Текст книги "Жил-был Димка"

Юлия Симбирская
Жил-был Димка

© Симбирская Ю.С., текст, 2015

© Гаранина М.(Alice Traum)., иллюстрации, макет, внешнее оформление, 2015

© Издательство «БерИнгА», 2015

* * *

Полоска

Когда я подхожу к подъезду, в окне первого этажа часто вижу полосатого кота. Сегодня он тоже выглядывает из-за цветочного горшка. Усы у кота топорщатся, дрожат. Наверное, он голубя или воробья приметил. Я придумал, что кота зовут Полоска.

– Смотри, опять Полоска выглядывает, – трясу я мамину руку.

– Какая полоска? – удивляется мама.

– Не какая, а какой. Вон, за горшком.

– Где? – мама вытягивает шею и смотрит в чужое окно.

– Да вон, видишь, усы торчат.

– Дима, не вижу я никаких усов. Только утюг, аспарагус и книжку.

– И хвоста полосатого не видишь?

– Опять твои шуточки?

Мама пожимает плечами. Получается, я не только имя коту выдумал, но и самого кота.

Кораблики в бутылках

Я большой специалист по разгадыванию секретов. Например, я знаю, что в светофоре лампочки от электричества зажигаются, и светофорные человечки тут совершенно ни при чём. Только с одним секретом до сих пор мучаюсь. Этот секрет у дедушки Лёвы дома. Стоит на полке рядом с сушёной морской звездой и большой ракушкой. Я его и так вертел и сяк, и дул на него, и об штанину тёр, сам не знаю зачем – не поддаётся.

– Ну, Дима, разгадал, как кораблик в бутылку засунули? – спрашивает дедушка Лёва, когда мы к нему в гости приходим.

– Почти.

– Давай расскажу, – предлагает дедушка и улыбается. Усы у него разъезжаются в разные стороны.

– Нет! Не надо!

– Ну ладно, если что – обращайся.

Дедушка идёт на кухню печь блины, а я встаю коленками на письменный стол, пока мама не видит, носом прямо в бутылку с корабликом утыкаюсь и разгадываю. Я матросов вижу и юнгу, и капитана с золотым крабом на фуражке. Я их прошу:

– Откройте секрет?!

А они молчат. Не слышат, наверное, через стекло. В общем, я решил – надо морскую азбуку изучить. Сделаю флажки из маминых платков, буду махать и просить:

– Откройте секрет. СОС.

Так, кажется, на морском языке разговаривают. И они ответят. Обязательно.

Велосипед

Однажды мы с папой отправились покупать настоящий скоростной велосипед.

– Велосипед, Дмитрий, лучший друг человека, – сказал папа.

– Ага, – согласился я.

– Я жалею, что, прожив 34 года, так и не проехал на велосипеде от нашего города до Верхних Столбищ, – поделился со мной папа, – из машины никакой красоты не увидишь.

Когда мы подошли к спортивному магазину, оттуда как раз выходил дяденька и вёл велосипед с рулём, как бараньи рога, и весь в проводах.

– Смотри, Димка, серьёзная машина, – сказал папа.

– Ага, – сказал я и навалился плечом на стеклянную дверь.

Потом мы с папой долго бродили среди велосипедов, роликов, надувных лодок, самокатов, мячей и клюшек. Вернее, это я бродил и устал, и пить захотел, поэтому сел на скамейку и куртку расстегнул. А папа, как остановился возле боксёрской груши, так и простоял там целую жизнь.

Когда мы вышли и поволокли домой эту грушу, папа посмотрел на меня и сказал:

– Знаешь, сын, порой не ты выбираешь друзей, а друзья – тебя.

Я понял, что это был тот самый случай.

Роза и Тюльпан

В нашем дворе часто гуляет девочка Роза. Она живёт в соседнем доме, поэтому детская площадка у нас общая. Моя мама иногда просит Розину бабушку:

– Присмотрите, пожалуйста, и за моим пять минут. Я за курткой сбегаю, что-то прохладно.

– Обязательно, – говорит Розина бабушка и надевает очки.

