Текст книги "Мама, которую я любил"

Регина зашла в комнату, присела рядом на пол и, устремив взгляд в потолок, стало тихонько и мечтательно со мной беседовать:

– Я почему-то думала, что ты уже большой для таких истерик. Если честно, даже не знаю, как надо успокаивать. Я, когда была в твоём возрасте, мечтала, чтобы мама волшебным образом вернулась ко мне. Я тогда ещё не знала всей правды. И всё фантазировала, будто мы по каким-то неведомым причинам находимся далеко от дома, и мама просто немножечко больна, а на мне лежит важная миссия – найти обратную дорогу. И каждую ночь я слышала её призыв: «Пойдём домой?» Но, блин, как туда попасть? Так иногда бывает во сне: потерялся и никак не можешь вернуться в свой город или в квартиру. Ты идёшь… идёшь… и сон такой тягучий, просто бесконечный, и страшно, и хочется реветь… Так и просыпаешься ни с чем. И вот в своих фантазиях я как мантру талдычу: «Сейчас, мамулечка, сейчас, моя дорогая мамочка…»

В глазах Регины задрожали слёзы, она на секунду прервалась, тяжко вздохнула, затем продолжила:

– «…сейчас я найду нам убежище, накормлю нас, согрею. Если надо, то буду воровать, чтобы нам не голодать…» Мы проводим ночи в самых разных местах. То забираемся в закрытые магазины: обувные, ювелирные, со шмотками. То в банке ночуем, подчищая кассы с долларами… ах, эти чёртовы зелёные божественные бумажки… Иногда в гостинице, где есть большая ванна и просторный балкон с видом на реку, а лучше на море. У меня с собой здоровенный дробовик – отстреливаться от моральных уродов – и волшебный мешок, куда я собираю дорогие цацки и бабло. Говорю: «Мам мы скоро наконец-то разбогатеем! Смотри, сколько я надыбала уже!» А мама… Она мне знаешь, что отвечает? «Нас поймает полиция, нас посадят, о чём ты думаешь, дурёха? Мы умрём в вонючей камере, на голом полу, изнасилованные и избитые, кому мы нужны?..» «Щаз-з-з, не умрём! Хрен им всем! Когда они придут, мы спрячемся, а потом пойдём за ними и отыщем дорогу в рай, где наша улица, квартира с балконом на Лидо… Чтоб они все были прокляты!

Повисла пауза. Далее она заговорила шёпотом:

– Как же в этом мире страшно остаться одному! Нужно быть сильным – сильных боятся. Нужно бороться, не сдаваться, никому не верить. Всё делать самому. И верить только себе. Ты когда найдёшь свой дом, точнее, когда тебя найдут, вернись и расскажи, как тебе это удалось? Хорошо? Просто я хочу, чтобы ты поделился своим счастьем, хочу знать, может ли человек быть счастлив.

Регина замолчала, но я видел, как текут её слёзы. И не знал, куда себя деть.

– Господи, если бы ты только знал, как я этого хочу! Как страстно желаю всё изменить! Начать с того проклятого дня. Хочу быть счастливой. Иди, я обниму тебя…

Она прижала меня к груди. Гладила по голове и целовала в щёки. Я ничего не понимал и плакал вместе с ней.

– Обещай, что придёшь и расскажешь, как тебе в новом доме. Ладно? Обещаешь?

– Да! – шумно всхлипнул я.

Наконец за мной приехали двое головорезов в форме. Они о чём-то долго разговаривали с Региной, а я снова рыдал в комнате, сквозь слёзы озираясь на дверь: слышат меня там или нет? Потом меня позвали. Я покорно потащился в прихожую. Долго зашнуровывал ботинки. Все хранили молчание, наблюдая за моими движениями. Я затылком чувствовал нетерпеливые взгляды, слышал их тягостные вздохи – усталость от службы. Потом поднялся, и беспощадная рука судьбы подтолкнула меня к выходу. Я оглянулся. Лара грустно улыбалась. Она жалела меня… себя…

– Ты можешь приходить в гости, когда захочешь.

Зачем она врёт?

– Это не навсегда. Тебя скоро заберут в новую семью. Ты молодчина, такой красивый и храбрый мальчик. Брошенным не останешься. Вот увидишь.

