Текст книги "Земля войны"

Юлия Латынина
Земля войны

Глава первая,
в которой в ходе спецоперации уничтожают главного террориста республики, и в которой рассказывается о том, как Джамалудин Кемиров познакомился с Арзо Хаджиевым

Янгурчи Итларов мерз в оцеплении седьмой час. Их подняли по тревоге в девять утра, а сейчас было уже четыре. По улице полз серый зимний морок, и беременные облака сочились дождем пополам со снегом.

Янгурчи стоял в третьей линии оцепления, вместе с остальными пэпээсниками. Линия шла почти по центру парка, от асфальтовой дорожки, переходившей в площадку перед кинотеатром. Впереди была вторая линия оцепления, в нее нагнали ментов со всей Торби-калы, а дальше, во дворе – еще одна. Это было, собственно, не оцепление, а группа спецназа ФСБ «Юг». Она готовилась к штурму. У ребят из «Юга» были тяжелые бронежилеты и шлемы-сферы, и когда Янгурчи косился вправо, он видел справа от себя двух снайперов, которые сидели на крыше кинотеатра.

Снайперы устроились значительно лучше, чем Янгурчи. У них был толстый зимний камуфляж с подстежным воротником и правильные берцы, а на Янгурчи были те самые ботинки, которые им выдали в прошлом году в мае. Оба ботинка безнадежно промокли, а на одном вдобавок еще пару месяцев назад треснула подметка, и вода хлюпала в нем туда-сюда. Янгурчи совсем не чувствовал ног.

Впереди, за линией оцепления, торчала обычная пятиэтажка, и с флангов ее тоже окружали солдаты, а на выезде со двора стоял танк. За танком прятались двое с гранатометами. Все жильцы из пятиэтажки давно были эвакуированы, и сейчас людей выгоняли из соседних домов, расположившихся буквой «П». Женщины и дети сгрудились где-то за третьей линией оцепления и угрюмо смотрели на дом.

Боевики засели в двух квартирах – на четвертом и первом этаже. Ни Итларову, ни другим пэпээсникам этого не говорили, но у Итларова была рация, и он слышал все переговоры между начальниками. Вдобавок у террористов тоже была милицейская рация.

Террористов, судя по разговорам в эфире, было шестеро, трое мужчин и трое женщин. Главным среди них был тот, который сидел на четвертом этаже. Его звали Ваха Арсаев, и это был известный в республике человек. Это был такой известный человек, что Янгурчи в глубине души считал, что Арсаев – это просто легенда, вроде Басаева или Умарова. Потому что все, что случалось в республике, всегда списывали на Арсаева, а он сам ни разу не попался.

Но вот теперь его все-таки взяли, и он сидел на четвертом этаже кирпичной развалюхи, в типовой квартире с шестиметровой кухней и неработающим мусоропроводом, и вокруг квартиры стояли танки и мерзло оцепление.

В десяти метрах от Янгурчи стояло еще одно кольцо оцепления, очень небольшое. Это было не оцепление, а скорее охрана. Охраняли бронированный фургончик, в котором сидел министр МВД республики. Он лично вел с Арсаевым переговоры о сдаче.

За спиной Янгурчи прошуршали колеса, и около фургончика остановился белый «Хаммер». Из «Хаммера» выпрыгнул невысокий жилистый человек в камуфляже и краповом берете. В руке он держал сотовый телефон. Янгурчи смотрел на этого человека немного сзади и слева, и сначала он увидел точеный смуглый профиль с чуть выдающимся вперед ястребиным носом, и упрямый подбородок, переходящий в резко вылепленную скулу. Потом человек в краповом берете повернулся, и оказалось, что его лицо как бы разделено на две части: правая осталась такой, какой ее задумал Аллах, – а Аллах, несомненно, щедрой рукой зачерпнул из котла красоты, когда лепил этого человека, – а над левой после Аллаха постарался осколок гранаты.

Левый пустой рукав новоприбывшего был заправлен за пояс. Человека-половинку звали Арзо Хаджиев, он был бывший полевой командир, а теперь – полковник федеральных сил и начальник группы «Юг».

