Текст книги "@ Актер. Часть 1"

ГЛАВА 5

@ Москва. НЦБ Интерпол МВД России.

Ранним апрельским утром невысокий и худощавый генерал-полковник МВД РФ Максим Валентинович Домбровский, звеня связкой ключей, отпирал дверь своего кабинета. Пройдя в офис и пристроив на стул у окна щеголеватый кожаный портфель, Домбровский открыл дверцы шкафа, снял пальто, аккуратно развесил его на деревянных плечиках вешалки и, приглаживая ладонью волосы, бросил взгляд на свое отражение в зеркале. Зеркало было укреплено на внутренней дверце шкафа.

«Мне пятьдесят шесть. Уже пятьдесят шесть. Вот и пришла моя осень…»

Домбровский посмотрел на свои седые виски, скользнул взглядом по голубой, словно выцветшей радужке глаз. Увиденное в зеркале ему не понравилось. «Этим женщину не привлечь». И хотя ЭТА женщина уверяла его, что она его любит и очень скучает по нему, слишком редко в последнее время она наведывалась в Москву – только урывками и исключительно в командировки. Да и скрывать их отношения в его возрасте было уже утомительно. Но и жениться на ЭТОЙ женщине из-за службы в МВД он не мог.

«Надо бы разорвать отношения, а я не могу, – в сотый раз за последний год невесело подумал Домбровский. – И то ли я слабак, но с тех пор, как со мной развелась Лидия и увезла от меня дочь, я боюсь быть один. Хотя и сам мучаюсь, и ЕЁ мучаю».

Домбровский поморщился, закрыл дверцу шкафа и развернулся лицом к столу. Вздохнув, он сел в кресло, неторопливо расправил манжеты рубашки и включил компьютер. Пока системный блок прогревался, Домбровский, помедлив, выдвинул верхний ящик стола и взял в руки лежащую поверх стопки бумаг фотографию. На снимке была изображена девушка, внешне очень похожая на него. Такой же, как у него, разрез глаз, такие же светлые волосы – и рот, красивый и чувственный, как у его бывшей жены Лидии, которая развелась с ним, забрала с собой дочь и уехала в Грецию к новому мужу, где его дочь Лиза постепенно превратилась в Элизабет Эстархиди.

«Здравствуй, детка, как ты живешь?» – мысленно обратился к дочери Домбровский. Снимок не ответил ему ни улыбкой в глазах Лизы, ни теплом, которое чувствуют люди, глядя на фотографии своих родных и близких.

Лиза… Его горе и боль на протяжении тех мучительных лет, когда он понимал: он ее теряет. И началось это даже не в тот, самый страшный для него день, когда Лиза из-за дурацкой детской влюбленности попыталась наложить на себя руки, а когда он попробовал ей объяснить, что «этот мальчишка» ей совершенно не пара, что он живет в другой стране, говорит на другом языке, и что он слишком… что? Красив для неё? Кажется, он так тогда и сказал Лизе. А еще добавил, что у мальчишки с такой внешностью есть и будут свои планы на жизнь, с учетом его «театральных устремлений». А дочь все не верила. Не смогла, не захотела в силу возраста и детской наивности в это поверить и принять то, что он ей тогда говорил. А потом – бритвой себе по венам…

Тогда он смог спасти ей жизнь, но не сумел сохранить свой брак, и Лидия, забрав с собой дочь, уехала. И он затосковал. Раньше он как-то по-настоящему не задумывался, какое место в его жизни занимают дочь и семья, отдавая все время только работе. А потом взамен Лизе и браку пришла пустота: ничего нет и никому не нужен. Тогда его спасла служба в МВД и женщина, которую он в шутку называл «моя француженка». Еще при Лидии ЭТА женщина незаметно вошла в его жизнь, но тогда они только приятельствовали. Хотя в его возрасте смешно, конечно, называть подобные отношения дружбой. Но ЭТА женщина всегда была с ним честнее, чем Лидия. И ЭТА женщина не дала ему сломаться тогда. А потом он понял, что по-настоящему привязался к ней, а она, кажется, действительно любит его…

Но свою дочь он все-таки потерял.

