Текст книги "Провинциалка, или Я – женщина-скандал"

– О чем?

– Быть может, я зря уехала?

– Почему зря?

– Если я уехала, значит я чего-то боюсь, а мне ведь бояться нечего. Я же ни в чем не виновата! Если меня искать начнут и узнают, что я вылетела, это на меня только лишние подозрения наведет. Попробуй потом докажи, что я не верблюд.

– Алиска, забудь все, как страшный сон. Все будет нормально. Ты сделала все правильно.

– Ты думаешь?

– Я в этом просто уверена. Я бы на твоем месте сделала так же. Даже если та девица захочет тебя опознать, то она при всем желании тебя не найдет, а уж чья ты жена и кто у тебя остался на курорте, это никого не волнует. В Москве на тебя уже не выйти. Алиска, да ты успокойся ради бога! Все хорошо и просто замечательно!

Светлана вновь открыла коробочку с часами и принялась внимательно их рассматривать.

– Хорошие бриллианты. Прямо горят. Такие черт знает сколько стоят. Да, если он подарил тебе такие часики, толком тебя не зная, то можно представить, что он подарил бы тебе тогда, когда хорошенько узнал… А может, и наоборот. Этих мужиков ни черта не поймешь. Может, переспал бы с тобой, и у него все бы, наоборот, перегорело. Так со многими случается. Добивается тебя мужик, добивается, наобещает всего, а потом забывает даже и позвонить. Как говорит одна моя хорошая знакомая, сейчас вообще все на свете перепуталось. Отказываешься с мужиком спать, он соскакивает и больше не звонит, а переспишь, он тоже соскакивает и не звонит. Так что абсолютной истины нет и просто не может быть.

Света положила часы обратно в коробочку и протянула ее мне:

– Держи свое богатство.

– Я даже не знаю, что с этим богатством делать, – честно призналась я.

– Надеть на руку и носить. Только осторожно, чтобы руку не отрубили. Сама знаешь, какое сейчас время.

– Если я буду их носить, то это будет мне постоянно напоминать о той ужаснейшей ночи.

– Тогда продай.

– Продать?

– Конечно. Сдай в ювелирную лавку или в скупку. Хорошие деньги можно выручить. Одним словом, ты хозяйка, и тебе виднее, что с ними сделать.

– Да какая я, к черту, хозяйка?! Светка, не дави на больное. Лучше бы у меня этих часов не было. Никто бы мне их не дарил и под дверь не подкладывал. От них одни неприятности.

– Да подожди ты! Еще никаких неприятностей не было.

– Значит, будут.

– Ничего не будет. Все свои неприятности ты в основном сама себе надумала.

– А труп в гостиничном номере, по-твоему, не неприятности?

– Это дело прошлое, – спокойным голосом сделала вывод Светлана и допила свой бокал шампанского.

В этот момент у меня в кармане зазвонил мобильник. Номер не определился, и я с особой тревожностью поднесла трубку к уху. Из нее послышался возбужденный голос моего мужа. Андрей заметно нервничал и даже слегка заикался.

– Алиска, у тебя все в порядке?

– Конечно, а что у меня может быть не в порядке? – Я ощутила, с какой бешеной скоростью забилось мое сердце.

– Тут ко мне полицейский вместе с нашим гидом приходил.

– Зачем?

– Спрашивали, почему ты срочно улетела. Взяли у меня домашний адрес.

– Зачем? – повторила я тот же вопрос.

– Если я скажу, не поверишь… – Голос моего супруга стал еще более напряженным.

– Говори! Не тяни резину!

– Тут какого-то русского убили. Говорят, что убила женщина, похожая на тебя. Вроде ты на подозрении.

– Они там что, совсем с ума съехали?!

– Не надо было тебе уезжать, а то теперь видишь, какая ерунда приключилась.

– Но ты им сказал, что они там все бредят?

– Сказал. Только толку-то что… Сегодня кто-то в Москву должен вылететь по поводу экспертизы по отпечаткам пальцев.

– А почему они решили, что это я?

– Девушка убитого мужчины видела в его номере женщину с пистолетом в руках. И вроде ее описание наводит на мысль о тебе. У меня просили твою фотографию. Мне пришлось отдать ту, что была в бумажнике. Обещали вернуть.