Мама всегда быстро возвращается и, запыхавшись, интересуется:

– Ну, как?

– Не беспокойтесь, я троих внуков вырастила, Роза четвёртая. У меня никаких ЧП быть не может.

Потом Розина бабушка снимает очки и читает маме газеты. Мама слушает, потому что невежливо просить чужих бабушек за ребёнком присматривать, а потом идти в бадминтон играть.

А мы с Розой дружим. Она хорошая. Особенно мне нравятся её круглые щёки.

– Дима, а хочешь со мной на всю жизнь дружить?

– Как это? – растерялся я.

– Ну, это когда люди женятся.

Я посмотрел на Розины щёки и согласился.

– Тогда тебе имя нужно поменять, – сказала Роза и поправила мне шапку.

– Зачем?

– Ну, надо.

– А вдруг меня мама перестанет узнавать без имени? – забеспокоился я и снова сдвинул шапку на одно ухо.

– Теперь ты будешь Тюльпан, – Роза как будто не услышала моих слов про маму.

Честно скажу, я согласился. Не знаю, что со мной стряслось. Мы покачались на качелях, откопали какую-то железку в песочнице.

– Тюльпанчик, принеси мне совок, – скомандовала Роза.

И я притащил совок. Наверное, она меня заколдовала этим именем. Я с тоской смотрел на маму, которая сидела на скамейке с Розиной бабушкой.

– Тюльпанчик, прогуляй нашу собаку, – Роза всучила мне резинового щенка на поводке из скакалки и я пошёл с ним гулять.

Точно, это колдовство. Я чувствовал, как у меня на голове сквозь шапку прорастают красные лепестки.

Я представил, что вырасту и стану Тюльпаном Андреевичем, и по спине у меня побежали мурашки.

– Дима, пошли домой, я замёрзла! – услышал я мамин голос, и лепестки тут же осыпались.

Да, мамы умеют расколдовывать. Я отдал Розе поводок и передумал жениться. Может, как-нибудь в другой раз.

Подоконник

В нашей квартире пять подоконников. Самый лучший подоконник – в моей комнате. На нём стоит пульт управления полётами и телескоп, потому что на самом деле это космический корабль, он только днём подоконником притворяется.

Пульт управления у меня отличный. Его очень легко соорудить, если под рукой коробка от маминых новых сапог, пластилин и пара катафотов к велику. Телескоп необязательно в «Юном технике» покупать. Лучше взять толстую трубу, а к ней изолентой лупу примотать. Толстую трубу можно найти возле магазина, где всё для ремонта.

Хорошо зашториться в космическом корабле и лететь. У нас есть глобус, на котором все звёзды отмечены. Он чёрный в жёлтую точку. Я его рассматриваю и выбираю путь. Захочу – к созвездию Орла полечу, захочу – просто на Марс. Хорошо, что я читать и писать научился. Теперь можно маме с папой записку оставить: «Я на Луне!» И лететь спокойно. Это на всякий случай, вдруг я заблужусь в космосе, тогда папа с мамой за мной прилетят. Снимут со своего подоконника в гостиной все горшки с цветами, быстренько пульт управления смастерят по моим чертежам – и звездолёт готов. Правда, мама высоты боится, поэтому я её тренирую. Пока она со мной на моём подоконнике летает. Сядет, коленки подожмёт и обязательно меня за руку держит. Ничего, у меня ещё одна рука есть, чтобы кнопки на пульте нажимать. Если что, я и носом могу. Мама дышит мне в ухо и боится. Бедная моя маленькая мама.

Наташа

В квартире над нами идёт ремонт. Целый день там что-то сверлят и приколачивают.

Мне очень хочется посмотреть на новых соседей. Пока я слышу только весь этот грохот, а ещё над моей головой всё время кто-то бегает: топ-топ-топ – в одну сторону, топ-топ-топ – в другую.