Правда, сначала Лиза часто звонила ему и даже регулярно выбиралась на лето в Москву. Но потом звонки и визиты сократились, стали все реже и реже, и теперь дай Бог, если они с Лизой перезванивались хотя бы раз в две-три недели. Последний раз дочь вообще приезжала к нему позапрошлой весной. И он с неприятным чувством отцовской ревности отметил, что его девочка без него выросла и изменилась. Это был уже не тот трогательный и неловкий ребенок, который не знал, куда деть свои неуклюжие руки и ноги, а молодая женщина с прямой осанкой, изящной фигурой, с незнакомой ему модной стрижкой, и даже (прости его Господи!) с потрясающе красивыми ногами, обнаженными до колена голубым, очень шедшим к ее смуглой коже, платьем. Пальто в тон, и взгляд – уверенный и спокойный взгляд женщины, знающей себе цену.

«У Лизы появился мужчина», – внезапно понял Домбровский.

– У тебя кто-то есть? Кто, если не секрет? – приглядываясь к дочери (они тогда как раз зашли в кафе на Якиманке, чтобы перекусить), в лоб спросил он у нее.

Лиза подняла на отца удивленные глаза, продолжая рассеянно водить пальцем по ободку чашки:

– Что?

– Ну… – Домбровский замялся. С одной стороны, о таком неудобно расспрашивать. А с другой, страх за дочь и антипатия к тому, кто в детстве смог влюбить ее в себя до суицида, заставили Домбровского забыть о неловкости и все-таки поискать нужные слова.

Тем временем Лиза откинулась на спинку стула, глядя на отца спокойно и без улыбки.

– Нет, папа, у меня никого нет, – произнесла она, и Домбровский почувствовал себя под этим взглядом ребенком.

– Тогда что с тобой происходит? – он машинально побарабанил пальцами по столу.

– В смысле? – Лиза, не меняя мимики, склонила голову набок.

– Ну, вообще. Лицо, например, – Максим Валентинович в свой черед покрутил пальцем у своего лица. – Глаза… Эти темные волосы.

Он не знал, как объяснить Лизе, что ему не понравилось в ней. Но это что-то его настораживало.

– Ах, это… Так, чисто-женские ухищрения. В Греции мода на здоровых и смуглых людей. – Лиза небрежно улыбнулась и покосилась в сторону окна кафе, из которого был виден осколок ярко-синего неба, после чего прищурилась и одним движением опустила на переносицу солнцезащитные очки.

«Точно закрылась от меня», – Домбровский перевел взгляд на шрамы на ее правой руке, которые много лет назад изуродовали ее запястье. И с удивлением понял, что они стали белей и тоньше, чем год назад. Они вообще казались практически незаметными.

«Хирург постарался или это сделало время?» Домбровский уже собирался спросить у Лизы, не сделала ли она пластику на руке, но, подумав, не стал. Не захотел вызвать в ее памяти ту застарелую боль.

«Не захотел, а надо бы».

– Папа, я хотела тебя предупредить, – помедлив, ровным голосом начала Лиза.

– Да? – сделав вид, что у них по-прежнему все хорошо, Домбровский спокойно отпил чай из чашки.

– В сентябре я хочу уехать в Швейцарию, в один закрытый пансион. – Лиза произнесла название престижной швейцарской бизнес-школы, о которой он слышал. – Хочу получить степень бизнес-администрирования, ну и пожить, – она усмехнулась, – в свое удовольствие.

– У тебя проблемы с Эстархиди? – мгновенно напрягся Домбровский.

– Что? – удивилась Лиза. – Нет. Нет, папа, у нас с отчимом все чудесно. Не придумывай, у нас правда все хорошо. Просто… – Лиза, помедлив, сняла очки и пристроила их на край стола, – просто я хотела тебе сказать, что может так получиться, что из-за моих занятий год или два мы с тобой не увидимся.

– Ты даже летом не сможешь приехать ко мне? – Домбровский обиделся.

– Да, даже летом. Ты же знаешь, какие они, эти студенты. Папа, не будешь по мне скучать? – Лиза слегка улыбнулась, и Домбровский в очередной раз поймал себя на мысли о том, что перед ним не та нескладная девочка, которую он водил в школу за руку, а уверенная молодая женщина, знающая себе цену. И что мужчин эта ее уверенность в себе (увы!) привлекает гораздо больше, чем наигранные ужимки девушки, которая сидела за соседним столиком в паре метров от них, и чей спутник не сводил с его дочери жадных глаз.