Хаджиев сказал в телефон несколько слов по-чеченски и отключил связь. Откуда-то к нему выскочил полный русский в толстом шерстяном пальто – в оцеплении говорили, что это важный федерал из Москвы – завертелся юлой, разбрасывая вокруг себя слова:

– Ну что? Что?

Хаджиев повернулся лицом к Янгурчи, и несмотря на то, что смотрел он не на гаишника, а на пятиэтажку, у Янгурчи было такое ощущение, что по лицу его ползет инфракрасное пятнышко снайперки. У Хаджиева были совершенно седые волосы и темные глаза, коричневые, почти черные, – и только возле самого зрачка темнота радужки была расцвечена красными искорками. Белок левого глаза был весь в кровавых прожилках.

Янгурчи уже видел однажды эти черные с искрой глаза. Он знал, что не забудет их до конца жизни, и не забудет и после. Чеченец взглянул на федерала из Москвы и проговорил, чуть коверкая слова:

– Он сказал: «Выустите женщин и делайте с наи что хотите».

Хаджиев так давно был с русскими, что говорил без акцента, только глотал губные звуки из-за искалеченной левой половинки рта.

В это минуту дверь бронированного вагончика распахнулась, и из нее показался глава МВД республики. Это был соплеменник Янгурчи – полноватый невысокий ногаец лет пятидесяти. Звали его Магомед Чебаков. Янгурчи подумал, не стоит ли подойти к нему и сказать про промокшие ботинки, но тут у министра зазвонил телефон. То т приложил трубку к уху и сказал по-русски:

– Это хорошо, Ваха, что твои женщины согласны сдаться. Только я не верю тебе, что это не ловушка. У вас там полно взрывчатки, и что если они обвяжутся взрывчаткой да и взорвутся, когда мы их возьмем? Поэтому, если ты хочешь, чтобы твоя семья осталась в живых, вам надо сделать так. Пусть они разденутся догола и выйдут на балкон, чтобы мы точно видели, что на них нет никакой взрывчатки, а мы снимем их с балкона пожарным краном.

Предложение Чебакова показалось Янгурчи очень странным. Янгурчи подумал, что если бы вместо Вахи Арсаева в пятиэтажке сидел он, Янгурчи, со своей женой, то он бы никогда не позволил жене выйти голой на балкон под взгляды сотен людей, стоявших в оцеплении. А ведь он, Янгурчи, был двадцатилетний желторотый сержант, который ни разу в жизни не зашел в мечеть, а Ваха Арсаев молился пять раз в день и запрещал своим боевикам употреблять дурные слова. Говорили, что восемь лет назад люди Арсаева ездили по улице Красного Октября и избивали стоявших там проституток. С этого, собственно, и начался их конфликт с ментами, потому что проституток крышевали менты.

Вряд ли человек, который избивал проституток и их клиентов, позволит своей жене выйти на балкон в чем мать родила. Ведь это муж отвечает перед Аллахом за поведение жены, и в Судный день Аллах не спросит эту женщину, почему она ходила перед солдатами голой. Он спросит только «слушалась ли ты мужа», а все остальное он спросит с Вахи, и вряд ли Ваха, который рассчитывает, что своими делами он заслужил в раю пятизвездочный номер, спустит все свои дела из-за того, что он позволил жене бегать голой перед федералами.

Янгурчи ожидал, что полковник в краповом берете возмутится и вступится за соплеменника, тем более что это именно он договорился насчет женщин, но чеченец просто молча отвернулся и сел в «хаммер». Важный федерал в сером пальто тоже ничего не сказал.

Глава МВД выслушал ответ Арсаева, выключил телефон и распорядился:

– Начинайте штурм.

Белый «Хаммер» прокатился пять метров и стал рядом с вагончиком, а на его место взъехал танк.

Грохнуло так, что у Янгурчи чуть не оторвало уши. Круглосуточный киоск в пяти метрах позади танка лизнуло пламенем, вырвавшимся из ствола. Снаряд влепился в стену первого этажа и вырубил в ней метровый пролом. Судя по тому, что второй этаж не обрушился, стреляли болванкой, готовя проход для штурма.