– Андрей, зачем же ты раздаешь мои фотографии?

– Алиса, я хотел как лучше. Пусть фотографию покажут свидетельнице, она убедится, что это не ты, и нас оставят в покое. Алиска, я позвонил тебе затем, чтобы ты знала, что приключилось небольшое недоразумение, и была к нему готова.

– Я ко всему готова, – холодно произнесла я и неожиданно для себя самой спросила: – Андрей, ты мне веришь?

– По поводу чего?

– По поводу того, что я никого не убивала.

– Алиска, да ты что такое говоришь? У меня даже и мыслей-то таких не было! Я чего позвонил… тебе. Если кто-то придет к тебе из милиции, то гони всех подальше! Я же тебе сказал: на тебя подозрения пали только потому, что ты срочно улетела.

– Ты за меня не переживай. Как вы там сами?

– Мы купаемся, загораем и скучаем по тебе. У нас все хорошо.

– У меня тоже все хорошо. Ладно, давай закругляться, а то связь дико дорогая. Все проговорим.

– Алиска, я хотел тебе еще сказать, что очень тебя люблю. Ты как сейчас себя чувствуешь?

– Уже лучше.

– Я очень рад. Родная, ты там держись. Мы скоро приедем. Никого не пускай в квартиру и ни с кем не разговаривай. Если какие-то проблемы возникнут, сразу звони адвокату. Мы с них еще за моральный ущерб и наговор стрясем. Мы их на место поставим! Целую тебя, родная. Стас говорит, что тоже очень сильно тебя любит. Мы хотим сделать тебе подарок и купить национальный костюм для танца живота.

– Вот вы тоже придумали…

– Мы уже представили, как здорово ты будешь смотреться в этом костюме.

Закончив разговор, я посмотрела на сидящую рядом подругу усталым блуждающим взглядом и сказала замогильным голосом:

– Света, если я не ошибаюсь, то у меня будут серьезные проблемы.

– Ты о чем?

– Андрей дал мою фотографию полиции.

– Зачем?

– Я тоже задала ему этот вопрос.

– И он на него ответил?

– Он хотел как лучше.

– Хотел как лучше, а получилось как всегда, – язвительно произнесла моя подруга.

– Сейчас меня опознают, и тогда все.

– Что все-то? Ты никого не убивала, и этим все сказано.

– Если бы я не улетела и рассказала бы обо всем, что произошло, Андрею, то он бы совершенно меня не понял. Сейчас я улетела, меня понял Андрей, но меня не поймут правоохранительные органы.

– Алиска, да успокойся ты ради бога! Все хорошо. Паниковать нужно было бы, если бы ты действительно кого-то убила, а так как твоя совесть чиста, тебе совершенно нечего бояться. И что с того, что тебя опознает какая-то помешанная девица? Ты можешь ее послать куда подальше, и все.

– Думаешь, мои опасения напрасны?

– Я в этом просто уверена.

– Да уж, хорошо у меня начался Новый год… Говорят, как встретишь его, так весь год и будет. Я встретила его в обществе симпатичного мужчины, который через несколько часов после торжества оказался не менее симпатичным покойником.

Глава 6

Мои опасения оказались далеко не беспочвенными. На следующий день я уже сидела в кабинете у следователя и тупо смотрела на стол, сверху донизу заваленный различными бумагами и непонятными бланками. Оттого, что следователь молчал, что-то писал и не обращал на меня никакого внимания, я чувствовала себя просто ужасно и перебирала в голове самые наихудшие мысли на предмет того, что со мной может случиться в дальнейшем. Наконец следователь поднял голову и посмотрел на меня в упор.

– Ну что, гражданочка, хорошенько подумала?

– О чем? – тут же спросила я.

– Будешь давать правдивые показания или нет?

– А я с вами на «ты» не переходила.

Следователь немного смутился, но, пропустив мое замечание мимо ушей, продолжил в том же духе:

– Давай говорить по существу, а то у меня скоро обеденный перерыв.

– Так иди и обедай, – язвительно произнесла я, перейдя тоже на «ты», и посмотрела на следователя.

