудка! – шепнула злая от недосыпа Маргарита нервно хлопающей глазами Аньес. – С чего это она так уверена, что господа ринутся за ее рукавами, словно за пасхальными булочками?

Тем временем Жанна закончила расчеты и приказала:

– К синему и лазоревому – по три пары рукавов, к белому и розовому – по четыре. Отправляйтесь наверх и пока работу не закончите, чтобы ни одна и носа не смела высунуть! И никому не открывайте, кто бы ни стучал!

– А госпоже Изабелле? – пискнула испуганная Аньес.

– Матушке – в первую очередь! – отрезала Жанна. – Молчите, словно вас и нет!

– Да мы же с голоду помрем! – заявила хмурая Маргарита.

– Не помрете! Обед тетушка Франсуаза вам принесет. А я приду с ней и проверю, заслужили вы его или нет. Да смотрите мне! Чтобы швы были аккуратными, а к платьям приметывайте на самый тонкий шелк, чтобы сразу отрывалось, не как у дурочки Бланки!

Камеристки, взяв в охапку платья и ткани, понуро побрели наверх.

Весь день насмарку – и это когда в замке актеры! Ну не подло?!!

– А что это за дурочка Бланка? – тихонько спросила Жаккетта у Аньес.

– Да в прошлом году был большой турнир в Бордо. А эта Бланка поздно узнала, и ей не успели рукава специальные сделать, над какими мы сейчас до утра пластаться будем. А платье, мне потом ихняя кухарка говорила, ей из бабушкиного перешили. Шелк-то поизветшал за столько лет. Стала она избраннику рукав отрывать, да с рукавом весь перед и оторви! Вот смеху-то было!

Но сейчас девушкам было не до смеха.

Маргарита с ожесточением кромсала шелка и парчу, кроя заготовки. Жаккетта крупными стежками сметывала, а Аньес, Шарлотта и Бриджитта в три иглы стачивали рукава. Но все равно дело двигалось очень медленно.

– Когда настроения нет, так хоть не берись… – Шарлотта со вздохом стала вставлять новую нитку в иглу. – Сегодня даже пальцы как чужие! Так мы и за три дня не управимся. Везет же Анне-Мари: сегодня она госпожу Изабеллу утром оденет и до вечера свободна…

Маргарита вырезала последний рукав и с яростью шваркнула ножницы о каменный пол.

– Мы – как каторжники на галерах! Тех хоть за преступления взяли, а нас за что? Я есть хочу, провалиться им всем со своим турниром! Вон уже к завтраку трубили…[8]8
  В замках к трапезе призывали звуком рога или трубы.


[Закрыть]

– Вот погоди, скоро хозяйка заявится и скажет, что наша работа никуда не годится. Она явно что-то задумала, видели, как из глаз молнии бьют? – «утешила» ее Шарлотта, с пятой попытки попав ниткой в ушко.

– А может, и госпожа Изабелла нагрянет… Вот скандалу-то будет! Госпожа Жанна не зря нас раньше не дергала: так бы и дала ей госпожа графиня лучший шелк по ветру пускать. А теперь госпожа Изабелла занята… И такое обилие рукавов у дочки будет на турнире для нее бо-о-ольшим сюрпризом, вот увидите! Она эти шелка хотела на выходное платье пустить, а мы крайними будем!

Уныние облаком нависло над комнатой. Казалось, девушки шьют не воздушные одеяния, а грубые паруса. Почему-то ломались иголки, рвались нитки, и работа двигалась вперед черепашьими шажками. Низко склонив головы над ненавистной работой, камеристки молчали.

* * *

– Пресвятая Анна! Глазам не верю – целая куча скромных овечек шьет и молчит! Чур меня, чур! Это колдовство! – раздался знакомый веселый голос.

Как по команде подняв головы, девушки увидели удобно расположившегося на подоконнике фокусника с объемной корзинкой в руках. От неожиданности они побросали шитье и с визгом кинулись врассыпную.

