Текст книги "Призрачная деревня"

Юлия Михалева
Призрачная деревня

© Михалева Ю.С., текст, 2024

© Оформление ООО «Издательство АСТ», 2024

В оформлении книги и обложки использованы иллюстрации Drowse

* * *

Призрачная деревня

1

Деревья впереди словно расступились. Знакомая тропка – узкая, еле видимая – шагнула к ним и обернулась хоженой дорогой. Ещё не ступив на неё, Яшка приметил и колодец, и белый дом на отшибе, и ряды крыш.

Да неужто снова? Не может быть! Вот же шальное наваждение!

Яшка и глаза потёр – обоими кулаками для надёжности – но деревня по-прежнему смотрела на него. И, как и десять лет назад, казалась совершенно обычной. И даже знакомой: тот дом, что с краю, и тогда тонул в зарослях толстостволых подсолнухов.

Нет уж, больше Яшка на такое не купится! Теперь-то он точно знает: либо солнце напекло темя, вот и мерещится, либо и в самом деле добрёл до самой Зуевки.

Но до какой, к чёрту, Зуевки? Едва пара часов минула, как из дома вышел – а до Зуевки той все десять, да и то, если бегом бежать, а не плестись еле-еле, как Яшка.

Ладно, бред – не бред: не выяснить, если не осмотреться.

Колокольчик, оставленный в кустах запутавшейся коровой, нервно звякнул, когда Яшка сжал его в ладони – сильно сжал, был бы не из металла, так лопнул. Сжал – и пошёл к деревне.

Пахло травой. Лугом, не жильём. Из труб не шёл дым. Никто не кашеварил, и бани по случаю субботы тут не топили. Не видать ни живой души, даже скотины. Хоть бы псина бросилась под ноги или кошка свернулась где на завалинке – не тут-то было. И тихо так, что слышно только шаги Яшкины да его громкое дыхание.

Он продолжал щипать себя за руку. Краснота уже превратилась в синяк и всё разрасталась.

Это точно сон, пусть и кажется, что взаправду. И тот раз – тот прошлый раз, когда здесь, в деревне, точно живой кто-то был – тоже сон. Тогда Яшка так же, как и сегодня, пошёл в лес за дурой-коровой, да видно, прилёг отдохнуть. Вот и проснулся за полночь в груде еловых веток. Сломя голову бросился домой, не разбирая дороги – как только не заблудился?

А дома уже хватились. Едва Яшка через порог ступил, как отец его затрещиной встретил.

– Где ты был, паскудник?

– Всех соседей пообежали! – подхватила мать. – Ушёл с рассветом – а уже полночь! А ну, признавайся!

Старший брат, Коля, кривился с неодобрением, свысока так поглядывал, как взял себе за привычку. Сёстры пересмеивались ехидно – так и прыскали. Только младший, Егорка, послушал громкие да злые голоса, да как разревётся. Может, и напугался – больно мал был. Но Яшка тогда решил, что из жалости. Добрая он душа, Егорка-то.

– Да я это… В деревню забрёл случайно, – повинился Яшка.

– В Зуевку, что ли? И как тебя занесло?

– Не, туда б я не дошёл – далеко больно. Тут, от нас поблизости. Прямо в лесу, точнее, как через лес идти…

Отец – он вообще драться любит – прервал рассказ очередной плюхой.

– Нет в лесу никакой деревни!

Мать кивнула:

– Совсем нас дураками держит.

– Ещё раз спрашиваю: где был? И не вздумай врать!

Гнев-то Яшка мог понять, а почему не верят – никак.

– Так в деревне, говорю ведь! Зашёл да и время забыл.

– Баек наслушался и нас дурить вздумал. Нет там ничего, понял? Нет и не было никогда! – сильнее повысила голос мать.

– Есть! Точно – есть! – из глаз постыдно брызнули слёзы.

Отец неожиданно отступил:

– Ну, хорошо. Раз есть – то ты меня завтра и отведёшь.

– Ладно, – легко согласился Яшка.

Отец и дядьку взял зачем-то, и соседа. Да только сколько по лесу они не шастали, а деревни той не нашли. И потешались же взрослые над Яшкой! И врун он, и в бабкины сказки верит – а что за сказки, он и в толк не мог взять.

Тут дружок помог. Когда отец подостыл – хотя, по правде, скорее, разгорячился: как вернулись, так дядьки за самогон и сели – Яшка на улицу выскользнул и Ваньку там встретил.