В следующую секунду на балкон четвертого этажа выскочила женщина. Нельзя сказать, что она была совершенно раздетой: на ней была какая-то ночная рубашка, и ветер так трепал ее, что было ясно, что она одета на голое тело. На руках у женщины был крошечный ребенок, года или двух, и дальнозоркий Янгурчи видел ее бледное и испуганное лицо.

– Стреляйте, мать вашу! Огонь! – заорал Чебаков.

Янгурчи, оторопев, глядел на мечущуюся по балкону женщину.

Она, видимо, ожидала пожарную корзину, но корзины нигде не было, и тогда женщина перегнулась через балкон, держа ребенка на руках. Балкон этажом ниже был весь заставлен какой-то рухлядью, а на ограждении стояли широкие ящики с землей, и женщина видимо рассчитывала бросить ребенка на эти ящики.

Тут же на балкон выскочила молодая и довольно полная девушка, тоже в ночнушке. Она перелезла через балкон и спрыгнула на этаж ниже. Однако, вместо того, чтобы броситься внутрь квартиры, она протянула руки вверх, чтобы забрать у своей товарки ребенка. Первая женщина выпустила ребенка, и он стал падать. Ему надо было пролететь меньше метра.

Где-то слева от Янгурчи сухо кашлянул выстрел, и полную молодуху, ту, что уже слезла на этаж ниже, отбросило вглубь балкона. Янгурчи стоял достаточно близко, чтобы увидеть, как выстрел превратил всю правую половину ее лица в разорвавшийся кровавый арбуз. Треснул второй выстрел, и ребенок завертелся в воздухе от попавшей в него пули. Его уже никто не подхватил на третьем этаже, и он падал дальше и дальше, и пока он падал, в него всадили еще две пули.

Женщина на балконе издала отчаянный крик и раскинула руки крестом. В следующую секунду в основание балкона ударил выпущенный из танка фугас.

Через час все было кончено. Квартиру, в которой засели боевики, разнесли прямой наводкой из танка. Весь четвертый этаж прогорел и обвалился, и по фасаду до самого подъезда прошла черная смердящая трещина. Квартиру на первом этаже раздолбали «шмелем». Пожар кое-как потушили, и двое спецназовцев отнесли на носилках к подъехавшей «скорой» крошечный сверток с мостовой.

К «скорой» вскоре выстроилась очередь. Все менты, стоявшие в оцеплении, подходили к машине и смотрели на маленькое тельце, лежавшее у самых дверей.

Янгурчи подошел к «скорой» и увидел, что ребенок лежит в «скорой» не один. Рядом с ним на носилках лежала женщина в ночной рубашке, а у ее изголовья сидели двое: глава МВД Магомед Чебаков и полковник Хаджиев. Янгурчи стоял и смотрел на женщину, и вдруг заметил, что она шевельнулась. Чебаков заметил это тоже.

Он откинул черный полиэтилен и увидел, что пальцы женщины скребут по носилкам. Тогда глава МВД вынул пистолет и выстрелил женщине в лоб.

– Поехали, – сказал он водителю «скорой».

Дверцы машины захлопнулись, и она тронулась, покрякивая и вертя синим маячком.

Янгурчи остался стоять во дворе. После восьми часов на холоде он совсем замерз.

* * *

Спецоперацию на Южной показали по телевизору в новостях. Глава МВД республики Магомед Чебаков снялся на фоне разрушенного дома и сказал, что все террористы кончат, как собаки. Рядом с ним стоял пожилой и очень полный человек в камуфляже. Это был заместитель генерального прокурора РФ, назначенный в республику главой новоучрежденного Чрезвычайного антитеррористического комитета. Тр и месяца назад в республике Северная Авария-Дарго был совершен дерзкий теракт: по дороге в Шамхальск бандиты взорвали машину полномочного представителя президента РФ в Кавказском федеральном округе, Владислава Панкова.

Расследование не дало никаких результатов, и два дня назад Москва прислала в республику целый ворох федералов. И тут же результаты были налицо: главарь террористов был уничтожен.

