Текст книги "Тёмный"

11 глава
На обочине судьбы

Солнечный мартовский день, новенький, чистенький, сверкал озорными бликами на стеклянных окнах. Потихоньку природа просыпалась, земля прогревалась, и непогода сдавала позиции наступающему теплу. Но как ни парадоксально, в этом торжестве жизни Германа по пятам преследовала смерть.

Настал день опознания трупа. У дверей медицинской академии, которая приютила один-единственный на весь миллионный город криминальный, как говорят в народе, морг, его уже поджидал знакомый опер.

Кравцов втягивал в себя остатки сигареты, когда Герман подошел и с отстраненным видом протянул руку.

– Добрый день! – проговорил опер, кинул окурок под ноги и ответил на рукопожатие. Ладонь у него была широкая, крепкая и царапалась, как наждачка. Сказывается нелюбовь к перчаткам. Да с такой работкой не до нежностей к себе. И холод-то порой незаметен, когда мчишься на очередной вызов среди ночи. – Пойдемте, я вас провожу, а то тут и заблудиться немудрено. Судмедэксперты ютятся под боком у будущих врачей, так сказать, временно. Но ничего нет более постоянного, чем временное, да?

И опер хмыкнул сам себе, не смотря даже в сторону собеседника. Герману совсем не хотелось вникать ни в шутки, ни в проблемы судебных экспертов. Он бы с удовольствием свернул отсюда в сторону прекрасного вида на город, который открывался с холма как раз у здания медицинской академии.

Герман слышал, что судебно-медицинский морг бывает переполненным, но столкнуться с этой проблемой лицом к лицу не ожидал. В узком темном коридоре, видимо, за неимением места в отведенном помещении, одиноко стоял анатомический стол. На холодной металлической поверхности лежал, скрутившись калачиком, дед. Руки его прижимались к груди. Длинная, спутанная в один большой колтун, борода прятала ладони. Казалось, дед крепко спит на металлическом казенном ложе. И с этим детским, умиротворенным видом абсолютно диссонировали нагие, покрытые черными пятнами, тощие ноги, словно чьи-то шаловливые руки поиграли в «Фотошопе» и слепили снимок из двух совершенно разных кадров. Когда-то он ходил, дышал, о чем-то мечтал – был человеком, а теперь, словно тухлая туша на разделочном столе мясника… Горло перехватило от удушающего, концентрированного смрада разлагающейся плоти, запаха мочи и пота – в криминальный морг свозили не только жертв разборок и убийств, но и откинувшихся бомжей и бродяг.

«Вот где заканчивается жизнь, – думал Герман, – обочина судьбы… никому не нужные, брошенные еще при жизни». И словно собственное будущее подкатилось к нему на металлических ножках с колесиками и обдало до боли знакомым холодом.

– Да… здесь не каждый выдерживает, – решил приободрить визитера Кравцов. Уж больно бледен показался ему Герман, – местечко не для слабонервных, так сказать. – Ничего, вот сюда, заходите.

Германа подвели к столу-каталке, на котором под белой, в грязных коричнево-черных пятнах простыней возвышался бугорок. Рядом с телом гостей ожидал немолодой мужчина в белом халате. Он молча кивнул Кравцову и посмотрел на Германа.

– Готовы? Как вы себя чувствуете? – спросил он и взялся за край простыни.

– Да, – ответил Герман. Во рту пересохло, голова казалась набитой ватой, но заострять внимание на своем состоянии ему не хотелось. Наоборот, надо бы поскорее разобраться с этой процедурой и уйти как можно дальше и, желательно, навсегда от этого места.

Человек в белом халате потянул за край простыни. Та легко соскользнула с бугорка, обнажив комок искромсанного мяса с запекшейся кровью вместо лица.

К горлу подкатило, Герман едва сдержал физиологический порыв извергнуть из себя недавно съеденный завтрак. Минуту он смотрел на изуродованное тело, в котором совершенно не узнавался волевой и статный Константин.