– Послушай, в твоей ситуации ты вообще должна сидеть ниже травы и тише воды! – взорвался тот и ударил кулаком по столу.

– А какая у меня ситуация? – Я старалась держаться спокойно и не показывать сидевшему напротив меня мужчине охватившее меня чувство паники.

– Ты обвиняешься в убийстве Ветрова Виталия Денисовича.

– Кого?

– Я сказал достаточно понятно. В криминальных кругах этот человек больше известен под кличкой Ветер.

Ощутив, как по моему телу пробежала нервная дрожь, я напряглась, как струна, и, подавляя собственный страх, спросила:

– А с чего вы взяли, что это я?

– С того, что только что было опознание и тебя опознала подруга Ветра, Анжела Попова.

– Да вы что тут, с ума все посходили, что ли? – вопреки моему желанию на моих глазах появились слезы. – Как бы я оружие-то провезла? Это же невозможно!

– Ты выстрелила из оружия, которое принадлежало господину Ветрову.

– Я? Выстрелила?

– Ну, понятное дело, что не я, – недобро усмехнулся следователь. – И вообще, я советую тебе говорить правду, потому что ты уже дала подписку об ответственности за дачу ложных показаний.

Смахнув слезы, я нервно поправила волосы и рассказала следователю о том, как же все произошло на самом деле. Чем больше я говорила, тем больше и больше убеждалась в том, что он мне не верит, и теряла всякое желание рассказывать что-то дальше и доказывать правоту своих слов.

– Вот и все, – закончила я свой рассказ. – Больше мне добавить нечего. Я точно такой же свидетель этого убийства, как и та девушка. Забыла, как ее зовут.

– Анжела Попова.

– Ну, да. Анжела Попова. Кстати… – Я немного задумалась и стала нервно покусывать губы.

– Ты что-то хотела сказать?

– Послушайте, какое вы имеете право мне «тыкать»? Повторяю: я с вами на «ты» не переходила! И не собираюсь пока этого делать, – произнесла я уверенным голосом и посмотрела на следователя взглядом, в котором наверняка читалась ненависть. – И что касается обвинения… Обвинить меня может только суд. Я уже позвонила своему адвокату, и, как только он подъедет, вы будете общаться только с ним. А после того, как меня оправдают, вам придется ответить за ваше «тыканье».

– Только не надо меня пугать! – злобно оскалился следователь. – У вас есть что добавить, кроме утверждения, что совершенно незнакомый мужчина стал дарить вам часы, усыпанные бриллиантами?

Я ощутила гордость за свою маленькую, но все же победу. Человек, который совсем недавно нагло мне «тыкал», вдруг стал называть меня на «вы», вспомнив об элементарных правилах приличия.

– Есть. Я еще раз утверждаю, что не была знакома с убитым ранее. Я понимаю, сама мысль о том, будто посторонний человек может подарить женщине дорогие часы, усыпанные множеством бриллиантов, выглядит по меньшей мере абсурдной, но тем не менее это так. Я действительно встретила с этим Виталием Новый год, но лишь по той причине, что мой сын закапризничал и муж повел его спать. Виталий сам подсел ко мне за стол. Сам со мной заговорил и пригласил меня на танец. Кстати, если эта Анжела Попова является его девушкой, то непонятно, почему он все время был один и почему он встретил Новый год не с ней, своей девушкой, а со мной. Я и понятия не имела, что он с кем-то приехал. Странно, что я увидела эту девушку только в тот момент, когда наткнулась на труп, но никогда не видела ее ранее.

– Объясняю, как все было на самом деле. Из показаний Анжелы Поповой, нам совершенно очевидно, что, помимо Анжелы, Ветров был увлечен какой-то таинственной женщиной, о существовании которой все знали, но никто и никогда ее не видел. Перед самой поездкой Ветров и Анжела рассорились, так как Ветров поставил Анжелу в известность, что любит другую женщину и летит в Египет для того, чтобы поговорить с ней всерьез и подарить часы.

– Неужели для того, чтобы поговорить всерьез со своей женщиной, нужно лететь в Египет?

– Дело в том, что Ветров признался Анжеле и в том, что его любимая женщина не свободна. Она летит на Новый год со своей семьей – мужем и сыном.

