Текст книги "Алё, Бармалё! Или волшебные истории добропряда, окутавшего мир любовью"

Юлия Владимировна Прудько
Алё, Бармалё! Или волшебные истории добропряда, окутавшего мир любовью

© Юлия Прудько, текст, 2024

© Иван Майт, иллюстрации, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Книга «Алё, Бармалё! Или Волшебные приключения добропряда, окутавшего мир любовью» была написана в сотворчестве с самыми весёлыми, добрыми и креативными писателями – Фёдором Орловым (8 лет) и Георгием Орловым (5 лет).

Посвящение

Эта книга написана

с безбрежной благодарностью

и безусловной любовью к:

МОИМ УЧИТЕЛЯМ,

ЕЛЕНЕ ВИЛЬЧИТСКОЙ И ВИАННЕ СТАЙБЛ —

научившим меня видеть свет

МОЕЙ МАМЕ,

НАТАЛЬЕ ПРУДЬКО —

явившей меня на этот свет

и однажды попросившей ей его показать

МОИМ СЫНОВЬЯМ,

ФЁДОРУ И ГЕОРГИЮ ОРЛОВЫМ —

помогавшим мне сплести сюжет

этой книги из своих светлых идей

ЧЕЛОВЕКУ, КОТОРЫЙ ПРИДУМАЛ ИМЯ БЕЗУСЛОВНОЙ ЛЮБВИ,

однажды набрав мой номер:

«Алё? Ну как ты, Бармалё?»

Предисловие для коллег по родительскому цеху

На правах матери-экспериментатора и автора с теми же замашками ответственно заявляю… Какими бы добрыми, светлыми и нравственными ни были книги для детей, неоспоримо главной функцией детской литературы, на мой взгляд, является создание пространства, в котором воображение ребёнка сможет развернуться и разыграться в полную силу. Пространства, не ограниченного стенками сюжета, потолками характеров и заборами нравоучений.

А может, это и вовсе должно быть никакое не пространство, очерченное нашими, взрослыми (то есть, скорее всего, примитивными и искажёнными), представлениями о трёхмерности, а нечто вообще другое… Например, поток? Поток, который неизмерим и вот так на глазок виден и понятен только детям. Потому что они ещё помнят, как оно там всё устроено – за пределами понимания, но в самой сути чувствования. Привет, Свет.

В попытках дать детскому воображению столько места, сколько ему захочется освоить, каждая глава этой книги была дополнена волшебным ключом – неким чит-кодом мироздания. Его легко найти в витиеватой багетной раме, просто наведя на него камеру смартфона и перейдя по ссылке. Каждый из таких QR-кодов хранит в себе медитацию – трамплин сознания к беспрепятственному полёту, – созданную практикующими и/или сертифицированными специалистами в данной области тонкого знания. Среди которых Наталья Османн, Лиза Рачевская, Татьяна Турятка, Елена Вильчитская, Юлия Беляева, Татьяна Лейбман, Тимур Олан, восьмилетний практик Фёдор Орлов и я.

О пользе медитаций сказано слишком много и слишком многими – от величайших гуру до таких же нейропсихологов. Поэтому вместо того, чтобы повториться, уйдя в перечисление положительных свойств медитативного процесса, я лишь дам своё любимое определение ему. Слово «медитация» происходит от латинского глагола meditari, что в числе прочего означает «вырабатывать идеи». И если медитативно расширенное пространство этой книги позволит вашему воображению и воображению ваших детей открыть безграничный мир идей, я с согревающим сердце спокойствием буду считать миссию своего текущего воплощения выполненной.

С самыми добрыми пожеланиями каждому (в том числе каждому внутреннему!) ребёнку,

Юлия Прудько

prudko.ru

@julprudko

Пролог
В котором выясняем, как и откуда так вышло

Однажды давным-давно (а если быть точным – то давнее всего на свете) был создан Свет. Люди часто называют его белым, хотя он уже миллионы лет как разноцветный. Но когда-то он и правда был таким – белее самого белого чистого холста.

«Откуда мне знать?» – спросите вы. Ну так это я его соткал!

Спокойно-спокойно, ребята. Выдыхаем, без паники! Вы меня не за того приняли. Конечно, я не Бог! Но мы с ним уже столько световых лет на связи… И до сих пор, как и с самого первого дня сотворения мира, я звоню ему каждый день по несколько раз.

