Текст книги "Саранча"

– Почему?

– Потому что поставщик нас кинул. Допустим, я договорился с фирмой «Васькин и кот», что «Васькин и кот» поставит мне субстанцию эритромицина. А «Васькин и Кот» ничего не поставил. Тогда я вношу вексель в «черный список».

– И тогда вы по векселю не платите?

– Нет.

– А если «Васькин и кот» продает вексель?

– Тогда потенциальный покупатель звонит в наш вексельный отдел. И спрашивает: «Ребята, мне предлагают вексель номер такой-то, номиналом в полмиллиона рубчиков. Мне не фальшивку ли подсунули, и будете вы по нему платить или нет?» И девочка в отделе смотрит и говорит, хороший это вексель, или фальшивка, или он в «черном списке».

– А если «Васькин и кот» продаст вексель до того, как он попадет в «черный список»?

Демьян Михайлович вздохнул.

– В общем-то, что-то в этом роде и случилось. Было три векселя, который мы выписали некоей фирмочке «Приска-Стройкомплект». Мы с ней сотрудничали, она нас не подводила – поставляла по зачету оборудование с нескольких оборонных заводов. Она их продала другой конторе, «Бенарес», и тут же в нетях растворилась.

– Когда продала?

– Неизвестно. В том-то и дело, что «Бенарес» нам по поводу векселей не звонил, и мы даже не знаем, когда они их купили: до того, как векселя попали в стоп-лист, или после. В любом случае эта история плохо пахнет.

– А разве на договоре между «Стройкомплектом» и «Бенаресом» не указана дата покупки?

– Валерий Игоревич! Да задним числом любую дату можно поставить, как будто вы или я этим не занимались!

– Ну хорошо. Я так понял, что «Бенарес» пришел к вам с векселями, а вы отказались их гасить?

– Да.

– А при чем тут милиция?

– При том, что реальный хозяин «Бенареса» – начальник областного УВД Григорий Молодарчук.

– А сколько эти ваши векселя стоят?

– Общий номинал – тринадцать миллионов рублей. Плюс штрафные санкции.

– То есть минимум пятьсот штук баксами?

Санычев кивнул.

Нестеренко протяжно присвистнул.

– И что было после того, как вы отказались платить? Они вас проверками заели?

– Отнюдь. «Бенарес» просто тихо и мирно подал в суд. А надо вам сказать, что наше вексельное обращение – вещь чрезвычайно… как бы вам сказать… опирающаяся на некоторые устные договоренности. То есть все знают, что ваши векселя обращаются на рынке и стоят тридцать процентов от номинала. И что если вы покупаете вексель и приходите на завод, то вам грузят продукцию по цене в три раза выше, чем если бы вы платили деньгами. Но нигде в законодательстве нет такой нормы, что я должен векселедержателю платить товаром. Там есть норма прямо противоположная:о том, что я ему должен платить деньгами. По номиналу векселя плюс штрафные санкции.

Нестеренко подумал.

– То есть «Бенарес» купил векселя даром, потому что они были в «черном списке», без «черного списка» красная цена векселям – сто пятьдесят штук, а с вас они просят пятьсот?

– Да.

– Классный бизнес, – цокнул языком Сазан.

Санычев немедленно окрысился.

– Что, думаете, как его под себя приспособить? Очень рекомендую. Как раз глубоко бандитское занятие…

– И в какой стадии дело?

– Они выиграли первую инстанцию, мы подали апелляцию. Апелляцию мы тоже проиграем. Я предлагал Молодарчуку мировую. Мол, хорошо, мы выкатим вам лекарства по зачетной цене. Молодарчук отказался.

Санычев помолчал и добавил:

– Понимаете, это не первое и не последнее дело «Бенареса». Это маленький бизнес, который организовала областная правоохранительная верхушка. Уже три завода на это налетели. «Бенарес» просто покупал вексель на рынке за двадцать-десять процентов и впаривал иск. Только один завод, говорят, отбился. Шакировский писчебумажный. У него «крыша» очень солидная – Сема Колун. Первый в вашем деле человек по области.

На директорском столе одиноко зачирикал телефон.

Санычев взял трубку, что-то коротко пролаял, потом повесил ее обратно.