Пошли к лесу, по дороге сшибая палками дождевики.

Сперва Яшка молчал, но так гадко было, что не смог удержаться – рассказал о своей обиде. «Не поверит – уж врежу», – решил.

Не пришлось – у Ваньки и глаза разгорелись, и даже конопушки серые краской налились:

– Так ты деревню, выходит, видел!

– Точно видел. Деревня и есть, – хмуро подтвердил Яшка. То правде не верят, то таким обычным вещам дивятся.

– А какая она?

Яшка пожал плечами, запустил палец в нос.

– Ну… Тихая. Подсолнухи там, – они первыми в глаза бросились.

– А ещё? – торопил Ванька.

Он хотя бы не спорил, что в лесу вообще есть деревня.

– Дома. Белые, зелёные. Синие, кажется.

– Ну? А ещё что?

– Дорога. Луг, – старательно перечислял Яшка. – Заборы.

– А ведьма? Ведьму ты видел?

Яшка даже слегка напугался.

– Ведьму?

– Так в той деревне ведьма ж живёт.

– Какая ещё ведьма?

– Самая настоящая. С жабами. Она душу может украсть – это все знают.

– Да что ж там за деревня-то?

– Как, ты не знаешь? – теперь удивлялся Ванька. – Все про неё говорят. Мне вот бабуля…

– Как она хоть называется? – перебил Яшка.

– Да кто ж теперь скажет. То призрачная деревня, невзаправдашняя. Не каждому и явится – только тому, до кого дело ей есть, – вдруг Ванька замолчал, а потом стал своим же последним словам противоречить, – Яш! А мне-то её покажешь? На ведьму жуть хочу поглядеть!

– Угу, – удручённый недавней неудачей с отцом Яшка согласился не особо охотно.

Долго блуждали – деревни не нашли.

Дома снова влетело.

– Где шлялся, подлец? – на сей раз плюху отвесила мать.

– С Ваней Чижом играл, – пролепетал Яшка.

Позже вернулся пьяный отец. Из-за коровы, так и не найденной, чуть ремень о сыновью задницу не порвал.

О деревне Яшка больше не заикался, даже с Ванькой не обсуждал. А потом и вовсе о ней забыл и не вспоминал до сегодня – пока она опять не явилась.

Но только теперь Яшке уже не восемь: второго июня совершеннолетие справил. Теперь-то он уж одурачить себя не даст! Всю правду выяснит о проклятой деревне.

По спине стекал пот. Жарко просто, ничего не со страху. Чего тут бояться? Деревня и деревня себе, подумаешь – пустая.

Дома закончились. Дальше дорога пробегала обратно в лес через усеянный обломками пустырь. Как видно, здесь тоже стояли здания – прямо какое-то большое, а чуть поодаль, справа, поменьше – и землю покрывали их разорванные на части останки.

– Пора возвращаться, – сказал Яшка вслух.

Звук голоса словно оскорбил тишину – до того он был неуместным.

Да, больше похоже на явь, а не сон. Ну и что? Мало ли бывает брошенных деревень? Тогда он просто маленький был, вот и не сумел найти до неё дорогу.

Повернув обратно, Яшка высматривал первый дом на отшибе. Его вид воскрешал смутные образы, изгнанные годами. Скатерть с кружевами до самого пола. Цветочный венок на стене. Ряд банок на полке. Что-то липкое в ладанке, свисающей с потолка. Пёс – чёрно-белый, и глаза у него: один на чёрном, другой на белом. Он точь-в-точь, как соседский, тот, что в капкан угодил. Словно узнал, лизнул руку. Кто-то вошёл…

Образы вдруг оборвались: будто чья-то рука забралась в голову и разом их отключила. Яшка вздрогнул.

Ладно, будущий солдат. До осени всего ничего осталось – скоро родину защищать, а ты от страха едва штаны не мочишь. Да и чего боишься? Домов? Подсолнухов? Слов восьмилетнего Ваньки, годом позже сгинувшего в болоте? Не веришь же, в самом деле, во всю эту бабкину чушь. А если бы Любка тебя сейчас видела?

Яшка усмехнулся – посмеялся сам над собой – и прибавил шаг.

Эх, дождётся ли Любка? Всё же два года – немалый срок.

Вот и дом на отшибе. Тихий, безжизненный, как всё вокруг. Яшка обошёл его – не слишком смело – но затем всё же решил приблизиться.

