Текст книги "Кровь драконов"

Третий день Листохода.

Вверх… Туда, где нет ничего, кроме сотворенного мной. Где вселенная послушна и покорна моим прикосновениям. Где наслаждением является каждый миг. Только я и вечность.

Дракон смеется. Он в своей стихии. Он чувствует ветер. Он знает дорогу. Он ведет в неизведанное…

Забыть боль, ненависть, усталость. Забыть суету повседневности. Здесь царство иного. Здесь мир, ради которого мы способны стерпеть и боль, и скуку, и тоску… Ради этих мгновений, растянутых в бесконечность. Ради ощущения полета. Ради свободы и всемогущества…

«Ты все еще сомневаешься?» – спросил дракон. – «Хочешь поменять это на жалкий покой?»

Я не ответил, наслаждаясь скоростью, ветром, расплескивающимся по стеклу шлема, бездонной вселенной вокруг. Я не хотел думать,

«Здесь ты владеешь целым миром, а там?»

– Там я владею собой…

«Не лги себе!» – дракон жестко усмехнулся. – «Там другие владеют тобой. Люди, обстоятельства, долги, чувства…»

– Миллионы людей живут так.

«Хочешь раствориться в миллионе подобных?» – дракон зло засмеялся. – «Хочешь из творца стать глиной?.. Что ж, можешь попробовать. Но испытав однажды сомнение в своем праве творить, ты навсегда потеряешь власть надо мной, и – что еще хуже – над самим собой. Желаешь?»

– Но я могу отказаться от своего права навсегда и ни о чем не жалеть… Жить, любить…

«Твой дар слишком силен. Чтобы избавиться от него, тебе придется выжечь его. Не приковать дракона к земле, а отрезать ему крылья. И год за годом смотреть, как взлетают другие… Ты станешь калекой. Вместо любви в твоем сердце поселится ненависть. Ты проклянешь и себя и ту, что заставила тебя сделать выбор»

Я стиснул зубы. Невероятная, восхитительная вселенная разворачивалась передо мной. Незнакомая, огромная, неизведанная. Можно было бесконечно долго лететь вперед и ввысь, оставляя далеко внизу, за спиной… Что?

«Драконья кровь – это не дар и не награда. Это проклятье. Наслаждение, приправленное дурманящей горечью сомнений…», – примерно так утверждал один хороший, и самое главное, понимающий человек.

Но все это потом, Сейчас только всепоглощающий восторг стихийного полета. Я слит воедино с драконом. Я чувствую его мощь и силу, вижу мир вокруг его нечеловеческими глазами. Дыхание перехватывает. Реальность зыбка и подвижна. Ликующий дракон ныряет в ее недра, несется прочь, кувыркается, подчиняясь моему смутному желанию и там, где только что была бесформенная какофония звуков и символов, рождается музыка и образы иного пространства… Моя вселенная!

Я спрыгнул на площадку, щурясь на восходящее солнце, и поймал себя на том, что довольно улыбаюсь. Удовлетворенный дракон тоже не спешил улетать, задержался рядом, неторопливо разводя изумительные крылья, демонстрируя янтарное, слегка гипнотизирующее мерцание солнечных бликов на их поверхности. Странное существо, нереальное для многих, однако излучающее едва переносимые мощь и напор, превосходящие любую реальную силу и иногда смертоносные, от которых хотелось заслониться, как от сухого, испепеляющего жара. И воздух плыл и дрожал над исполином, прозрачно переливаясь. Я машинально провел ладонью по шершавой и такой настоящей шкуре, и надменный дракон стерпел даже это, лишь хмыкнув рассеянно, а затем взмахнул крыльями, едва не сбив неосторожных наблюдателей с ног, легко оттолкнулся и взмыл в прозрачное небо, вызвав всеобщий вздох испуганного восхищения. Нет, все же привыкнуть к зрелищу взлетающего дракона невозможно.

Я понаблюдал, как он исчезает из поля зрения, и как обычно ощущал, что контакт не разорван и дракон все еще рядом. Как всегда. Честно говоря, когда я терял с ним связь, то чувствовал себя определенно не в своей тарелке.

