Текст книги "Грустная история Глаши Веселовой"

Глава 6

Поезд прибыл. Долго тянулся вдоль перрона. Но мама сразу рассчитала, где остановится нужный вагон, и мы заранее сели на нужную скамейку. Рядом бродили такие же встречающие, а ещё голуби. Кто-то кинул голубям кусочек булки, они тут же собрались кружком. Не успели они эту булку раздербанить, как приземлилась чайка – гладкая, большеголовая, крепенькая: шлёп-шлёп-шлёп. Она попробовала ухватить добычу жёлтым клювом, но голуби сомкнули кольцо и оттеснили конкурентку. Чайка крикнула пару раз что-то ругательное и улетела. Не ожидала я от голубей такой уверенности в себе.

Когда вышла проводница и перекинула мостик между вагоном и перроном, я подумала, вот было бы здорово поехать сейчас с мамой… да куда угодно. Не встречать неведомого Гавриловича, а самой садиться в вагон, устраиваться на своей полке и потом долго смотреть в окно.

Мы поднялись со скамейки. И мама аж шею вытянула, так старалась не пропустить деда. Уже вышло полвагона, а никого похожего на человека с фотографии не было. У меня внутри всё слиплось. Ну, где?

И тут на перрон скакнула собака. Однозначно такса, только очень уж некрасивая, клокастая, как щётка, а за ней – хозяин. Да, это был наш пассажир. Я его сразу узнала по зелёному берету. Ну, сейчас хотя бы не лето, так что годится. Кроме берета на нём был серый плащ, куцый клетчатый шарфик и рыжие носатые ботинки. Из-под берета торчали седые волосы, как у клоуна, который придумал «Снежное шоу». И борода такая же. Он вообще был на того клоуна похож – мой дед Гаврилович.

Мама шагнула навстречу, не отрывая взгляда от щётковидной таксы.

– Всего доброго! – механически сказала проводница. Она тоже смотрела на собаку и наверняка думала: навыводили пород, только детей пугать, она бы такую точно не завела.

– Оленька! – крикнул Гаврилович. Откатил в сторону огромный коричневый чемодан, обмотанный жёлтой липкой лентой, дёрнул поводок, чтобы собака не лезла к урне у скамейки, и кинулся к маме. – Как я рад! Ты совсем не изменилась!

Я сделала шаг в сторону в надежде, что обо мне в суматохе забудут. Мама никак не могла выпростаться из объятий Гавриловича. Щётковидная такса крутилась на поводке, путалась под ногами других пассажиров, раздутый чемодан несколько раз задели и чуть не повалили. Дед всё причитал и вытирал глаза шарфом.

– Это Глаша, – мама обернулась ко мне и послала глазами SOS.

Ну уж извините, я этого Гавриловича не выписывала. Если он и меня полезет обнимать! Ага, конечно! Я с незнакомыми не обнимаюсь. Шагу не сделаю. Такса присеменила и стала обнюхивать мои кроссовки.

– Фу, Ленточка! Фу!

Дед потянул поводок.

– Глаша, подойди, пожалуйста, – попросила мама.

Я сделала два микроскопических шага. Ленточка! Ну и кличка! Ленточка должна быть гладкой и шелковистой, а это щётка.

– Вот и встретились, – сказал дед и неожиданно поцеловал меня в лоб. Я чуть не провалилась сквозь асфальт. Аж круги в глазах пошли. – Очень на Андрюшу похожа.

Гаврилович обернулся к маме.

– Ну, пойдёмте, – мама потянулась к чемодану.

– Тю-тю-тю, Оленька, я уж сам покачу. Представляешь, замок сломался в дороге. Хорошо, у соседа изолента оказалась – примотали.