Магомед Чебаков сухо сказал, что слухи о том, что при штурме дома погибла полуторагодовалая дочь Арсаева, распространяются сепаратистами и лицами, идущими на поводу у врагов власти, и пообещал в кратчайшие сроки выплатить компенсации жильцам разрушенного дома.

По телевизору показали фотографии погибших. Имена женщин еще не были установлены, а труп Арсаева сняли крупным планом. Он валялся под батареей, одежда на нем обгорела вместе с кожей, и от этого было такое впечатление, что кожа на трупе присыпана песочком. Видимо, его убили тогда, когда он под обстрелом переползал вдоль окна на другое место, и он так и сгорел, на карачках, чуть оттопырив зад и уперев локти в пол.

* * *

Мэр города Бештоя, находившегося в двухстах сорока километрах от Торби-калы, смотрел десятичасовые новости вместе с тремя своими замами.

Мэра звали Заур Кемиров; это был человек лет пятидесяти, чуть полноватый и немного ниже среднего роста. У него было лунообразное желтое лицо, такое плутоватое, что его фотографиями можно было иллюстрировать сказки про арабских купцов, и на его пухлых, тщательно подстриженных пальцах сияли два кольца с бриллиантами. Мэр был одет в дорогой темно-синий костюм с подобранным в тон галстуком, и его подвижное лукавое лицо выражало так же мало, как его галстук, пока он смотрел новости.

Мэр досмотрел выпуск до самого конца, включая прогноз погоды и даже рекламу, – кстати, это была реклама мебели, производившейся на его собственной фабрике и пользовавшейся огромной популярностью и в самой республике, и в Чечне, – а потом жестом попросил замов выйти.

Улыбка сползла с лица мэра, как шкурка с обваренной сосиски. Он сидел несколько секунд, глядя в полированный стол, а потом взял сотовый и набрал номер главы МВД. Кемиров не представился и не поздоровался, а просто сказал:

– Когда я могу забрать тело?

Голос в трубке отозвался с секундной задержкой.

– Тела террористов не выдают родственникам, Заур Ахмедович.

– Триста тысяч, – сказал мэр города, ничуть не заботясь о том, что линию прослушивали полдесятка спецслужб и не уполномоченных на то любителей.

– Подъезжай. Обсудим вопрос, – предложил Чебаков.

Заур Кемиров сидел еще несколько секунд, а потом набрал другой номер. Гудок колебался в трубке, на пределе связи: после четырех гудков трубку взяли. Заур облегченно вздохнул: он боялся, что абонент будет в горах и вне зоны доступа.

– Джамалудин? – спросил Заур. – Ты слышал новости?

– Да.

– Срочно возвращайся в город. Не смей ехать в Торби-калу. Я решу все вопросы. Ты понял? Возвращайся.

– Заур, я тебя не слышу.

– Срочно приезжай ко мне.

– Заур! Алло, где ты?

Связь заколебалась и прервалась, и сколько бы Заур ни набирал после этого телефон, абонент значился вне зоны доступа.

* * *

Кирилл Владимирович Водров, зам руководителя Чрезвычайного Комитета по расследованию террористических и диверсионных актов на территории республики Северная Авария-Дарго, и первый заместитель начальника контрольно-ревизионного управления администрации президента Российской Федерации, прилетел в Торби-калу спустя несколько часов после ликвидации Вахи Арсаева.

Кирилл Водров был невысок и так тощ, что сбоку его можно было принять за подростка. Вблизи, разумеется, впечатление улетучивалось. Любой, кто глядел в его лицо, видел зеленоватые усталые глаза, раннюю седину и двойную колею складок на высоком лбу, – и давал ему куда больше, чем было Кириллу на самом деле. А было ему тридцать пять. Одевался Кирилл всегда очень тщательно, и сейчас под распахнутым, тонкой кожи плащом, на нем был серый костюм из тонкой шерсти и галстук в крупную клетку, завязанный аккуратным узлом под белым, как зубная паста, воротничком.

В аэропорту его встретила бронированная машина с автоматчиками и охраной, и когда Кирилл узнал, что глава комитета находится на улице Южной, он велел отвезти себя туда.