– В общем, история со Спиридоном случилась аккурат, как мы поссорились с начальником областного УВД. И когда мы побежали в милицию с плачем, что на нас наезжают, мне тут же Молодарчук отзвонил по телефону и намекнул, что он готов оставить от Спиридона мокрое место. При условии, что мы заплатим по векселям. И вообще, как он выразился, найдем взаимовыгодные формы сотрудничества. В противном случае милиция не выразила желания помогать мне против Спиридона. Даже были произнесены такие слова, ну что я, мол, возражаю, все дела Спиридона в прошлом и он давно никакой не Спиридон, а Павел Спиридонович Когут, известный тарский предприниматель. И совершенно непонятно, почему бы преуспевающему заводу не посотрудничать с преуспевающим предпринимателем?

Руки Санычева бесцельно бродили по столу.

– Конечно, Спиридон был взбешен из-за Игоря. Я ему отказывал, но я это хоть вежливо делал. На связи всякие намекал, которые есть и которых нет. А тут человек уже привык двери в администрации ногой открывать, и вдруг встает какой-то очкарик и шварк его по морде! И за что, спрашивается? Он что, у очкарика девку кадрил или дачу хотел отобрать? По узкому разумению Спиридона, очкарику была предложена работа строго по профилю. Вот такая история.

– Спиридона вчера на похоронах не было? – неожиданно спросил Валерий.

– Да вы что. Его бы рабочие на части разорвали. Прорвались бы через ОМОН и устроили бы…

– А как звали человека, который заведовал «Приской-Стройкомплектом»?

– А зачем вам это, Валерий Игоревич?

– Для общего образования.

– Завод будет сам договариваться с Молодарчуком, Валерий Игоревич. Вас мне на этих переговорах не нужно.

– А почему вы стали поддерживать на выборах этого… Борщака. Кандидата в губернаторы? Ведь старый к вам неплохо относился.

– Он как-то непонятно стал себя вести.

– Что значит «непонятно»?

– Ну, допустим, в декабре мы тут решили еще один завод на себя взять. Шинный. Если точнее, мы целую нефтехимическую корпорацию задумали, а начать решили с «Тарскшины». Я уже говорил, что у нас в городе четыре химкомбината, и все, кроме нашего, лежат. А у нас как раз после августа денежка поперла со страшной силой, потому что после девальвации рентабельность экспорта выросла аж втрое. У шинного завода контрольный пакет принадлежит областному фонду имущества, и мы просим, чтобы фонд отдал нам этот пакет в управление. С правом последующего выкупа.

– Даром?

– Да! Даром!!! С точки зрения либерального экономиста, это, может, и некрасиво выглядит. Как так! Огромный заводище, две тыщи работающих, давайте конкурс устроим, а не будем государственное достояние по чужим карманам распихивать… А с точки зрения реальной экономики – ну кому он, этот шинный завод, на хрен, нужен! Кто в него будет вкладывать, кроме нас? Кто из него сделать чего-то сможет?

– И что губернатор?

– Поначалу был согласен. А потом вдруг чего-то губу надул. Да как так! Да без конкурса! Да скажут, что я взятки беру! «Тарскшина» вон до сих пор лежит, зато губернатор честный…

– Еще что-нибудь было?

– Ну та же самая история, только с вариациями. Другой химкомбинат, «Тарскнефтеоргпереработка», принадлежал Инкомбанку. Опять же после 17 августа с Инкомом известно что случилось, мы приходим к Инкому, говорим – продай! Да Инком бы его и до кризиса продал, мертвый завод, только баланс портит. И вдруг – бац! – пока мы ведем переговоры, губернатор начинает «Тарскнефтеоргпереработку» банкротить. Ну какой смысл, а?

Санычев от обиды даже привстал.

– Какой смысл, я спрашиваю? Мы бы взяли этот завод, почистили, три тысячи рабочих мест, в нем еще не все сдохло, он бы сейчас уже работал! Не-а! Мы его к себе возьмем, мы управляющим пацана посадим с уральского вагоностроительного завода! Представляете? Этот ихний машиностроительный товарищ не знает, чем кислота от основания отличается, а туда же полез, химиками командовать! Завод еле чепыркается, двести человек от силы работает, зарплаты не платят, продукции во-от такой ручеек, зато – губернаторское! Зато можно с него деньги на избирательную компанию сдаивать!