Я постояла, дождалась, пока они отойдут шагов на десять, и пошла следом, пытаясь стереть из памяти этот момент с дедовым поцелуем в лоб, но получалось наоборот – он не стирался, а только усиливался. Фу! Гадость! Почему я такая мякина, как говорит бабушка?! Надо было просто назад шагнуть, и он бы промахнулся, или присесть. Сзади на плаще Гавриловича был выдран клочок и заштопан чёрными нитками. Помоечник! А ведь придётся идти по двору через тётю Люсю. Только сейчас я полностью осознала, что дед поселится у нас. Что придётся отдать ему комнату – гостиную с книжными шкафами. А какую ещё? И эта Ленточка будет цокать когтями по нашему паркету. Мама пару раз оглянулась, чтобы проверить, не сбежала ли я. Хотелось топать ногами, пинать урны и требовать, чтобы этого деда запихнули в вагон и отправили обратно.

Мы вышли на площадь перед вокзалом. Гаврилович одной рукой катил чемодан, второй всё пытался подхватить маму под локоть и удержать «щётку», которая металась туда-сюда, лезла под ноги маме, мама путалась в поводке, но продолжала улыбаться и отвечать на многочисленные вопросы.

«Только бы не встретить никого у подъезда», – подумала я, когда мы наконец сели в троллейбус. Чемодан еле вкорячили, а собака всё никак не могла одолеть ступеньку, пока мама не подхватила её под пузо. Вот смелая! Таксы, между прочим, агрессивные. Пока ехали три остановки, я сидела за пять рядов от родственников, смотрела в окно, дышала и думала, как жаль, что забыла в прихожей на полочке телефон. Я вроде как дисциплинирую себя и не пялюсь в него с утра до ночи, но сейчас бы попялилась. Английский скоро закончится. Следующий – литература. Приду, закроюсь в своей комнате.

Когда мы свернули в наш двор, я сразу увидела у подъезда тётю Люсю, Ираиду Сергеевну и ещё одну соседку с первого этажа – Марину, которая вывела на прогулку близнецов Антошку и Алёшку. Это был провал! Почему они собрались именно сейчас и встали прямо перед подъездной дверью?! Хорошо, что Василий не выйдет, у него ведь уроки должны быть, то есть он вообще в школе.

– Какой приятный у вас район, – похвалил Гаврилович. Щётка дёрнулась к тюльпанам, мама помогла деду намотать поводок. Все трое у подъезда, не считая близнецов в коляске, молча смотрели на нашу процессию. Я не чувствовала, я знала, что просто так мы в подъезд не попадём, обязательно опозоримся.

– Доброе утро, дамы! – весело поприветствовал собравшихся Гаврилович. – Фу, Ленточка!

– Р-р-р-ряв-ав-ав-ав-ав! – заистерила Авва. Больше никто на приветствие не ответил.

Марина откатила коляску, давая нам пройти. Гаврилович остановился, чтобы затащить чемодан на бордюр, потянул, и у чемодана отвалилось колесо. Я думала, что это и есть кульминация позора. Как в любом художественном произведении, обязательно должна быть кульминация, когда всё на пределе и все на пределе, так и в нашем произведении под названием «Жизнь маленьких нелепых людей» кульминация состоялась.

– Вот холера! – расстроился Гаврилович.

Мама наклонилась, подобрала колесо и положила в карман.

– Встретили, – растерянно сказала она, обращаясь к тёте Люсе.

– Очень хороший у вас двор! – подхватил Гаврилович, решив, наверное, улучшить впечатление. – Оленька, тут просто милейшее пространство! Только покрышки эти крашеные… Ну, дурновкусие! Их, конечно, надо убрать к едрене бабушке!

Я не знаю, что бы сказала тётя Люся, она, наверное, как раз приготовила что-то позабористее «едрени бабушки», но тут открылась дверь и прямо на нашу компашку выскочил Чили. Он просто хотел писать и не подозревал, что творится за подъездной дверью. Василий старался его удержать, но попробуй удержи такую махину. В общем, знаете, когда в мультфильмах надо показать кутерьму или как ураган уносит домик Элли из Канзаса, рисуют такое колесо, в котором мелькают всякие части, типа идут клочки по закоулочкам. Вот так примерно получилось у нас. Ещё и близнецы заорали. Когда мы растащили собак и с колченогим чемоданом ввалились в подъезд, я сама зарычала и рванула на наш третий этаж, перепрыгивая по три ступеньки.