– Привет, Свет! – говорю я Ему.

– Алё, Бармалё! – отвечает мне Он.

Это наш позывной, сразу после которого мы приступаем к обсуждению детального плана – как сделать весь Мир более мирным, а весь свет – более светлым. Он светит. Я делаю. Так и живём.

Вы спросите: «Кто Он такой?» Он и есть весь Свет – волшебный свет, из которого всё это появилось.

«А кто ты такой?» – ну хотя бы из вежливости поинтересуетесь вы. Я гусениц по имени Бармалё. Я добропряд. Я такой не один – нас великое множество. Вы, скорее всего, не замечали, но в мире повсюду орудуют тысячи отрядов хлопкопрядов, шелкопрядов, шерстепрядов и прочих прядилок бамбуковых (так я нежно зову самых нерасторопных из нас). А я вот добропряд – плету нити добра и укутываю ими нашу планету.

Мы, добропряды, появились на белом свете тогда же, когда возник этот Свет. Как так вышло и откуда, никто из нас не помнит. Думаю, это всё потому, что мы занимались кропотливым ручным трудом и не тренировали память. Когда тебе предстоит сотворить Мир, поверьте, перед тобой ставятся задачки поважнее, чем вписать себя в его историю.

Тогда-то – давнее всего на свете – у меня и обнаружилась моя суперспособность: пропускать через себя свет и добропрясть из него нити любви. Из этих нитей соткано всё (ну почти что) в этом мире. Мои братья по отряду прядунов обладают такими же талантами и плетут из света кто что сможет – кто-то создаёт нити красоты, кто-то нити сострадания, а кто-то выпрядает всё подряд нитями радости. Если вы возьмёте ну что угодно на свете и посмотрите на это что угодно как угодно – главное, близко-близко, – то вы совершенно точно сможете разглядеть переплетения этих нитей. Непременно попробуйте!

Тогда же – давным-давнее, – когда мы только обнаружили эти свои сверхсилы и решили использовать их во благо, а не для супергеройских комиксов «Марвел», мы основательно и бодро принялись за дело.

Сначала мы соткали вселенную. Это было несложно, но долго: мы немного не подрасчитали, и вселенная вышла огромной. Однако, когда работа уже подходила к концу, стало очевидно, что получилось слишком простенько. И хотя немало философов настаивают на том, что мир – это довольно простая штука, мы всё же решили добавить примерно пару триллионов галактик. Ну там звёзды всякие, планеты, астероиды, Млечный Путь. Потом из света мы соткали Солнце и планету Земля. И приступили к детализации – горы, моря, леса и пустыни, цветочки, пальмы, птички, рыбки, слоны, верблюды, гаитянский щелезуб, в конце концов…

Но больше всего мы, конечно, намучились, пока ткали людей. Там у нас обнаружился какой-то странный производственный брак, ошибка, сбой всей прядильной системы… Вроде бы берёшь самый качественный первосортный свет, пропускаешь его через себя что есть силы, ткёшь день и ночь (которые, кстати, тоже мы создали), и получается такое сложное, такое восхитительное переплетение доброты, справедливости, честности, чуткости, храбрости и любви! Видели бы вы! Какая это божественная красота – человек такой, каким он был задуман!

Поначалу мы очень гордились людьми – считали их нашими шедеврами. Даже соревновались между собой: кто выткет самого замечательного человека. Но со временем что-то в людях начинало портиться. Наша светлая пряжа сбивалась в комки, темнела, истончалась, а местами и вовсе рвалась.

Внимательно наблюдая за жизнью своих творений, мы обнаружили, что люди портятся в тот момент, когда маленький человек начинает превращаться в большого. В нём постепенно, одна за другой начинают надрываться ниточки любви, из которых соткано человеческое сердце. А когда в сердце появляется дырочка, пусть и совсем крошечная, со временем она разрастается – человек распускается целиком и попросту исчезает.

Как мы ни старались, за все эти годы мы так и не смогли довести технологию создания людей до совершенства. Но мы обнаружили, что если латать дырочки в человеческих сердцах сразу, как только они появляются, – не дожидаясь пока и человек, и дырочка станут большими, – то люди перестают портиться.