Теперь Санычев был действительно взбешен. Глаза его горели нехорошим огнем, директор то и дело сжимал и разжимал руку.

– На «Заре» раньше блиомицин делали. Жуткая штука, ядовитая, а чтобы ее сделать, нужно на две недели цех закрыть и еще потом, после окончания производства, другие две недели убираться. А еще нужна особая плесень. А для плесени – агар-агар. А агар-агар растет на особой парафиновой основе, которую в Союзе производил один-единственный завод – «Тарскнефтеоргпереработка». Этого парафина нужно-то двести кило в год! Но блиомицин стоит столько, что мы бы на одном блиомицине этот завод подняли! Нет, не дадим, а блиомицин будем закупать в Японии по цене бриллиантов! И когда мы начинаем спрашивать, зачем угробили завод, под это дело распускается слух – безумный слух! вздорный слух! – что Игорь Нетушкин поссорился с Демьяном и Фархадом и пойдет на «Тарскнефтеоргпереработку» антикризисным управляющим. Бред полный. Во-первых, не ссорился. Во-вторых, вы представляете себе Игоря в роли директора? Игорь – это антидиректор. С людьми не умеет разговаривать, финансов не знает, он думает, что пробирки на деревьях растут, а плавиковую кислоту, наверное, качалкой качают, как нефть. Он закажет себе какую-нибудь аппаратуру, к нему придешь: «Игорек! Эта штука сорок тыщ долларов стоит!» – «Да? А мне так интересно было бы с ней поработать». – «Игорек, мы тебе купим, только скажи, зачем она тебе конкретно?» – «Да я конкретно не знаю, просто я тут одну серию задумал…» Вы представляете себе такого человека во главе завода?

Санычев вздохнул и горестно замолчал, видимо, вспомнив, что Игоря уже нет и заказывать микроскопы по цене «мерседеса» больше некому…

– А что было сначала – векселя, Спиридон или губернатор?

– Губернатор.

– То есть как только вы лишились высокого покровительства, то на вас наехали все: от местных качков до местной ментовки?

Если молчание – знак согласия, то Санычев, видимо, был согласен с утверждением.

– Из-за чего вы поссорились с губернатором?

Санычев насупился.

– Аппетит у него большой.

– Например?

– В области третий год строят онкологический центр, И под эту стройку, натурально, создан внебюджетный фонд, в который все мы, конечно, жертвуем…

Директор помолчал.

– Если бы те деньги, которые я отдал в этот фонд, остались мне, я бы ровно еще одну такую «Зарю» рядом обустроил. А так аж две пустые коробки построили, да и то фундамент с восьмидесятых остался! Он бы, гад, хоть половину воровал, а он все гребет, как саранча! И когда я сказал, что больше я денег туда не дам, губернатор аж истерику закатил: ах я сволочь… да на святое дело… ах я детей лечить не хочу! Да…

Директор горестно махнул рукой и замолк.

– А почему Игорь так бедно жил? – спросил Сазан.

– Что значит бедно? Машина есть, дом шесть комнат. Почему не квартира? Он сам в городе не хотел жить, тухло ему было в городе… У него участок, заметил, какой? В добрый гектар.

Санычев выставил перед собой толстую руку, загнул мизинец, начиная считать:

– Мы его матери операцию сделали в Швейцарии, еще когда завод лежал на печи, как Илья Муромец. Мы ему лабораторию выстроили. Игорь очень недешево заводу обходился. Знаете, сколько его статья заводу стоила? Триста тысяч долларов без копеек. Оно, конечно, грех на открытиях деньги считать, а вы мне найдите в России сейчас дурака, который такие бабки Пастеру даже из казны отдаст, я уж о частном бизнесе не говорю! И завод с этого ни гроша прибыли не получил, только головную боль, потому что Игоря всякая заграница на части стала рвать. И хрен этот шведский не правду лопочет, что Игорь здесь свой талант губил. Это еще не известно, где бы ему проще работать было. Если бы он в этой своей американской лаборатории триста тыщ на реактивы вздумал истратить, так ему бы прежде полгода бумажки бы пришлось заполнять. Он бы к этому времени от тоски издох… А тут он приходит ко мне, я покричу-покричу, да и хлоп подпись!