Но бежать было некуда: Жанна лично заперла дверь, и камеристки сгрудились в самом дальнем от окна углу комнаты. Все, кроме Жаккетты, сразу узнавшей своего постояльца Франсуа.

– Чего вы? – крикнула она подругам, спокойно продолжая шить. – Это ведь фокусник, ему раз плюнуть.

– Моя маленькая швея, меня восхищает твоя слепая вера в мои безграничные возможности, но увы… Это не чудо, а работа моих же бедных, усталых конечностей! – отозвался с окна Франсуа и спрыгнул на пол. – Я надеялся на более теплый прием. Ведь, кроме того, что я доставил вам счастье лицезреть меня, я также доставил подкрепление для ваших голодных животиков…

Услышав последние слова, девушки с точно таким же визгом кинулись обратно.

Франсуа с блаженным видом принимал их восторги и подставлял щеки для поцелуев.

Через минуту все рукава были скинуты со стола и на их месте развернулся веселый пир. Горести вмиг забылись, и жизнь опять стала прекрасной!

Фокусник королем сидел в торце стола и, подкрепляя свои слова винцом прямо из фляжки, рассказывал:

– Этим утром я проснулся, томимый двумя нуждами. Первую я скромно опускаю, нечего про малую нужду распространяться, тем более что я давно ее справил. А вот вторая нужда была куда величественней: восславить доброту приютившей меня Жаккетты! Но принцессы не было в замке, и кровать ее давно успела остыть…

– Держать ночью надо было крепче! – ввернула пришедшая в прежнее жизнерадостное состояние Маргарита.

– Милая дама, вы меня обижаете! Я честно предложил Жаккетте галантный турнир, но она отказалась, слава Богу, чему я был очень рад, так как сил поднять копье у меня не было… Увы! Но сегодня я грозный боец и предлагаю всем желающим дамам поединок во имя Любви! Это к слову, а наша баллада продолжается. Томимый голодом я спустился в кухонный рай, где добрая женщина по имени Франсуаза поведала мне грустную историю о том, как злой дракон похитил и заточил в неприступную башню пять наипрекраснейших дев. Мое горячее сердце не могло не возмутиться такой несправедливостью, и, подкрепившись восхитительным местным блюдом – бобами с «гасконским маслом», – я преисполнился решимости проникнуть в цитадель и спасти плененных дев от тоски и голодной смерти. К вашим услугам, прекрасные дамы, я – ваш преданный рыцарь и трубадур:

 
Боярышник листвой в саду поник,
Где донна с другом ловят каждый миг.
Вот-вот рожка раздастся первый клик!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил…[9]9
  Перевод В. Дынник.


[Закрыть]
 

Я хотел бы усладить ваш слух подобными балладами и канцонами[10]10
  Кансона, или канцона – песня-посвящение Прекрасной Даме.


[Закрыть], но, увы, цитра в корзину не влезла. Позвольте же стать вашим менестрелем и развлечь вас прелестной и поучительной историей о Флуаре и Бланшфлер! Берите-ка в свои крохотные проворные пальчики иголки и разрешите покорному слуге занять вон ту симпатичную подстилку.

– А что сегодня в театре будет? – спросила Аньес, опять загружая стол шитьем.

– О! Сегодня мы продолжим пьесу о Ливистре и Родамне, и там я буду играть далеко не последнюю роль. Советую посмотреть – король бы не отказался!

Франсуа растянулся на коврике в углу, где громоздились кучи лоскутов, подложив под голову мешок с тряпьем.

– Ну да! – отозвалась Маргарита. – Король, может, и не отказался, а мы от силы семь рукавов сделали. Еще больше двадцати осталось. Не успеем.

– С такой прекрасной историей, как моя? – возмутился фокусник. – Вы и опомниться не успеете, как нашьете платьев на всю округу! Это вам не какое-нибудь простонародное фаблио[11]11
  Фаблио – средневековый народный рассказ, новелла.


[Закрыть], а настоящий благородный рыцарский роман!