Услышав последние слова, я ощутила, как на моей спине выступил холодный пот, и тяжело задышала.

– Это блеф. Вы явно берете меня «на пушку», что называется.

– Ни в коем случае. Я всего лишь излагаю факты.

– Значит, эта Анжела Попова – великая фантазерка.

– Не переживайте. По всем этим фактам ведется тщательная проверка.

– Как вы ведете тщательную проверку, мне хорошо известно. Я хочу вам сказать одно: я вообще не знаю людей, про которых вы мне тут рассказываете, и не имею к этой истории никакого отношения. Скорее всего, эта Анжела Попова вбила себе в голову, что это я убила ее мужчину, и просто-напросто хочет меня подставить. Я с полной уверенностью заявляю вам: женщина, к которой летел Ветров, не я.

– Разберемся, – сухо ответил следователь и продолжил: – Слишком много совпадений в вашей истории. Вы случайно встретили Ветрова. Случайно встретили с ним Новый год, и он случайно подарил вам дорогие часы. А затем вы случайно оказались в его номере, когда он был уже мертв.

– Кстати, я не взяла подаренные им часы. Он подложил их мне под дверь. Я просто хотела их ему вернуть.

– Это не имеет значения. Со стороны вся эта картинка смотрится совсем по-другому. Вы состояли в отношениях с Ветровым до Египта, просто не хотели их афишировать по той самой причине, что вы замужем. Вы сознательно встретили с Ветровым Новый год, под каким-то предлогом отправив мужа с сыном в номер. Вы никогда не любили Ветрова, вы его просто использовали. Сначала вам льстило, что в вас влюблен такой красивый мужчина, а затем это стало вас тяготить, потому что вы не хотели разрушать то, что создавалось несколько лет. Видимо, Ветров настаивал на том, чтобы вы рассказали о ваших с ним отношениях мужу, но вы категорически отказались. Поняв, что Ветров может сделать это сам, без вашего участия, вы решили от него избавиться той же ночью. Когда ваш муж уснул, вы пошли к нему в номер и выстрелили в него из его же пистолета. Я не знаю, что именно подтолкнуло вас к убийству – нервное возбуждение, изрядная доля алкоголя или осознание того, что по-другому ситуацию невозможно исправить. Вероятно, вы успокаивали себя тем, что все друзья убитого хоть знали о вашем существовании, но никто вас так и не видел. Вы просчитались только в одном: вы никак не думали, что следом за Ветровым из Москвы в Египет вылетела его бывшая любовница Анжела Попова, которая и зашла в номер в самый пикантный момент.

Как только следователь замолчал, я непонимающе захлопала глазами, ладонью смахнула выступивший на лбу пот и произнесла усталым голосом:

– Теперь мне все становится понятно.

– Что вам понятно?

– Из вашего рассказа я поняла, кто убийца. Жаль, что этого не можете понять вы. Скорее всего, Виталия убила Анжела Попова. Убийца всегда возвращается на место своего преступления. Вот она и вернулась.

– А вот тут вы не правы. Вы, наверно, просто детективов перечитались.

– А мне показалось, что детективов перечитались вы. И почему же я не права? Мне очень интересно, почему все ваше доверие обращено к ней, а не ко мне.

– Потому что у Анжелы Поповой есть железное алиби.

– Надо же, она, оказывается, на редкость талантливая девушка… Как успела все обстряпать… Везде подстраховалась.

Но следователь словно не расслышал мои слова и продолжил:

– В момент убийства Попова сидела в баре в окружении многочисленных свидетелей.

– У меня тоже есть алиби.

– Очень интересно.

– В момент убийства я лежала в одной постели со своим мужем и ждала, когда он уснет.

– А зачем вы ждали, чтобы он уснул? Для того чтобы пойти в номер 405? – ответил за меня следователь.

– Да. Я уже говорила вам об этом: я хотела вернуть часы.

– Вы не могли подождать до утра? Почему вы пошли в этот злосчастный номер именно ночью?

– Потому что утром муж бы мне просто не позволил вернуть часы их хозяину.

– Да что ж он так? Ему нравится, когда его жена принимает подарки от своего любовника, и он не разрешает возвращать их назад?