И Санычев грустно махнул рукой.

На директорском столе зазвонил телефон. Санычев в раздражении снял трубку.

– Что такое? Просил – не соединять!

Выслушал ответ, удивился и протянул трубку Валерию.

– Это тебя. Милиция. Полковник Молодарчук, вишь, начальство засуетилось…

Валерий взял телефон.

– Валерий Игоревич? Это Молодарчук вас беспокоит, тут наши люди вас разыскать не могут, которые ваше дело ведут. Уж мы вас ищем, ищем, а вы вон где… Вы бы подъехать к нам не могли?

– Подъеду, – сказал Валерий.

***

Пока московский авторитет беседовал с начальством, свита его рассредоточилась возле проходной комбината. Веселый, добродушный Муха сидел в караульной комнатке на проходной, наблюдая, как скучающий охранник отмыкает вертушку для редких посетителей.

Вообще комбинат охранялся не очень плотно: двое охранников на вертушке, трое у некогда мощных, а ныне со скрипом вползающих в стену ворот, да начальник смены в крошечной каморке сбоку. Телефон, как заметил Муха, был только внутри здания, а раций у охранников не было.

Через проходную процокала каблучками припозднившаяся сотрудница бухгалтерии, охранник грустным взором посмотрел ей вслед и опять уткнулся глазами в какую-то пеструю книжку. Муха со вздохом полез в карман и, вытащив оттуда шоколадный батончик, захрустел оберткой.

– Хочешь?

Охранник принял половинку батончика с некоторой опаской. Кто его знает, что тут такое рядом сидит? Очень возможно, что сейчас придет начальник охраны Володарцев и велит гнать москвича взашей или того пуще – цеплять наручники и сдавать в ментовку. А возможно, это сидит будущая «крыша» комбината, и тогда от собственного хамства хлопот не оберешься.

– Слышь, тебя как зовут? – спросил Муха.

– Лешка.

– Ты смотри! И я тоже Лешка. Ты откуда, тезка? Местный?

– Из Неяшева. Городок тут рядом.

– Большой?

– Да не. Два завода и горком.

– И чего заводы? Стоят?

– Один стоит, а другой работает. Пулеметы производит.

– А что, их покупают, пулеметы-то?

– Еще как покупают! Арабы всякие. Там, говорят, рентабельность тысяча процентов.

– А зарплату платят?

– Не-а.

Лешка взгрустнул, запихал в рот остатки батончика и со вздохом произнес:

– Там ваш банк сидит, московский. Ни хрена не платит, отец только тем и кормится, чего вынесет. Тебе, кстати, чего-нибудь такое не нужно?

– А что, например? – уточнил Муха.

– Ну… там не только пулеметы… «ПТУРСы». Пушки авиационные… Можно на заказ чего сделать…

– Подумаем, – сказал Муха и вытащил из кармана кожаной куртки баночку пива. – Хочешь?

Охранник поколебался, потом все-таки сказал:

– Не. У нас с этим строго. После работы – пожалуйста, а на месте – ни-ни.

– Ну и я не буду, – решительно сказал Муха, ставя банку на видное место. – Потом горло промочим, а? У тебя когда смена кончается?

– В восемь. У нас две смены – с восьми до двадцати и с двадцати до восьми…

Он грустно скосил глаза на баночку и вздохнул.

– А это самое, насчет «ПТУРСов»… – протянул Муха, – а с «Зари» у вас тоже все выносят?

– Не-а. Отсюда не выносят. Зачем? Здесь по семь тысяч платят. А вынесешь – выгонят.

– А на этом заводе, который пулеметный, не выгоняют?

– Еще как выгоняют. Они людей сокращают, чуть попался – вон.

– А чего ж крадут?

– А все равно не платят.

Некоторое время собеседники молчали. Муха, безразлично скосив глаза, смотрел на листок, прикрепленный к стене клетушки. На листке было вывешено расписание дежурств. Под двадцать третьим февраля, днем, когда был убит Нетушкин, значились две фамилии: «А. Каголов. М. Чаликов». Под сегодняшней дневной сменой значились те же фамилии. Только «М. Чаликов» был аккуратно перечеркнут, и сверху вписано: «М. Кураев».