Возле разгромленного здания стояло плотное оцепление, но когда Кирилл поднимался вверх по лестнице, он заметил, что двери большинства квартир распахнуты, и не то чтобы в этих квартирах много осталось. На втором этаже ему попалось кем-то брошенное и застрявшее в пролете пианино. Видимо, его изымали в качестве вещественного доказательства.

В выгоревшей квартире трупов уже не было, а у батареи стояли два ящика с брусками тротила.

Прямо на одном из ящиков, равнодушно постукивая по доскам прутиком рации, сидел смуглый седой чеченец с изуродованным лицом и пустым левым рукавом. Он очень изменился с тех пор, как Кирилл видел его в последний раз.

За его плечом генерал с круглым пузом и плоским лицом почтительно поддакивал Федору Комиссарову. Московский проверяющий выглядел очень внушительно в зимнем меховом камуфляже и с кобурой на боку. Рядом суетилась полная женщина, обмахивавшая Комиссарова пудрой, и в двух метрах растопырилась трехногая телекамера.

Рация в руке Хаджиева затрещала и разразилась длинной фразой на чеченском. То т поднялся и вышел.

– У меня вопрос к главе Чрезвычайного Комитета Федору Комиссарову, – сказала журналистка за камерой, – вам не кажется, что террористы объявили вам войну?

– Это я объявил им войну, – ответил Комиссаров.

– Вам не жалко их родных, которым сейчас не отдают тела детей?

– Конечно жалко, – сказал Комиссаров, – это же и наши дети! Мы все в России – одна большая дружная семья!

В этот момент в комнате снова появился однорукий чеченец. Он отвел Комиссарова в сторону и что-то прошептал на ухо. Комиссаров недовольно нахмурился, а потом подозвал жестом Кирилла и приказал:

– Езжай с ними. Разберись.

Кирилл сел в машину вместе с главой МВД, а в другую машину сел Арзо.

Спустя пять минут колонна из трех автомобилей подъехала к двухэтажному желтенькому моргу, спрятавшемуся на заднем дворе первой городской больницы.

За коваными воротами Кирилл успел заметить нескольких женщин в черных юбках и черных платках. Вероятно, это были родственницы убитых. Кириллу сказали, что у Арсаева были три сестры и мать.

Морг, как отметил с удовлетворением Кирилл, тщательно охранялся. Возле распахнутого въезда стоял «Икарус» с задернутыми шторами, а у дверей морга толклись несколько джипов. Вдоль всей ведущей к моргу аллеи стояли люди Арзо с красными шевронами на рукавах, и еще какая-то спецчасть, без нашивок, но в одинаковом зимнем камуфляже и высоких шнурованных ботинках, точно таких же, как у американских морпехов. Этих, без нашивок, было человек двадцать.

Ближе всех к Кириллу стоял высокий, под два метра ростом парень с белокурыми волосами, голубыми глазами и фарфоровой кожей викингов. Своей статью он выделялся бы даже где-нибудь на Курфюрстендамм. Здесь, в краю темноволосых и смуглых людей, он смотрелся, как пингвин в тропиках, и в его задранном подбородке и безволосых белых пальцах, обхвативших ствол здоровенного ДШК с растопырившимися ножками, было что-то, удивительно напомнившее Кириллу элитные отряды СС.

Посередине засыпанной листвой и снегом лужайки торчал строительный вагончик без колес, и дверь его болталась туда-сюда. Возле вагончика стояли двое в мышиных кителях.

Кирилл спрыгнул на гравий дорожки, и в этот миг дверь вагончика распахнулась. Из нее показался человек. Он был чуть выше среднего роста и скорее худ, чем худощав. Усталость свела с его лица загар, и оно было серым, не бронзовым, и на этом сером лице лихорадочно горели раскаленные головешки глаз. У него было красивое, типично горское лицо, с широким лбом и чуть зауженным подбородком. Подбородок оброс пяти– или шестидневной щетиной, и черные густые брови собрались в скорбную складку на переносице, делая его похожим на старинные изображения Иисуса Христа.

Правда, Кирилл никогда не видал Христа в камуфляже и с собранными у пояса обоймами, и тем более с таким грузом на руках. А на руках у человека был труп вчерашней террористки, закутанный в какой-то черный целлофан.