– Буду. Я буду скучать, – признался Домбровский, пододвигаясь к Лизе так, чтобы закрыть ее от взглядов этого обормота. – Но ты будешь хотя бы звонить мне?

Лиза, чуть помедлив, кивнула:

– Хорошо. Я буду звонить, папа.

А он… он тогда очень хотел спросить у неё, что же все-таки с ней не так? Но он уже знал, что она ответит: «В детстве ты не особо интересовался мной, поэтому я теперь живу в другой стране». Позже, когда они вернулись домой (вечером Лизу ждал обратный рейс в Грецию, и он буквально напросился отвезти ее в аэропорт), Лиза с небрежной улыбкой, словно бы вскользь попросила его отдать ей все её старые фотографии. То ли она собиралась заказать художественный фотоальбом, чтобы на Рождество подарить его матери, то ли хотела отобрать для себя какие-то детские снимки – он так и понял тогда. Но он послушно вручил ей всё, оставив себе только эту, любимую им, фотографию.

Домбровский вздохнул и бережно убрал снимок дочери обратно в ящик стола. Мельком взглянул на часы, поморщился и развернулся к компьютеру. Введя пароль почты, он пробежал глазами длинный список входящих писем и из ряда электронных посланий первым делом выбрал письмо Мэри-Энн Бошо. «Его француженка» по-прежнему работала в НЦБ Интерпола в Лондоне.

«Интересно, чем сегодня порадует меня Мари?» – Домбровский сам не заметил, как мягко он улыбнулся, и с любопытством углубился в ее послание. Однако по мере прочтения письма Мари-Энн обычно бесстрастное лицо Домбровского начало каменеть, пальцы – нервно блуждать по столу, а брови – сходиться на переносице.

«Уважаемый г-н Домбровский, – официально обращалась к нему Мари, – информирую Вас о том, что 5 апреля с.г. в международный розыск была объявлена гражданка Греции, Элизабет Эстархиди (см. дело № ХХХ-ХХ в системе i-24/7). Ее розыск поручен специальному сотруднику Интерпола, Никасу Мило. На момент следствия по делу Элизабет Никас будет тесно сотрудничать с моей группой. Прошу оказать ему содействие и обязательно встретиться с ним. Сегодня Никас вылетает в Москву и остановится в гостинице «Марриотт Арбат», номер 21—12.

Циркуляр – ЖЕЛТЫЙ.

С уважением,

Мари-Энн Бошо».

Дочитав письмо, Домбровский вздрогнул, и на его лбу выступил холодный пот.

«Неужели… опять? Неужели Лиза его все-таки обманула? Бизнес-школа, пансион в Швейцарии. Ее странное молчание на протяжении последних недель и нежелание там, в кафе, отвечать на его вопросы… Неужели в жизни Лизы опять появился этот мальчишка, и она снова решила к нему сбежать? И кошмар опять повторится?»

Это было, как страшный сон, который иногда приходил к нему по ночам: горькие слезы Лизы, а потом хрупкое тело его дочери, распростертое в окровавленной ванной. Кровь на белых плитках пола, кровь на разорванной Лизой открытке, отправленной ей этим подонком, и кровь на его руках, когда он, воя от ужаса и заходясь в крике: «Лиза, очнись!», тянул дочь из остывшей воды. Домбровский зажмурился и провел ледяными ладонями по лицу, хотя знал – прекрасно знал! – что означают цвета циркуляров, используемые в Интерполе.

Самый страшный цвет – это чёрный. В «чёрных» циркулярах содержится информация о неопознанных трупах.

«Жёлтые» циркуляры не так опасны: в них хранятся сведения о тех, кто пропал, и жертвах потери памяти, поэтому «желтые» циркуляры оставляют родственникам пропавших надежду, что близкий им человек будет опознан и найден.

Самыми безобидными для преступивших закон считаются «синие» циркуляры. Это запросы к национальным полицейским службам о том, какими сведениями они располагают в отношении лиц, попавших в поле зрения Интерпола.