Герман заметил зияющую, с почерневшей кромкой, словно копотью затянутую, дыру вместо глаза, колотые раны. И тут же перед внутренним взором снова всплыла во всех подробностях сцена ночного побоища. Герман сжал ладони в кулак, будто снова холодная рукоять кинжала плотно втиснулась в его руку. Вспомнил, как со всей силы бил острием призрачное чудовище по глазницам, груди и всему что ни попадя.

Кравцов молча, но не без интереса наблюдал за изменившимся выражением лица визитера, подметил и то, как тот сжался, словно защищаясь от кого-то.

Ноги подкосились, Герман пошатнулся, но Кравцов вовремя подхватил его под мышки.

– Может, воды? Вам плохо?

– Нет-нет, все в порядке, – забормотал Герман, но капельки пота предательски потекли по вискам. – Пр-росто я не думал, что тут такое…

– Да… Зрелище еще то, но что поделать? – сухо ответил Кравцов. – Так вы узнаете?

Герман еще молча посмотрел на тело. Взгляд скользнул к рукам и застыл на мутно-желтых ногтях.

– Да, узнаю, – тихо проговорил Герман, – это он… Константин.

– Отлично, – сказал человек в белом халате и накрыл тело.

– Пойдемте, Герман Петрович, – Кравцов подхватил его под локоть и повел к выходу, – подпишем уже все на свежем воздухе. А то еще вас откачивать придется.

Герман хватал прохладу мартовского утра ртом, втягивал полной грудью и не мог надышаться.

– Полегчало? – поинтересовался Кравцов, зажимая в губах сигарету.

Герман кивнул, бросил на опера короткий взгляд и тут же, словно ошпарившись, отвел в сторону. Почему-то после увиденной картины Герман не мог смотреть в глаза полицейскому, будто его поймали за руку с поличным на месте преступления и, как с ребенком, теперь ждут в педагогических целях, когда тот сам раскается и признается во всех шалостях. Только тут шалость совсем недетская.

Кравцов же, наоборот, смотрел пристально, без всякого стеснения, прямо в глаза.

– Вы заметили что-то необычное? – вдруг спросил опер.

Герман встрепенулся. Вопрос его испугал. Но вот чем?

– Да нет… с чего вы взяли? – с показной храбростью начал Герман.

– Просто мне показалось, вы что-то заметили там, – спокойно ответил опер.

– Ну знаете ли, – возмутился Герман, – увиденное само по себе трудно назвать обычным. Так что, конечно, я в каком-то смысле увидел много необычного.

– Для простого человека, конечно, тяжелое зрелище, – проговорил Кравцов так же, не отводя глаз от Германа, – а как вы так уверенно опознали пострадавшего? Ведь от лица почти ничего не осталось…

От строгого взгляда и такого, по сути, простого и закономерного вопроса Герману стало не по себе. Ну не рассказывать же им про ночное видение и эти ногти, которые теперь у него такие же, как и у покойника. Это все равно что самому усадить себя за решетку. Тем более Герман уже не был уверен в своем психическом здоровье. Он всерьез подумал, что убил Константина собственноручно. Но разве такое возможно, если в этот момент Константин находился у себя в квартире совершенно на другом конце города? Проговорись Герман о своих подозрениях, его сразу же одели бы в смирительную рубашку – в этом он не сомневался.

– Узнал, и все, – робко ответил Герман. Но опер не отводил глаз, давая понять, что такой ответ его не устраивает.

– Руки… руки у него были странные, такие не забудешь, – выпалил Герман и тут же прикусил язык. «Ну зачем? Зачем я сказал про руки? – мысленно корил он себя. – Лишь бы уйти, лишь бы отстал…»

Кравцов сделал отметку в протоколе, еще раз взглянул на Германа, который запрятал руки в карманы, ссутулился, словно сложился пополам, но расспрашивать дальше не стал. Молча докурил сигарету и протянул Герману бумаги на подпись.