– А лаборатория у Нетушкина где была – здесь или в институте?

– А институт, он здесь и есть. Вона, по дорожке пройдешь направо, за пустой цистерной, и там сразу институт. За одной колючкой были… Ой, Леха, у меня отец туточки служил, тут мухи без пропуска не летали, а теперь что? Разбазарили Россию,…

– А в ту ночь, когда Нетушкина убили, он, говорят, допоздна работал? – спросил Муха.

– Он всегда допоздна работал. До полуночи сидел. Когда Санычев поздно сидит, у него водитель всегда под окном ждет. А Нетушкин водителя отпускал.

– И в тот раз отпустил?

– Да.

– А кто же его вез? Охранники?

– Нет, он на вахту позвонил, Мишка трубку снял – он говорит, что сейчас поедет. Ну Мишка водителя вызвал.

Муха про себя отметил, что он угадал точно. «А. Каголов» и был его собеседник Лешка.

– А Мишка сегодня дежурит?

– Не-а. Должен, только не пришел чего-то. Звонил, что болен. Грипп.

Муха добродушно сморгнул. Лешка опять посмотрел на баночку с пивом. Пива очень хотелось, но Лешка мужественно превозмог искушение. Было бы здорово, если б бандит оставил эту банку.

– А что, – спросил Муха, – у вас в городе кто самый крутой?

– Колун, говорят. Я его в телевизоре видел, щупленький такой, и не скажешь, что крестный отец…

– А он к вам не сватался?

– Не, что ты. Наезжали тут какие-то, говорили – от Спиридона. Во, представляешь? Ночью подъехали с бензовозом, окно вышибли и в караулку мазут с водой налили…Ни отмыться, ни вычерпать…

– А вы? – удивился Муха.

– А что мы? У нас всего оружия – два табельных ствола, а эти приехали с автоматами…

– И что?

– А ничего. Поглумились и уехали. А нам субботник пришлось устраивать.

– А чего Спиридон хотел?

Лешка лениво пожал плечами.

– А хрен его знает, чего он хотел. Это к начальству – чего он хотел. Наше дело маленькое – мазут вычерпать…

На широкой лестнице заводоуправления, украшенной бюстом Ленина, появился Валерий Нестеренко.

– Ну, привет, браток, – поднялся Муха, – увидимся вечерком, а? За мной пиво и раки.

Два джипа у ворот согласно заурчали. Лешка смотрел, как широкая спина и бритая башка его добродушного собеседника исчезают за тонированным стеклом. «А че, душевный парень, – подумал Лешка, – не такой, как эти мудаки Спиридоньи… скорее, на колуновских ребят смахивает».

Глава 4

Любезные приглашения начальника областного УВД – это не тот аванс, который можно не уважить, особенно если после восемнадцати часов пребывания в городе на тебе висит труп, и труп при жизни был ментом.

Тарск был город довольно маленький – пятнадцати минут хватило бы, чтобы проехать столицу области насквозь, несмотря на ужасное состояние мостовых и обилие беспорядочно мигающих светофоров. Центр города, входящего в «Золотое кольцо», был довольно-таки ухожен: широкая площадь была вымощена брусчаткой, по правую руку от бывшего обкома стояли реставрированные торговые ряды, а перед ними, на обрывистом берегу речки Тары, вздымались белокупольные своды одной из самых старых российских церквей.

Каменные купеческие особняки на центральной улице города понемногу переходили в деревянные полутораэтажные домишки; когда-то они были двухэтажными, но сейчас весь первый этаж напрочь утоп в земле, и дома стояли, как крепенькие боровички, посматривая на проезжие машины перекосившимися крошечными окошками, за которыми виднелась неизбежная герань, жадно тянущая к солнцу бледно-зеленые веточки.

За деревянными домишками начинался новый центр – административные здания брежневской постройки, панельные пятиэтажки, и за ними – бетонные заборы немногочисленных заводов, старавшихся в основном на нужды оборонки и большею частью давно передохших.