Глава 7

– Она слепенькая, – сказал Гаврилович и постелил под кухонным столом затёртый вязаный коврик, который достал из чемодана. – Ленточка, иди на место. Ничего, что я уже расхозяйничался, Оленька? Нет, видит маленько, но расплывчато. Но нюх на месте.

– Хозяйничайте, – улыбнулась сговорчивая мама.

– А что же ты не на работе, Оленька? – не унимался дед.

– Взяла отгул, у меня накопились за вредность.

– Да какая же от тебя вредность? – тухло пошутил Гаврилович.

– Не от меня, а мне. – Мама поняла шутку, но всё равно решила пояснить. – Я ведь работаю с вредными веществами.

Мама налила таксе воды и поставила миску под стол. У меня только закончилась литература, и я тоже зашла попить. Гаврилович как ни в чём не бывало сидел на моём стуле и качал ногой в маминой тапке.

– Вот, Глаша испекла, – мама поставила перед дедом блюдо с моим вчерашним кексом, вернее, с тем, что от него осталось, когда мама решила угостить лабораторию.

– О! Шикарно! Пироги да плюшки – моя страсть, – Гаврилович разулыбался и придвинул стул поближе к столу.

– Это кекс, – сказала я слишком вежливо, настолько, что получилось суперъязвительно.

– Правда? – встрепенулся дед. – А это ещё и лучше!

Его клетчатая рубашка была застёгнута на самую верхнюю пуговку так, что морщинистая шея нависала складкой над воротником. Вместо берета на макушке у деда блестела круглая лысина. Неужели это папин папа? Мне хотелось, чтобы папе принадлежало всё самое красивое, самое хорошее, самое идеальное. И если уж у папы на этом белом свете, кроме меня и мамы, остался ещё отец, то он должен быть не таким. А каким?

Потом я ушла на следующий урок, а мама долго сидела с Гавриловичем на кухне, угощала его, развлекала. И как у неё хватает силы воли держать лицо? Ведь этот дед с рождения со мной не общался. Ни разу не приезжал. А тут вдруг явился. И именно накануне маминой командировки. Тут меня осенило. Аж в глазах стало темно. Мама сама его вызвала. Вот как она собралась решать вопрос, с кем меня оставить. Не спросила! Не предупредила! Хорошо, что эта догадка пришла мне в голову за пять минут до окончания алгебры, иначе я бы не досидела до конца занятий, и пришлось бы потом отрабатывать пропущенное. Как мама могла меня обмануть?! Неужели ей эта мерзкая командировка важнее моего доверия на всю жизнь?!

Тут позвонила Сима:

– Привет, дружище? Я иду проветрится. Ты как?

– Привет, я могу!

Симино предложение проветриться было похоже на спасательный круг, а я пускала пузыри. Разговаривать с мамой прямо сейчас не хотелось. И нужно было уйти из дома хотя бы на час, а лучше на два.

– Ты куда? – мама выглянула из гостиной, куда они с Гавриловичем переместились после обеда.

– С Симой.

Я могла бы сказать: куда надо, скоро приду. Могла бы даже молча выйти из квартиры и хлопнуть дверью тоже могла бы. Мне вроде бы ничего не мешало сделать именно так. Но всё же мешало. Не хотелось отодвигаться от мамы на такое расстояние, которое обратно пройти будет очень трудно.

Слепенькая Ленточка приковыляла в прихожую. Дома она почему-то вела себя совсем не так бойко, как на улице.

– Гулять просится, – прокомментировал Гаврилович. – Нет, Ленточка, ты уже гуляла недавно. Попозжа` выйдем с тобой, обозрим окрестности, познакомимся, письма почитаем и свои напишем на столбах.

Меня аж передёрнуло. Гадкая гадость! Я застегнула куртку, схватила ключи и вышла на площадку. За соседней дверью жил да поживал Василий. Почему он оказался сегодня утром перед подъездом, а не в школе? Ответ напрашивался один – Василий тоже учится дистанционно. Вот я детектив!