Гуттаперчевыми ногами Герман зашагал к остановке. Голова гудела. В носу, казалось, надолго поселился запах смерти. И теперь даже свежий мартовский воздух был отравлен. Герман ощущал, что на его плечи осел весь груз непрожитой, недожитой и бестолковой жизни того бедолаги, чьи безымянные останки валялись там – в тесных стенах и узких коридорах, под боком у будущих врачей.

– Извините! Мужчина, – окликнул звонкий женский голос.

Герман обернулся. За ним пыталась поспевать невысокая, но очень складно сложенная, хрупкая на вид брюнетка.

– Вы Герман Петрович? – проговорила она, запыхавшись.

– Да, – удивленно протянул он.

Незнакомка прочитала немой вопрос, проявившийся на лице Германа, и, не дожидаясь расспросов, взяла слово.

– Я Светлана, очень приятно познакомиться с вами! – защебетала она. – Знаете, я о вас наслышана. Как узнала, что вы только что приходили на опознание, решила догнать.

Герман не мог припомнить никого с таким именем. Хотя… Про какую-то Светку упоминала Марина, давненько уже.

– Я работала с Константином, – продолжала щебетать незнакомка, – заведовала финансами, да кое-какой бизнес у нас был.

– А-а-а… понятно, – выговорил Герман, – рад познакомиться.

– Да, жаль, что при таких обстоятельствах. – И она изобразила печаль на своем миловидном личике.

Надо сказать, что внешность у незнакомки была притягательной. И хотя молоденькой девушкой ее не назовешь – возраст, конечно, угадывался с трудом, дать ей можно и тридцать, и тридцать пять, – выглядела она ярко, нечего сказать. На таких как раз и оборачиваешься, проходя мимо, засматриваешься ненароком.

– Да, – согласился Герман, – это настоящее потрясение.

– Потрясение – не то слово. Даже не знаю, что теперь будет с его делом, – сокрушалась Светлана, – ведь он талантливый предприниматель. Знаете, скольким людям он проложил дорогу к безбедной жизни? А сколько талантов открыл! Вам обязательно надо посетить наш офис. Приезжайте! Я сейчас визиточку дам. Созвонимся, я встречу, все покажу, расскажу.

– Спасибо, конечно, – попытался отбиться Герман, но собеседница не оставила ему никаких шансов на отступление.

– Нет-нет, не скромничайте. Вам непременно надо со всеми познакомиться! Тем более Константин всегда хотел с вами работать, да-да!

Зажав в руке небольшую карточку, Герман запрыгнул в подъехавший автобус. Незнакомка махала ему вслед и показывала жестами, чтобы тот обязательно позвонил. «Что ж, может, и позвоню, – размышлял Герман, – надо же себя хоть чем-то занять».

Часть II
Анванс под новую жизнь

12 глава
Крым. Двадцать с лишним лет назад
Да будут у тебя дети!

Полмесяца пролетело, как один день – день поисков, слез и с одной бесконечной бессонной ночью. А затем настал финал, которого все ждали. Ждала она, ждала мать, и тот, что не вернулся, тоже, наверно, ждал, как и его брат.

– Почему меня не пускают туда? Ну почему? – хныкала она у дощатой, густо покрытой белой масляной краской двери.

– Дед его позвал, больше никого пускать не велел, – успокаивала ее круглолицая мать.

Успокаивала… А сама так же сверлила злосчастную дверь своими круглыми, влажными от слез, глазами.

– Я его внучка! Пустите меня, так нече-е-естно, – пищала она.

Но дощатая дверь казалась неприступной крепостью, за которой совершалось нечто великое, непостижимое – два мира сошлись в одной точке, смерть и жизнь встретились у постели дряхлого старика.