Теперь она сама верила в то, что говорила. И её лицо сразу стало волевым, лукавым, с улыбкой у левого краешка губ. Куда подевались былые слёзы, когда она обнимала меня? «Сирена! Твой взгляд исподлобья, как у принцессы Дианы, предсказал мне твою трагическую судьбу».

Я вернулся в детдом, и вскоре меня усыновили. Я обрёл семью с мамой и папой, с собственной комнатой, телевизором, игрушками и личными вещами. Семью, где меня любили и в которой я, по идее, должен был стать счастливым.

Лара, прости, я обманул тебя. Меня забрали в новую семью из люльки детдома, когда мне было всего четыре года. Совершенно этого не помню. А узнал об этом недавно. И с этого дня всё в моей жизни перевернулось вверх дном. Не казни, я всегда был вруном!

Часть 2

1

– А где Палашёвский переулок? – спросил я у прохожего.

– На соседней улице, – ответил мужчина, ошарашенно посмотрев на парнишку, которому вздумалось курить в одиннадцать лет.

Да, дымил, потому что нервничал, все так делают. Я ещё в прошлом году начал покуривать. Правда, очень редко, привычки ещё не было, только по особым случаям. Сейчас именно такой.

А всё из-за того, что мне судорожно захотелось увидеть Регину. Сначала она мне приснилась. После этого я весь день провёл со странным чувством, будто она – мой самый родной человек. И, возвращаясь к счастливым минутам, проведённым в доме на Палашёвском, я ощущал, как на душе разливается тепло. Потом началось что-то мистическое. Вроде бы я не думал о ней, но большинство мыслей неминуемо сворачивали к этим счастливым воспоминаниям. Даже девчонка из параллельного класса, которая одно время мне нравилась, вдруг стала смеяться как Регина. Поэтому после уроков, солгав приёмным родителями, что останусь с пацанами играть в футбол, я на самом деле поехал в центр, ведомый навязчивой идеей увидеть Регину.

И вот я здесь: перебежал улицу, вышел на Палашёвский и два раза отмерил его туда-сюда целиком. Но не мог понять, где же тот дом? А он – в глубине, за большим зданием, ближе к Сытинскому тупику, будто отсечён топором с левого края.

Регина, я здесь, спустя два года. Стою во дворе и, задрав голову, рассматриваю твои зашторенные окна. Любопытно, живёшь ли ты ещё в этом доме?

Потоптавшись минут тридцать или сорок, решил поехать к себе. Меня вело простое любопытство и признательность за доброту. Говорят, подобранные с улицы собака или кошка всю жизнь будут благодарны человеку за своё спасение, за кров, за тепло, за любовь. И только в людских отношениях главнее всего – личная выгода и собственная значимость. Они и будут первоисточником внешней благодарности. А если копнуть поглубже, то и благодарности-то никакой нет, лишь формальности, мимолётное чувство. И не дай вам бог не выказать почтения, проигнорировать их интересы или ещё хуже – обидеть словом. Я где-то это вычитал.

Прошло ещё несколько месяцев, и в начале осени меня снова потянуло к тому же дому, к тому же человеку. Всё же интересно, как она выглядит? Я почти забыл. Только смутные воспоминания, как во сне: образ ускользает, если пытаешься в него всмотреться. Портрет целиком видно лишь издалека, но всё равно как через мутное стекло. И чтобы рассмотреть, я упрямо ездил к её дому ещё несколько раз. И на третий небо, наконец, упало на землю.

Я поджидал её на лавке неподалёку от подъезда, скучал, изредка бросал взгляд на знакомые окна, за которыми, должно быть, никто уже не живёт. Они всё время были закрыты и занавешены. Дом был маленький – всего пять этажей. Редкие жильцы или гости входили в подъезд и выходили на улицу. Во внутреннем дворе тоже царила тишина. Прохожих почти не наблюдалось – только те, кто знал о лазейке между домов с Сытинского на Палашёвский. Из некоторых открытых окон доносились трели телефона, иногда прорывалась музыка, ещё реже – чей-нибудь голос. Стало совсем скучно, и я решил, что больше сюда не приеду.