Магомед Чебаков расставил пошире ноги и сказал:

– Тела террористов не выдают родственникам, Джамалудин.

Джамалудин молча поглядел на главу МВД и сделал шаг вперед. Труп на его руках весил изрядно: мало того, что покойница была ростом где-то под метр восемьдесят, так еще перед родами она изрядно растолстела, и весила, наверное, раза в полтора больше сухощавого кавказца. Те м не менее он двигался легко и уверенно, словно держал в руках пушинку.

– Тела террористов не выдают родичам, – повторил министр.

Согласно щелкнули затворы, и люди в одинаковом камуфляже и одинаковых зелено-коричневых ботинках, до этого безучастно следившие за представителями официальной власти, опустили глядевшие вверх стволы автоматов.

Белокурый ариец с пулеметом развернул свою машинку, чуть не задев стволом Кирилла, и прямо в глаза московскому проверяющему глянул железный рот смерти. Пулемет был калибра двенадцать и семь, и в его дуло Кирилл мог бы спокойно засунуть мизинец. Все происходящее было настолько неожиданно, что Кирилл не мог поверить своим глазам. «Но позвольте, как же так, – мелькнуло в уме Кирилла, – это же…. Это же регулярная часть! Это не могут быть бандиты, это не могут быть его друзья, у них одинаковая экипировка. И потом, кто их пустил, если…»

Министр побагровел.

– Арзо! – крикнул он.

Хаджиев резко повернулся к нему спиной, щелкая каблуками. Его люди стояли не шевелясь, как будто происходящее их не касалось.

Это было невероятно. Кирилл Водров, высокопоставленный чиновник из Москвы, и глава министерства внутренних дел республики Северная Авария-Дарго стояли под дулами автоматов, и это случилось не в горах, не во время войны, не при спецоперации, – а на одной из центральных улиц, в двух кварталах от Дома Правительства. А спецназовцы ФСБ, приехавшие с ними, повесили автоматы дулом вниз и откровенно улыбались.

Слова замерли у министра в глотке. Он побагровел и захватил воздух ртом, как рыба. На аллею задним ходом выкатилась «скорая». Женщины за кованой оградой заволновались, как вороны при виде рассыпанного зерна.

Белокурый ариец, перехватив пулемет одной рукой, другой открыл дверцы «скорой», и Джамалудин положил туда покойницу. Повернулся и пошел обратно в вагончик.

Кирилл, помедлив, шагнул за ним.

Почему-то трупы террористов положили не в морг, а в этот строительный вагончик, где не было ни прозекторской, ни холодильника, но так как на улице был ноль, трупы еще не успели испортиться. Пол вагончика был покрыт жидкой грязью с кровяными разводами, и трупы лежали прямо в этой грязи: обнаженные, обгоревшие, с жуткими сизо-красными ранами. Их оставалось пять: трое мужских и двое женских. Кирилл поискал глазами девочку, про которую опровергали по радио, но ее нигде не было.

Джамалудин молча присел над одним из мертвецов и перевернул его на спину. Судя по бирке, привязанной к босой ступне, это был Ваха Арсаев. Он сгорел совершенно. Голова его напоминала черный сморщенный мяч, и когда Джамалудин дернул труп за волосы, часть скальпа вместе с волосами осталась в его руке.

– Что скажешь, – раздался голос Чебакова, – ты и его хочешь похоронить?

Джамалудин бросил волосы обратно на труп, встал и сказал:

– Я не воюю с мертвыми. Я воюю с живыми.

Дверь вагона оглушительно хлопнула.

Кирилл подумал и вышел вслед за ним. Было уже семь часов вечера, фонари сияли в предсумеречном тумане, и от желтого света фонарей казалось, что на улице темней, чем на самом деле. Джамалудин садился в один из внедорожников, и его люди ссыпались в машины вслед за ним. Бойцы Хаджиева курили у «Икаруса».

Два мента у дверей вагончика с досадой глядели им вслед.