Она долго ждала этого часа, представляла в своих детских фантазиях, как два пыльных и уставших путника – один в черном плаще с глубоким капюшоном, скрывающим лицо в вечных сумерках уходящей жизни; другой словно волшебник в белом плаще, с белоснежной бородой и сияющими силой глазами, – после долгой разлуки и тысячи пройденных дорог молча посмотрят друг на друга и присядут по обе стороны затухающего, как догорающая церковная свечка, деда. И как испустит он дух, так и выйдет из покинутого тела нечто манящее и необъяснимое, сакральное и скрытое ото всех, но только не от нее. А она примет, как жизненную эстафету, подхватит своими руками и уж точно никому не отдаст. И разойдутся два путника по своим дорогам до нового часа, который настанет нескоро.

Представляла себе давно, под полусказочные рассказы деда, под его строгие наказания, что для неготового это пуще самой смерти будет – верная погибель незрелой душе.

– Беречься, детонька, надо того, что не к своему часу приходит.

И твердил все о какой-то ладье, что миллионы лет пересекает земной небосвод, о рождении молодого солнца, о громадных весах и странных сердцах, что перышка легче.

Да только знала она, что нет таких сердец, и весов громадных никто не видывал, да и мастера такого на свете не сыскать, чтобы соорудить мог. Хоть и ребенком еще была, а соображала, что недоговаривает чего-то дед, делиться не хочет.

– Почему он? – Она топнула ножкой и оттолкнула растерянную мать. – Врете вы все, дедушка меня звал. Меня!

Собравшиеся родственники начали раздраженно цыкать. Мать охала, схватившись за грудь, отдувала покрывшийся испариной покатый лоб. Русая прядь выбилась из затянутого резинкой хвоста и липла к разрумяненной щеке. День выдался жарким, словно само солнце прильнуло поближе к земле, дабы не пропустить знаменательный час, когда завязывается новый узел бесконечной жизни, как говаривал сам дед.

Ее, правда, бесконечность жизни мало волновала. И что за узел такой, она понимала смутно и разобраться не старалась. Дедовы причуды, что взять, старик, – объяснение это она подхватила от взрослых, и его вполне хватало на все странности доживающего свой век человека.

А дед частенько при виде любимой внучки твердил:

– Да не прервется твое имя, да будут у тебя дети!

– Да какие дети, деда? – восклицала она. – Ну их, фу ты… Зачем они? Возись с ними, пеленки стирай. Вон как тетя.

Дед вздыхал и горестно так глядел на внучку. Долго молчал, погрузившись в свои странные старческие думки, а потом заговаривал о городе Вечности и полях Заката. А однажды твердо так, с прозрачной, как родниковая вода, ясностью в глазах заявил, что последнее лето он пребывает в этом мире и готовится ему уже новое жилище там, в его городе.

Вот и сбылось. Чувствовала она, что настал тот час, а ее – любимую внучку – не пускают. Дом прогрелся. Крымское лето в самом соку, раскаленный воздух заполнил деревянное жилище. Все родственники ютились в комнатке, ловили платками непослушные струйки пота и как завороженные смотрели на белую дощатую дверь. А за стенами стройно возвышались кипарисы, шумело море, и мятущийся ветер широкой рукой трепал против шерсти вздыбленные, словно кошачьи хребты, горы.

Через некоторое время томительного ожидания белая дверь приоткрылась. Молодой широкоплечий мужчина вышел, понурив голову. Его голубые глаза переливались перламутровым блеском, но сквозь веющий от них холод пробивались еле сдерживаемые слезы утраты.

Она осмотрела его с ног до головы, презрительно скривила детские розовые губки и хотела уже было демонстративно отвернуться, но тут заметила, что он нарочно прячет правую руку в кармане – так и прошел от одной двери до другой, не вынимая. А на пороге вдруг обернулся и посмотрел на нее. Левой рукой потрепал за волосы на макушке и растерянно произнес:

– Эх, малявка, вот и все… Жаль, брата так и не нашли.

Дед лежал на спине, спокойно сложив на груди старческие, с узловатыми пальцами, руки. Она тихонько подошла и внимательно рассматривала его умиротворенную, уже опустелую оболочку – каждую складочку, заострившийся нос, провалившиеся глазницы. На груди у него покоилась плоская глиняная фигурка навозного жука, слегка прижатая остывшей ладонью. Она вытащила ее и стала крутить в руках. На оборотной стороне амулета, прямо на животе жука, была выцарапана какая-то надпись на непонятном языке. Она хмыкнула и вернула фигурку на место.