– Прекратите! О каком любовнике вы говорите?! Я устала отвечать на ваши вопросы, потому что все мои ответы вы перевираете, чтобы они звучали во вред мне!

Взяв стакан с водой, я сделала несколько глотков и попыталась упорядочить свои мысли, которые постоянно путались и никак не хотели приходить в порядок. Если бы я знала, что совершенно шапошное знакомство с мужчиной обернется против меня и сыграет столь негативную роль в моей жизни, я бы обошла этого мужчину стороной! Я бы никогда в жизни не села с ним за один столик и бежала бы от него, словно от какой-то заразы!

Я вскинула голову и тихо сказала:

– Я устала.

– От чего? От вранья?

– От того, что все получается против меня.

До моего сознания вдруг дошло, что теперь я подследственная. Я и не представляла, что во мне может накопиться столько негативных чувств! Их было слишком много, и я даже не узнавала сама себя. Тут был и страх, отчаяние, безысходность, агрессия, злоба, тревога и лютая ненависть… Я не знала, как мне себя вести, как доказать свою невиновность и как с достоинством выйти из сложившейся ситуации.

Сидя в СИЗО в камере для подследственных, я проклинала себя за то, что тогда не осталась в Египте, а улетела первым же рейсом, наведя на себя лишние подозрения. Я очень много думала о Виталии, о его девушке Анжеле, которая обвиняла меня в его убийстве, и пыталась понять, почему Виталий хотел подарить эти злосчастные часы именно мне. Возможно, Анжела говорила правду, и он действительно показал ей эти часы перед поездкой в Египет. Возможно, он действительно кого-то любил и ехал на разговор к какой-то замужней женщине, которая вылетела на отдых со своей семьей. Быть может, он хотел подарить ей часы, серьезно поговорить и хоть как-то определиться в отношениях. Все могло быть именно так, но… я-то не была той женщиной, которую он любил! Скорее всего, женщина не прилетела. А я… Я, возможно, просто была похожа на нее. Если исходить из логики, то этим вполне может оправдываться повышенный интерес Виталия к первой встречной женщине, которая приехала на курорт со своей семьей. А что касается того, кто его убил… Думаю, что раз Виталий принадлежал к криминальным кругам, то, значит, именно там и нужно искать убийцу. Если человек ходил с оружием, значит, он чего-то боялся. Значит, на то были основания. И поскольку его все-таки убили, то можно не сомневаться, что они действительно были.

Мой адвокат добивался того, чтобы до суда меня отпустили домой, но пока эта попытка не увенчалась успехом. Говорят, человек ко всему привыкает, но я никак не могла привыкнуть к своей новой жизни, если пребывание в камере вообще можно назвать жизнью. Оставалось только ждать суда, который неизвестно что решит. И от этой неизвестности мне становилось еще тяжелее. Перед глазами часто возникал Стас, который тянул ко мне свои ручки и спрашивал, почему я пропала. Я вспоминала Андрея и то, какой же он все-таки хороший муж и отец. Я постоянно лежала на своей шконке, иногда спускаясь вниз лишь для того, чтобы справить нужду, немного поесть и попить, и опять забиралась наверх. Несколько раз я виделась с адвокатом, который убеждал меня, что все обойдется, что все будет хорошо, что скоро я вновь окажусь на свободе и все плохое забудется, как страшный, кошмарный сон. Я отвечала на какие-то вопросы, молча кивала и тупо смотрела перед собой. Мои глаза были воспалены, потому что я спала на втором ярусе и прямо перед моей кроватью висела лампочка без абажура. Глаза от яркого света слезились, болели, и по ночам мне приходилось накрывать их полотенцем. Иногда, по ночам, я зажмуривалась и молча глотала слезы, потому что прекрасно понимала: здесь нельзя давать волю своим чувствам, от этого могут быть самые нежелательные последствия. В том месте, где я находилась, ни в коем случае нельзя обращать на себя чужое внимание. Я постоянно отрицала свою причастность к убийству, но чем больше я ее отрицала, тем все больше и больше понимала: еще немного, и буквально все мне будет уже безразлично, у меня больше нет сил для борьбы.