Краска на стенах растрескалась, вся пошла паутиной. Одно из окон – открыто. Так и манит: загляни. А разве не за тем Яшка ближе к дому-то подбирался?

Заглянул. Успел увидеть и стол под кружевной скатертью, и ладанку, и венок – и отпрянул с криком, едва не столкнувшись с чужим лицом.

Сперва оно удивилось, но в тот же миг рассмеялось.

Белое-белое лицо, белее чистой промокашки, брови тонкие. Через плечо – распущенная русая коса.

– Заходи, раз пришёл.

Но Яшка не просто отшатнулся – начал пятиться, делая назад шаг за шагом.

Трещины на том белом лице, как на стенах дома. Глубокие, чёрные. Губы красные, и над ними красно, словно в крови вымазано, и застряли в ней… Комья земли?

Но чёрт с ними, и с кожей, и с губами: глаза! Что за чудовищные глаза! В них как будто до краёв налили чернил.

Яшка обернулся и припустил туда, где за деревьями дорога – как он отчаянно надеялся – обращалась тропинкой.

2

Дед тесал колышек – хотел поправить забор.

– Деда?

Старый, сгорбленный как тот дом, увязший в земле, точно в болоте. Глуховат. Трижды пришлось крикнуть во всё горло прежде, чем обернулся. Лицо, зажаренное на солнце, всё в морщинах, скукоженное, точно печёная картошка.

– Чего, сынок?

Улыбнулся сердечно, обнажив пустые дёсны – только два передних зуба, жёлтые, смешно торчали вперёд – и Яшка устыдился сравнения.

Дед его любил.

– Деда, ты же раньше карты чертил?

– Карпыча? Нее, не заходил, – дед продолжил работать. Руки худые, старческие, но не вровень молодым Яшкиным: не дрожали, не тряслись предательски, когда не надо.

– Карты, дед! Карты! Ну?

Когда-то он был… Чёрт. Яшка забыл, кем. Да и где – забыл. Такое вообще ни в жизнь не упомнишь: букв пять согласных подряд, если не все семь.

– Давно не видал, сынок. А с чего ты вдруг? – дед шамкал, когда говорил. Попробуй ещё, пойми.

Досада брала. Ну вот на что Яшке мог сдаться дедов дряхлый сосед Карпыч?!

– Карты! Карты! Ты их чертил! Ты ведь раньше работал, помнишь?

Яшка готов был отчаяться, когда дед понимающе закивал:

– Карты мои, что ли? Пойдем, глянем.

После смерти бабули дом опустел. Казалось, что покрыт пылью, хотя на деле её и не было. Сёстры Яшкины каждый день к деду захаживали. Хлеб приносили, сметану свою, молоко, картоху да репу. И всякий раз прибирались.

Дед снял со шкафа толстые папки и трёхлитровую банку. В неё карты воткнуты, свёрнутые в рулоны.

– Какую?

Яшка только одну хотел: ту, на которой деревня их, Красная горка, и её окрестности. Попробуй теперь, объясни.

Наконец, дед понял.

– В масштабе надо, чтобы видно всё было. Сейчас… В школе задали, что ли?

Лето на дворе, да и школу Яшка два года как кончил. Десятый класс ему ни к чему – и семилетки хватит. А в техникум так и не поступил. В первый год, оставшись один в городе, не заробел, а разгулялся, в итоге экзамены подчистую и провалил. На другой год мать с ним поехала, вместе и жили у дальней родственницы, но сдать физику это не помогло.

– Да. На осень.

– Тогда вот, эту погляди. Я сам её и чертил. Когда ж это было? Году в 1923? Нет, погоди: в 1925. Мы с матерью как раз сюда перебрались.

Почти тридцать лет прошло – а не устарела ли карта?

В них Яшка смыслил ещё меньше, чем в физике.

– Деда, а тут ведь ещё деревня есть? – ничего не поняв в линиях и точках, рискнул он наудачу.

– Ревеня? Нет, сынок, нету.

– Деревня! Тут, рядом с нами. В лесу.

Дед понял не сразу – а когда понял, вдруг посмотрел задумчиво, как будто сквозь Яшку. – Верно. Была здесь раньше деревня.

– А что с ней стало?

Дед то ли недопонял, то ли не захотел сразу ответить: за шкаф полез. Там у него что-то вроде тайника. Привык с тридцатых годов там разное держать, только Яшка и знал.