На выходе со двора внимание привлёк автомобиль, парковавшийся у тротуара. Это был «Ягуар». В те времена я ещё не особо разбирался в марках, но чёрный начищенный кузов, круглые фары и дикая кошка в прыжке на капоте делали тачку запоминающейся. Помню, замедлил шаг, чтобы как следует разглядеть эмблему. Как раз в эту минуту из машины вылез мужчина, и, обогнув спереди, открыл дверцу с противоположной стороны. Из автомобиля вышла мамзель со жгуче-чёрными волосами, причёской времён Великого Гэтсби, на высоких каблуках и в короткой юбке, которая примерно на ладонь выглядывала из-под приталенного плаща.

Узнал ли я её? О да! И тут же понял, что никогда не подойду. Она выглядела гордой, неприступной, холодной, надменной. Какая ты сегодня, Регина? И словно слышу ответ: «Сегодня я в образе». Вот такой ты предстала передо мной в тот раз. И не было в тебе ничего от той незнакомки, которая меня приютила. Та была пусть и дерзкая, но домашняя, добрая.

Регина прошла мимо. Я задержал дыхание. Меньше всего хотелось, чтобы в эту минуту она узнала меня. Просто было стыдно за то, что стою здесь, малолетний дуралей, и пялюсь на неё. Снова почувствовал себя бездомным оборванцем, как будто явился чего-нибудь клянчить. Поэтому и не хотел светиться. Особенно в эту минуту… Вот она идёт: я слышу её твёрдый уверенный шаг, низко склоняю голову под кепкой. И с облегчением выдыхаю – не заметила. Да и с чего бы? Регина смотрела только вперёд, лицо её было обиженным и даже немного сердитым. Капризы, капризы…

Эти двое зашли в подъезд, и меня прорвало. Чуть не захлебнулся от жуткой злобы и ненависти. Хотелось заорать. А лучше с кем-нибудь подраться. Я потерял контроль и, оглядевшись, нет ли кого поблизости, спустил всю свою ярость, помочившись на бампер «Ягуара». Дал дёру как страус, добежал до самого бульвара и поехал домой.

– Дима, где ты был? – Первое, что я услышал, перешагнув порог дома. – Я вся изнервничалась. Звонила Толику, он сказал, что вы сегодня не играете. Что у тебя с телефоном?!

– Я гулял, мам, – ответил сухо.

– Интересно. Я выходила, тебя во дворе не было. Так что у тебя с телефоном случилось?

– Ничего. Я в центр ездил. Наверное, в метро не ловил.

– Не рано ли ты стал ездить? Не дай бог…

– Нет, я рано повзрослел, – перебил её.

– Дима-Дима… Снова огрызаешься. Когда ж соблаговолишь простить?

Мои приёмные родители не заслуживали такого отношения. Маме приходилось сносить мои капризы, забастовки. Я бунтовал против всего мира, всё ещё не мог ему простить. Мне было всего двенадцать, но очень хотелось стать взрослым, поэтому ненавидел, когда меня пытались воспитывать. За минувший год жизни в приёмной семье я больше не мог доверять родителям. Между нами возникли границы, всё стало слишком официальным. У мамы не получалось общаться со мной так, как мне бы теперь хотелось: так же непринуждённо, немного дерзко, как это делала Регина. Без всякой показной жалости, сюсюканья и чувства вины. Просто и легко.

– Я пошёл к себе, уроки надо делать.

Следом явилась мама. Наверное, поговорить. Её психологи так научили: «Общайтесь с детьми на равных. Проговаривайте все обиды, чтобы не было недопонимания». И вот она села на кровать и несколько секунд молчала, разглядывая мой профиль.

– Дим, я за тебя переживаю.

– Не из-за чего, мам. Я не сбегу, обещаю.

– Ты ездишь куда-то один, нам с папой не рассказываешь. Я очень боюсь, как бы ты не попал в беду.

– Я уже там был, – снова огрызнулся я, не отрывая взгляд от монитора компьютера.

– Дим… Сколько ещё ты будешь нас казнить? Мы хотим, чтобы ты был счастлив. Хотим дать тебе всё самое лучшее.

Я сопел от раздражения, еле сдерживаясь.

– Мама, у меня всё хорошо, я всем доволен. И мне нужно домашку делать, – отчеканил я, отложив компьютерную мышь и схватив с пола рюкзак.

Она поднялась, расстроенная моей холодностью.