«Зелёные» циркуляры куда серьезней: они обязывают полицейских взять преступника под наблюдение.

Но самым грозным в Интерполе считается красный цвет. Красный означает международный ордер на арест подозреваемого и обязывает любого полицейского страны, сотрудничающей с Интерполом, произвести немедленное задержание преступника с его последующей экстрадицией.

Вспомнив об этом, как и том, что за годы работы с Мари-Энн благодаря «желтым» циркулярам возглавляемое им НЦБ смогло найти более четырехсот человек, пропавших без вести, Домбровский чуть-чуть, но выдохнул. Тем не менее, Лизу нужно было срочно найти. Вопрос: как это сделать? Домбровский прекрасно понимал, что ему никто не даст искать дочь на свой страх и риск, даже если он сейчас снимет погоны. Лиза давно была гражданкой другой страны. Тогда что он может сделать? Позвонить в ее бизнес-школу? Полететь в Швейцарию? Хорошо, он туда прилетит. И что ему там ответят, если администрация бизнес-школы до сих пор даже не удосужились сообщить ему, что его дочь исчезла? Или позвонить мужу Лидии? Или самой Лидии? Или же, не теряя времени на пустые звонки, ему стоит первым рейсом вылететь в Грецию? Но Мари-Энн, скорей всего, уже подняла все связи Лизы. И если его француженка не смогла разыскать Лизу по своим каналам и была вынуждена объявить ее в официальный розыск, то дело могло быть гораздо серьезней, чем это представлялось на первый взгляд.

Откинувшись в кресле, Домбровский задумался. Страх за дочь цеплялся за профессиональный опыт, а отцовские чувства подсказывали, что он должен не только быстро найти дочь, но и защитить ее, если Лиза вдруг где-то оступилась. Домбровский машинально побарабанил пальцами по столу, и на его лице снова сменилось выражение: ушла маска страха, уступив место задумчивости, но в его глазах на секунду все-таки промелькнула ненависть – ледяная, страшная. Застарелая.

«Мари меня не одобрит. Но она поймет, она должна будет понять, что сейчас у меня просто нет иного выхода».

И схема сложилась. Домбровский еще раз прокатал ее в голове и прищурился.

«Мне нужно сделать всего три шага. Хорошо, приступим. И начнем мы, пожалуй, с главного», – уже не колеблясь, Домбровский нажал на кнопку интеркома.

– Слушаю, Максим Валентинович, – отозвался его помощник Олег Одинцов, не так давно принятый им на работу. У парня был пока испытательный срок, но Домбровскому он уже нравился: Одинцов был сообразителен и хотя звезд с неба не хватал, был дисциплинирован и, главное, исполнителен.

– Олег, найди мне Исаева. Это срочно.

На том конце линии растеклась длинная пауза.

– Но… Но Андрей Исаев у нас больше не работает, – ошеломленно выдохнул Одинцов. – Он же еще неделю назад подписал у вас заявление об уходе. И у него вроде как в конце апреля намечается свадьба. К тому же Исаев говорил, что после последнего задания он решил окончательно перейти в «Альфу», ему там повышение обещали и… и вообще.

Но с тем, что должно было последовать за этим «вообще», Домбровский не стал разбираться.

– Я сказал, найди мне Исаева, – отчеканил он, и Одинцов, испуганно пискнув: «Есть!», немедленно отключился.

Домбровский опустил трубку на рычаг, сложил руки в замок на уровне рта и принялся ждать. Интерком замигал ровно через минуту.

– Да? – нажал на громкую связь Домбровский.

– Исаева сейчас нет в Москве, – доложил помощник.

– Ну и где он?

– Я звонил ему на мобильный, но он не ответил, и я решил…

«Черт тебя подери, Одинцов, зачем ты мне все это рассказываешь?!»

– … позвонить его матери, и та сказала, что Андрей сейчас в Праге.

– Где, где? В Праге? – хмыкнул Домбровский.

«Однако это даже забавно».

– В Праге. В Чехии, – зачем-то уточнил Одинцов.

– Я понял, – Домбровский тряхнул головой, смахивая с лица неуместную сейчас улыбку. – Когда Исаев планирует вернуться в Москву?