– Вот, глянь-ка, – развернул драную, выцветшую холстину. – Старая карта, ещё при царе чертили. Тут она, деревня твоя.

Он ткнул пальцем. Яшка сравнил обе карты: и ту, что перед ним лежала, и ту, что перед дедом. На царской не было их Красной горки, зато немного выше имелась точка.

– А наша-то где?

– Так нет её ещё, – усмехнулся дед. – Вот как найдут выше уголь, так люди и явятся, а будет это аж в 1925 году. А карта – глянь – ещё в 1907 черчена.

Дед оставался зорким: даже мелкие цифры видел, те, что и Яшке нелегко рассмотреть.

– А та деревня куда делась?

Дед миг подумал, а потом заговорил странно, как по учебнику.

– Там, сынок, скверные люди жили. На добре своём помешанные. Советскую власть отрицали. Социально чуждые элементы, то есть. К агитпросвещению глухие, всё на своём стояли. Но ничего, холуев этих буржуйских всех поприжали к ногтю. Барскую усадьбу, где сброд разный прятался, да часовню, подорвали, бар тех пустили в расход, а саму деревню сожгли. Так что нет её больше, сынок. Ещё в 1919 один пепел от неё и остался.

– А ты ведь, говоришь, в 1925 приехал? – Яшка нахмурил брови, хотя и не понял толком, в чём именно чудилось противоречие.

Дед тоже помрачнел, принялся крутить самокрутку – не любил, когда пальцы не заняты. Яшка не думал, что он ещё что-то скажет – поблагодарил и собрался идти.

– Васильевское она звалась, – добавил дед.

3

С Любкой встретились за амбаром. Сегодня танцы – вот все и там, на улице, хоть и вечер субботний, пусто. Позже сюда понабегут, но пока ещё рано – трезвые.

Яшка пришёл позже, и Любка, пока ждала, набрала поблизости последних одуванчиков. Он наклонился, поцеловать её хотел, а она как сдует всю охапку пуха прямо в лицо. Яшка громко чихнул. Оба расхохотались.

– Идём в клуб? – спросила Любка.

– Не, устал я чего-то, – он и вправду устал так, словно весь день огород копал, не разгибая спины.

– Устал? Это с чего так? – светлые глаза смеются, но смотрят внимательно-изучающе: что кроется за внезапным отказом?

Да и сам Яшка ведь отказываться не хотел. Мало таких вечеров до осени осталось, да и в глубине где-то неприятная мысль кусалась: он не пойдёт, так мигом сыщутся другие кавалеры. Мила Любка: и лицом симпатична, и в общении хороша, и во всём остальном, что ещё от девчонки требуется.

– Деду помогал, – соврал Яшка и махнул в сторону, где дедов дом, для правдоподобия. – А может, так пройдёмся? На реку сходим.

– Знаю я твою реку, – Любка шлёпнула по руке, но взглянула кокетливо: не против.

По дороге она, как обычно, щебетала без умолку. О колхозе, где, говорили, несун завёлся. О подруге, какая замуж собралась в один день с братом Яшкиным – едва переубедили: две свадьбы в один день играть – и себе праздник портить, и людям. О ткани в полоску зелёно-белую, что видела в городе и платье из неё сшить мечтала – на подарок так намекала. Яшка зарубку в уме сделал: купит, обязательно в город съездит. А так он не вслушивался особо, угукал только – и снова ощущал тоску скорого расставания. Очень уж ясно, что будет сильно недоставать там, в армии этой, Любкиного щебетания.

Прошлись по берегу, держась за руку. Камешки в воду покидали. Яшка ловко бросал: получались «блины». Камень несколько раз подскакивал, ударяясь о поверхность воды, прежде, чем навеки скрыться на дне.

– Никакие это не блины, а лягушки, – сказала Любка. Она так бросать не умела.

Потом в лодочный сарай заглянули, как часто делали. Тёмный, он пах сырым деревом. Замок на двери висел только для виду: и захотели бы запереть, да не смогли – так проржавел.

И не заметили, как стемнело совсем. Любка чмокнула на прощанье и, поправляя одежду, домой поспешила. Яшка постоял ещё немного, выкурил тайную, запретную и оттого вдвойне вкусную папиросу, и тоже к себе пошёл.

Мать ещё не ложилась.

– Что-то я корову рыжую и вечером не видала.

Отрицать смысла нет: не сегодня, так завтра всё выяснится.