– Поди поешь хоть…

Таким было моё общение с мамой. С папой мы контактировали ещё меньше. Он держался отстранённо и даже не мог сообразить, что мне подарить на день рождения. Ну уж точно не машинку на радиоуправлении и рыжего зайца на молнии, набитого конфетами. Я, походу, в его глазах всё ещё был воспитанником ясельной группы. Великая мука разговаривать с ними так, как они того хотели, слушаться в пределах своих сил и подчиняться только для вида. Открыться, полюбить, впустить в сердце – уже не мог.

Мир за забором детского дома показал себя с лучшей стороны: щедрой и дружелюбной. Он широко распахнул двери, доверчиво протянув ключи от разных тайн, а я продолжал реагировать на всё с привычной враждебностью, не сумев перестроиться с бледно-зелёных стен на жизнь со множеством оттенков. И считал, что меня может понять только такой же израненный душой человек, который знает, каково это – быть обманутым, брошенным, не помнящим своего родства.

2

Я увидел Регину, и что дальше? Жизнь потекла в прежнем русле: учёба в школе, тренировки в секции карате, футбол, компьютерные игры. Но во всём, что я делал, появился налёт неудовлетворённости и даже ненависти. Я становился раздражительным и всё более подозрительным. Что-то внутри закипало и не находило выхода. Остро реагировал на родительские упрёки, даже самые невинные. Например, мама сделала замечание не шлёпать по квартире в уличной обуви, я же в ответ выкрикнул:

– Не нравится – сдайте меня обратно!

В другой раз у мамы болела голова, и она попросила, чтобы я убавил звук телевизора. И в ответ получила грубость:

– Зачем вы меня вообще усыновили?!

Сколько же им ещё терпеть мой характер!

Так продолжалось до весны, почти полгода. Я всё больше закрывался в себе, всё реже шёл на контакт. Из комнаты высовывался не часто. Только поесть, в туалет или по прямой до входной двери и на улицу. По учёбе сильно отставал. Контрольные по математике даже не пытался решать. Сидел весь урок с пустым листом, его же и сдавал. Обратно получал свой же пустой лист с огромной алой, как пощёчина, единицей в правом углу.

И вот однажды я полез разобрать нижний ящик стола. Там у меня складировалась всякая мелочёвка, которую кидал туда при уборке комнаты, как в мусорный бак. И наткнулся на украденный медальон. Тот самый, с женским лицом. Похожий на старинную монету, почерневший. У женщины, изображённой на нём, руки были сложены в молитвенном жесте, взор устремлён вниз, лицо – как у Лары: красивое, грустное, совсем не доброе. Семь мечей пронзили её грудь. На обратной стороне – надпись на неизвестном языке.

Разглядывая его, я вдруг понял, кому могу открыться и кто сумеет помочь. Мне нужна была она – Регина. И тут всё стало предельно ясным. Главная причина моих несчастий в том, что я нахожусь в чужой семье, не с теми людьми. Это не мой дом, не моя родня, не моя дорога. Ведь не просто так судьба свела меня с Региной, и мне бы очень хотелось жить у неё. Она – моя Лара. Она всё поймёт, ей можно доверять, она была в моей шкуре и знает, каково это – быть изгоем в собственных глазах. Конечно же, в силу возраста Регину я рассматривал как своё личное спасение, совершенно не интересуясь её проблемами, тревогами, её историей жизни. Я думал только о себе.

Из глубины души (или дурной головы) снова всплыло желание отправиться в центр, потоптаться у дома и немножко понаблюдать за её жизнью, чтобы понять, есть ли там место для меня.

В город пришла весна: удлинился световой день, появилась зелень, потеплело. Люди стали чаще смотреть по сторонам. Меня совершенно не устраивало такое положение вещей. Ведь приезжать к ней я мог только днём, чтобы не скандалить с родителями, и был тут как на арене цирка – весь на виду. А я не хотел светиться до той поры, пока не удостоверюсь, что она меня не прогонит. Иначе позора не пережить.

Приезжал через день. Садился на лавку, натягивал кепку или капюшон толстовки, стараясь быть незаметным, и наблюдал. Это был приятный повод покурить вдали от родителей. За то время, которое уходило у меня на обратную дорогу, запах сигарет выветривался полностью, как мне казалось.