– Его мать сказала, что Андрей собирался вылететь из Праги сегодня в 12:20 по местному времени. Я пробил эту информацию по нашим каналам. Да, так и есть, час назад Исаев зарегистрировался на рейс 312. Самолет должен приземлиться в 15:50 по Москве в Шереметьево. Далее выход к Терминалу «F».

– Прекра-асно, – протянул Домбровский и мысленно прикинул время. Для того, что он планировал предпринять до встречи с Исаевым, у него оставался час.

«Отлично, я успеваю».

– Олег, скажи водителю, чтобы в 13:20 он ждал меня у подъезда. Сначала отвезет меня домой, потом в аэропорт, – вслух произнес Домбровский.

– Есть.

«Так, с этим почти разобрались. Теперь шаг второй», – Домбровский отключил громкую связь и взял в руки трубку:

– Олег, слушай внимательно, – потребовал он. – Сегодня в Москву прибывает сотрудник Интерпола, его зовут Никас Мило. Этот Никас остановится в гостинице «Марриотт Арбат», в номере… – Домбровский назвал цифры. – Позвони туда, пусть их администратор немедленно свяжется с тобой, как только у них заселится этот господин. Информацию сразу же передашь мне. Выполняй.

– Есть.

Домбровский нажал на кнопку «отбой» и опустил трубку на рычаг интеркома. Глаза Домбровского хищно сузились.

«А теперь шаг третий, и черт меня побери, если я не ждал этого целых двенадцать лет».

«Максим, не надо, я прошу тебя! Мы не должны, мы не имеем права так поступать. Этим не шантажируют», – прозвучал в его голове умоляющий голос француженки.

«Может быть. Но давай откровенно, Мари: Лиза не твоя дочь, а моя. А мне для ее поиска нужен не твой официальный представитель Интерпола, которого я не знаю, а человек, который будет держать язык за зубами, сделает всё, чтобы вернуть мне дочь, а при необходимости прикроет и защитит ее», – мысленно отрезал Домбровский и открыл систему Интерпола 24/7, чтобы вбить в нее встречный запрос.

Затем он положил пальцы на клавиатуру, мотнул головой и начал быстро печатать ответ Мари-Энн.

Находящаяся в трех тысячах километрах от Москвы, сидя в своём лондонском офисе, мадемуазель Бошо сейчас тоже смотрела в монитор компьютера.

«Максим, только не принимай поспешных решений, я тебя умоляю. Ты же знаешь, что, как только я смогу, я обязательно к тебе выберусь, и объясню тебе, почему я сделала ставку на Нико».

Но Домбровский молчал, не отвечая ни на почту, ни на мысленные призывы француженки. Посмотрев на часы, Мари-Энн тяжело вздохнула, поискала глазами на столе синюю папку для совещаний, поднялась из кресла и шагнула к двери, когда её остановил сигнал пришедшего к ней сообщения.

«Максим?» – женщина, не раздумывая, бросилась к монитору. Присела за стол всего на секунду, лишь бы увидеть ответ человека, которого она все эти годы глубоко и нежно любила. То, что увидела Мари-Энн, заставило ее вздрогнуть и опуститься на стул, напрочь забыв о совещании.

«По делу Элизабет Эстархиди, – писал ей её Максим, – прошу немедленно найти и задержать чешского актёра Александра Ресля.

Циркуляр – КРАСНЫЙ».

ГЛАВА 6

@ Часом ранее. Пражский аэропорт.

Международный пражский аэропорт имени Вацлава Гавела расположен в семнадцати километрах от центра города. Несколько лет назад он назывался более поэтично, Прага-Рузине. Переименованный в честь первого чешского президента, сегодня этот аэроузел представляет собой длинное монолитное здание, соединяющее четыре терминала из стали, стекла и бетона. Все терминалы работают практически на пределе своей пропускной мощности, что заметно уже по загруженности подъездных дорог, ведущих к аэропорту. Но большая часть нагрузки все-таки падает на Терминалы 1 и 2, откуда осуществляется основной вылет по международным рейсам. Водители – владельцы частного автотранспорта – могут принимать и высаживать здесь пассажиров только в течение четверти часа. Оставить машину на более длительный срок разрешается либо на парковке «В», расположенной приблизительно в десяти минутах ходьбы от входа в Терминал 1, либо в трехэтажном гараже на парковке «С», находящейся от него примерно в cта метрах. Причина этому кроется в элементарных требованиях безопасности пассажиропотока, хотя мало кто знает, что первая полоса Терминала пражского аэропорта отводится для парковки машин полиции, партнеров и его руководства. Для всех остальных стоянка здесь разрешена исключительно при наличии у водителя специального пропуска, представляющего собой пластиковую карточку с фотографией автовладельца, снабжённую отметкой дирекции.