– Ух ты! – воскликнула Бриджитта. – Я страсть как люблю такие романы слушать. Сразу представляешь себя королевой или там прекрасной дамой, и рядом красавчик рыцарь в разноцветных перьях, совсем как у мессира де Риберака на прошлом турнире!

Она приложила к себе белое платье, к которому пришивала рукав, и, подражая походке мадам Изабеллы, павой прошлась по комнате.

– А по мне лучше простые истории… – пробурчала себе под нос Жаккетта. – Веселей слушать, а в этих романах одни вздохи да слезы рекой!

Но ее никто не услышал.

– В давние-давние времена жила-была в Риме благородная супружеская пара, – начал свой рассказ Франсуа. – Все у них было: и любовь, и достаток, но не имели они детей. И печальные муж с женой уже готовились встретить одинокую старость…

– Бедненькие-е… – шмыгнув носом, прошептала Аньес. – И то правда, счастье не счастье без детишек.

– Но однажды супругам было чудесное видение: во сне к обоим спустилась с золотого престола Пресвятая Дева, протянула им прекрасную белую розу и сказала: «Если вы совершите паломничество к святому Жаку в Компостеллу, то он даст вам дитя!» А когда они проснулись, то увидели, что на розовом кусте, стоящем на окне спальни, распустилась белая роза! Возблагодарив Господа и Деву за это чудо, супруги с небольшой свитой присоединились к паломникам, идущим в Компостеллу.

Вот теперь иголки действительно мелькали в руках. Затаив дыхание, девушки слушали звучный голос Франсуа.

– Но только паломники прошли перевалы, на них напал свирепый король сарацин Филипп и всех их захватил в плен. Муж не вынес тягот плена и скончался, а его благородную супругу взяла простой служанкой сарацинская королева Лариса. Королева почувствовала в своей горничной знатную даму и приблизила ее к себе. В одно время они родили: королева – мальчика, а римлянка – девочку. Но королева родами умерла, и римской синьоре пришлось выкармливать сразу двух младенцев. Помня о своем видении, о Деве и Белой Розе, она назвала дочку Бланшфлёр, а новорожденного принца назвали Флуаром. С рождения они росли вместе и, повзрослев, пылко друг друга полюбили. Но свирепый и коварный король сарацин взбесился от ярости, когда узнал о дружбе своего сына с дочерью пленницы-служанки. И решил навсегда разъединить влюбленных!

– Подлюка! – смахнула слезу Бриджитта, у которой в жизни была подобная драма, если заменить прекрасного принца краснощеким увальнем, а свирепого сарацина пузатым мясником.

– Король призвал к себе Флуара и повелел ему направиться в соседнее королевство, населенное такими же неверными, и при тамошнем дворе учиться благородному искусству править государством. Не смея отказаться, Флуар в великой печали пошел к любимой с грустной вестью. Обливаясь горькими слезами, они сидели в саду у фонтана и прощались. Бланшфлёр дала возлюбленному волшебное кольцо, которое становилось тусклым, когда ей грозила беда, и они поклялись друг другу Пречистой Девой, что будут верны своей любви до гроба.

Уже не одна Бриджитта украдкой смахивала слезы. Крепилась только Маргарита, но и она покусывала губы.

– Не успел принц со свитой выехать за ворота города, как кольцо стало тусклым, как старая миска. Вихрем вернулся Флуар во дворец и в ужасе увидел, как его любимая стоит на костре и палач готовится поджечь поленья. Разметав стражу, принц освободил уже бесчувственную девушку и понес ее к королю, требуя справедливости. Хитрый король сказал, что одна из служанок обвинила Бланшфлёр в колдовстве. Но добрые люди притащили эту мерзкую старуху к трону, и все увидели, что настоящая ведьма она сама! Королю Филиппу ничего не оставалось делать, как снять с девушки обвинение и затаить свою злобу под добрым обхождением. Успокоенный принц уехал, не подозревая об отцовском коварстве.