– Не нашёл я её, – вздохнул он. – Весь день искал. В болоте, видно, завязла.

Мать не поверила:

– Искал, говоришь? Ну-ну. В лодочном сарае искал?

Яшка фыркнул: видно, кто-то из сестёр тоже нащупал туда дорогу, да не постеснялся за себя, лишь бы брата выдать.

– Скажи спасибо, что отец уехал… Уж вернётся – задаст тебе…

Отец – заведующий сельским складом – с пятницы закупался в городе солярой да газом. По случаю задержится, как всегда, с товарищами, так что раньше, чем через неделю, не жди. Да и взрослый уже Яшка, чтобы влетало ему. Поругается, да и только. Так что он снова фыркнул, и всё на этом – в голову брать не стал.

Хотя неладно с коровой вышло, конечно.

Яшка забрался на печь – там хоть и душновато, а куда уютней, чем во времянке на дворе, где братья по лету ночуют. А в летней кухне сёстры допоздна секретничают, там же и спят.

Совесть из-за коровы отпустила, снова подумалось про Любку. Яшка усмехнулся, засыпая, удобнее устроил руку под головой – и тут увидел кровавые губы, в пузырьках и комьях земли. Он дернулся и едва не вскрикнул – опомнился вовремя.

Весь день он изо всех сил старался гнать мысли о деревне, и приятный вечер тому помог. Но теперь им уже ничего не могло помешать.

Деревня на самом деле была: он видел её не только своими глазами, но и вместе с дедом, тому свидетелем, на карте. И пусть отец раньше говорил, что нет там никакой деревни, а дед даже её историю знал.

Хотя чем-то эта история внимание Яшкино и царапнула – что-то в ней нескладным почудилось – а она точно значила, что деревню эту, чёрт бы её побрал, он не выдумал.

Ладно, пусть так – но Яшка был там сегодня, а дед сказал, что деревни нет уже больше тридцати лет. И?..

Попасть в прошлое он не мог ну никак. Такое только в сказках бывает. Значит, пусть деревню и сожгли, но кто-то остался и со временем отстроился на прежнем месте. И те, кто там теперь жил, старались держаться особняком – ну так, ещё бы! Иначе советская власть снова с предателями разберётся.

Да, всё наверняка так и есть – но что делать с той жуткой женщиной?

Хотя, если так подумать – она бы вряд ли так впечатлила бы Яшку, если бы не давнишние Ванькины россказни. «Ведьма» – про себя передразнил Яшка приятеля. Наверное, с ней случилось несчастье: машиной какой, к примеру, лицо посекло и глаза выбило. Либо обварило чем. Да мало ли бывает несчастий?

И если Яшке в самом деле хочется одолеть эти детские страхи – и если он не щенок какой-то трусливый на самом деле – он снова пойдёт в ту деревню и расспросит о ней ту самую женщину.

Доводы были убедительны, а ощущение решимости – приятно. Яшка снова подумал о Любке и стал засыпать, и уже в полусне в голове прозвучал голос Ваньки:

– Не каждому и явится – только тому, до кого дело ей есть.

4

Назавтра у Яшки решимости не убавилось. Наоборот, при свете утра все былые переживания совсем уж нелепыми показались. Да только не смог он найти деревню. Зуб бы дал, что именно тут вчера околачивался, и что именно эта тропинка вчера изгибалась, переходя в дорогу – но сегодня ничего подобного не было: деревья стояли плотной стеной.

Яшка долго смотрел на лес, обводя глазами – до тех пор, пока не заметил, что в траве за стволами что-то поблёскивало. Протиснувшись между ними, Яшка наклонился и поднял обронённый им в панике колокольчик.

Страх, было отступивший перед доводами рассудка, сжал ледяными пальцами за самое горло, под рубаху прокрался, схватив за рёбра. Снова бросился Яшка к деревне – к своей Красной горке – на сей раз с колокольчиком.

Дома он бросил его на стол и жадно выпил воды – опустошил две кружки подряд, черпая из ведра.

– Что, гнались за тобой? – насмешливо спросила старшая сестра, Катька, отвлёкшись от чистки картошки.

– Угу, – буркнул Яшка.

Нет, всё же выходит – сон. В самом деле: о деревне он знал, уснул в лесу, как и в детстве – вот она и приснилась. Да ещё и отчетливо как – один в один, как прежде.

– Кать?

– Чего?