Если бы в этот момент дед очнулся, то непременно бы пояснил, как он обычно делал это, разглядывая вместе с ней в толстых книгах причудливые картинки с загадочными символами. Он бы посмотрел на нее теплым взглядом с капелькой надежды и поучительным тоном проговорил бы обескровленными губами:

– Да не прервется твое имя, да будут у тебя дети!

А она бы фыркнула в ответ, сморщив нос, и перелистнула страницу.

13 глава
Красноярск. Наше время
Плыви по течению

Порою нас захватывает водоворот событий, накрывает волной с головой так, что совсем нет сил вынырнуть, оглядеться, хватить ртом новую порцию воздуха. А нас несет и несет куда-то в непроглядную синюю даль, холодную и пугающую. Эта даль – неизвестность. И как бы мы ни барахтались в пучине обстоятельств, неизвестность настигает нас вновь и вновь. Она всегда маячит впереди, куда бы ни свернули мы в попытках убежать. И частенько бывает, что ко дну идут как раз те, кто истово борется с неизбежным. Камнем избитые, вымотанные и истощенные идут ко дну. А вот если бы расслабились они, поддались волне и поплыли по течению навстречу той самой неизвестности…

Герман, впрочем, никогда с судьбой не боролся. Плыл по течению, и это течение вполне устраивало его. И темпом, и гладкими поворотами – все шло по ровному руслу устаканенной, лишенной волнений и штормов реке жизни. Но теперь… Он словно попал в устье, где его мелководная и спокойная речка впадает в бурный горный поток. И вот уже не видно берегов, привычные пейзажи остались позади, а ко дну идти не хочется.

…Герман крутил в руках визитную карточку. На гладкой мелованной бумаге пестрел разноцветный геометрический рисунок. Квадраты, ромбы перетекали один в другой, отчего в глазах рябило, и картинка оживала – в карнавальном буйстве выплясывали разноцветные узоры зажигательную румбу. А в самой сердцевине, словно в кружке хоровода, на белом фоне золочеными буквами красовалось: «Светлана Иоанниди». Ниже в столбик шел перечень всевозможных телефонов и факсов. Ни должности, ни названия фирмы – ничего.

Всем своим креативным дизайном карточка кричала не о деловом подходе и трудовых буднях, не о каких-то продажах, а рекламировала человека. Когда у тебя в руках такая бумажка, то хочется позвонить и услышать именно ту самую Светлану. Может, это и правильно. Любой бизнес толкают люди. Только вот Герман ничего в этом не понимал, хоть и занимался экономикой всю сознательную жизнь. Но, как он сам порою говорил своим студентам, экономистов учат считать чужие деньги, а не делать свои. А вот где учат успешных предпринимателей, он не знал. Нет, безусловно, он видел зазывающую рекламу самых различных тренингов по достижению успеха. «Прокачай себя», «Десять мантр на успех в бизнесе» и прочая чепуха сыпалась в ящик электронной почты каждый день. Но выдающихся бизнесменов больше не становилось. Повального обогащения народных масс тоже не наблюдалось. Герман всегда полагал, что эта предпринимательская жилка подобна дару, с которым нужно родиться. А уж если не дано, то не дано… Художниками тоже не все могут стать. А из тех, кто стал, не все Малевичи и Рембрандты. И ничего с этим не поделать, как ни крути. И никакие тренинги тут не помогут.

«Иоанниди, – задумался Герман, – Иоанниди, гречанка, что ли? Может быть, может быть… Вполне похожа на гречанку». Ему сразу вспомнились тяжелые, иссиня-черные волосы новой знакомой. Он мысленно залюбовался их радужными переливами на весеннем солнце, отчего миниатюрная женская головка смотрелась глянцевой маслиной. Герману даже показалось, что он почувствовал запах горячего греческого лета, хотя никогда не бывал ни в Греции, ни где-то еще за пределами Сибири. Но Константин частенько привозил им с Мариной гостинцы: оливковое масло, мыло и прочие радости. Кстати… Константин ведь имел греческие корни. Насколько знал Герман, предки Константина были выходцами из Крыма. Что ж, наверное, со «своими» дела вести куда надежнее.