Перепрыгивая через ступеньку, я спустилась на первый этаж, вышла в апрель и помахала Симе, которая уже ждала меня у своего подъезда. Хорошо, когда есть подруга, которая старше тебя почти в два раза. Мы в позапрошлом году случайно познакомились, на митинге в парке, когда там решался вопрос о строительстве развлекательного центра с дурацким название «Бабл», типа пузырь по-английски. Мы с мамой пришли возмущаться, и Сима пришла. Разговорились. Выяснилось, что она преподаёт вокал. Парк мы отстояли. Ну не только я, мама и Сима, а весь наш район вообще-то. Потом городские власти одумались или передоговорились, в общем, остановились на том, что достаточно новых велодорожек и столов для пин-понга. А ещё посадили молоденькую аллейку из клёнов со смешным названием «Явор».

– Меня мама предала, – сказала я Симе, когда мы пошли в сторону проспекта. Сказала и сама обалдела от этих слов. Одно дело в голове крутить, другое – произнести их вслух.

– В смысле? – вытаращила глаза Сима. Они у неё и так были круглые и коричневые, как фундук. Не тёмные карие, а именно ореховые – фундучные.

– В прямом. Я тебе писала вчера про Африку. Так вот, сегодня прикатил дед, которого я никогда не видела, не знала и знать не хочу. До меня вот только на алгебре дошло, что мама его специально вызвала, – я бормотала, и слова слипались в одну длинную гусеницу. Мне даже показалось, что она свисает изо рта. Фу, мерзость.

– Почему специально? – перебила Сима.

– Потому что меня ведь надо на кого-то оставить на три месяца. Родственники для таких целей лучше всего подходят.

Сима поправила сумку на плече. Она обожает маленькие разноцветные сумочки.

– И ты обиделась, потому что мама тебя не предупредила.

– Точно! Она меня предала, – я повторила для верности, чтобы Сима понимала глубину проблемы. Или широту? Или объём? Не знаю, как лучше сказать.

– И ты уже с мамой поговорила?

– Нет. Я только дотумкала, что к чему, и сразу пошла с тобой проветриваться.

– Понятно, – Сима обняла меня за плечи. – Слушай, очень хорошо, что я тебе под руку подвернулась, а то рассорились бы сейчас с мамой, потом мириться долго, а так, может, и не придётся ссориться. Ты со своей мамой как минимум четырнадцать лет знакома, и за эти годы мама ведь тебя не подвела?

– Ну, глобально не подвела, только…

– И вот, – перебила меня Сима. – Надо держаться за это. В смысле сначала выяснить детали, мотивы, а потом принимать решение, предательство или не предательство. Конечно, мамы не идеальные – это ясно. Я тебе как-нибудь про свою расскажу. В общем, присмотрись к ситуации. Потом поговори с мамой. У вас точно всё получится выяснить.

Мы шли мимо моей прежней никудышней школы, и я смотрела, как на стадионе играют в футбол, как раз была в разгаре вторая смена. Мальчишки бегали, девчонки болели. Двадцать первый век, давно уже провозгласили равенство полов, а тут опять женский не допущен до игры.

– Эй, Глафира!

Я аж споткнулась. К ограде подбежала девочка в короткой розовой юбке. И я, конечно, сразу узнала эту юбку, ну, то есть её хозяйку. Юбка была наверняка новая, но точно повторяла своих предшественниц с первого класса.

– А я думаю, ты или не ты. Чё, ты разве не переехала?

Мы смотрели друг на друга, я и Лиза Барышникова, с которой меня посадили за вторую парту в третьем классе. Меня, с кем почти никто не дружил, и её, с которой хотели дружить все.

– Привет! Нет, не переехала, я просто…

– А чё ты не заходишь? У нас теперь знаешь какой театральный проект! Тебя Осипов вспоминал недавно. Помните, говорит, у нас гном такой был в комбинезоне? А ты так и ходишь в комбезе? Чашкина и Эмилия, кстати, тоже свалили. А Вера Сергеевна ушла на больничный, у неё психоз или нервный срыв, в общем что-то такое. Помнишь Веру Сергеевну? И Балона попёрли. У нас теперь новый физрук.