– Здорово, – негромко выдохнул знакомый голос, и, оглянувшись, я обнаружил Вейто, не спускающего глаз с облаков, где безмятежно парили почти неразличимые отсюда точки драконов.

– Что «здорово»? – полюбопытствовал я, заинтригованный искренним чувством, прозвучавшем в единствен ном коротком слове.

– Дракон у тебя замечательный, – отозвался Вейто.

– Да и у тебя неплох, – слегка озадаченно вернул я комплимент.

Вейто неопределенно повел плечами, наконец, опуская взор с небес, и что-то странное, тоскливое мелькнуло в его светлых глазах, когда он уныло согласился:

– Неплох… наверное, – он повертел в исцарапанных пальцах оторванный с куртки значок и добавил доверительно. – Боюсь я его…

– Кого? – растерялся я.

– Дракона, – устало пояснил Вейто. – Беда просто… Наставник предложил мне поговорить с тобой на эту тему.

– Почему со мной?

– А с кем же? – Вейто хмыкнул и кивнул подбородком в сторону: – Не с ним же…

Я посмотрел в указанном направлении и увидел Аяра, собирающего полетное снаряжение. Его дракон как раз опускался на площадку, откликнувшись на беззвучный зов всадника. Реальность будто качнулась – на мгновение померещилось, что окружающий нас мир содрогнулся, вызвав приступ головокружения и нестерпимое желание уцепиться за что-нибудь надежное.

Дракон приземлился, повел грациозно крыльями, повел зауженной головой, безразлично озираясь вокруг. Совершенный и бескомпромиссный, как доказанная теорема. И я невольно порадовался тому, что моего дракона уже нет поблизости. По сравнению с этим неописуемым великолепием мой выглядел просто жалкой пародией. А все остальные присутствующие на площадке драконы съежились и затаились по углам. Он, Аяров дракон, не был велик и страшен, но подавлял одним своим присутствием, излучая ток такой невообразимой силы, что становилось не по себе. Иногда казалось, что Аяр управляет временно усмиренным ураганом.

Аяр, как всегда слишком поглощенный собственными мыслями, чтобы обращать внимание на впечатление, которое производит его дракон, лишь рассеянно оглянулся, немного удивленный внезапной тишиной, задел меня взглядом, приветственно кивнул и двинулся к своему гиганту.

– Каков, а? – шепнул кто-то позади.

– Вот человек, который всегда ладит со своим драконом, – грустно сказал Вейто.

– Этот человек растворен в своем драконе, – вмешалась только что появившаяся Джеанна, проводившая уходящего Аяра прищуренным недобрым взглядом. – Упаси тебя Хранящий, стать таким.

– Почему? – Вейто оглянулся.

– Потому что Аяр – гений, а ты – нет, – с обычной безаппеляционностью ответила Джеанна. – Он служит своему дракону и кроме дракона для него ничего не существует на этом свете. И он счастлив, потому что иначе жить не можешь. А в тебе слишком много человеческого…

Величественный гигант воспарил в синеву утреннего небо, унося своего отрешенного всадника. Люди и служники вокруг зашевелились почти облегченно, заговорили, обсуждая пережитое.

Хотя мы много лет жили под одной крышей и были ровесниками я, как, впрочем, и все остальные не знал об Аяре почти ничего. По слухам он и в самом деле был гением. Что-то связанное, кажется, с математикой. Что-то настолько странное и невероятное, что в ближайшем окружении не находилось даже людей, способных оценить его работу по достоинству… Друзей у него никогда не было и это абсолютно не тяготило его. Он жил целиком и полностью в своем мире – холодном и чистом пространстве высшей гармонии. Единственный, с кем он делил свой досуг – это был его столь же холодный и спокойный дракон, воплощающий не стихию, как большинство наших, а скорее истинный разум и порядок.

Хотя человеком Аяр в сущности был неплохим. Если вам удавалось привлечь его внимание, то вы получали чрезвычайно умного, доброжелательного, может быть слегка рассеянного собеседника, разговаривать с которым было скорее мучением, чем удовольствием и общаясь с которым вы вполне могли заработать комплекс неполноценности.