Поэтому теперь мы, гусеницы-добропряды, хлопкопряды, шелкопряды и прядилки бамбуковые, – это что-то вроде спецотряда скорой световой помощи. Когда мы видим, что маленькому человеку становится грустно, одиноко и холодно, мы спускаемся к нему с наших хлопковых облаков, с которых мы обычно следим за миром в мире, и затягиваем дырочки в его сердце нитями любви. О каждом таком случае я всегда докладываю Свету:

– Привет, Свет!

– Алё, Бармалё!

– Дорогой Свет, пошли, пожалуйста, побольше любви Оле-ле. Она потеряла любимого плюшевого кроля-ля и очень по нему тоскует.

– Конечно, Бармалё! А ты отправляйся на поиски кроля-ля.

– Конечно, Свет!

Или:

– Привет, Свет!

– Алё, Бармалё!

– Дорогой Свет, в твоей любви очень нуждается Коля-ля, он потерялся в самом большом магазине игрушек и уже полчаса плачет где-то между полками с гуджитсу и шкафом с пластилином.

– Конечно, Бармалё! Я успокою Колю-лю, а ты пока что протяни ему ниточку любви, которая приведёт его к маме.

– Конечно, Свет!

Или:

– Привет, Свет!

– Алё, Бармалё!

– Дорогой Свет, наполни, пожалуйста, любовью Эмили-ли. Она только что шмякнула вкуснейший шарик малинового мороженого в лужу. И теперь её белые гольфы больше не белые. А грязно-лужно-розовые.

– Конечно, Бармалё! Я отвлеку Эмили-ли от потери, а ты раздобудь ей, пожалуйста, новый шарик мороженого. И новые гольфы.

– Конечно, Свет!

Для нас, добропрядов, не существует больших и маленьких проблем, важных и неважных. Мы откликаемся на любой зов сердца. И когда получается наполнить его светом, мы точно знаем, что человек может расти спокойно – нити добра, из которых он соткан, не придут в негодность.

Но что это? (Звонит телефон: «Тру-лё-лё! Тру-лё-лё!»)

– Алё!

– Бармалё! Срочно отправляйся на задание! Доверяю его тебе как самому опытному борцу с сердечными дырочками. Мальчику Даниле-ле нужна скорая световая помощь!

– Конечно, Свет!

Ну что же, мне пора на ответственное задание! Рад был с вами побармалять и до скорой встречи в следующей главе!

Глава первая
В которой Бармалё латает сердечные дырочки зависти

На футбольном поле завязалась драка. Данила-ла повалил вратаря на землю у самых ворот, обеими коленками упёрся ему в грудь и схватил за запястья. Поверженный противник попытался отбиться теми конечностями, которые всё ещё оставались на свободе, – ногами, но ничего не вышло. Одна из них предательски запуталась в воротной сетке, а вторая беспомощно болталась в воздухе. Хорошо понимая своё превосходство над горе-вратарем, Данила-ла, зло кривясь и щурясь, ещё крепче навалился на него.

– Будешь ещё у меня под ногами болтаться? А ну, говори, червяк мелкий, будешь?! – цедил сквозь свои угрожающе крупные зубы Данила-ла. И, как бы намекая на то, что болтаться не стоит, дополнительно подпрыгивал на груди пострадавшего.

Бармалё поморщился: по своей многолетней практике он знал – если дело дошло до таких обидных обзывательств, нужно немедленно приступать к световой починке детского сердца. Он с сожалением вздохнул и, смело шагнув с верхней перекладины футбольных ворот, повис на телефонном проводе, уходящем одним концом в небесный свод и свет.

Немногие помнят, но когда-то телефоны соединялись друг с другом проводами, по которым текли бесконечные диалоги людей. Провод Бармалё, соединявший его со Светом, был устроен почти так же. Только он передавал добро и любовь – что, безусловно, важнее миллионов самых разных слов. Наш добропряд висел на проводе со Светом, сколько помнил себя. Многие другие светопряды давно уже шли во все свои сорок ножек с прогрессом и пользовались беспроводной связью с Всевышним. Но Бармалё игнорировал техноновинки, оправдывая это тем, что провод между ним и Светом тянется с момента сотворения мира. Ну никак нельзя эту связь просто взять и оборвать каким-то подозрительно шепелявым фи-фи (так Бармалё предвзято величал wi-fi). Да и как сможет он соединять сердца маленьких людей со Светом, если сам будет оторван от него?!