В свой четвёртый приезд наконец увидел её. Регина вышла из дома где-то около шести вечера. Её было невозможно не заметить. Яркая, разодетая – всё в ней было чересчур: макияж, завитые кольцами, залитые лаком, не естественно блестящие волосы, высокий каблук, короткая юбка, ножки напоказ. Со здоровенной сумкой-портпледом и чемоданчиком в руках. Когда Регина вышла со двора, я тихонько последовал за ней. Но, выйдя в переулок, получил облом – моя Лара села в такси и скрылась из виду.

В следующий раз я специально приехал к пяти часам, но, прождав почти до семи, уехал ни с чем. Дома безбожно врал, что хожу на занятия по карате или гуляю с одноклассниками, но ложь скоро вскрылась. Мне уже нечем было оправдываться, и я просто начинал орать в ответ на попытки родителей разузнать, где я шляюсь после школы. Папа как-то раз надумал поговорить со мной по-мужски, как он выразился. Но его мягкий характер, его податливость, бесконфликтность раззадоривали ещё сильнее, и я забывался, дерзил в открытую. Как же они меня тогда раздражали!

– Сына, давай откровенно, начистоту? Мне-то ты можешь доверять? Сам понимаешь, такое дело… взросление… маме не всё расскажешь, – он перешёл на пониженный тон, спустился почти до шёпота. – Где ты бываешь по вечерам?

– Езжу гулять! Что тут непонятного?

– Куда позволь спросить?

– Вы хотите меня контролировать! Вы хотите меня запереть, как хомяка в клетке! – взъярился я. Думал, что если буду кричать, то до родителей наконец дойдёт и они оставят меня в покое.

– Ты опять повышаешь голос. Только и слышу, что твой ор.

– Потому что вы меня уже задрали! Дайте мне жить!

И только когда за папой или за мамой закрывалась дверь, и я оставался в комнате один, наступало облегчение. Но ненадолго. Наползала духота. Становилось трудно дышать. Если закрывалась дверь, я бежал распахивать окно. Мне срочно нужно было освободиться от всего, что накипело, душило, довлело надо мной. Нужен был свежий воздух. И вот однажды, когда мне стало совсем невыносимо, после очередной ссоры с родителями, я убежал из дома. Был уже вечер, и, естественно, меня понесло в центр.

Я твёрдо решил вернуться к Регине и всё ей рассказать: что не люблю свою приёмную семью, что мне там плохо, что не верю родителям и хочу вырваться на свободу, снова сбежать. Сказать всё это в надежде, что она пожалеет и предложит свой кров. Примет – хорошо, нет – плевать, останусь на улице. А ещё мне придавали смелости её слова, сказанные перед тем, как меня забрали: «Обязательно приходи, когда тебя усыновят, и поделись, как ты счастлив». Нет, блин, я несчастлив! Это всё не моё!

Я приехал к знакомому дому, смело вошёл в подъезд, поднялся на третий этаж, и… у меня подкосились ноги. Что сказать? «Привет, помнишь ли ты меня, оборванца-засранца?» И представилось такое зрелище: Регина открывает дверь, смотрит на меня и… не узнаёт! А ещё хлеще, если узнает и в лицо рассмеётся! «Опять ты? Зачем притащился?» И что ей ответить? «Усыновите бедного Димочку?» Глупо! Какой же идиот! Сгорая от стыда, я бросился обратно и внизу налетел на входящую в подъезд Регину.

– Куда ты несёшься, придурочный?

– Простите! – пролепетал я, опуская голову, чтобы она не узнала.

– А ну, стой! Сумку мою подними. Поживее!

Я потянулся за сумкой – это был пакет-майка с продуктами, и в этот момент произошло самое страшное: у него оборвалась ручка, и часть содержимого рассыпалось по полу. Послышался звук бьющегося стекла. У меня перехватило дыхание.

– Регина, прости! – выпалил я и тут же замер.

Она удивлённо посмотрела на меня:

– Личико подними.

– Чего?

– Лицо, говорю, подними, глухомань.

– Здрасьте, – я виновато улыбнулся.

– Охренеть! Кого я вижу… Димка, ты, что ли?

Опять эти насмешливые губы.

– Неужели второй раз сбежал из детдома?

– Нет. Меня усыновили.

– О-о-о, вот это да. Поздравляю. А здесь тогда что забыл?

– Гуляю. – «Провалиться мне сквозь землю!»

– Ну просто милота. В подъезде, что ли? – продолжила расспросы Регина.