– Во всяком случае его не терзают сомнения, – констатировал Вейто скорбно, глубоко вздохнул и поплелся прочь, сгорбившись.

– Что это с ним? – удивился я.

– Да он вообще странный, не замечал? И у него серьезная проблема, – без особого сочувствия, скорее иронично пояснила Джеанна, бросив вслед уходящему лишь короткий острый взгляд, будто дротик. – Он никак не сладит со своим драконом.

– То есть?

– А что, ты не знал? Вейто у нас большой уникум. Должен уметь многое, но не умеет ничего. По-моему, он просто боится… Чего-то или кого-то.

– Кого?

– Собственного дракона, например. То ли дар его странен, то ли сам он природный трус. Вот и мается. И дракона не пускает, и сам… скулит, – презрительно сообщила девушка.

– Как я посмотрю, ты его не слишком жалуешь… Вроде бы раньше такого я за тобой не замечал.

– Не знаю… – Джеанна неопределенно повела плечами. – Ничего такого я против него не имею… Просто раздражает он меня чем-то. Наверное, я плохо переношу тех, кто не знает, чего хочет и всем морочит голову… – Она подняла на меня глаза и засмеялась: – Однако, ты и уставился на меня… Не понимаешь? Где уж тебе…

– Прошу прощения? – оскорбился я.

– Тебе ведь даже в голову никогда не приходило, что дракон может не подчиниться? – Джеанна смерила меня снисходительно-дружелюбным взглядом, улыбнулась и перевела разговор на другую тему: – Что сказал Наставник после твоих ночных приключений?

Я отмахнулся.

– Как всегда… Взывал к чести и совести.

– Не может быть, – восхитилась довольная Джеанна. – В его-то возрасте… И никаких санкций?

– Парочка дополнительных дежурств, и кое-что еще по мелочам…

– Вот что значит иметь безупречную репутацию, – девушка задумчиво намотала на палец длинную светлую прядку.

Из арки входа показалась неразлучная троица во главе с необычно хмурым и молчаливым Шауром, который одарил нас с Джеанной лишь мимолетным вниманием. Его послушные спутники гуськом семенили за ним.

– А вот им влетело значительно больше, – прокомментировала негромко Джеанна. – Вчера они тоже подзадержались…

Троица умело вскарабкалась в седло светлокрылого угрюмого дракона, источавшего неудовольствие и раздражение, наверное, с момента своего рождения. Кому из них троих принадлежал дракон на самом деле не знал никто. Считалось, что всем троим одновременно. Тем более, что Шаур, Мелемина и Каляка всегда держались вместе, а их зверь одинаково ненавидел всех – колючий, казавшийся вычурно корявым, как старое дерево, слегка бешеного нрава и тем не менее мощный и неутомимый, как все драконы. Впрочем, надо отдать им должное, со своими обязанностями они справлялись лучше многих. Возможно именно поэтому наше начальство никогда не пытались разорвать этот союз, хотя слухи об их отношениях (девочка плюс мальчик плюс полукровка) ходили странные.

Мелкие служники с привычной сноровкой бросились врассыпную, когда светлоглазый взлетел и тут же вновь вернулись на свои места, готовясь к отправлению следующего. Гнездо весьма ответственно подходило к взятым на себя обязательствам. Рубеж охраняли круглосуточно.

– Джеанна… – послышалось от дверей, и Джеанна, слегка смущенно попрощавшись, поспешила на оклик. Я рассеянно понаблюдал, как она беседует со смуглым кудрявым крепышом, прибывшим к нам недавно по рекомендации одного из бывших обитателей Гнезда, поселившегося где-то на Взморье. Именем крепыш обладал совершенно непроизносимым, но по словам Джеанны, человеком был потрясающим. Как и все, кого эта девица удостаивала своим знакомством.

И как это я сам попал в эту обойму? Чисто случайно или благодаря детской дружбе?

Побездельничав еще немного, я отправился спать.

Люди и нелюди под сводом камней. Где-то в Городе…

– Эта мне ваша конспирация… – брюзгливо произнес Путник. – Стар я уже по лестницам шастать. Поясница ноет от сырых камней. Нельзя что ли найти местечко где-нибудь наверху?..