Последняя надежда оставалась на моего адвоката. В камере постоянно говорили о том, что с хорошим адвокатом всегда можно выкрутиться, поэтому во мне и тлела маленькая надежда на чудо. Самой страшной новостью для меня оказалось то, что погибшего Виталия неоднократно видели сидящим в машине возле моего дома. Его по фотографии опознали мои соседи. Это известие убило меня окончательно, и я вообще перестала что-либо понимать. Получается, что до Египта Виталий несколько раз подъезжал к моему дому и просиживал там часами.

После новости, которая так сильно меня ошарашила, я вспомнила тот момент, когда увидела Виталия в первый раз. Я тогда еще подумала, что мы с ним уже встречались и что я где-то видела его раньше. Но я так и не смогла вспомнить, где и при каких обстоятельствах. А может… Может быть, он просто на кого-то похож, и все?

Глава 7

Этой ночью я почти не спала. Я пыталась размышлять, но в моей голове проносился лишь сумбурный поток мыслей. Я думала про погибшего Виталия, копалась в лабиринтах своей памяти в попытке понять, почему совершенно незнакомый мне мужчина просиживал по нескольку часов в своей машине около моего дома. У меня было слишком много вопросов, на которые не было никаких ответов. Больше всего я боялась думать о сыне и муже. Особенно о сыне. На сердце лежал тяжелый камень. Мне была ужасна сама мысль о том, что мой сын может узнать, что его мать сидит в тюрьме, да еще и за убийство. Когда мне было совсем плохо, я начинала думать о смерти, но тут же вспоминала слова адвоката, который обещал меня вытащить и уладить все недоразумения.

Я смотрела на других женщин и видела, что многие из них смогли смириться со своей судьбой, приспособиться к тем условиям, в которые попали. Но, несмотря ни на что, в глубине души они продолжали надеяться. Они ели овсяную кашу на воде, хлеб, пили воду и говорили, что, для того чтобы выжить, нужно лишь здраво взглянуть на ситуацию и принять ее такой, какова она есть.

Приложив ладонь к сердцу, я ощутила острую боль и тяжело задышала. Слишком спертый воздух в камере, да еще и какой-то непонятный озноб у меня по всему телу… Я не знала, что ждет меня впереди, но от слова «тюрьма» у меня поднималась температура, и я начинала бредить. Подняв голову, я попыталась наладить дыхание, но почувствовала себя еще хуже.

– Мама, мамочка… Почему я здесь? Почему? – прошептала я, глотая слезы, и обвела глазами спящих женщин.

Кто-то из них громко храпел, кто-то посапывал, кто-то стонал во сне… Я смотрела на них глазами, полными ужаса, и пыталась понять, как вообще можно спать в подобных условиях. Остановив свой взгляд на бельевой веревке, я стала думать о том, как бы ее отвязать. Я совершенно ясно поняла, что не смогу есть овсяную кашу с хлебом, пить воду, спать по ночам и на что-то надеяться, потому что чем больше проходило времени, тем все меньше надежд оставалось, а глядя на эту веревку, я вдруг подумала, что надежд не осталось вообще.

Я еще раз посмотрела на веревку и прокусила губу до крови, не чувствуя боли. Прикреплена она так, что мне не удастся незаметно снять ее, а к тому же на веревке слишком много узлов, которые мне не развязать. Я еще раз оглядела камеру и не нашла ни одного предмета, который помог бы мне свести счеты с несправедливостью жизни и уйти от проблем. А было бы так хорошо, если бы уже где-то вдалеке от меня осталась эта страшная камера с этими чужими женщинами, многие из которых не мылись и давно позабыли об элементарных правилах личной гигиены, и мне бы больше никогда не пришлось общаться с этим ушлым и невоспитанным следователем, который даже не думал прислушиваться к моим показаниям и переворачивал все мои слова против меня…