– Да… Нет!

– Ясно, – она рассматривала меня и вся светилась. – Как ты вырос, охренеть! Ну пойдём, чаем, что ли, угощу. Только на часок, а то мне ещё по делам надо.

Я собрал рассыпавшиеся продукты и поднял бутылку, которая, к счастью, не разбилась.

– И как тебе в семье? Место у подушечки и лоток в ванной выделили? – Регина засмеялась.

– Что?

– Прижился, говорю? – спросила она, чуть обернувшись, когда мы уже поднимались по лестнице.

– Нет.

– А что так?

– Да так… не знаю…

Мы подошли к двери, я затрепетал. Регина вставила ключ в замок. Внутри меня встретил всё тот же запах стен, впитавших дым сигарет, и жизнь, по которой, как и ожидалось, я сильно скучал.

– Так ты что теперь, обратно в детдом вернёшься? Сбежишь из семьи? Может, ты просто бегун по жизни? – снова усмехнулась она.

– Нет. Не знаю.

– Слушай, Димка, мне очень жаль, что семья тебе не зашла, но хочешь житейский совет? Такой большой и жирнющий?

– Какой?

– Делай вид, что тебя всё устраивает. Прямо всё-всё-всё. Как будто ты всё обожаешь там. И благодарен по гроб жизни. Просто будь похитрее. Понимаешь? Меня это всегда выручало.

– Ну… – протянул я.

И снова я сидел на этой кухне, пил чай с бутербродами, а Регина пристроилась у окна, курила и насмешливо смотрела на меня.

– У нас с тобой, конечно, удивительные встречи. Вот честно, даже сейчас. Ты ведь мог прийти позже или уйти раньше. И мне жутко приятно, что ты меня не забываешь. – Она сделала затяжку и, слегка задрав голову, долго и заразительно выпускала дым. – Будь ты постарше… Ух! Я решила бы, что это судьба. А ты не смотри на меня так! Не дорос ещё.

Регина засмеялась. Её слова про судьбу застряли в моём горле, как рыбья кость. Я умолял глазами: «Догадайся же, чего я хочу!»

– Только не вздумай курить. Потом не бросишь. Мне даже Аллен Карр¹ не помог.

– Регина, можно мне иногда сюда приходить, видеться с тобой? Я был бы очень счастлив, – бодрым и вежливым голосом заговорил я.

Она усмехнулась:

– Поклонничка себе нажила… Вот честно, ты же меня совершенно не знаешь. Хотя если тебе не с кем поболтать и нет друзей, то приходи, валяй, по миру гуляй. Только заранее звони, а лучше пиши. Телефон-то тебе выдали?

Я достал из кармана мобильный и записал её номер.

– А миску?

– Чего?

– Пиши, говорю… Буду ждать звонка, как Папу Римского, – подмигнула Регина и рассмеялась.

Мы ещё немного пообщались. Регина расспрашивала про мою семью, про занятия в школе. При этом она всё посмеивалась и шутила. Потом я уехал домой, пообещав, что буду хитрее и постараюсь наладить отношения с приёмными родителями.

Так моя жизнь наполнилась кратковременным счастьем. Я был окрылён и слишком проникся своей мечтой.

3

С того дня минуло две недели, в течение которых я не отваживался написать Регине. Как только возникало желание, накатывал такой страх, что я чуть в обморок не падал от волнения. Даже сердце болеть начинало. А ещё я чувствовал, что с ней нельзя наглеть. Должно пройти время.

Наконец собрался с духом и написал. И тут же сунул телефон под подушку и выбежал из комнаты. Долго сидел в родительской спальне, щёлкал каналы на телевизоре, боясь вернуться к себе, – а вдруг меня там ждёт ответ?

«Регина, привет, когда можно прийти в гости?»

«Завтра днём можешь. С часу до пяти».

С удовольствием прогулял последний урок в школе. И помчался на крыльях света к своей Ларе, совершенно не осознавая для чего. Без цели, без какого-либо плана. Просто хотел увидеться и наговориться. И с этого дня всё остальное перестало существовать: плохие оценки, замечания, скандалы с родителями, дворовые разборки с пацанами. Меня переполняло ощущение того, что я не одинок, что есть человек, которому можно доверять, уже почти родной, самый близкий на свете.

Регина встретила меня всё с той же ироничной, но доброй улыбкой.