– Традиции, традиции… – благодушно отозвался Кольценосец.

– Была бы польза от ваших традиции. Закоснели в предрассудках. Бездумны, как звери – коли делали так мои предки, так и мне надлежит делать. А смысл-то? Будто тайна для кого, зачем под камни хоронились, и будто не знает кто, что пользы в этом никакой.

– Ну так теперь мы уже от других хоронимся, – засмеялся Буквоед. – Или они нас хоронят. Что вы, право, нынче такой сварливый? Кости к непогоде ломит, или случилось что?

– Случилось… – буркнул Путник. – В этом городе каждый день что-то случается. Начиная с безумца, что держит в страхе все население… А кстати, будет ли конец этим злодеяниям? Неужто и у вас нет на него управы?

– Это ваша забота, – отозвался Невидимка. – Вы и разбирайтесь.

– Но говорят, что…

– Я повторяю, это забота Города, – холодно повторил Невидимка.

– Так вас убийца беспокоит? – вмешался Буквоед.

– Меня беспокоит то, что ваши хваленые специалисты не способны решить простенькую задачку по поимке себе подобного не привлекая при этом сил извне!

– О! Этот сумасшедший не так уж нам подобен, Скорее, он подобен…

– Достаточно, – произнес устало Кольценосец. – Не время и не место для склок. Сегодня мы собрались по другому поводу. Он пришел?

– Да, уже дожидается.

– Пригласите… Добрый вечер, друг мой. Рады вас видеть в добром здравии…

– Еще сезон-другой такой жизни, и о добром здравии можно будет позабыть, – отозвался Маляр хмуро.

– И что это сегодня все на здоровье ссылаются? – хмыкнул Буквоед. – Или к лучшему, что у уважаемых коллег есть время думать об этом? Боюсь, когда все начнется, станет не до здоровья…

– Вам удалось сойтись с ним? – спросил Кольценосец.

– Да, – ответил Маляр.

– Его привели прямо к порогу, – сварливо вставил Невидимка. – Трудно было бы избежать встречи…

– Мы весьма ценим ваше сотрудничество, – спокойно кивнул Кольценосец, и снова обратился к Маляру: – И что вы думаете о нем?

– Что он именно тот, кого бы вам хотелось видеть. Честный, бесхитростный, целомудренный, бескорыстный. Талантливый. Типичный герой. И вполне подходящая жертва на заклание.

– Не ерничайте, уважаемый. Не место и не время.

– Что еще нам остается, – произнес Буквоед. – И если отбросить эвфемизмы, разве не для этого в сущности он подобран в очередной раз? Сколько их уже было?..

– Ваша вина, что подбираете негодный материал, – угрюмо вставил Невидимка.

– Можно подумать, предложенный вами материал был наивысшего качества, – огрызнулся Путник.

– А что на этот раз с вашей стороны? – привычно прервал нарождающуюся склоку Кольценосец.

– То же, что и всегда. Безупречность, – ледяным тоном отозвался Невидимка. – Попытайтесь соответствовать.

– Позвольте мне… – вмешался Буквоед. – Я бы сказал, что на этот раз нам всем повезло, поскольку ничего подобного, столь же сильного и уверенного, я не видел давно… А уж поверьте моему опыту, доводилось встречать многих. Но что касается контроля…

– М-м? – брезгливое недоумение Невидимки заставило всех зябко повести плечами.

– … простите, партнерства, – поправился Буквоед, – то с полной уверенностью я ничего не могу утверждать. На мой взгляд связка хорошая. Равноправная. Но я могу и ошибиться.

– А вы? – обратился Кольценосец к Маляру.

– Я еще недостаточно много о нем знаю. Будет наблюдать. Или на этот раз в плане есть изменения? Я был бы весьма рад им, поскольку моя легенда меня тяготит…

– Пока все оставляем, как задумано… Хотя… В городе зреет нечто странное. Возможно, нам придется пересмотреть ближайшие перспективы и поменять приоритеты.

– Прошлая попытка поменять приоритеты закончилась Войной, – сказал Невидимка.