Лиза не закрывала рот, как и тогда, а я мялась за забором и не понимала, что мне мешает сказать «пока, мне некогда», тем более, что так и было.

– Извините, нам пора, – Сима подхватила меня под локоть и потащила за собой.

– Ага, – кивнула Лиза и помахала мне.

– Редко встретишь такое глупое лицо и такие круглые глаза, – сказала Сима. – Прости, это не педагогично, но я злыдня. Не люблю, когда не здороваются.

Я промолчала. Осипов помнит меня гномом в комбинезоне, а я была в Осипова влюблена с первого по шестой. Но помнит ведь. И Симе не обязательно знать, что Лиза Барышникова круглая отличница, и у неё уникальные математические способности. А ещё сто розовых юбок, две длинные ноги и миллион друзей.

В кафе «Торт и натюрморт» нас уже давно знали, поэтому без лишних вопросов принесли мне латте и лимонный кекс с помадкой, а Симе ягодный чай и эклер. Мы сели за наш любимый столик у окна, как раз за фикусом. А когда я отхлебнула из красивой чашки и собралась откусить кекс, вдруг увидела за столиком по диагонали маму Василия. Она сидела одна, смотрела в окно и плакала.

Глава 8

Мы с мамой долго сидели на моей кровати, обнявшись. Я опять смотрела на синий вечер за окном и думала, как хорошо, что однажды я его поймала и присвоила. Таким, каким он виден из моего окна, больше никто его не видит.

К нам прицокала Ленточка, легла на коврик, вытянула короткие лапки и стала вздыхать. Мне всё казалось, что после очередного вздоха она скажет человеческим голосом:

– Охохонюшки.

Гавриловича не было слышно. Может, он читал, или смотрел фильм в наушниках, или думал. Редкое сейчас занятие – просто думать, не пялясь в телефон. И это понятно. Я разгадала, почему людям всё время нужно искать какую-то информацию, даже дурацкую, даже вредную. Потому что, когда думаешь, ты оказываешься сам с собой. А если ты скучный или вообще дрянь человек, тогда с собой быть неприятно.

– Я не могу объяснить, как в жизни случаются такие совпадения, – сказала мама. – Но они случаются. Каждое действие, каждый поступок имеет последствие. Шёл, свернул направо – развернётся один сценарий, свернул налево – другой. Простовато звучит, но чётко работает. Ты сейчас не видишь всю картину, поэтому отдельные фрагменты, скажем так, не убеждают. Но главное, я не собираюсь делать из тебя заложника. Я не считаю, что моё материнство даёт право на безусловную власть…

– На безраздельную, – поправила я маму. Просто показалось, что так точнее.

– Хорошо, на ту и на другую.

– Тогда почему ты не обсуждаешь со мной процесс? – я отодвинулась, чтобы видеть мамино лицо. – А только ставишь перед фактом – нате, кушайте.

– Беру на себя взрослую часть дела, – сказала мама. – Если мы будет всё обсуждать, как партнёры, то порушится родительско-детская система.

– Ладно. Какие альтернативы? Из чего я могу выбрать?

Мама закуталась в свой цыплячий халат.

– Альтернативы есть. Впереди лето, и я понимаю, что оно будет не таким, как ты привыкла…

– Мама, я уже это пережила. Давай сразу к пунктам, где и с кем я могу остаться.

– Ладно. Ты можешь остаться с Наташей и Глебом. То есть со всеми Тихоновыми.

Конечно, это был самый предсказуемый вариант – ехать на всё лето на дачу к маминой подруге и жить там четвёртым ребёнком, ведь кроме Глеба там ещё два мальчика: одному семь лет, другому два. И дядя Коля – всехний отец, как я его называю. Они очень хорошие, добрые, весёлые, мама дружит с ними сто лет. Дядя Коля – хирург, и он учился с моим папой. Если бы Глеб не порол чушь в самый неподходящий момент, вообще было бы идеально. Да дело и не в Глебе. Мне важно возвращаться домой, когда захочу, а если ехать с Тихоновыми на дачу, так не получится. Придётся куковать там всё лето. Понятно, что всяких перемен в моей жизни будет завались. И нет шанса устроить всё раз и навсегда, как привыкла, потому что я ведь сама меняюсь. Разве я живу так, как жила в три года? Очнись, Глафира! В общем, понятно, что в мамином списке вариантов, кто за мной присмотрит, – два пункта: Тихоновы и Гаврилович. Я сразу вспомнила зелёный берет лепёшкой, зашитый чёрными нитками серый плащ и носатые ботинки. Сейчас, после маминого объяснения, стало понятно, почему он приехал. Вовсе тут не было заговора и коварного плана.