После обеда мы с мамой собираемся в парк. Пока мама закрывает дверь на все замки, я подхожу к лестнице и поднимаюсь на несколько ступенек. Если вытянуть голову, то видно, что дверь квартиры, где ремонт, открыта. И вдруг оттуда выбегает девочка, она свешивается через перила и смотрит на меня. У девочки чёрные блестящие волосы и чёрные узкие глаза. Она этими глазами как будто на крючок меня подцепила и держит.

– Дима! – зовёт мама.

– Иду! – откликаюсь я, а сам стою как вкопанный.

– Дима, я спускаюсь!

– Я тоже.

А сам стою и на девочку смотрю, лицо у неё хитрое и ямочка на одной щеке. Так разве бывает?

– Дима! – голос у мамы становится слишком строгим.

Девочка решила меня пожалеть и перестала глазами держать. Я побежал вниз, а она крикнула вслед:

– Меня Наташа зовут!

– А меня Дима! – это я уже с первого этажа отозвался.

Если бы я мог так кого-нибудь своими глазами держать! Если бы мог, то держал бы Наташу.

Одна такая

Девочек много на свете. Сядешь в троллейбус, а напротив обязательно девочка окажется. С косичкой или в шапке с помпоном, иногда с куклой в руках. Я всегда в окно смотрю, потому что девочки умеют отвлекать от важных мыслей, как никто. Например, сижу я, думаю, что будет, если Земле надоест крутиться в ту сторону, в которую она крутится? Вдруг она возьмёт и попятится назад, что с нами будет? Эту мысль я не успеваю додумать, потому что девочка напротив взяла и стала носком своего красного сапога по моему ботинку стучать. Стучит, а сама на окно дышит и пальцем на стекле чертит. Я сначала решил, что она случайно, и поглубже на сидение задвинулся. А она тогда наоборот выдвинулась, чтобы до моей ноги достать, и опять стучит. Я ноги поджал, она промахнулась и язык мне показала. А я – ей. На следующей остановке мы с мамой вышли. Я всю дорогу до поликлиники вспоминал, как у неё ухо из-под шапки торчало, а над ухом завиток и на лбу завиток. Зачем мне такую ерунду вспоминать? Я даже злился на себя и решил, что теперь буду просто зажмуриваться в случае чего.

Девочек много на свете, и запросто могло так получиться, что в квартире над нами поселилась бы не Наташа, а любая другая. Или вообще поселился бы старичок какой-нибудь с таксой или тётенька с кошкой. Как хорошо, что Наташины родители выбрали именно наш дом, именно наш подъезд, потому что теперь я точно знаю, что бывают девочки вообще, а бывает одна такая. Я смотрю с балкона, как она идёт в своём голубом плаще, и у меня в ушах начинается шум, который превращается в песню, а песня распускается во мне, как цветок, и хочется грустить и радоваться одновременно. Я закрываю уши, зажмуриваю глаза и стою так несколько минут, а потом иду собирать конструктор, потому что жизнь нужно продолжать. Если стоять вот так на балконе с песней в животе, можно превратиться в воздушный шар и улететь. А у меня – мама, папа, дедушка Лёва и бабушка Вера.

Русалки

Мы с Наташей играем в русалок. Игра простая. Нужно взять несколько лохматых кукол и носки. Потом вдеть куклины ноги в носок – и русалка готова.

– Госкошные хвосты! – радуется Наташа.

Она плохо выговаривает «р», а слов с этим звуком знает много.

Честно, я бы не стал ни с кем никогда в русалок играть, даже с Наташей, но она очень воду любит, у неё все игры такие. Я предлагал ей пиратский корабль в ванне топить, она согласилась, а потом вдруг передумала. От русалок я не успел отказаться.

Наташа покрутила кран и стала набирать воду в зелёный таз. Мы стояли и смотрели, как она хлещет.

– А знаешь, кто я? – шепчет Наташа мне в ухо.

– Кто? – шепчу я в ответ, и ноги у меня как-то подгибаются.

– Я – дельфин. Я вгеменно такая, а потом в моге уплыву.

Наташа смотрит мне в глаза, и я верю. И даже начинаю волноваться, что она прямо сейчас дельфином станет. Может, на всякий случай воду в ванну набирать, а не в таз, чтобы ей места хватило?