Катька, как говорили, гадания девкам в летней кухне устраивала. Но от родни пряталась, да и как иначе? Какой атеист может такую глупость антинаучную одобрять?

Да даже не атеист. Бабуля вот тоже не одобряла – а она под конец жизни вспомнила о религии. И Яшку в городе крестила украдкой лет десять назад. Точно: десять – как раз в тот год, когда ему деревня впервые приснилась. Это летом было, а в церковь бабуля его ближе к зиме затащила – снег уже лёг. Она болела в тот год, да и в целом Яшке расстраивать её не хотелось, а она так просила: «Ну что тебе станется, внучок? А мне покой будет. Порадуй старую». Он и согласился, да и семье говорить не стал. К чему лишняя свара?

– А может один и тот же сон человеку сниться?

– Может. Ещё как может, – убежденно сказала сестра. – А что снится?

– Ну… Место одно и то же. Каждый раз выглядит одинаково.

– Что за место?

– Не знаю я. Улица какая-то. Дома.

– То есть, ты там не бывал?

– Нет, – откровенничать снова Яшка не собирался. Хватило и детского случая.

– И не знаешь, где это?

– Нет.

– Значит, тут два варианта: либо ты в будущем там окажешься, либо это не твой сон.

Прозвучало жутковато.

– Как это – не мой?

– Ну… – сестра пожала плечами. – Так говорят. Можно сон навеять.

– А зачем? Кому такое надо?

– Кому-то, кто, например, куда-то завести тебя хочет. В смысле, чтобы ты туда пришёл.

Её слова Яшке совсем не нравились – от них снова пробежал холодок, вздымая волоски на руках.

– А если бы я знал, где это место?

– Тут тоже два варианта: либо ты туда поедешь скоро, либо по прошлому тоскуешь.

Разговор с ней беспокойство мог разве что усилить, а не наоборот. Яшка пожалел, что заговорил. Воистину: многие знания – многие печали. Где-то он это слышал, не сам придумал – это точно. Но где – не помнил.

Зато он хорошо помнил деревню.

5

Деревня не показалась ни на другой день, ни на третий. Если сначала Яшка никак не мог точно решить, была она или нет, то к среде уже почти убедил себя – это сон.

Но деревня явилась вновь.

Он и глаза опять почесал, и ущипнул себя за руку – прямо в несошедший синяк. Тропа, которая вчера огибала частокол деревьев, снова, обернувшись дорогой, устремлялась вглубь леса.

Яшка ощутил тревожное, азартное предвкушение – точно каскадёр перед новым и сложным трюком. Но не страх, пока не страх. Отметив это, он кивнул сам себе и сказал вслух для пущей храбрости:

– Хватит за нос водить!

Он двинулся прямо к первому дому. Если это не сон, значит, та женщина с жутким лицом должна быть там.

Яшка намерился постучаться, но оказалось, что дверь приоткрыта. Тем не менее, чтобы войти в неё, пришлось приложить усилия: она рассохлась и едва шевелилась в проёме.

Что за дом такой, что внутри как в бане: веники да кадушки? Над ними – ряды полок с банками, на полу – подсолнухи, видно, только сорваны – яркие, свежие.

Пахло травой. Не сушёными травами: дикой лесной травой. Так она пахнет, если свежую размять как следует пальцами, растереть в ладони.

Стол знаком – тот же стол под белой кружевной скатертью, на нём – погасшие свечи. Всё тот же венок, и ладанка свисает на длинной ленте.

Услышав хлопанье крыльев где-то под потолком, Яшка поднял голову. По длинной жёрдочке переминалась сова – чёрноглазая неясыть. Таких разве что на картинке в атласе увидишь – оттуда он её и узнал. Отчего ж она не спала? Разве не положено так ночной хищнице – или совы вовсе не спят?

Холодно вдруг стало, Яшка поёжился.

– Не боишься больше? – спросил за спиной голос одновременно мурлычущий и надтреснуто-старческий.

Яшка вздрогнул от неожиданности, сглотнул, глядя на половицы. Он весь покрылся потом снаружи, и раздражением от собственной трусости – изнутри. Он ведь знал, что тут живёт та женщина – всего лишь женщина, хоть и изуродованная! – так отчего же никак не мог обернуться?

– А на днях тебе здесь не понравилось, – голос – вполне дружелюбный – звучал уже впереди и казался совсем молодым. Теперь он журчал как весёлый ручей.