– Значит, придется учесть прошлый опыт, – терпеливо ответил Кольценосец. – А сейчас послушаем подробности?.. Прошу вас… – Он сделал приглашающий жест Маляру,

…Чуть позже, когда почти все присутствующие разошлись, помрачневший Кольценосец устало спросил:

– Они правы. Ты чувствуешь? Город, как гнойник. В нем вызревает что-то… страшное.

– Я чувствую это везде, – отозвался Невидимка. – Мир устал от всех нас. Нас слишком много для одной реальности. Но ты прав, в Городе зреет смерть. Та, что потом пойдет по всему миру. Так было и раньше… Точнее, почти так. Этот раз, скорее всего будет последним. Сущности истончились до предела.

– Даже если мы победим?

– А что для тебя и для меня победа?.. При любом исходе все кончится. Если план, наконец, воплотится в жизнь – это конец привычному, а значит равносильно гибели. Если же ничего не получится… Смерть всему.

– Вам свобода?

– Вряд ли. Чужая кровь меняет пролившего ее безвозвратно… Тебе ли не знать.

Кольценосец вздрогнул, может быть впервые за весь вечер глянув на своего собеседника. В самом темном углу, в дорогом комфортном кресле разместилась чудовищная фигура – обожженный, покрытый спекшейся, криво зарубцевавшейся, местами все еще черной от въевшейся навсегда гари, кожей человек, смахивающий на высохшую и обугленную мумию из склепа. Слепой, безволосый, с неподвижным лицом-маской, на которой лишь присмотревшись, можно было различить шевеление губ, цедящих ледяные фразы. Не человек. Невидимка. За спинкой кресла калеки, равнодушно таращась прямо перед собой, возвышался глухонемой верзила.

– Да, – тихо произнес Кольценосец, глядя прямо в слепые, проваленные глазницы калеки. – Я знаю.

Хроники охотника за драконом. Сейчас.

Вода в реке плескалась тягуче, медлительно, беззвучно, невесомо набегая на стертые ступени набережной и так же легко соскальзывая с них, не оставляя следов. Словно пыталась притвориться разновидностью тумана, что стелился над ее поверхностью, полз рваной вуалью, хаотично наплывал плотными драпировками, скрывая все и вся вокруг.

В молочно-серых сумерках двигались размытые тени, перекликаясь неузнаваемыми голосами – гулкими, безличными, обманными. Тени вели свой размеренный хоровод где-то вовне, другом мире, занимаясь каким-то своими важными, сумеречными делами.

В мире этом, разбавленном болезненной желтизной, источаемой качающимся над головой фонарем, мерз промокший от вездесущей мороси Астан Робьяр – насупленный, втянувший голову в поднятый воротник обвисшего от влаги пальто, уныло выдыхавший сквозь зубы сигаретный дым, такой же влажный и призрачный на вкус, как все вокруг, – и лежало возле его ног безразличное к влаге, туману и ленивой реке человеческое тело: длинный сиреневый мокрый плащ облепил неподвижную фигуру, позволяя различить очертания (женщина, скорее молодая), но не позволяя пока рассмотреть детали. Под телом разлилась глянцево поблескивающая темная лужа.

Чуть в стороне, почти за пределами желтого светового круга, но еще не канув полностью в серую зыбь тумана, сидел на ступеньках мрачный рыбак, которого угораздило вместо упитанной сероспинки, обожающей туманную погоду, подцепить на удочку труп, погодой не интересующийся вовсе.

Робьяр устало вздохнул. Вытянул из портсигара новую сигарету и закурил, надеясь перебить мерзостный привкус сигареты предыдущей. Напрасно старался. Привкус давали не сигареты, а нечто уже ставшее привычным за последние несколько месяцев. Хотелось бы назвать это привкусом уже знакомого следа… Но внутренний голос хмуро подсказывал – это вкус поражения. Чувствуешь?

– Мы специально ничего не трогали, – послышался из-за плеча вкрадчивый голос местного надзорного, вторгшегося в желтый подфонарный мир. – Только тело вынули из воды, оно прямо у берега зацепилось… Нам велено было ничего не увозить, пока вы не приедете я сами не посмотрите…

Робьяр кивнул, не оборачиваясь. Смысла особого стеречь место обнаружения трупа не было – течение могло принести его издалека. Но тот, кто «велел» местным стражам ничего не трогать до приезда Робьяра, знал, что у следователя свои методы, которые не имеют к общепринятым почти никакого отношения.