Я не знаю, как я дожила до утра. Лежала с открытыми глазами, и мне казалось, что меня уже нет. Что-то безвозвратно сломалось во мне, что-то ушло и вряд ли вернется назад. В первые дни, проведенные в камере, у меня было жуткое желание кричать – от навалившегося на меня кошмара, от ужаса и от моего бессилия. А сегодня мне уже не хотелось кричать. У меня не было сил, чтобы произнести даже одно-единственное слово. Одна женщина-соседка как-то сказала мне, что если я буду себя изводить, то долго не протяну, потому что на мне уже и так лица нет. Она попыталась меня успокоить и сказала, что тяжело только сначала, а потом начинаешь ко всему привыкать. Самое главное, чтобы попалась хорошая зона. Я смотрела на свою соседку, с трудом сдерживая слезы, и не могла понять, о чем она говорит, потому что не представляла, как зона может быть хорошей. Но она продолжала говорить, мол, на хорошей зоне за соответствующую мзду я смогу встречаться со своим мужем на трехдневных свиданиях. А я не могла представить себе Андрея, приехавшего ко мне на зону! У меня не было сил для того, чтобы его увидеть, и уж тем более для того, чтобы что-то ему объяснить. Видя мою болезненную реакцию, моя соседка попыталась меня успокаивать дальше и сказала, что если у меня есть дети, то за мзду на зону можно провести даже ребенка. Услышав последнюю фразу, я почувствовала себя еще хуже и, не сдержавшись, заплакала. Стасик и зона… Господи, да ведь лучше не жить! Чтобы мой маленький сын увидел, где находится его мать, узнал, что она осуждена как убийца, и начал меня стыдиться? Нет, ни за что!

– Я не хочу жить, – как можно тише прошептала я своей соседке и тихонько всхлипнула.

– Придется, – спокойно ответила та.

– Нет. Я хочу с собой что-нибудь сделать.

– Все поначалу хотят, только потом это проходит. Странно, ты здесь уже не первый день, а это желание у тебя еще не пропало. Должна бы уже пообтесаться. А уйти из жизни даже не думай. Тут для этого нет никаких подручных средств, но даже если найдешь, то умереть тебе не дадут – попадешь в лазарет и нарвешься на крупные неприятности.

Не успела я договорить с соседкой, как в окошко, называемое на местном жаргоне кормушкой, выкрикнули мою фамилию, приказали собираться с вещами на выход.

– Куда это меня?

– На раскидон, – с видом знатока ответила соседка.

– Я не поняла.

– Что тут непонятного? В другую хату поедешь.

– Почему?

– По тюрьме все гуляют. Администрация часто так делает, чтобы жизнь медом не казалась. Это такое своеобразное психологическое давление на арестантов.

– А почему именно меня?

– Все через это проходят. Что ж, поменяешь обстановочку, и, может, в другой хате тебе больше понравится.

– Да как в тюрьме вообще может нравиться? – опешила я.

– Мало ли. Может, там поспокойнее будет, ночами реветь перестанешь.

Не прошло и пяти минут, как открылась дверь и меня вновь позвали на выход. Попрощавшись с соседкой, я взяла свой баул и пошла в сторону выхода.

– Ты как в новую хату въедешь, не забудь мне малявку черкануть. Дороги сейчас отменно работают, – крикнула она мне вдогонку.

– Что работает?

– Дороги. Веревки, по которым записки тянут.

– Ах, веревки…

Идя следом за женщиной-конвоиром по длинному коридору, я не удержалась и тихо спросила:

– Куда меня ведут?

– Тебе кумовья все объяснят, – жестко отрезала та.

– Кто?

– Иди, не положено мне разговаривать.

Через пару минут я оказалась в кабинете следователя, который, к моему большому удивлению, поставил меня в известность о том, что с меня сняты все обвинения. Мне принесли все мои документы и вещи из камеры хранения. Подписав какой-то листок, следователь тут же протянул его мне, заставил меня поставить на нем свою подпись и позвал конвоира.

– Все. Свободна. Там, у входа, тебя твои люди ждут.

– Простите, что вы сказали?

– Свободна. Иди на выход.

– На выход? Вы меня отпускаете?

– Я же сказал, что с тебя сняты все обвинения. Иди, твои люди тебе все объяснят.

– Какие люди? – Я непонимающе смотрела на следователя, и меня трясло мелкой дрожью.

– Она еще посидеть хочет, – ухмыльнулась конвоирша и слегка подтолкнула меня вперед.

– Нет, что вы… – проговорила я, словно в бреду, и пошла, будто пьяная, по коридору.