Примерно это и собиралась объяснить водителю серебристого спортивного «Шевроле» с откидным верхом девушка в форме служащей аэропорта. Девушку звали Руженка, она была молода, хороша собой и очень в себе уверена.

– Dobré den. Zastavte tady, prosím. (Добрый день. Пожалуйста, остановитесь здесь), – вежливо, но твёрдо обратилась она к водителю спорткара и даже прищурила свои великолепные, орехового цвета, глаза. – Ukažte mi pas, prosím. (Предъявите мне пропуск, пожалуйста).

Произнеся это, Руженка немедленно напустила на себя неприступный вид и даже властно протянула вперед руку, глядя в упор на парня в модных солнцезащитных очках, вальяжно раскинувшегося за рулем «Шевроле». Правда, через секунду взгляд Руженки переместился на пассажира, сидевшего от водителя справа. Это был молодой мужчина лет тридцати, может, чуть старше, явно выше среднего роста и со слегка удлиненными к вискам серыми глазами. И было в нем нечто такое, что моментально цепляло и располагало к себе. Может быть, его взгляд? И действительно, мужчина смотрел в глаза девушки пристально, но дружелюбно, словно пытался понять, что за человек стоит перед ним. Это заставило Руженку почувствовать себя особенной.

Но взгляды взглядами, а пока девушка поспорить могла, что примерно через секунду эти двое в машине начнут с ней заигрывать, потому что у них банально нет пропуска в зону парковки у Терминала 1. И вот тогда она, умница и красавица, в категоричной форме и со всем превосходством облечённого властью лица укажет этим панам их место. Например, потребует, чтобы они перестали загораживать своей машиной проезд к Терминалу и отправились, как все, на стоянку «В». Или вообще, возьмет и отправит их на самую удалённую из парковок. В ответ эти двое, конечно же, попытаются переубедить её. Скорей всего, первым начнёт пассажир спорткара. Именно он пришелся Руженке по вкусу: симпатичный, явно умный, хорошо и со вкусом одетый, он представлял собой именно тот тип мужчины, который ей очень нравился.

«Сейчас скажет мне какой-нибудь комплимент и начнет уговаривать меня их пропустить», – тем не менее, мысленно усмехнулась Руженка.

– Покажите мне пропуск, – с нескрываемым злорадством повторила она.

В ответ водитель «Шевроле» неопределенно хмыкнул, поправил очки и провел рукой по своим длинноватым каштановым волосам, в которых словно запуталось солнце. Сероглазый пассажир откинулся на сидении, продолжая с интересом рассматривать девушку. Под его пристальным взглядом Руженка внезапно почувствовала себя неуверенно – как кошка на раскаленной крыше.

Как известно, женщина может простить всё, кроме тех случаев, когда её не воспринимают всерьёз.

– Ukažte mi pas. (Покажите мне пропуск), – уже злясь, тоном, не терпящим возражения, приказала Руженка. Водитель отвернулся и рассеянно побарабанил пальцами по рулю. Сероглазый мужчина повернулся к водителю.

– Алекс, прекрати валять дурака. Покажи девушке пропуск, – тихо, по-чешски произнес он. Голос у него был просто бархатным. В ответ водитель «Шевроле» нарочито тяжко вздохнул, потянулся к бардачку и почти театральным жестом извлёк из него то, что Руженка не рассчитывала увидеть ни при каких обстоятельствах – заветный пропуск, дающий право на парковку у Терминала 1.

– Дайте мне это, – потребовала удивленная девушка. Она даже пощёлкала пальцами от нетерпения. Но водитель медлил. В ответ на это сероглазый пассажир пожал плечами, одним ловким движением выдернул у водителя карточку и вежливо протянул пропуск Руженке. Раздраженная девушка нетерпеливо выхватила разрешение, но, прочитав на пропуске имя владельца, оторопела. Щёки Руженки запылали, дыхание участилось, а самой Руженке показалось, что асфальт начал уплывать у нее из-под ног.