– Беги гусалку, котогая в синем хвосте, а я возьму гозовую.

Я беру русалку и плюхаю её в таз. Носок, то есть хвост, надувается пузырём. Я представляю, что это не русалка, а подводная лодка, и мне становится даже чуть-чуть интересно.

Наташина подводная лодка погружается рядом с моей и говорит:

– Пгивет, Валенсия!

– Да, – отвечаю я.

– Что «да»? Ты – Валенсия, а я – Агиэль. Пгивет!

– Привет.

Наташа берёт с полочки шампунь и льёт его в таз, получается пена. И пахнет чем-то таким, что в носу холодит.

– Так кгасивее.

Моя подводная лодка совсем не видна.

– У-у-у-у, – я нечаянно начинаю гудеть, просто забываю, что у русалок нет двигателя.

– Ты чего гудишь? Штогм, что ли?

– Ага.

Так мы играем, пока в ванную не заходит Наташин брат Боря.

– Вы чего всю ванную залили?

– Закгой двегь! – злится Наташа.

– Ты чего мой шампунь в таз выдавила?! – орёт Боря.

Оказывается, это был его шампунь.

Наташа включает воду и полощет мыльных русалок, а Боря убирает свой шампунь на верхнюю полку. Жадина-говядина, а ещё взрослый человек. Когда он уходит, Наташа пристраивает мокрых русалок на батарею. С них капает вода.

– Пгидёшь ещё иггать?

– Приду, – говорю я.

У Наташи чёлка почти до носа. За чёлкой прячутся глаза. Как же я могу не прийти.

Мне пора домой. Наташа провожает меня до двери и громко поёт:

– А в помойке жил Богис, пгетседатель дохлых кгыс!

Гриша

Грише два года. Мелкота. И на девочку похож. Я сколько раз говорил его маме:

– Тётя Оля, отстригите ему эти кудряшки.

– Зачем? Они ему не мешают.

– Понятно, что не мешают, но ведь на девочку похож.

– Я ещё годик полюбуюсь, а потом отстригу, – смеётся тётя Оля.

Через годик ему можно будет косы заплетать. Бедный Гришка.

Мне для Гриши ничего не жалко. Я ему свой старый экскаватор протягиваю, там всё равно ковш не работает. Ещё у меня целая коробка машинок, у которых чего-нибудь не хватает – колёс, дверок, фар. Гриша долго с ними играет. А уж медведей и собак пусть сколько угодно тискает. Они только рады. Им ничего оторвать невозможно, я за шесть лет не смог, а Гришка тем более не сможет – мелкота. Иногда я бегаю на кухню, чтобы воды попить или яблоко погрызть. И тут убежал на минуточку, возвращаюсь, а Гришка стоит на стуле и хозяйничает на полке с моими пластилиновыми человечками.

– Тебе машинок мало? Ты чего туда полез? – разозлился я.

Гришка смеётся и кого-то мнёт. У меня в животе всё похолодело. Вдруг он самого доброго великана Федю мнёт?

– Ну-ка, со стула слезай, упадёшь! – говорю я строгим голосом и обхватываю Гришку под мышки.

Он сползает со стула, протягивает мне разноцветный комок. Я смотрю, и в животе у меня вообще всё замерзает, потому что этот комок – Федя. У него были зелёные штаны, а ещё с одной стороны сохранился Федин глаз.

Я смотрю на Гришку и понимаю, что сейчас стукну его или толкну. Вот через секунду. А Гришка вдруг перестаёт улыбаться, и нижняя губа у него выезжает вперёд.

– А если тебя вот так?! – показываю я на комок.

– И нада меня, – говорит Гришка.

Он подходит, прижимается ко мне и просит:

– И нада меня.

Глупый. Думает, что я правда могу брата в комок смять. Ни за что! Федю я заново слеплю, я помню, каким он был.