– Заходи, приёмыш. Будь как дома. Только я забыла предупредить, чтобы ты не позже двух приходил, в пять я уже на работу сваливаю. А сейчас собираться буду. О-о-очень долго. Придётся привыкнуть. У меня всегда так. Тягомотина, правда? – Сегодня её эмоции били через край, как будто она была пьяна.

– Может, мне… того?.. Уйти?

– Нет, с чего? Ты, главное, болтай побольше, ненавижу тишину. Обычно у меня радио играет, но иногда и поговорить охота.

Я сел на полюбившийся высокий стул и не знал, с чего начать.

Регина расположилась на другом конце барной стойки и взяла в руки розовый пластиковый стакан-шейкер. Высыпала туда ложку белого порошка, влила молоко и как следует встряхнула.

– Это протеиновый коктейль, чтобы фигуру блюсти, – пояснила она, заметив моё любопытство. – Ты голоден? Сок будешь?

Я кивнул. Она достала коробку сока, вытащила из холодильника замороженную лазанью и поставила в микроволновку.

Потом, заново перетянув поясом махровый халат, села обратно на стул.

– Сколько тебе лет-то уже?

– Двенадцать пока что.

– Ого! – усмехнулась Регина. – Даже «пока что»?..

Голос очень игривый сегодня. Неужели это она мне так рада?

– И когда же у нас день рождения?

– В сентябре.

– Пригласишь? – Регина сделала глоток коктейля, всё так же задорно улыбаясь. – Как в жизни всё интересно, – продолжила она. – Когда-то я подобрала тебя, можно сказать, спасла жизнь, и… спустя сколько? два года? Ты снова сидишь здесь… Я начинаю верить в судьбу. Так что же тебя снова сюда принесло?

– Ты сказала, что я могу советоваться с тобой, когда захочу быть хитрее, – скромно поведал я, доверчиво взглянув на Регину.

– Разве? Я уже не помню. Ну, допустим…

Я замешкался. Не знал, что ещё сказать.

– А тебе вот не страшно сидеть тут, рядом с чужим человеком? Да ещё с такой психичкой, как я?

– Нет, – удивлённо ответил я.

– Это почему же?

– Потому что верю тебе.

– Невероятный остолоп.

Я покраснел, приняв это за похвалу.

– Малыш, – продолжила Регина после паузы, встав со стула и взяв с подоконника пачку сигарет. – Я в самом деле понятия не имею, чего ты от меня ждёшь. Дружбы? Вряд ли я могу быть твоим другом. То, что я тебе когда-то помогла, не означает, что ты должен доверять мне и таскаться за мной всю свою жизнь. Тем более, ты уже подросток. Тебе по-хорошему с отцом надо дружить. Чему я, баба, могу тебя научить? Как колготки без стрелок натягивать? Или глаза красить? Хотя, может, ты это… – она хихикнула, – из тех, кто на мужские задницы облизывается? Да нет, в жизни не поверю. Ты бы тогда сюда не таскался. Ты же нормальный парень. Правда?

– Я?

– Мне, конечно, льстит твоя преданность, твоё… даже не знаю… бесстрашие. Вот так запросто взять и притащиться сюда – это прямо кино какое-то, – подивилась она. – Далеко пойдёшь… такие многого добиваются, – и ловким движением достала из микроволновки горячую лазанью.

Я накинулся на еду, так как был голоден с самого утра (сдобная булка на обед не считается). На её реплику решил ответить позже.

– Я сейчас в душ, а ты посиди, – сказала Регина и вышла из кухни.

Пока она мылась, я слопал целую лазанью (оно само как-то получилось) и продолжил сидеть всё в той же позе «ждуна». Меня как пригвоздили к этому стулу.

Регина вернулась с мокрыми волосами, в халате, с небольшим чёрным чемоданом в руках. За ней тянулся душистый цветочно-мыльный флёр. Без косметики моя Лара выглядела очень молодо, чуть взрослее старшеклассниц из нашей школы, и я никак не мог определить, сколько же ей лет. А спросить стеснялся.

Она разбросала содержимое чемоданчика по барной стойке. Помады, кисти, карандаши покатились по поверхности, что-то упало на пол, да так и осталось валяться. Регина поставила на стойку зеркало, достала из шкафа бокал и плеснула красного вина.