За это половина следственного департамента считала сыщика шарлатаном, а вторая половина звала «охотником». Точнее «охотником за драконами».

– Мне когда уйти-то можно будет? – угрюмо осведомился рыбак, словно пробудившийся от оцепенения. От рыбачьего балахона из просмоленной ткани мощно потянуло тиной, дегтем и домашним табаком.

– Вот сейчас в участке побеседуем, а там… – надзорный увел недовольного рыбака в молочную муть. Забытая корзина, наполненная все еще упруго вздрагивающей рыбой, осталась на ступеньках.

Робьяр с мимолетной завистью смотрел вслед ушедшим. Вздохнул в очередной и явно не последний раз.

Ладно, нечего откладывать… Все равно придется это делать. Хорошо, что туман – меньше отвлекать будут.

И, следователь, аккуратно подобрав полы пальто, опустился на корточки; преодолевая отвращение и жалость, отогнул краешек застывшего от холода капюшона… Да, все как всегда. Эксперты подтвердят, что молодая женщина лет двадцати-двадцати трех была задушена, обезображена до неузнаваемости режущим предметом, а затем сброшена в воду. Удавка из конского волоса осталась на шее. Скорее всего родственники убедятся, что ничего из вещей и украшений не пропало… Не изнасилована, не ограблена. Только задушена, а затем искромсана ножом.

Зачем он на нее смотрит? Телом пусть занимаются те, кому положено… Не там надо искать.

Робьяр тяжело поднялся на ноги. В висках стучала кровь то ли от неудобной позы, то ли от общей нервозности. А может оттого, что мерзостный призрачный привкус стал явственнее… Робьяр сделал несколько шагов к ступеням набережной, едва не оскальзываясь на мокрых камнях и вряд ли замечая, что делает. Как гончая, взявшая след, он целиком погрузился в запахи и ощущения, которые не под силу различить обычному человеку…

Нет, тело не принесло течением издалека. Оно попало в воду прямо здесь… Вот, след каблука того, кто тянул что-то тяжелое (едва различимые люди из яви спешно расступались, когда Робьяр слепо двинулся прямо на них)… Вот царапина с набойки… Здесь кустарник взлохмачен и мят… Дальше, дальше… Ветки секут по лицу, и он пригибается, чтобы удобнее было тащить цепляющийся за все подряд неудобный сверток… В ноздри бьет вонь отсыревшей, мерзлой коры и земли… Вот здесь – острая боль от впившегося в щеку ногтя… Плоть чужой кожи – аромат лазоревика, легкий запах меда от волос…

Голод! Тянущий, нечеловеческий голод! Рвет изнутри… Повелитель проснулся! Трепет предвкушения и мертвенный ужас в душе, но при этом невообразимый восторг! Ощущение нечеловеческой мощи, величия, бесконечности… Да! Ради этого, только ради этого стоит существовать! Пьяняще чувство всепокорности мира вокруг… Я МОГУ!..

Ему необходима пища. Он голоден… Такого голода не знает плоть. Такой голод не насытить плотью…

Робьяр судорожно щелкнул зубами, выдирая себя из липкого, обморочного кошмара. Темная, огромная тень, казалось, все еще довлеет – неотвратимо-беспощадная, как проклятье.

Но нет, это всего лишь колышутся деревья, да молча и встревожено смотрят стражники, держась в почтительном отдалении. А прямо возле его изгвазданных осенней грязью ботинок, втоптанный в глину, валяется плотный отсыревший комок мятой бумаги, странной формы. Сложной, будто бумагу несколько раз особым образом изгибали, только теперь уже не разобрать как именно. Робьяр поднял его, пытаясь развернуть. Никаких записей, просто чистая бумага… Раскисший клочок едва не оторвался, когда Робьяр пытался расправить плотный ком. Вряд ли он сложен так случайно. Какая-то фигурка из бумаги? Вот, кажется, крыло… Птица? Да нет, мерещится. Просто выпало у кого-то из кармана…

…В который раз поймав себя на том, что неуклонно поворачиваю в направлении «Мышеловки», при этом осознавая, что в такой час встретить там кого бы то ни было просто немыслимо, я решил потратить время хоть с какой-нибудь пользой. Все же лучше, чем нарезать круги вокруг заветной точки…

Сходить, например, в музей, благо, что как раз ноги вынесли к нему.