– Король сарацин дождался, пока не прибыл гонец с известием о том, что принц благополучно добрался до соседнего королевства, а потом тайно продал Бланшфлёр левантийским купцам. И когда Флуар, предупрежденный кольцом, добрался до дома, его любимая была уже далеко. Безутешный юноша пустился в долгое странствие, чтобы отыскать свою даму сердца. Много земель, населенных самыми разными людьми, прошел он, пока наконец не достиг великого города Вавилона. Там, на базаре, он услышал рассказы о прекрасной, как белая роза, девушке-пленнице, которая отвергла любовь грозного эмира и теперь заточена в высокую башню. Каждое утро эмир посылает красавице корзину цветов, стремясь смягчить неуступчивое сердце. Флуар бегом направился к башне эмира и там, подкупив за сто золотых флоринов стражников, забрался в корзину. Счастью Бланшфлёр не было предела, когда она увидела своего любимого среди колючих роз. Забыв обо всем на свете, они бросились друг к другу в объятия и предались самой упоительной, самой сладостной любви, которую только можно представить!

Франсуа сам увлекся своим рассказом и уже не лежал на подстилке, а вихрем носился по комнате, махая руками и корча гримасы, чтобы лучше изобразить описываемые события.

– Но в разгар страсти в комнату ворвались стражники с эмиром во главе. Эти продажные твари, иуды, не имеющие понятия о чести и истинной вере, отправив Флуара в башню, тут же ринулись к своему хозяину, надеясь и от него получить сто монет. Разъяренный эмир приказал сжечь влюбленных на костре в присутствии всего города. Их облачили в грубые дерюги и сковали одной цепью. Посадили на грязную повозку и под нещадно палящим солнцем повезли на базарную площадь, где уже горел костер высотою с ваш донжон!

Слезы по нежным щечкам текли рекой. Девушки, заслушавшись, незаметно завершили работу и теперь полностью упивались рассказом, искренне переживая все приключения героев.

– Эмир повелел явиться на казнь всем придворным, всем зажиточным людям той страны, всем иностранным послам и купцам. Янычары собрались бросить пленников прямо в огонь, как вдруг из толпы вельмож выступил посол из страны короля Филиппа. Он узнал давно пропавшего принца! Посол загородил янычарам путь и спросил эмира, по какому праву он хочет сжечь наследника престола его, посла, государства и невесту наследника.

В коридоре раздались негромкие шаги, и чуткое ухо актера уловило их. Прервавшись на полуслове, он громким шепотом объявил:

– Кажется, идет огнедышащий дракон! Милые дамы, разрешите откланяться!

Франсуа схватил корзинку с пустыми фляжками и мисками и исчез за окном. И когда уже даже вихров его не было видно над подоконником, девушки услышали последние слова:

– Влюбленные поженились и жили долго и счастливо. А Флуар стал ко-ро-лем!

Когда Жанна вошла к своим узницам, даже в ее непробиваемом алмазном сердце шевельнулась какая-то жилка укора: девушки сидели с грустными, залитыми слезами лицами над грудой сшитых рукавов, а в углу красовалось четыре полностью готовых платья.

– Ну, чего разнюнились? – холодно бросила она, стараясь скрыть чувство неловкости. – Идите-ка на кухню, перекусите, а вечером скажите Большому Пьеру, что я разрешила, и он проведет вас на балкончик.

Вот так, благодаря вовремя пущенной слезе, камеристки получили возможность не хуже самых благородных особ насладиться спектаклем.

* * *

Поскольку девушки не были вчера на представлении, свободный от караула Большой Пьер охотно остался с ними и объяснил им сюжет и характеры действующих лиц:

– Вот эта вертлявая – главная и есть. Ейный папаша, ну вон тот толстяк, что сейчас на подмостках торчит, полностью у дочурки под каблуком. Кинулся ей женихов искать, но, видать, бестолковый совсем: нашел какого-то хмыря тощего, да басурмана к тому же! Дочка-то давно поняла, что на старика надежда слабая, засела на самой верхотуре и давай молодцов выглядывать. Вон тот размалеванный, в кудрях, мимо проходил. Отдохнуть остановился – она шасть к нему и охмурила враз. А тут папаша с хмырем подоспели. Эта стерва женихов лбами и столкнула: «Желаю, говорит, посмотреть, кто из вас меня поболее достоин!» Они друг дружку мутузили-мутузили, но размалеванный дохляка-хмыря все-таки замочил. Тут папаша малость ожил и молодца с дочкой повязал, обвенчал то есть.