«Тру-лё-лё, тру-лё-лё, тру-лё-лё…» прервал плетущую саму себя гусеничную мысль звонок телефона.

– Алё!

– Бармалё, как обстановка?!

– Дорогой Свет, пока совершенно не понятно, что мы можем сделать для Данилы-лы. Кажется, ниточки любви в его сердце расползаются на глазах.

– Да уж, выглядит удручающе. Ты точно вплетал их туда, когда прял его сердце?

– Точно, Свет… Я использовал самую нежную пряжу, скрученную в двойную светонить. Эта технология обычно не подводит… Данила-ла и правда долгое время был очень светлым и чутким мальчиком. Но…

– Давай-ка для начала спасём бедолагу-вратаря, который нахватал уже приличную порцию крепких ссадин от нашего «чуткого» мальчика. А потом будем думать, что делать с его сердцем.

– Ты прав, Свет, сейчас всё сделаю!

Бармалё спустился на своём световом проводе ещё ниже и, поравнявшись с нахмуренной переносицей Данилы-лы, пощекотал его сразу третьей левой и пятой правой лапками. Это отвлекло Даню-ню, и он замахал руками, чтобы избавиться от внезапной паутинной навязчивости. Воспользовавшись неожиданной заминкой, его соперник мгновенно занял вертикальное положение и на всякий случай одним махом отскочил шагов на двадцать, оборонительно выставив вперёд кулаки. «Я не червяк, – прокричал он Даниле-ле, размазывая по лицу пыль, сгущённую соплями, – червяк у тебя на лбу!»

Бармалё обречённо пожал всеми своими двадцатью плечиками… мол, опять не за того приняли, да ещё и обзываются. И, завидев стремительно приближающуюся к нему ладонь, на всякий случай перелетел на своём телефонном проводе, как на тарзанке, на грудь к Даниле-ле. Рука мальчика, как и ожидалось, звучным шлепком приземлилась на его же лбу, отчего он сам немного попятился и, споткнувшись, повис на футбольной сетке.

Эта диверсия укрепила Бармалё в мысли о том, что действовать надо быстро, пока разъярённый некогда «светлый и чуткий мальчик» не отправил его на тот свет. И хотя Бармалё, как никто другой, знал, что не существует никакого того и этого света, а весь свет един, он всё же решил поторопиться. Но для начала обезопасил себя, скрывшись в ушной раковине хулигана. Прежде чем Данила-ла успел отправить свой мизинец в резко зачесавшееся ухо, он вздрогнул от внезапно оглушительного: «Ну и что ты делаешь?»

– Э-э-э-э… Это кто со мной разговаривает?! – замотал головой Даня-ня.

– Я – посланник Света! И я уже давно живу внутри тебя, – ответил Бармалё, решив не предъявлять точные паспортные данные.

– Врёшь! Нет внутри меня никакого света. Я – нормальный.

– Сам ты врешь, – оскорбился Бармалё, который до сих пор помнил, с какой любовью десять лет назад сплетал сердце Данилы-лы из самых светлых нитей. – Ты мне лучше скажи, чем тебе вратарь так насолил?

– Он мелкий и противный, – буркнул в сторону своего освободившегося узника Данила-ла.

– Ну то есть ловкий и юркий? – ухмыльнулся гусениц. – Согласен, это важные качества в любой игре!

– Нет, противный, я сказал! Да к тому же ещё и выскочка.

– Ты имеешь в виду, что он лучше тебя играет в футбол? Причём настолько лучше, что это заметно всем остальным?!

– Ничего и не заметно, – по-прежнему бойко сопротивлялся обидчик, но в голосе его появились то ли дрожащие, то ли всхлипывающие нотки. – Да и кто ты вообще такой? Убирайся из моей головы! – вскочил Данила-ла, на ходу пытаясь выпутаться из воротной сетки. Когда это почти получилось, он начал скакать на одной ноге, склонив голову к плечу, словно пытаясь вытрясти из уха весь малый бассейн большого спортивного комплекса.