Немного поколебавшись, Герман набрал номер мобильного. В трубке раздался протяженный гудок. В груди отозвалось тягучим жужжанием. Второй гудок… В районе солнечного сплетения что-то сжалось в твердый комок, словно в предчувствии удара. Герман не выдержал, судорожно сбросил вызов. Ладошки в мгновение вспотели. Захотелось спрятаться, как в детстве, куда угодно – хоть в домик из одеяла. «И что я скажу? – успокаивал себя Герман. – С Константином почти не общался, так зачем мне вообще сдался его офис?» Но невесть откуда взявшаяся трусость, нервным мандражом пронесшаяся по телу, упрямо не принимала отговорок, как ни пытался Герман закамуфлировать ее логическими объяснениями. Он отложил телефон и старался не смотреть в его сторону. Прошелся на кухню, внимательно изучил содержимое холодильника, включил чайник, про который тут же забыл. Уставился в окно.

Звонкий щелчок вскипевшего чайника заставил вздрогнуть. И тут же заиграла мелодия вызова в сопровождении зычной вибрации. Телефон будто подтрунивал над хозяином, сам порывался прыгнуть в руки. Герман застыл над мигающим дисплеем – высвечивался недавно набранный номер. Что ж, деваться некуда, игры в прятки не получилось, и кончиком поледеневшего пальца с мутно-желтым ногтем Герман провел по не менее холодному сенсорному экрану.

– Алло! Алло! Ой, вы извините, – затараторил женский голосок в трубке, – у меня вызов непринятый с вашего номера.

– Да, Светлана, здравствуйте! – Герман пытался придать своему голосу твердость. Он даже вытянулся по стойке «смирно», а трубку поднес к уху так, словно отдавал честь высшему по званию. – Я вам звонил… Герман. Помните?

– А-а-а-а, конечно-конечно! Герман Петрович, – голос из трубки ласково протянул его имя, по-кошачьи, и замурлыкал: – Как здорово, что вы позвонили! Я ждала вашего звонка. Готова все вам рассказать и показать. В любое время. Когда вам будет удобно?

Герман не ожидал такого напора. Хотя заняться ему все равно пока нечем. Можно сидеть в четырех стенах до полного умопомрачения. А можно поймать волну, которую предлагает течение.

– Да… Светлана, я сейчас свободен, в отпуске… Если можно так выразиться. Так что тоже могу в любое время.

– Вот и замечательно! – воскликнула собеседница. – Тогда говорите адрес, я заеду.

– Что вы! Не надо! Я сам подъеду, куда скажете.

– Не-не-не. Никаких возражений. Мне так удобнее и гораздо быстрее. Я, знаете ли, совершенно не умею объяснять людям, как добраться. Мне проще привезти и показать.

Герман понял, что спорить бессмысленно – он уже заранее проиграл. Послушно продиктовал свой адрес и отложил телефон. В раздумьях подошел к дымящемуся чайнику и бесцельно налил в чашку кипяток – пить не хотелось, есть тоже. Но надо как-то скоротать час ожидания. Час… Это слишком много. Невыносимо. Из головы не выходили загадочные слова из письма Олега. Герман так и не нащупал ниточки, никаких идей, чтобы это значило. И эти смайлики, которые в воображении Германа уже приняли зловещий вид. И необходимость встречи, которой Олег так и не дождался… Ответ где-то совсем близко – в цифрах. Но они молчали.