На самом деле я очень плохо понимала, что происходит. Я еще не до конца понимала, что тюрьма в самом деле уже осталась позади, что в моей жизни больше не будет переполненных камер с полнейшим отсутствием вентиляции и с чересчур большой влажностью, что не будет клопов, вшей, блох и тараканов, не будет рядом женщин с самыми распространенными тюремными болезнями – чесоткой и фурункулезом. В камере я мало двигалась, а более опытные женщины говорили, что нужно больше ходить, иначе начинают выскакивать фурункулы на ногах, а затем и вовсе гнить ноги. Я же никак не могла представить, где там можно ходить, ведь проход очень маленький…

Я шла по коридору, сдерживая себя от того, чтобы не разрыдаться, и вдруг вспомнила тот момент, когда в первый раз зачесалась. Я сразу подумала, что у меня в одежде появились какие-то паразиты, но это оказался кожный дерматит, который начался у меня от нервного напряжения. Перед глазами вдруг возникла лежавшая от меня справа женщина, у которой был страшный приступ почечных колик. Она жутко кричала и извивалась на своей шконке, а потом от боли на какое-то время потеряла сознание. Я страшно перепугалась, не зная, чем ей помочь. Женщина то приходила в сознание, то опять его теряла. Мы вызвали врача, по-тюремному его называют лепила, но он пришел только через три часа. К тому моменту моя сокамерница была уже почти зеленая. Лепила даже не вошел в камеру. Мы подтащили еле живую женщину к кормушке, оголили ей плечо и прямо через кормушку врач делал ей какие-то уколы. Жуткое зрелище!

И вот теперь все это позади. Эти страшные дни и адские ночи. Господи, а ведь еще сегодня ночью я не хотела жить и строила планы самоубийства! А сейчас… Сейчас мне хотелось жить и кричать от радости на весь свет, что жизнь потрясающе прекрасна! Значит, правосудие все-таки есть. С меня сняли все обвинения! Неужели с меня сняли все обвинения?! Неужели этот длинный, слабо освещенный и удручающий коридор скоро закончится?!

Следователь сказал, что меня ждут мои люди. Конечно же, это Андрей со Стасиком, а может быть, приехала даже и Светка. При мысли о том, что через несколько минут я обниму своего сына и поцелую его в пухленькие щечки, из глаз потекли слезы.

Выйдя за железные ворота, я огляделась, поправила воротник пальто и увидела черный джип «Мерседес» с абсолютно темными стеклами, за которыми ничего не было видно. Он стоял прямо на площадке у ворот. Не обращая никакого внимания на незнакомую мне машину, я слегка поморщилась, почувствовав, как от яркого солнечного света заслезились глаза. Затем подошла к одиноко стоящей березе, нежно ее обняла и стала тихонько всхлипывать:

– Господи, спасибо тебе за все! Господи, я всегда буду благодарить тебя! Всегда, господи!

Увидев большой сугроб, я прыгнула в него, как ребенок, встала на колени, набрала полные пригоршни снега и умыла лицо. Затем подняла голову и посмотрела на тюремные окна. Там остались мои сокамерницы. Надо же, здесь идет своя жизнь, а там, в заключении, находится так много женщин. Тут снег, столько пушистых, колких, прохладных снежинок, а там… Там нельзя задавать лишних вопросов, там нельзя показывать своих чувств и никого напрягать. Там нужно как можно меньше болтать. Нельзя расслабляться, и если ты хочешь что-то сказать, то перед этим нужно хорошенько подумать. Там нельзя поддерживать бессмысленные разговоры и всегда нужно быть готовой к любым провокациям. Совсем другая жизнь. Жизнь, где существуют тюремные законы, где женщины превращаются в озлобленные, жестокие и ненавидящие друг друга создания. Там приходится жить по законам тюрьмы и каждую минуту думать о том, как бы не сделать того, чего делать нельзя. Нельзя никому доверять и нужно постоянно соблюдать осторожность. Там от тебя требуются жесткий самоконтроль и внутренняя дисциплина. Там уважают только сильных – тех, кто может за себя постоять, а от слабых избавляются. Там очень страшно, но там ни в коем случае нельзя показывать страх. Никогда и ни при каких обстоятельствах…