Бармалё было не привыкать. Мало кто радовался его прямым честным вопросам и приглашал остаться на чай. Время от времени те, кому он штопал сердечные дырочки, изрядно сопротивлялись этому на самом деле неприятному процессу – трясли, душили, пытались раздавить, поджечь и оторвать лапки нашему посланнику Света. Но тот, виртуозно используя свой телефонный провод, как‐то да выкручивался.

– А помнишь, как ещё пару лет назад старшие мальчишки из 37‐й школы не брали тебя в футбольную команду? И обзывали варёной мухой? Не «мелкий червяк», конечно, но тоже, согласись, мало приятного, – пружиня на своём телефонном шнурке в такт прыжкам Данилы-лы, продолжал неприятную беседу Бармалё.

Мальчик замер и огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто больше не слышит этот его назойливый внутренний голос. И, удостоверившись, что даже до его соперника-вратаря не долетают подробности этого диалога, сокрушённо согласился:

– Помню.

– И что тебе тогда хотелось больше всего на свете?

– Чтобы Толя-ля из 6 «А» научил меня делать свой знаменитый пас левой.

– А он что сделал?

– Да что ты ко мне пристал?! Ты и так всё знаешь, раз уж ты сидишь внутри меня, – опять вспылил юный футболист.

– А он, – ничуть не смутившись продолжал Бармалё, – дал тебе своей знаменитой левой не пас, а подножку! Благодаря которой ты кубарем катился до самых ворот, пока все вокруг покатывались со смеху. Так?

– Так, – совсем понуро буркнул Даня-ня.

– И что ты тогда для себя решил?

– Что буду играть в футбол лучше всех.

– Да-да, Данила-ла, лучше всех! Но не против всех. С тех пор ты очень многому научился, – продолжал Бармалё свою исцеляющую беседу, – стал намного сильнее, ловчее, могучее и даже освоил пас левой. Но стоит тебе встретить тех, кто играет лучше тебя, как этот твой пас превращается в подножки. И, несмотря на чужие разбитые коленки, больно на самом деле от всего этого только тебе…

Бармалё услышал характерное ноздревое шмыганье (обычно этот звук сопровождал открытие человеческого сердца) и понял: пора. Шмыганье учащалось, нарастало, переходило в хлюпанье… Бармалё вылез из уха футболиста, занял наступательную позицию и набрал привычный номер…

– Алё, Бармалё! – послышалось на том конце провода.

– Привет, Свет! Готовимся к наполнению.

– Свет готов!

И как только веки Данилы-лы учащённо заморгали и брызнули слезами, свет стал наполнять каждую из его слезинок, отражаться от них и направляться искристыми лучиками в самую глубину сердца мальчика.

Бармалё внимательно следил за тем, как всё футбольное поле озарилось ярким свечением, и давал Свету инструкции в свой старый, но надежный телефонный аппарат:

– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это чувствуется – не бояться сильных соперников.

– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это ощущается – быть справедливым и побеждать честно.

– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это воспринимается – учиться у тех, кто лучше тебя, и помогать тем, кто стремится за тобой.

– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню любовь.

Через несколько минут Данила-ла, растерев по щекам предательские следы от слёз, подошёл к побитому вратарю. И протянул ему открытую ладонь:

– Ладно, чё уж… Тебя как зовут?

Недавний потерпевший подозрительно осмотрел руку обидчика на наличие твёрдых предметов, которыми можно нанести удар. И, не обнаружив таковых, направил в его сторону взаимно распахнутую руку.

– Я Вова-ва. И хотел тебе сказать, несмотря ни на что, ты классно играешь.

– Во-во, Вова-ва! И я тебе то же самое хотел сказать. Прости, что немного тебя помял и испачкал…

В этот самый момент крепкого рукопожатия двух маленьких, но сильных телом и духом футболистов Бармалё понял: миссия выполнена. И довольно потёр все свои 40 лапок друг о друга. Пружиня на телефонном проводе в сторону родного облака, гусениц наблюдал, как мальчики учат друг друга передавать пас и сияют от радости. А если приглядеться, то даже с Бармалёвой близолапкостью можно было рассмотреть, как вместе с ними сияют тонкие золотые ниточки, соединяющие их мальчишечьи макушки со светлым и ясным светосводом.