Получив такую исчерпывающую информацию, девушки уже не путались в героях и наравне со всеми с интересом следили за дальнейшим развитием событий.

Как и было обещано ранее, сюжет опять завернулся в тугую петлю.

Тощий хмырь – египетский король Вердерих – не забыл ни чар красавицы, ни обиды поражения и коварно похитил прекрасную Родамну из супружеских объятий.

Как точно заметил Большой Пьер, Родамна, несмотря на красоту, была сама хозяйка своей судьбы. Менять прекрасного Ливистра на полудохлого египетского владыку она совсем не желала, невзирая на все его сказочное богатство и безграничную власть. Ничуть не запугали ее и угрозы, визгливо выкрикиваемые Вердерихом. Улучив удобную минутку, она поменялась со служанкой плащами и спокойно покинула место заточения.

В это время возле серебряного же дворца Аргирокастрона шел военный совет. Ливистр решил отправиться в дальний путь в сопровождении вовремя появившегося друга Кливтоса.

Покинув дворец Вердериха, практичная Родамна не кинулась наобум в родные земли, а решила немного поправить свое финансовое положение и в относительном комфорте дождаться любимого супруга. Поэтому из гордой принцессы она безболезненно превратилась в бойкую хозяйку придорожной гостиницы на оживленном перекрестке. Расчет Родамны был верным: каким бы путем супруг ни направился на ее поиски, миновать перекресток он не мог.

Тем временем доблестные освободители находились уже в непосредственной близости от гостиницы, но упорно не глядящий под ноги Ливистр запнулся об единственный булыжник на сцене, да так и остался лежать около него, томно стеная прямо в зал.

Кливтос кинулся за помощью к гостинице, но, увидев там смазливую хозяюшку, решил чуть подзадержаться и познакомить ее с интересными эпизодами своей биографии. Родамна вполуха слушала, больше озабоченная, если верить ее лицу, расчетами, сколько же содрать за ночлег с подвернувшегося постояльца, но при упоминании имени Ливистра дикой кошкой кинулась на ошарашенного Кливтоса.

– Где он? Где он? Как ты мог бросить его одного, о чужеземец?! – закричала Родамна, вцепившись в испуганного такой реакцией Кливтоса, и, внезапно вспомнив, что она еще и принцесса, лишилась чувств.

В конце концов, благодаря титаническим усилиям друга Ливистра, супруги смогли соединиться вновь и обрести столь долгожданное счастье.

Такой хороший финал зрители встретили бурными воплями одобрения, и большая часть зрителей уже обдумывала, как на протяжении долгих лет они будут много-много раз рассказывать эту прекрасную историю по вечерам у очага, каждый раз добавляя: «…И клянусь Святым Причастием, я видел это сам, в театре, в тот год, когда госпожа Жанна вернулась из монастыря!»

* * *

– Глядите, глядите! Этот Кливтос-то – Франсуа! – Маргарита все-таки разглядела под толстым слоем грима истинное лицо Кливтоса.

Девушки загомонили. Теперь пьеса показалась еще интересней, если это только возможно: ведь такую важную роль в ней сыграл человек, который еще утром спас их от голода и скуки.

Чудеса, да и только!

– Пойдемте, красавицы, пойдемте! Вам завтра еще раньше вставать, чем сегодня! – Большой Пьер каким-то загадочным образом знал все, что происходит в замке, но предпочитал особо не распространяться…

Вслед за ним камеристки заторопились с балкона. Всем им резко захотелось спать.

Причиной тому была даже не физическая усталость, а соприкосновение за один день аж с двумя произведениями искусства.