– Хоть бы деньги заплатил, сукин сын, – сказал один мент по-русски, – вон, в прошлый раз, когда на Абуталибова стреляли, так три миллиона рублей за тело дали. Бандит.

* * *

Вереница черных джипов вместе со «скорой» въехала в Бештой через два с половиной часа, проделав половину пути по побережью Каспия, и другую – по горному серпантину.

Джипы проскочили город боком, по обводному шоссе, вдоль обеих сторон которого тянулись свежие заборы складов и мастерских, миновали окраинный рынок «Эркентли», и, оставив справа от себя разбитый поворот к военному аэродрому, снова стали подниматься вверх.

Бесконечные склады и городские дома вдруг пропали, сменившись засахаренными деревьями, за деревьями вдруг открылось карабкающееся по пологому склону зажиточное село с широко раскинувшимися домиками, иногда прерывавшимися кирпичным дворцом в четыре этажа и со стенами такими толстыми, что их невозможно было пробить гранатометом.

Два последних домика прилепились к горе, дорога, как пришпоренная лошадь, взвилась на дыбы между скал, и через десяток виражей окончилась черной аркой ворот, обрамленных двумя сторожевыми вышками.

Ворота распахнулись, и джипы въехали внутрь.

Это был не дворец и не особняк, – это был средневековый замок, господствующий над местностью по всем правилам фортификации. На асфальтовой площадке за воротами стояли два десятка джипов, и над ними, как лабрадор над пекинесами, возвышался свежепокрашенный, словно блестящий от смазки БТР. Вправо от БТРа асфальт сменялся расчищенной галечной дорожкой, которая уходила вниз и обвивалась вокруг замолчавшего на зиму фонтана.

На самой вершине, на подворье, застланном белым грубым камнем, стояли, как опята на пеньке, несколько сплетенных боками домов – один побольше, остальные поменьше – и чуть в стороне высился опоясанный крытым ходом минарет, длинный, как гвоздь, которым горы приколачивают к небу.

За домами гора скатывалась вниз, продираясь сквозь колючие заснеженные заросли с укрытыми в них прожекторами и телекамерами, падала по каменной осыпи и вздымалась напоследок кулаками рыжеватых валунов, скатившихся с нее в незапамятные времена.

За валунами начиналось минное поле, заросшее торчащими из снега сорняками, а за полем – клубы проволоки, алюминиевые ангары казарм и обрывающаяся в никуда бетонная полоса: взлетка Бештойской авиабазы.

«Скорая» остановилась у одного из меньших домов. Возле крыльца играли в нарды двое автоматчиков. Джамалудин спрыгнул на землю и обратился к тому самому белокурому бойцу, который привлек внимание русского проверяющего:

– Похороните ее на Ассалыке. Соболезнования не будет. Та к и передайте всем, кто придет.

Дома Джамалудин снял с себя всю одежду, вымыл тело и волосы и чисто побрился. Он переоделся в чистую рубашку и брюки и сделал намаз, а потом спустился вниз, в гостиную.

Там, накрывая ужин, хлопотала его младшая жена, и в глубоком кресле перед столом сидел его брат, мэр Бештоя Заур Кемиров.

– Зачем ты поехал в Торби-калу? – спросил недовольно Заур. – Я велел тебе оставаться в городе.

– Прости, брат. Связь была плохая. Я же был в горах.

– У тебя слишком часто портится связь, когда тебе надо слушаться старшего брата, – ответил Заур, – ты когда-нибудь погубишь весь наш род.

Поднялся и вышел вон.

…август 1992 – май 1996

Род Кемировых был одним из самых знаменитых в республике. С материнской стороны они происходили от хунзахских ханов, по отцу же Заур Кемиров приходился внучатым племянником основателю советской власти в городе Бештое.

Влияние Кемировых простиралось далеко за пределы РСА-Дарго. Двоюродный брат Заура Кемирова, Аслудин, учился в Москве в Высшей партийной школе, а после перестройки занялся бизнесом. Он ввозил компьютеры и вывозил алюминий, продавал ваучеры и покупал акции, и, в конце концов, продав за триста миллионов долларов свои пакеты в российских сталелитейных заводах, занялся недвижимостью в Москве.