Наш добропряд своё дело знает!

Глава вторая
В которой Бармалё плетёт исцеляющее одеяло

Бам! Бам! Бам!

По тёмному больничному коридору, не утихая, носилось металлическое эхо, словно пытаясь поймать само себя. В редких освещённых палатах чуть слышно перешёптывались врачи. Казалось, никто не обращал внимания на бешеные догонялки этих громких звуков.

Но Бармалё, мгновенно вычисляющий малейшие признаки надрыва добронитей в детских сердцах, уже созвонился со Светом. И, получив срочное задание по спасению восьмилетней Гали-ли, задумчиво раскачивался на своём светящемся телефонном проводе прямо перед её кроватью. Девочка лежала, свернувшись клубком, отчего казалась совсем крошечной. В тёмном холодном пространстве она находилась совершенно одна. Декабрьский сквозняк гулко насвистывал свою угрюмую песню, то и дело застревавшую в щёлках оконных рам. Тяжёлое холодное одеяло, скорее напоминавшее кусок линолеума, прикрывало девочкины ноги. И, судя по тому, что из-под него попеременно высовывались то левая, то правая пятка Гали-ли, было очевидно, что одеяло мало даже её малюсенькому тельцу. Галя-ля то и дело громко всхлипывала, но своего кропотливого дела не оставляла. «Бам-бам-бам» – упорно высекала она поварёшкой по металлической ржавой спинке кровати. «Бам…бам…бам» – разносили изгибы тёмных коридоров этот тоскливый безнадёжный звук.

– И где ты, интересно, умудрилась раздобыть поварёшку в столь поздний час? – без предварительных приветственных вступлений обнаружил себя Бармалё.

Девочка замерла, занеся своё суповое орудие над прикроватной перекладиной, но через пару секунд, отмахнувшись им же – словно ей почудился этот вопрос, – продолжила всхлипывать и бам-бамить железякой по железяке.

– Меня слышно? Алё! – попробовал перекрикнуть Бармалё девочкин хэви-метал (в переводе с музыкального – чудовищно громкий звук). – Меня зовут Бармалё, я маленький добропряд, и я могу сотворить для тебя большое чудо.

– Я не хочу чудо, – прорыдала девочка, ощутимо прибавив громкости своему заунывному внутреннему динамику. – Я хочу домой!

Казалось, внезапное появление говорящего гусенца со встроенным светящимся телефонным проводом Галю-лю ничуть не удивило и явилось для неё чем-то вроде послеобеденного компота – то есть самим собой разумеющимся. Нор-маль-ным. Бармалё даже слегка поник: сколько световых лет спасаешь-спасаешь человечество, а оно не может как следует прийти в восторг, ну или хотя бы попросту удивиться при встрече.

– Зачем ты колотишь по кровати? – съёжился в ожидании очередной звуковой атаки Бармалё и втянул голову так, что стал раза в три короче.

– Чтобы они услышали меня, и пришли ко мне, и отпустили меня домой, – усиливала сирену своих рыданий Галя-ля. – Но все они злые, ужасно злые!

– Да подожди ты, не нервничай! – хладнокровно пытался собрать пазл происходящего Бармалё. – Кто «они»? Кто «все»?

– Все они, эти страшные монстры и злодеи, – заливалась слезами Галя-ля. – И медсестра Любка! И врачина-дурачина какой-то там Петрович! И уборщица тётя Ира, та ещё грязнуля-ля. Я их всех ненавижу! Ненавижу всем сердцем!

Бармалё вздрогнул. Если бы Галя-ля могла разглядеть его светлое добропрядовое лицо, она бы увидела, какими огромными стали вдруг его гусеничные глаза. Казалось, они увеличились вдвое, а то и втрое – в них залилось так много печали, сколько прежде никогда не помещалось.

– Но твоё сердце не умеет ненавидеть, – чуть слышно пробармолял Бармалё. – Я этого в него не вплетал. Оно умеет только любить.