Крыльцо, ведущее в Музей, пологое, широкое, гостеприимное. Каждый камень покрыт темными прожилками вкраплений и вязью сложных резных узоров, кое-где стертой до основания. Если долго и внимательно присматриваться, то на каждой ступени можно прочесть отдельный эпизод из истории основания города. Самые древние и самые интересные – на нижних ступеньках, но там уже почти ничего не разобрать…

Сколько же в этом городе лестниц и сколько же ступеней мне пришлось пересчитать здесь за всю свою жизнь? – рассеянно подумал я, рассматривая почти неразличимую сцену знаменитой Дождевой Переправы на потрескавшихся камнях. Город исчерчен тысячами ступенек – просторными и узкими, пологими и крутыми, каменными, земляными и деревянными, простыми и ажурными – всякими. Потому что весь город неровен, всхолмлен, изрезан оврагами и изрыт ямами, уступчив и многоярусен, как ступенчатая пирамида…

Года три назад мне довелось побывать на фестивале в междуречье. Так вот тамошний, тоже немалой величины город в долине, показался красивым и каким-то плоским, как гладкий рисунок на шелке, тогда как наш город смахивает на грубоватый, отчетливый барельеф на поверхности земли.

Историки объясняют это тем, что город нарастал сам на себя, погребая под каждым новым слоем предыдущие. И под ныне существующими улицами все еще, возможно сохранились даже первопоселения.

…Скрипнула дверь, выпуская некоего хмурого господина с потрепанной папкой под мышкой. Витражное стекло, вставленное в деревянную дверную раму, подмигнуло разноцветными бликами, отражая солнце. Господин нерадостно вздохнул, поправил папку и побрел вниз по улице. Надо полагать, из музейной тиши его как моль из платяного шкафа, выгнал переполох, созданный группкой дошколят, которых несколько минут назад зазвали в здание утомленные воспитательницы.

Ага, сегодня же городской Музейный день…

А давно я здесь не был, подумал я, перехватывая окованную медью дверь еще до того, как створка замкнулась, и вошел внутрь. Пахнуло камнем, деревом, холстом, кожей и красками. Тусклые, размазанные уличные звуки здесь обрели гулкость и насыщенность, отражаясь от высокого свода, украшенного мозаикой. Зато цвета стали приглушенными, растекаясь в стекле витрин и размываясь тенями.

– …пришли недобрые косороги, косматые, тысячезубые, как гласит предание. Косороги напали на жителей поселка… – размеренно, но умело держа интонацией драматичность момента, рассказывал пожилой экскурсовод возле дальнего стенда. Собравшиеся вокруг него дошколята заворожено слушали, издав единый восторженный вздох, когда в диораме вспыхнул фонарь, обливая светом чучело оскаленного косорога. – Но смелый Виктай взял в руки свой знаменитый меч и вышел на защиту друзей…

Я едва не зажмурился, на мгновение ощутив себя лет на тринадцать младше, и явственно представив себе этот самый меч – широкий, с волнистым синеватым лезвием и светящимися зеленью камнями на рукояти… Меч произвел на нас столь неизгладимое впечатление, что потом вся наша сопливая группка, включая девочек, вырезала кривые мечи из дощечек и наносила увечья друг другу, изображая подвиг славного Виктая.

Он ведь там так и висит. Отливает синевой зеркальное лезвие… Ничего особенного с виду на замыленный взгляд взрослого. И одновременно нечто удивительное, неуловимо загадочное есть в этом старом мече. Словно оттиск руки героя так и остался на нем навсегда, создавая ощутимую ауру.