Сазан невесело размышлял. Объяснение Санычева было похоже на правду. Как только ментовка увидела, что областной руководитель больше не корешится с заводом, она решила, что это хороший повод поставить завод на бабки. А как только Спиридон увидел, что Тарский химфармкомбинат остался без «крыши», он, в свою очередь, стал навязываться с услугами.

И все же – почему губернатор разругался с заводом? Решил, что завод должен заносить больше, чем он заносит сейчас? Или Санычев нахамил, сказал по пьянке что-нибудь типа: «В этой области все решаю я». Или дело просто в 17 августа – дате, после которой крепенький середнячок превратился в перспективного и самого крутого в области экспортера и стал вызывать у губернатора неконтролируемое слюноотделение?

Областное управление внутренних дел располагалось на узенькой улочке неподалеку от рынка. Около обшарпанного подъезда стояли два растрепанных «козла», да еще один «жигуль», готовившийся отдать богу душу, торчал, заехав колесом прямо на топкий газон, и чей-то обтянутый джинсами милицейский зад обреченно ковырялся в моторе.

У самого крыльца, подзагородив вход, стояла мощная вишневая «вольво», – машинка, судя по всему, принадлежала самому Молодарчуку или кому-то из его замов. Трое ментов курили на лавочке. При виде подъехавших джипов с московскими номерами они немедленно оживились, повернулись, как по команде, и уставились на высыпавших из них крепких парней. Валерий знаком велел своим ребятам оставаться у тачек и вошел внутрь.

Дверь в предбанник молодарчуковского кабинета была распахнута, в прокуренном помещении толпился народ. На покорябанном стуле у двери сидела женщина, чистенько и бедно одетая. По виду – типичная потерпевшая. Валерий невольно обратил внимание на пальцы женщины: белые и бесцветные, кое-где с мелкими ожогами от реактивов. Такие же пальцы были вчера у Игоря, когда он лежал в гробу.

– Вы с «Зари»? – спросил Валерий.

Женщина среагировала не сразу.

– А? Да.

И тут же повернула голову обратно, уставившись, как цыпленок, на закрытую дверь кабинета. В глазах ее, на секунду взглянувших на Нестеренко, плеснуло какое-то дикое неизбывное горе. Валерий понял, что она даже не услышала вопроса, а ответила механически, как человек, разговаривающий по мобильнику, механически продолжает вести машину.

Внезапно Валерий обернулся. В коридоре, напротив распахнутой двери предбанника, стояли трое ментов. Двое глядели на него с любопытством. Третий оперативник был совсем молодой, года на три моложе Валерия, – худой вихрастый парень в пушистом свитере и старых джинсах. Джинсы были перетянуты толстым кожаным ремнем с огромной стальной пряжкой так, что юношеская худоба опера еще больше бросалась в глаза. Оперативник словно ощупывал Валерия глазами: так домохозяйка придирчиво вертит и щиплет на рынке тушку забитой индейки: да не стара ли? Да подойдет ли семье на праздник?

Друг убитого опера? Родственник? Или просто человек, который ну очень не любит молодых людей в хороших костюмах и на черных джипах? Сазан полностью отдавал себе отчет, что при малейшем милицейском желании он выходит убийцей мента и идет по статье, как миленький…

Дверь из кабинета Молодарчука распахнулась. На пороге стоял полковник собственной персоной. Молодарчук был разъярен. Лицо его пылало праведным гневом. Перед ним испуганно отступала тощая девочка лет тринадцати.

– Да я тебя! – орал Молодарчук. – Да ты сама им дала, а теперь хвостом вертишь! Вон отсюда! Шлюха малолетняя!

Женщина и мужчина изумленно вскочили на ноги.

– Олечка! – сказала женщина.

Полковник стремительно обернулся.

– Забери свою шалаву, и чтоб я тебя больше здесь не видел! – рявкнул Молодарчук. – У нормальной бабы девка по подворотням не шляется!

– Григорий Ефимыч… – спокойно начал молодой опер, тот самый, который только что разглядывал Валерия.

В эту минуту Молодарчук оглянулся и встретился глазами с Нестеренко.