Тем временем, казалось, Галя-ля перестала обращать внимание на своего внезапного ночного гостя и продолжала разговаривать, а точнее рыдать, сама с собой:

– Я ненавижу их. Они злые. Очень злые. Все добрые врачи уехали встречать Новый год со своими детьми. А эти злые остались! И поэтому стали ещё злее. А может, у них даже детей нет – настолько они злющие!

Бармалё окинул взглядом пустую тёмную палату Гали-ли и увидел где-то в глубине пространства, очерченного оконной рамой, не слишком нарядную, но всё же новогоднюю елку.

«Опять закрутился, – подумал и без того крепко расстроенный Бармалё, – и, как всегда, не заметил наступления праздника!» Добропряд не преувеличивал и был совершенно честен. Ведь технология создания нитей добра из света заключалась именно в том, что наш посланник Света должен был быстро-быстро вращаться вокруг своей оси и этой своей круговертью добывать волокна любви. Бармалё называл это «головокружительная карьера».

Галя-ля продолжала очень громко и надрывно плакать, временно забыв про поварёшку:

– Эти монстры приходят, только чтобы сделать мне больно своими огромными иголками. Это так больно! Очень больно!

Сострадая всей своей гусеничной душой заболевшей девочке, Бармалё грустно хмыкнул: диагноз ясен и, увы, крайне распространён. В скольких детских сердцах надрывались ниточки любви, когда вместилищам этих сердец – маленьким телам – причиняли боль. Ах, если бы врачи только знали об этом, они бы наверняка стали изобретать лекарства только в виде мармеладок. А объятия с плюшевыми зайцами прописывали бы для наружного применения.

Только было Бармалё размечтался о том, как далеко могла бы шагнуть медицина, как плетение его светлой мысли прервал пронзительно-шершавый скрип палатной двери. Галя-ля тотчас же смекнула, в чём тут дело. И, временно прервав рыдания, спряталась под своё кургузое холодное одеяло, проявляя чудеса телосложения и компактности.

– Галя-ля, ты куда? Что с тобой? – всерьёз забеспокоился Бармалё. Но, рассмотрев-таки через проступающую мглу тучную фигуру медсестры, судя по всему вышеупомянутой Любки, гусениц всё понял без слов. Любка с двумя шприцами, зажатыми между её большим и указательным пальцами, – будто только что вышла из фильма про гангстеров – действовала быстро и хладнокровно.

Подавшись своим маленьким, но плотным тельцем вперёд, словно раскачиваясь на качелях, наш добропряд в мгновение ока очутился на плече у Гали-ли. И принялся за дело.

– Значит, так, Галя-ля, слушаем меня внимательно, – бодро забармалёлил он в ухо больной. – Сегодня один из главных дней в твоей жизни. Сегодня ты перестанешь бояться уколов. Сегодня ты навсегда забудешь о том, что кто-то пытался сделать тебе больно. Сегодня ты прекратишь думать, что люди спят и видят, как бы причинить тебе зло. Научишься благодарить за помощь. Сможешь видеть в каждом человеке хорошее. И, главное, навсегда позабудешь эту несусветную глупость – будто бы твоё сердце умеет ненавидеть. Ах да! И прямо сейчас ты перестанешь болеть.

Бармалё внимательно наблюдал за тем, как девочка потихонечку перестаёт трястись под своим холодным колким покрывалом. И продолжал:

– Завтра ты выздоровеешь и пойдёшь домой. Тебя там ждут родители, подарки и толстый щекастый рыжий хомяк.

– Стройняш! Откуда ты узнал про Стройняша? – изумлённо высунулась из своего укрытия Галя-ля.

– Так это же я для тебя его соткал! Чтобы в твоём сердце росла любовь и ничего, кроме неё.

– Со-что ты сделал? – Девочка была так удивлена, что села на кровать, свесив ноги, не обращая никакого внимания на приближающуюся угрозу в виде медсестры. – Я его даже от мамы прячу – в коробке из-под абрикосов, на чердаке. А ты узнал… – растерянно разглядывала девочка тонкую светящуюся спиральку на своём плече.

– Удивительный ты, конечно, человек Галя-ля! Маленький, но удивительный! То есть говорящий гусениц тебя ни капельки не впечатляет… А гусениц, читающий мысли, тут же производит фурор?!