Говорят, дракон Виктая был воплощен в этом мече…

Малышня загомонила, перемещаясь к следующему стенду, где им в движущихся фигурах расскажут об истории создания главных городских Ворот. Или, может, про голосистый Колокол.

Я встретился взглядом с изображением белокурой женщины с гобелена напротив, Женщина смотрела внимательно и изучающе, полуобернувшись к зрителю. На гобелене было выткано множество других людей – судя по одежде, горожан, – но только женщина казалась живой и отчетливой, несмотря на ветхость ткани и потускневшие нити… Стояла среди безликой толпы, на краешке стилизованной городской площади и смотрела неотрывно, с любопытством и ожиданием. Единственная живая среди теней.

«Городской этюд. Первая половина периода Восходящих. Коллективная работа выпускников Станской художественной мастерской» – сообщала аккуратная табличка возле гобелена.

Если не ошибаюсь, Станскую Академию стерли благодарные граждане как раз где-то в этот период и сейчас на ее месте размещается городская караульная служба. А среди выпускников Академии значился знаменитый Ян Вострокрыл. Тот самый, что умел рисовать живое…

– А это кто? – спросил звонко голосок позади меня.

– Данек, вот ты где! – послышался в ответ встревоженный женский голос. – Ты что здесь делаешь? Почему ты не со всеми? Вечно тебя приходится разыскивать! Разве тебе неинтересно слушать, как рассказывают?

– Я хотел посмотреть, что здесь нарисовано…

– Потом посмотришь, пойдем! А то все пропустишь.

Я оглянулся, наблюдая за сценой короткой схватки – упрямый малыш упирался и не желал идти за сердитой воспитательницей, пока ему не расскажут, что нарисовано на загадочной картинке. Судя по привычности уловок той и другой противоборствующих сторон для сохранения исходных позиций – подобные сражения были дежурными.

– Ну, хорошо… – сдалась женщина. – Что ты тут хотел увидеть?

– Кто это? – с готовностью прекращая борьбу и мигом согнав с физиономии плаксивое выражение, осведомился пацан, указывая пальцем на темную от времени гравюру – некий здоровенный монстр, смахивающий на зубастую, длинношеею ящерицу с устрашающим гребнем вдоль спины, распластав перепончатые крылья, парил над какими-то смутно очерченными поселениями.

– Это дракон, – прочитала воспитательница надпись под гравюрой.

– Неправда, – искренне возмутился ребенок. – Дракон не такой.

– Тут сказано, что это дракон, – с некоторым сомнением повторила женщина. – Это очень-очень древнее изображение. Так люди из доисторической эпохи представляли себе драконов.

– А почему они их такими представляли? Они таких видели?

– Нет, конечно. Таких чудовищ не бывает. Он, наверное, придумали его… – неуверенно пояснила воспитательница.

– А почему придумали? Он такой страшный. Древние люди боялись драконов?

– Наверное. Не знаю.

– Они что, не могли рассмотреть настоящих драконов?

– Никто не может рассматривать настоящих драконов… То есть почти никто.

– Я видел, – вдруг возразил мальчик. – Дракон другой!

– Неправда, Данек. Ты не можешь знать, как выглядит дракон. Пойдем к остальным…

Последняя реплика женщины неожиданно разбудила во мне глухое, немотивированное пока раздражение. Раздражение поднималось вверх, будто муть со дна – невесомо, но мерзко и тянет гнильцой.

– Но я же видел! – настаивал мальчик, обиженно округляя глаза и всплескивая руками. – Видел! У меня есть дракон! Мой дракон совсем не такой, как здесь нарисован.

– Ты опять? Как тебе не стыдно! Нет у тебя никакого дракона!

– Есть! – упрямо повторил малыш, отступая на шаг в сторону от пытавшейся ухватить его за руку женщины. – Есть, есть, есть!.. Он красивый!

– Данек, прекрати! – рассердилась воспитательница. – Мы же договорились. Ты мне обещал, и маме своей обещал, и ребятам обещал, что больше не станешь говорить ничего подобного…

Ребенок насупился. В глазах блестели слезы и стало заметно, что пацан с явным усилием сдерживается, чтобы не разреветься. Его растерянный взгляд обежал вокруг, в поисках помощи, зацепился за меня…