Дед написал маме ещё два месяца назад и сначала попросил разрешения позвонить. Не представляю, чтобы мама отказала. В общем, он признался, что два года назад приезжал тайком в наш город на могилу сына – моего папы. Приезжал на три дня, но у нас не объявился. Оказывается, в жизни Гавриловича за четырнадцать лет много всего произошло. Я после таких историй не знаю, как настроиться, чтобы в своей взрослой жизни потом не наворотить по чужому примеру. Во-первых, Гаврилович успел влюбиться и уйти от моей бабушки. Мама не рассказала подробностей. Может, и сама не знает, но дело было. Он даже уехал куда-то за тридевять земель с новой возлюбленной. Меня чуть не перекосило, потому что даже четырнадцать лет назад Гаврилович был старым. Зачем старику влюбляться, мне было совершенно непонятно. Сейчас ему семьдесят один. Тогда было пятьдесят семь. Жуть! Потом бабушка заболела. И Гаврилович вернулся. Мама сказала, что он понял, какую совершил ошибку, и вернулся, чтобы разгребать последствия своего поступка. Но мама уверена, что не в праве его осуждать, что человек устроен сложно, что его вечно раздирают страсти и противоречия. Тут я не согласилась. Это вот меня могут страсти и противоречия в четырнадцать лет раздирать, например, выйду я замуж за Василия или… Вот скатилась! Вот сбрендила! При чём тут Василий?! В общем, какие страсти могут раздирать старого пятидесятисемилетнего человека, мне было не ясно. У моей бабушки развилась деменция (я читала, что это за болезнь), Гаврилович все эти годы за ней ухаживал. Вот почему они обо мне забыли.

– Он плакал, – сказала мама. – Очень сожалеет, что так вышло.

– Понятно, – я закатила глаза. – А теперь что?

– Теперь он очень хотел бы нам помогать. Сказал, что ему от жизни ничего не надо, только быть полезным родным людям.

– А других родных людей у него нет?

Мама вздохнула и взбила мне подушку.

– Человеку нужна семья. Мы – его семья. Когда я вышла замуж за Андрюшу и он привёз меня знакомиться с родителями, я поняла, что с отцом у него отношения сложные. Они будто постоянно соперничали. Но любовь между ними была. И было большое желание преодолеть взаимное сопротивление. А Елена Семёновна – твоя бабушка – очень за них переживала. Она была прекрасным человеком. Добрейшим. Я понимала, что их молчание – следствие серьёзных проблем. Так и было. Теперь всё встало на свои места. Как мне её жалко!

Уже было совсем поздно. Синий вечер ушёл, чтобы вернуться завтра. Я легла на взбитую мамой подушку и закрыла глаза.

– Положи мне руку под щёку.

Мама просунула свою тёплую сухую ладошку под мою щёку. Я так засыпала, когда была маленькая. Мне тоже было жалко неведомую бабушку Елену Семёновну. И виноватым в её бедах был дед. Так получается. Теперь ему нужна семья, а когда он бросил бабушку, выходит, ему никто был не нужен, кроме этой невесты. Интересно, она тоже была старая?

– Спокойной ночи, – прошептала мама, поцеловала меня, осторожно вытянула ладонь и пошла к двери.

– Мама, – позвала я её, – я тебя люблю.

– И я тебя.

Мама так и не сказала прямо: «Ты остаёшься с дедушкой». Наверное, она и сама пока не может до конца всё решить. Ведь получается, что оставить меня надо пусть и с близким родственником, но на самом деле с незнакомым человеком.