– КАК вас зовут? – благоговейно прошептала она. Сероглазый пассажир «Шевроле» весело фыркнул. Казалось, именно такой реакции он от нее и ждал.

– Там же написано. Вы читать не умеете? – между тем хорошо поставленным голосом процедил владелец пропуска.

– Так это вы… – И девушка окончательно растерялась.

– Нет, это ВЫ! – огрызнулся водитель. – Кстати, вы собираетесь вернуть мне пропуск, или мы будем тут до ночи стоять? У меня времени мало.

Но Руженка вцепилась в пропуск так, точно этот клочок пластика был единственным, что вообще держало её на этом свете.

– Снимите очки… Пожалуйста! – почти взмолилась Руженка.

Вообще-то девушка была права: по всем правилам она, служащая аэропорта, должна была убедиться в том, что человек за рулем и мужчина, чье фото было на пропуске, являются одним и тем же лицом. Но голос подвёл девушку, и от волнения он сорвался на писк. Водитель «Шевроле» скривился. Его сероглазый приятель уселся поудобнее, ожидая продолжения развернувшейся перед ним сценки. Впрочем, по его взгляду было заметно, что Руженке он, в общем, сочувствует, но вмешиваться не будет. Пришлось Руженке самостоятельно брать себя в руки. Для начала она откашлялась.

– Пожалуйста, снимите очки, – потребовала она уже более-менее нормальным голосом.

И владельцу «Шевроле» пришлось подчиниться.

Он медленно и неохотно переправил очки на лоб, и Руженка ахнула, когда перед ней возникло характерное и очень красивое мужское лицо, которое ей снилось ночами. Это лицо, этот взгляд зеленовато-голубых глаз виделись ей долгие годы после того, как она впервые побывала в Национальном пражском театре на премьере «Бури». Тогда она, замерев на последних актах шекспировской трагикомедии, растроганно вытирала слезы, а потом аплодировала – да так, что отбила себе ладони. Ещё месяц потом Руженка втайне от подруг покупала билеты и, как заколдованная, шла в театр, лишь бы снова увидеть актёра, сыгравшего сына короля Фердинанда33
  Фердинанд – один из действующих героев шекспировской «Бури». По сюжету он, сын короля, влюбляется в девушку, отец которой подвергает его испытаниям, чтобы проверить его чувства.


[Закрыть]. И вот теперь её «принц» сидел напротив нее за рулем спортивной машины и весьма недружелюбно смотрел на неё. Впрочем, злость ему тоже шла.

«Боже мой, я сейчас умру», – пронеслось в голове у Руженки.

– Боже мой, вы же правда тот самый актер? Тот самый Алекс Ресль? – восхищенно выдохнула она.

Сероглазый мужчина весело хмыкнул. Зато глаза ее кумира зажглись очень недобрым светом.

– Вы не могли бы не кричать о том, что я здесь? – злобно прошипел ее «принц».

– Да-да, конечно. Простите, простите, – Руженка кивнула своему божеству головой, глазами, всем телом.

Но неосторожное восклицание девушки уже привлекло внимание пары – одетых в неброские костюмы мужчины и женщины, стоявших у Терминала 1. Пара внимательно разглядывала прохожих, словно выискивала кого-то. Услышав восклицание Руженки, женщина, вытянув шею, впилась взглядом в номера «Шевроле». Мужчина, наклонившись к женщине, что-то быстро ей прошептал. Она кивнула, мужчина отошел в сторону и выдернул из кармана мобильный.

– Děkuji. (Спасибо), – между тем бросил Алекс Руженке. – А теперь, когда мы всё наконец выяснили, верните мне пропуск и откройте этот чёртов шлагбаум… Андрей, да прекрати ты смеяться! Тоже, нашёл себе развлечение.

– А я и не смеюсь, – фыркнул Исаев (а это был именно он), и, перегнувшись через актера, ловко вытянул пропуск из ослабевших рук девушки. – Ваше высочество, – он почтительно протянул карточку Алексу, а другой сделал над головой картинный жест, точно шляпу снимал. Алекс вспыхнул, выхватил у Исаева пластик и запустил карточкой в раскрытый бардачок.