– Я про Стройняша вообще никому не рассказывала, даже родителям! – снова заняла горизонтальное положение Галя-ля и даже добровольно высвободила из-под горе-одеяла и пижамных штанов то самое важное место, предназначенное для уколов.

– Ладно, про Стройняша я замолвлю перед мамой словечко. Ты сейчас, главное, не отвлекайся и смотри на меня. – Бармалё перебрался на подушку почти вплотную к девочкиному носу. – Я буду раскачиваться на своём светопроводе туда-сюда, а ты с меня глаз не своди. Лады́-мармелады́?

– Лады-лады, – самоотверженно кивнула Галя-ля.

Бармалё закачался из стороны в сторону, словно светящийся маятник.

– Представь, что укол – это не укол. Иголка – не иголка. Медсестра – не медсестра, – продолжал спокойным монотонным голосом гипнотизировать девочку Бармалё. – Представь, что шприц – не шприц. И в нём не лекарство, а прекраство! Оно затекает в тебя сотней самых красивых, самых светлых оттенков, и на чистом внутреннем холсте твоей души…

– Ого! У меня и такой есть?

– Конечно! И опять-таки угадай, кто его соткал! – с гордым восторгом ткнул себя в грудь одной из лапок Бармалё, но быстро вернулся к прежнему гипнотическому голосу. – Так вот… на чистом внутреннем холсте твоей души проявляется великолепная картина, нарисованная самыми яркими, светлыми, радужными красками. Представь, как комнату заливает солнечный свет; как тебя обнимает мама, а ты обнимаешь Стройняша; как, румяный с мороза, заходит папа с авоськой мандаринов и большущим пакетом, в котором виднеется что-то подарочное; как ты кутаешься в мягкий уютный свитер и пытаешься взглядом угнаться за целой толпой солнечных кроле-лей, которые носятся по свежевыпавшему за окном снегу… Посмотри, как красива эта картина. И её прямо сейчас рисует для тебя Любовь.

– Любовь? – сонным голосом переспросила Галя-ля, всё ещё цепляясь словами за свою больничную действительность. Хотя всей душой она уже давно находилась в совершенно иной реальности.

– Ага, – перешёл на шёпот Бармалё, – Любка. Медсестра тётя Люба, которая делает тебе сейчас уколы. И доктор Антон Петрович, который их назначил.

– Он что, тоже Любовь? – едва продиралась сквозь сон Галя-ля.

– И он тоже, – улыбнулся добропряд. И, едва слышно перебирая лапками, отполз от девочки, чтобы продолжить прясть для неё тепло.

* * *

Наутро в палату к Гале-ле зашёл Антон Петрович:

– Ну что, Галина-на, как самочувствие?

Совсем недавно проснувшаяся пациентка, изумлённо распахнув глаза, пристально осматривала доктора. Хотя изначально планировалось, что осматривать будут её. Она разглядывала его мягкую аккуратную бороду, пушистые брови, ажурно нависающие над линзами очков, белые зубы и щёки – все в лучиках от непрестанно улыбающихся глаз. И никак не могла вспомнить, почему раньше он казался ей злым кровожадным чудовищем. Галя-ля не была уверена наверняка, но, кажется, она даже пару раз в лицо назвала его страшилищем. Девочке стало ужасно неловко за своё поведение… А когда она поняла, что добрый доктор с недоумением смотрит на поварёшку, торчащую из-под подушки, она и вовсе залилась свекольным румянцем – в тон ненавистной марганцовке, которую она здесь тоже повидала… Девочка попыталась незаметно прикрыть орудие своего ночного бунта одеялом, но вдруг обнаружила… что никакое это было не одеяло! По крайней мере, точно не то, под которым ей было так холодно и колко прошлым вечером.

– Как тебе спалось под новым пледом? – продолжал улыбаться Антон Петрович, кивнув подбородком на девочкину кровать.

Галя-ля не сразу заметила, но за ночь её куцее одеяло превратилось в тёплый пушистый плед, связанный из какой-то волшебно-мягкой пряжи.

– Мягчайшая альпака, лично выбирал! Чтобы такие замечательные девочки, как ты, не мёрзли и поскорее выздоравливали! И посмотри, какой у него цвет, – гордо продолжал доктор, – светло-лимонно-жёлтый. Он весь как будто бы светится!