– А… Э… Валерий Игоревич… Вы уже здесь? Погодите секундочку… то есть…

Два мента, грамотно взяв ошеломленную мать в коробочку, уже выводили ее в коридор. Молодой опер все так же стоял у притолоки.

– Заходи.

Валерий, оглянувшись на плачущую девочку, последовал за полковником.

Кабинет полковника Молодарчука отнюдь не напоминал клетушки, в которых ютились его подчиненные. Паркетный пол, строгие импортные шкафы, безукоризненная отделка стен и стеклопакеты в окнах сделали бы честь любому средней руки офису. За окнами открывался роскошный вид на реку, под собранным из стальных спичек мостом неторопливо проплывала желтоносая баржа.

Валерий, не дожидаясь приглашения, сел в одно из покойных кресел, расставленных вдоль стола для совещаний. Полковник, поколебавшись, опустился напротив.

– Нет, просто черт знает что такое! – с запоздалым негодованием воскликнул Молодарчук. – Сначала шляются неведомо где, лезут к парням, а потом, чуть что, позорят хороших людей!

Валерий молчал. Уголок рта Молодарчука дернулся, пальцы выбили на столешнице нервную дробь. Нестеренко сидел абсолютно неподвижно и расслабленно, и эта неподвижность собеседника невольно заставляла полковника нервничать, восполняя недостаток чужих движений избытком своих собственных.

Внезапно Молодарчук встал, растворил дверь кабинета и крикнул:

– Лерочка, кофе и коньяк.

Потом вернулся и снова сел напротив Валерия. Глаза Нестеренко, казалось, неторопливо изучали обстановку кабинета, красивую белую грамоту с золотой окантовкой – личную благодарность Анатолия Куликова за чего-то там проявленное и оказанное.

– Н-да, нехорошо-то как вышло, – с досадой сказал полковник.

– Что – нехорошо?

– Ну вы сами понимаете, Валерий Игоревич. У нас город спокойный, тихий. А вы… в первый же день… и не кого-нибудь, а сотрудника милиции… из иностранного ствола…

– Ваш сотрудник находился при исполнении обязанностей? И если да, то у него не странные ли обязанности – мочить заезжих бизнесменов из незарегистрированного «ПМ»?

Полковник поколебался.

– Ну зачем вы так, Валерий Игоревич. Я… я совершенно непредвзято… Но… – полковник замолчал. Руки его бесцельно бродили по полированной поверхности стола. Внезапно полковник сощурился и поинтересовался:

– Кстати, я так понял, что вы нашли общий язык с Демьяном Михайловичем?

– Директором? Я бы не сказал. Просто любопытствовал у него, кто убил Игоря.

– И что он ответил?

– Я боюсь, что вашей версии – насчет иностранных шпионов, загубивших русского ученого, – мы не обсуждали.

– Видите ли, – вкрадчиво сказал полковник, – у нас не лучшие отношения с руководством комбината. К ним предъявили какой-то иск, насколько я понимаю, вполне справедливый, они отказываются платить по своим обязательствам и винят в этом областное УВД. Довольно дикая логика.

– При чем здесь я? – спросил Сазан.

– Насколько я понимаю, вы могли бы повлиять на директора.

– Повлиять в каком смысле? – безжалостно уточнил Валерий.

– В арбитражном суде области лежит апелляция завода по иску ТОО «Бенарес» о взыскании задолженности по векселям. Чем дольше Санычев будет сопротивляться, тем больше пеней и штрафов придется ему платить.

Валерий помолчал.

– Иными словами, в случае, если Санычев не заплатит по иску, вы арестуете меня за убийство сотрудника милиции?

– На меня есть определенное давление, Валерий Игоревич. Это ваша задача – доказать, что я должен ему противиться.

– А если я повлияю на руководство комбината?

Полковник помолчал. Потом внезапно подошел к сейфу, открыл дверцу и бросил на стол перед Валерием довольно толстое дело. Валерий раскрыл было папку, но полковник проворно потянул ее к себе

– Что это?

– Дело об ограблении АОЗТ «Ласточка».

– И кто же его ограбил?

– Ограбили трейлер с видеотехникой. Трейлер увели, одного из водителей убили. Сделали это люди некоего Спиридона, личности в нашем городе довольно известной. Но…

Полковник сделал несколько театральную паузу.