– Мне нужно взбодриться перед работой.

– А кем ты работаешь? – я осмелился подать голос.

– Много будешь знать – плохо будешь спать, – осадила она меня, уставившись в зеркало. – В шоу выступаю.

– А…

Пока она копошилась с косметикой, выбирая подходящие предметы, створки её халата приоткрывались и обнажались белые, матовые ключицы. Под махровой тканью пряталось взрослое, голое, женское тело, которое я боялся даже представить себе.

– Совет номер один – ты же советов от меня хочешь? – оставайся таким же чистым и светлым мальчиком, как сейчас. Пусть ни бабки, ни тётки, ни крутые тачки тебя не испортят. Хотя… – Она крутила головой, надувая перед зеркалом то правую, то левую щёку, а также задирая кверху подбородок и размазывая по нему бежевый крем. – Что я говорю? Мужик должен быть мужиком. Правильно?

Регина кистью нанесла на глаза тёмные тени, потом взяла тюбик с тушью и на пару минут замерла с приоткрытым ртом, прокрашивая ресницы.

– Совет номер два: держись подальше от наркотиков.

– А чё такого? Я уже пробовал, это совсем не страшно.

– Когда успел? – Регина прожгла меня взглядом. – В детдоме подсадили? Вот уроды, – процедила она. – Это дорога в ад. Запомни, милок. Я очень благодарна одному из своих… хм… знакомых, который в своё время поставил мне мозги на место. Простыми словами объяснил про дофаминовую зависимость и показал видео с нариками. Я тогда чётко поняла: хочешь прожить нормальную жизнь, держись подальше от наркоты.

– Я только травку пробовал. Всё. Больше не буду.

Регина спрятала лицо обратно за зеркало.

– В Америке есть такая улица, эвэню по-ихнему… там настоящие зомби средь бела дня ходят. Кенсингтон называется, в Филадельфии. Посмотри как-нибудь в интернете. Это жуткий кошмар, ожившие мертвецы из фильма ужасов. Эти идиоты стоят головой вниз, их ломает и корёжит, ну просто ад! Вот честно, это всё поганая наркота… Раз попадёшь – никто не вытащит. Ни мама, ни папа, ни друг, ни подружка, ни Боженька.

Я молчал, недоверчиво кривя лицо.

– Короче, не жри наркотики. Никакие. Никогда. И если хочешь нормально жить, дружи с мамой и папой.

– Да понял я, понял.

– Не помню, ты говорил или нет. У тебя приёмные братья-сёстры есть?

– Нет.

– Огонь. Тебе повезло.

– Не знаю, меня дома всё раздражает!

– Ну вот, начинается… Да ты с жиру бесишься. Любой бы хотел оказаться на твоём месте. Или ты, голубчик, слишком большого о себе мнения. Таких жизнь смиряет. Знаешь как?

– Как?

– Хребтом через колено.

У меня зазвонил телефон. Я судорожно бросился вытаскивать его из кармана.

– Мама, – пробурчал разочарованно.

– Ну? Бери давай.

– Нет.

– Бери, говорю!

– Не хочу, – буркнул я, засовывая трезвонящий мобильник обратно в карман джинсов.

– Ну и дурак, – хмыкнула Регина и вышла из кухни.

Её не было минут двадцать. Обратно она вернулась уже в образе. Длинное платье с открытой спиной, по которой разметались блестящие, как струящаяся вода, распущенные волосы. Серьги в ушах игриво переливались. Вместе с ней в комнату плавно влетело облако духов.

– У меня сегодня поход в ресторан, – прокомментировала она, заметив мой ошеломлённый взгляд.

– Какая ты красивая! – восхищённо произнёс я.

Регина улыбнулась краешком губ.

– Послушай… – кокетливо начала она. – Хотя нет, ерунда.

– Спрашивай! – вспыхнул я, приподнявшись на стуле.

Регина подошла близко-близко и заглянула в глаза.

– Хочешь, мы станем такими друзьями, что будем друг другу все-все-все секреты рассказывать? Даже такие, в которых родной маме не признаешься?

Я тоже смотрел ей в глаза – тёмно-карие, немного мутноватые, какие бывают у очень усталых или больных людей, печальные в глубине, с мелкой паутинкой жёлто-красных капилляров. С густо накрашенными ресницами и тёмными веками.