Пуговицы

У бабушки Веры есть большая шкатулка с пуговицами. Когда я был совсем маленьким и плохо ел, бабушка Вера доставала шкатулку, высыпала на стол пуговицы, и я их рассматривал. Не успевал и половину пересмотреть – каша кончалась, потому что я забывал, что надо отворачиваться и плеваться, просто ел и всё. Эту историю мне бабушка Вера сто раз рассказывала. Вообще-то я до сих пор пуговицы люблю и ем плохо.

– Вот коричневая с синим глазком – с дедушкиного плаща. Финский плащ был, замечательный. Я за ним в универмаге такую очередь выстояла! Пока стояла, представляешь, ко мне собака подошла, вежливая такая, – рассказывает бабушка Вера.

– Как это к тебе в универмаге собака подошла? Туда разве с собаками пускают?

– Нет, она на улице подошла. Очередь-то была до центрального парка. Это же финские плащи выбросили, не абы что. Так вот, стоим мы, светает, я озябла, достала термос, бутерброд, а собака так вежливо на меня смотрит.

– Бабушка, ты что, ночью в очереди стояла?

– Ой, Дима, что я тебе голову морочу? Стояла. Было дело.

– А собака?

– Я ей бутерброд отдала, она поблагодарила и ушла.

– Хвостом повиляла?

– Точно.

– А вот эта пуговица откуда? – спрашиваю я и достаю большую красную пуговицу с золотым ободком.

– Да, за этими пуговицами пришлось поохотиться! – прищуривается бабушка.

Я сразу представил, как бабушка скачет на дикой лошади, в руках у неё длинная верёвка с петлёй, лассо называется, как в книжке про индейцев. Она эту верёвку крутит и собирается накинуть на удирающую красную пуговицу. Смешно.

– А зачем охотилась?

– Как зачем? Костюм на юбилей тёти Лиды сшила, а пуговиц подходящих нет. Мне их один коневод привёз из Германии с сельскохозяйственной выставки.

Тут я представляю, как этот коневод скакал за пуговицей на дикой лошади.

Мы долго ещё сидим за столом. Я нахожу себе железную пуговицу со звездой. Сразу понятно, что эта пуговица – солдат.

– Эта пуговица, Дима, драгоценная, я её уберу отсюда, – вздыхает бабушка Вера.

Я не понимаю, что в ней драгоценного, она не блестит совсем и не переливается.

– Может, ты вот эту уберёшь? – я протягиваю бабушке Вере зелёную блестящую пуговицу, прозрачную, как леденец, а внутри – серебряный цветок.

Бабушка держит на ладони железную пуговицу и долго рассматривает.

– Это от папиной гимнастёрки. Я ведь папу не помню совсем. Уберу.

Потом меня укладывают спать на диван, накрывают одеялом, которое лежит на мне как сугроб, и я долго не засыпаю. Я ворочаюсь и подушку переворачиваю холодной стороной. И всё время своего папу вспоминаю, какой у него нос, какие глаза, какие руки, как он смеётся. Я с ним только сегодня утром расстался на один день. А зелёную леденцовую пуговицу я Наташе подарю. Бабушка разрешила.

Зина Кукушкина

Глеб Кукушкин никогда не гуляет во дворе один. Он уже взрослый человек – во втором классе.

– Зина, ко мне! – командует Глеб, и Зина мчится к нему со всех лап, взмахивая на бегу кудрявыми ушами.

Я стою в стороне и завидую, потому что мне тоже хочется, чтобы кто-то бежал ко мне со всех ушей, то есть со всех лап.

– Не понимаю, зачем собак человеческими именами называть, – ворчит на скамейке Розина бабушка.

– Собака что, не человек?! – возмущается Глеб.

– Не кричи, просто собаку нужно звать по-собачьи. Какая хорошая кличка Найда.

– Ну и что! Это американский коккер-спаниэль, между прочим.

– Ой, спорщик! – вздыхает Розина бабушка.

– Бабушка, получается, что её зовут Зина Кукушкина, – хохочет Роза.

– А какая она должна быть? – злится Глеб. – Ясно, что Кукушкина. Зина! Апорт!

Глеб замахивается и кидает палку далеко-далеко.

Зина бежит, Глеб бежит, я бегу, Роза бежит. У меня уши от шапки завязками машут, у Розы помпон на берете подпрыгивает.