Другой двоюродный брат Заура, Шапи, тоже поступил в институт в Москве: это был институт стран Азии и Африки. В 1991-м году Духовное управление мусульман республики РСА-Дарго послало его вместе с другими образованными молодыми людьми в Каир, и Шапи так и не вернулся на родину. В 1994-м он переехал в Турцию, женился на дочке тамошнего министра обороны и стал уважаемым бизнесменом и известным членом кавказской общины.

В 1991-м, когда грянула перестройка, тридцатипятилетний Заур Кемиров был самым молодым в республике цеховиком. Его подпольные заводы выпускали все, – от блесток на лицо до джинсов «Ли Купер», но самым популярным изделием Заура были самогонные мини-аппараты, которые изготавливались на заводе, хозяйственным директором которого он формально состоял. Это был Бештойский машиностроительный завод, в принципе занимавшийся производством нефтеперерабатывающего оборудования. Самогонные аппараты были таким популярным видом продукции, что нефтяники из Сибири специально заказывали оборудование в Бештое, чтобы иметь возможность съездить в кавказские горы и получить там в подарок самогонный аппарат.

Рассказывали, что в это время один из сибирских нефтяников построил себе дачу с двумя подвальными этажами. Сверху дача выглядела как советская развалюха, а под землей все было заставлено чешским хрусталем, китайским фарфором и новейшей японской видеотехникой, которую партия тогда вагонами гнала в нефтеносную Сибирь.

Будучи спрошен следователями о причинах такого странного архитектурного решения, нефтяник сослался на культурное влияние Кавказа, и, в частности, города Бештой.

В поисках культурных заимствований этнографы с погонами поехали к хозяйственному директору Бештойского машиностроительного. Они уехали с полугодовым доходом Кемирова и двумя самогонными аппаратами в тщательно упакованных чемоданах.

Зауру Кемирову не понравился интерес следователей, и в 1989 году, через день после выхода закона «О кооперации», Заур зарегистрировал первый на территории Советского Союза кооператив.

Кавказ тогда еще не был тем полувоенным, полубандитским регионом, в который он превратился спустя несколько лет. Это был процветающий край, естественно богатый вследствие теплого климата, трудолюбивого населения, и оборонных заводов, в изобилии понатыканных по всем крупным и средним городам.

Заур Кемиров бросил все: подпольные цеха, должность директора, партийный билет и скорое членство в обкоме республики, и открыл в Бештое первый кооперативный ресторан. Потомок хунзахских ханов со своей женой лично выходил кланяться посетителям, и когда однажды его спросили, не зазорно ли ему кланяться черти знает кому, он ответил:

– Зазорно – это когда кланяешься следователям. А свобода – это когда кланяешься клиентам.

Ресторан Заура гремел по всей Аварии и Чечне. Люди проезжали по двести километров по горам, только чтобы поесть там, и книга почетных посетителей на первом этаже была раскрыта на странице, где красовались подписи Дудаева, Аушева и Хубиева.

Спустя полгода после открытия ресторана Заур посчитал доходы и огорчился. Он заработал в месяц шесть тысяч рублей, – огромные по меркам Союза деньги. Но цеховиком он зарабатывал вчетверо больше, и Заур понял, что ресторан – это мало.

К этому времени Заур уже пару раз побывал в Турции, и он обратил внимание на шоколадные батончики «Марс» и «Сникерс», которые продавались там в каждом супермаркете. По правде говоря, Заур был большой сладкоежка, и «Марс» ему очень понравился. Во всем Союзе не было ничего подобного. Шоколадка «Аленка», как полагал Заур, не годилась батончикам даже на кожуру.

Заур провел переговоры с англичанами, которые делали «Марс», и быстро понял, что они не продадут ему технологию и рецептуру. Он также сличил цены и понял, что импорт батончиков в Россию не может быть выгоден. Тогда Заур нанял российских технологов, и за пятьсот рублей они сварганили ему батончик ничуть не хуже «Марса». За две тысячи рублей Зауру списали в Краснодаре линию по производству шоколадных конфет, Заур перевез линию в Бештой и переделал ее под батончики.