Яшка заставил себя поднять глаза. Перед ним стояла девчонка – ровесница, или, может, старше на год-два. Лёгкий румянец на щеках, светлые глаза насмешливы, как у Любки, а одета и причёсана нелепо. Волосы убраны в высокую косу, уложенную на темени восьмёркой. Платье голубое с оборками, до самого полу длиной – такое только в учебниках на картинках с буржуями и увидишь. Небось, выудила из бабкиного сундука.

Хотя Яшка и не успел особо разглядеть ту ужасную женщину, но и виденного достаточно, чтобы отметить явное сходство. Дочь или сестра.

Девчонка приветливо улыбнулась, села на лавку, и, подняв с пола подсолнух, принялась лущить его прямо на скатерть. Из-под стола, лениво потягиваясь, вышла чёрно-белая собака: один глаз на чёрном, другой на белом. Зевнула, равнодушно взглянула на Яшку и примостилась у лавки.

Солнце светило в окна, покрытые паутиной. Не осталось следа от недавнего холода.

– Ты кто? – осмелел Яшка.

– А ты? – отодвигая со лба выбившиеся волосы, рассмеялась девчонка. Пальцы у неё длинные и тонкие, руки красивые. Совсем не рабочие, ни намёка на трудовые мозоли. Но двигались они ловко. – Ты – гость, тебе и представляться.

– Яшка. Из ближней деревни, Красная горка.

Она кивнула, продолжая споро лущить подсолнух.

– А я Лиза. Хорошо, что снова зашёл. Мне тут бывает одиноко.

Второй раз сказала про прежний визит: выходит, точно видела Яшкино позорное бегство. Стало очень неловко.

– Одиноко? Разве ты не с мамой живёшь?

– Нет. Пока я здесь одна.

– Но я видел тут женщину…

Лиза пожала плечами.

– Сейчас в деревне больше никого нет. Ты не мог видеть кого-то, кроме меня – а меня почему-то напугался.

Яшка промолчал. Что тут сказать? Не говорить же, что Лиза показалась ему гораздо старше, а, главное, чудовищно безобразной. Однако, если не шутит – и это в самом деле была она – значит, у него, и правда, с головой нелады.

– Садись, – хозяйка указала глазами на табуретку напротив лавки.

Яшка сел. Тоже поднял подсолнух и принялся семечки выбирать. Вроде как надо что-то делать, раз пришёл, да и занять себя – когда руки при деле, и в голове меньше волнений.

– И как у вас там, в Красной горке? – спросила Лиза. Так, между делом: как будто они давно хорошо знакомы, а сейчас он просто в гости заглянул.

– Да как всегда, – пожав плечами, он непроизвольно ответил в тон. – А у вас отчего тут пусто? Где все?

– Уже скоро вернутся, – улыбнулась Лиза.

Помолчали.

– Густо у вас подсолнухов в этом году, – смущённо сказал Яшка.

Он столько хотел узнать у жительницы деревни – а теперь ничего не приходило на ум.

– Да. Хороший год.

Снова тишина, но не гнетущая, не нервная, не виноватая, как бывает после ссоры с отцом или матерью, когда они разговаривать не хотят. Это другая была тишина: приветливо-выжидающая.

– И сложно ж найти вашу деревню, – выдохнул Яшка.

– А ты, как получается, искал?

Яшка смутился, потупился. Лиза опять рассмеялась – широко, открыто, искренне. И разговор в свои руки взяла. Он сразу потёк рекой.

Расспрашивала о жизни, семье, деревне. Но не в лоб – от таких вопросов сразу хочется на все замки запереться – а как-то вскользь, отчего самого тянуло обо всём рассказать. Даже хоть о постыдном: о том, как в техникум дважды не поступил.

Лиза не осудила:

– Раз не поступил, значит, в селе пока останешься работать. И то хорошо – семья поблизости.

– Так-то да, но ненадолго всё это. Осенью в армию ухожу, – погрустнел Яшка.

И вдруг заговорил, себе на удивление, о том, о чём и думать-то позорно: что отчаянно не хочет туда идти, не хочет быть солдатом. Да он и оружия-то отродясь в руках не держал – его и на охоту не заманишь.

Только о Любке Яшка отчего-то умолчал.

Лиза кивала участливо.

– Выпьешь чаю? – только и сказала.