– А-а-а-а… – кричит Роза.

– А-а-а-а… – подхватываю я.

Потом Зина подхватывает. Как много счастья бывает у человека! Я оборачиваюсь – за нами Розина бабушка бежит, и газета из рук вырывается, как большой цветной попугай.

Мы бежим, бежим, бежим… И двор кончается.

Мой друг Светик

Мой друг Светик учится в музыкальной школе. Он буквы складывает медленно, а ноты быстро. Я давно лучше него читаю, а он давно лучше меня играет на скрипке. Раньше мы вместе в детский сад ходили, а теперь Светику некогда – его бабушка в музыкальную школу возит на другой конец города. Пока туда, пока обратно, пока он там всё сыграет – спать пора. От этого мы со Светиком видимся очень редко.

– Привет! Это я! – улыбается Светик.

Я беру его в охапку и затаскиваю в квартиру, следом Светикова бабушка заплывает. Она похожа на большого кита, на синего, потому что в синем плаще, и потому, что дышит, как кит.

– Добрый день! – говорит бабушка. – Снимай сапоги, Святослав, натоптал уже.

– Ой, здравствуйте, Валентина Илларионовна, – радостно встречает гостей мама.

– Я уж проходить не буду. Святослава оставлю, сама пока в «Океан» схожу.

Светикова бабушка вытряхивает из пакета Светиковы тапочки. Как будто у меня тапочек для друга не найдётся. Тут я перестаю Светика мутузить от радости и гляжу на его бабушку во все глаза. В какой это океан она собралась? Вдруг она, как Наташа, временно бабушка, а так – кит?

– Сходите, Валентина Илларионовна, там после ремонта – красота. Мы с Димкой туда как на экскурсию ходим, морских обитателей изучать, интереснее, чем в ихтиологическом музее. Лобстеры, креветки всякие, кальмары, осьминоги, мидии! Аквариумов штук двадцать! А мозаика на стенах! Даже бассейн есть!

– А кита там случайно нет? – смеётся Светикова бабушка.

– Будет, – смеётся мама.

Я знаю, что будет совсем скоро, вот только Светика из куртки вытряхнет и поплывёт.

Потом мы со Светиком играем в пожарную команду, потом в автогонки, потом в запуск космического корабля, потом просто в гараж. Светик всё никак наиграться не может и с одной игры на другую перескакивает. И я с ним перескакиваю, нам столько нужно успеть, так наиграться, чтобы Светику до следующего раза хватило. Мама зовёт нас есть пирог с ягодами и пить компот. Мы бежим на кухню, чавкаем пирогом, пьём компот из трубочек и обязательно булькаем. Я случайно ложкой по блюдечку дзынькнул:

– Во как звучит! – и ещё раз дзынькнул, специально уже.

А Светик по стакану, а я по графину, а Светик по чайнику, а я по сковородке, а Светик по железному подносу.

– Вы что грохочете? – прибежала мама.

– Это у нас концерт народных инструментов! – говорит довольный Светик и улыбается.

А улыбка у него фиолетовая. Это мама чернику в пирог положила.

Вдруг ещё что-то дзынькнуло. Мы переглянулись и поняли, что это в дверь звонят. Первой, конечно, мама поняла – побежала открывать. Мы тоже побежали, и тут я расстроился, потому что Светикова китовая бабушка уже выбралась из океана на сушу и, вот, пожалуйста, в дверях стоит.

– Я тебя всегда жду. Мы ещё железную дорогу не испытали, – говорю я Светику и заграбастываю его, обнимаю сильно.

Это легко – Светика заграбастать – он худющий и на голову меня ниже. Я пальцами чувствую крылышки у Светика на спине. У всех людей такие есть. Только называются почему-то лопатки. У всех есть, только не у всех заметно. У Светика прямо крылья, а не крылышки.

– Я приду, скоро, – бормочет Светик и шмыгает носом.

Нет, он не заплачет ни за что – у него твёрдый характер.

Хлоп. Дверь закрылась. И заплакал я.