– Э-э… мне позволено это закрыть? – с благоговейным видом поинтересовался Исаев.

– Да! – рявкнул Алекс.

– Как скажете, ваше высочество, – задушевно ответил Андрей и подмигнул Руженке.

– Простите, ваше высо… Ой, то есть пан Ресль! А можно я… А можно мне всего одну фотографию с вами на память? И автограф тоже, – абсолютно некстати вмешалась Руженка.

У Исаева, склонившегося над бардачком, подозрительно затряслись плечи. Прострелив Руженку злым взглядом, предмет её обожания пробормотал нечто вроде: «Чёрт бы побрал всех идиоток-фанаток», захлопнул бардачок, чуть не прищемив пальцы смеющемуся Исаеву, вдавил в пол педаль газа и рывком направил спорткар в сторону стоянки.

Наблюдавшая за этой сценой пара переглянулись, после чего женщина направилась к ошеломленной Руженке, а мужчина, убрав мобильный в карман, махнул рукой водителю чёрного минивэна, припаркованного метрах в шести от ближайшего терминала.

– Зря ты так с девушкой, – заметил Исаев, рассматривая Руженку в боковое зеркало «Шевроле». – Дал бы ей автограф. Обязательно надо было ломаться?

– Давай, давай, поучи меня. Кстати, Алиса будет счастлива, что нашелся кто-то помимо нее, кто меня вечно воспитывает, – выпалил Алекс, еще не отошедший от встречи с Руженкой.

Исаев промолчал, но многозначительно поднял брови. Проследив за мимикой друга, который на правах старшего мог позволить себе то, что он не потерпел бы ни от кого другого, Алекс виновато вздохнул:

– Ладно, все. Извини. Да, я погорячился, но пойми и ты: ну не могу я каждый раз удовлетворять весь этот фан-клуб. Ты не представляешь, что мне каждый день приходится от них выносить.

– Тогда не проси славы.

– Но… – и Алекс смутился.

Исаев был прав, банально прав. Впрочем так было всегда, даже в детстве, когда их, мальчишек, свел вместе слепой случай.

Пожалуй, началось всё с того, что почти двадцать лет назад отец Алекса, работавший на дипломатической службе, приехал с женой и сыном в Москву. Алексу было двенадцать. Он учился в посольской школе, а вечерами бегал на актерский факультатив в Дом кино. Здание находилось недалеко от посольства, а самой короткой дорогой к нему была аллея, густо усаженная разросшимися тополями. Деревья стояли друг к другу почти вплотную, и даже в дневное время казалось, что аллея живет в ночных сумерках.

И неизбежное произошло. Однажды вечером, когда Алекс возвращался из Дома кино, его окружила группа мальчишек, привлеченных его внешним видом. Модные кроссовки и миловидное, почти по-девичьи смазливое лицо сыграли с Алексом злую шутку.

– О! Глядите-ка, кто идет, – начал самый полный и рослый из мальчишек.

– Отвали, толстый, – неосторожно ответил на русском Алекс.

И понеслось:

– А чего это он нам сказал?

– А это он на кого наехал, Мишаня?

– А что это он так смотрит?

– А может, мне ему двинуть? – в итоге предложил полный «Мишаня», и Алекс тоскливо сглотнул, предчувствуя неизбежный финал: в лучшем случае, снятые с него кроссовки, в худшем – фонарь под глазом.

– А может, я тебе двину? – прозвучало насмешливое из темноты.

И Алекс, который уже готовился, что называется, огрести по полной, чуть не прослезился от счастья, когда из-за на аллею из темноту выступил еще один подросток. Мальчик был высок, худ, лет пятнадцати на вид, но под рукавами майки у него заметно выступали бицепсы. За плечом у подростка болтался зеленый рюкзак. Игнорируя Алекса, мальчишка неторопливо направился к заводиле.

– А это еще кто? – удивился один из юных «бандитов».

– Так, тихо, это свои, – бросил Мишаня, который еще минуту назад предложил «двинуть» Алексу. – Привет, Андрюха. Ты с айкидо, что ли, бредешь? За сестрой в художку?