Чайник поставила, пироги достала. Дивные пироги с повидлом – то ли слива, а то ли и не слива вовсе. Сладость неописуемая – так и таяли во рту. Яшка ел, хвалил и никак не мог оторваться. И неловко не знать в гостях меры, да только хозяйка всё новые подкладывала:

– Не стесняйся, ешь на здоровье. Я много напекла – что мне одной с ними делать?

Он совсем размяк, растёкся, как то повидло. Сколько бы не имел вопросов – а так ни одного и не задал.

А Лиза инструмент какой-то музыкальный достала – и не скрипка, и не балалайка – играть принялась да петь. Странные песни – на слух как старинные, да только отродясь Яшка таких не слышал. И слова вроде русские – а повторить бы не смог.

Очнулся он, как в окно взглянул: ночь!

– Ох, и засиделся я, – представил сразу и гнев матери, и дорогу через ночной лес – неизвестно ещё, что хуже.

Надеялся Яшка где-то в душе, что хозяйка остаться предложит, но нет:

– И верно, домой пора.

– А у меня и фонаря нет, – как-то жалобно сказал он.

– Так я тебе дам, – обещала Лиза. – Тут недалеко идти до села, не бойся – не заплутаешь.

«Легко тебе говорить!»

– А чтобы и в следующий раз дорогу сюда нашёл, я тебе еще кое-что дам. В руках покрепче держи – и увидишь, куда идти. Только никому не показывай и один приходи.

Яшка сам не понял, как в его ладонь легла кость – желтоватая, сухая, начищенная. Не разобрать, какого животного. Он сжал её в ладони и укололся сильно, но сразу и не заметил. Уже утром увидел, когда разжал руку – а та в крови вся.

Он спал в сарае за домом, а как там оказался – не помнил.

6

Яшка чувствовал себя, как будто крепко перебрал – так и сказал матери. А может, так и было? Больно уж странным теперь казался вечер в лесной деревне. А особенно – эта кость («С кем подрался-то, шалопай? Все из-за Любки петушитесь, как пить дать» – беззлобно обругала мать, увидев порезы). В самой-то кости, конечно, ничего такого не было: Яшка вполне мог где-то подобрать её с пьяных глаз. И уж скорее поверил бы в то, что в самом деле упился до потери сознания, чем в то, что сказала про неё Лиза.

А что, если и она просто привиделась в похмельном бреду?

К полудню Яшка расходился – ломота и сухость во рту отступили, хотя слабость по-прежнему разбирала. Злой сам на себя – и угораздило же вообще связаться с этой проклятой деревней! – он снова поплёлся в лес. Брат, работавший на комбайне в колхозном поле, ждал его там в помощники, так что Яшка задерживаться не думал. Лишь убедиться: есть ли деревня и девушка – и поставить на этом точку. Всё, хватит! Так и до больницы, в которой лечат психованных – жёлтый дом, так её называли – недалеко. Хоть он в армию и не рвался (и краска залила щёки, как вспомнил, что признался в этом вслух), а совсем не хотел комиссоваться по той причине, что псих.

Однако в лесу, от мысли о встрече с Лизой, стало уже не досадно, а радостно.

Яшка спрятал кость поглубже в карман. Хотя он никому её не показывал, но не хотел и касаться: ну, никак ведь не могло быть такого, чтобы дорога вдруг как-то связалась с нелепой костью!

Деревню в лесу он не нашёл.

– Да вы издеваетесь, – сказал вслух, обращаясь неизвестно к кому.

Достал кость, сжал в руке – целой, не забинтованной. Гладкая она, аж блестит – разве могла поцарапать?

Сжал – стал смотреть на деревья. Те, разумеется, и не думали расступаться – остались на своих местах, как стояли. Яшка громко и довольно нервно расхохотался. Он что, и в самом деле поверил в сказку?

Повернувшись, он пошёл обратно, в сторону Красной горки. Стараясь ни о чём не думать, понуро глядел под ноги – а под ними тропинка, тем временем, шагнула к деревьям и обернулась хоженой дорогой.

Яшка сглотнул. Чертовщина ведь какая-то! Или что, просто не туда в первый раз забрёл? Да быть того не может: за последние дни он этот лес проклятый вдоль и поперёк изшастал, уже каждое дерево, каждый камень чуть не по имени знал!

У дома с подсолнухами Лиза развешивала бельё. Кружевное да шёлковое – тоже из бабкиных закромов. Издалека увидела Яшку, глазастая: рукой махнула.