– Одним из главных подозреваемых по делу проходит Лесько Андрей Никитич, оперуполномоченный пятого отделения. Тот самый, которого вы застрелили.

– Что значит – одним из главных?

– Есть показания, что водителя убивал именно он И что угрожал владельцу «Ласточки» тоже Лесько.

– Классные вы себе кадры набираете, – осклабился Сазан.

– В семье не без урода, Валерий Игоревич. Но вы понимаете, что я в довольно сложном положении. С одной стороны, ордер на арест Лесько был практически подписан. Капитан Царьков, который вел это дело, проделал безупречную работу. С другой – меня теперь могут не понять Меня могут вызвать в Москву и сказать: «Григорий, у тебя что, крыша поехала? Заезжий… гм… заезжий авторитет мочит на ступенях гостиницы оперативника, который в первый раз его видит, а ты после этого авторитета отпускаешь, а на мертвого опера вешаешь ограбление трейлера? Ты сколько за это получил, а?»

Полковник помолчал.

– Это очень тяжелая для меня ситуация, Валерий Игоревич. Поймите, очень тяжелая… Я готов пойти вам навстречу. Закрыть глаза на некоторые моменты… Но пойдите навстречу и вы мне – вы понимаете меня?

Валерий понимал. Он понимал вполне, что чувствовала в этом кабинете полчаса назад тринадцатилетняя девочка, которую изнасиловали несколько подонков и которой товарищ полковник, то ли oт неохоты портить отчетность, то ли от нежелания ссориться с кем-то высокопоставленным, заявил, что она сама шлюха. Вот только пусть Молодарчук не думает, что Валерия Нестеренко так же легко развести, как тринадцатилетнюю пацанку.

Валерий вежливо развел руками.

– Понимаю.

Молодарчук удовлетворенно кивнул и, нажав кнопку интеркома, велел:

– Лерочка, Царькова ко мне.

Спустя несколько минут в кабинет вошел тот самый худощавый молодой опер, который в предбаннике ел Валерия глазами.

– Вот, Яша, познакомься, – сказал Молодарчук, – это Валерий Нестеренко. А это Яша Царьков. Гроза окрестных бандитов и гордость нашего УВД Лично Петрашева брал, был у нас такой кадр, владелец автозаправок и кандидат в областные депутаты…

Опер молча глядел на Нестеренко. Любезности в его взгляде было не больше, чем мяса в лагерной баланде.

– Я думаю, Яша, – сказал Молодарчук, – что ты дело Валерия Игоревича возьми себе и объедини с делом об убийстве Ткачикова. Сними, в общем, с человека показания и все такое прочее.

Опер механически наклонил голову.

– Пойдемте, Валерий Игоревич, – с подчеркнутой вежливостью сказал он.

В крошечном кабинетике Царькова (судя по количеству столов, опер явно делил его еще с двумя коллегами, но те куда-то задевались) сидела та самая полная женщина, которую полчаса назад Валерий видел в предбаннике Молодарчука. Дочки при ней уже не было: перед женщиной стоял стакан крепкого чая, и она растерянно смотрела в черную жидкость, как в иностранную непонятными словами написанную книгу. При виде Валерия женщина привстала.

– Яков Иваныч, мне, пожалуй, пора.

Царьков коротко кивнул. Женщина бочком вышла из кабинета. Царьков молча прошел к столу, раскрыл ящик и вынул оттуда завернутый в бумажку бутерброд – грубо нарезанный кусок хлеба, прикрытый розовым кружком колбасы.

– С утра не ел, – сказал Царьков в качестве объяснения, – извини, тебе не предлагаю. Ты в ресторации семгу покушаешь.

– Тут в двух кварталах отсюда кабак есть. «БизнесменЪ» или что-то в этом роде. Почему бы не пообедать по-человечески?

Царьков очень холодно оглядел Нестеренко.

– Я за поляну накрытую не продаюсь, – хмуро сказал мент. – Чайник включи. Там, позади тебя.

Чайник был древний и алюминиевый, с белесыми подтеками вокруг носика. Валерий воткнул его в розетку, и между штепселем и стеной проскочила крупная голубая искра.