Он отхлебнул кипяток, поморщился и отодвинул кружку. Совсем забыл про заварку… Все из рук валится, и себя он ощущал большой развалиной. Так незаметно подкрались и выпрыгнули из-за угла с диким криком: «Бу!» – прожитые годы. Только сейчас Герман ясно ощутил, что жизнь-то катится по наклонной, неумолимо приближается к своему завершению. Именно тогда, когда он остался один на один с собой, его «еще сорок» перевернулись в «уже сорок» и начали тянуть ко дну. И немудрено… В тридцать еще можно начать сначала и тешить себя мыслью, что все впереди. А когда ты вот-вот разменяешь пятый десяток, то невольно оборачиваешься назад. В этом возрасте багаж нажитого опыта, словно щит – тот тыл, которым ты можешь прикрываться от всех напастей, крепость за твоей спиной. Ты уже не перекати-поле, а древо с глубоко пущенными корнями. Но… Если вдруг от твоей крепости остались руины? А земля, в которой ты пустил корни, высохла и обеднела?

Снова заигрывающий телефон выдернул своего хозяина из раздумий.

– Уже подъехали? Да-да, я почти готов. Выхожу! – Герман положил трубку и понял, что совсем не готов.

Пригладив кое-как волосы и накинув неглаженый пиджак, Герман выскочил из квартиры. Добежав до лифта, вспомнил, что забыл плащ – на улице хоть и теплая на редкость весна, но пока не май, пришлось возвращаться.

Светлана ждала его в ярко-красной «Мазде»-«тройке», начищенной воском до блеска. Авто просто взорвало серо-унылую ткань двора, словно вулканической лавой вырвалось наружу из неведомого мира цветов и красок.

Не менее яркая хозяйка автомобиля кивком головки-маслины указала Герману на пассажирское кресло рядом с собой. И как только за Германом захлопнулась дверь, юркая машина сорвалась с места и лихо полетела по дворовым закоулкам, с ветерком преодолевая многочисленные повороты.

– …мы решили, что шиковать ни к чему, ведь не офис – наша основная фишка, – щебетала всю дорогу Светлана.

Она ловко управлялась с машиной, быстро среагировала на сомнительные маневры черного «Паджеро», вздумавшего бессовестно подрезать не такую внушительную «Мазду», и при этом ни разу не сбилась с мысли, увлеченно рассказывая о своих делах. Герман представил, как в маленькой женской головке слаженно трудятся механизмы – один отвечает за управление железным конем, а другой помогает поддерживать беседу. Вспомнился чудной американский сериал, в котором разыгрывались в лицах все мыслительные процессы персонажа. И звали его вроде тоже Герман. «Интересно, как бы выглядела версия этого сериала с женской головой? – усмехнулся он про себя. – Наверняка пришлось бы гораздо больше актеров нанимать на роли мозговых жителей».

– …сначала мы снимали большущее помещение в центре, но потом Константин прикинул – а у него не мозги, у него компьютер какой-то, – что это совершенно напрасные траты, – продолжала Светлана. – Ведь мы в офисе почти не бываем – крутимся то там, то тут. Встречи Константин всегда предпочитал проводить на нейтральной территории. Он говорил, что так меньше напряжения, мол, потенциальный партнер или клиент на чужой территории будет чувствовать давление, а на своей не сможет оторваться от повседневных дел. И откуда в нем столько этой мудрости житейской было? Удивительно, правда? Ну так вот. Сняли мы тогда офис на правом берегу, сейчас сами увидите, тут корпусов тьма. Кому надо, тот найдет. Работников у нас постоянных не так и много. Почти всю работу можно и удаленно делать, так зачем платить за воздух? – Она посмотрела на Германа и добавила: – Из воздуха надо деньги делать! Вот в чем настоящее искусство! – и довольная улыбка расплылась на миловидном личике.

Они свернули на серую улицу Вавилова. Редкие старые пятиэтажки – наследие Хрущева, деревянные скамеечки рядом с подъездами и куцые дворики замелькали перед глазами. Постепенно ряд жилых коробок поредел, вдоль дороги растянулся серый пыльный забор. После него картинка сменилась на фасад торгового центра, обвешенного разноцветными и разномастными рекламными вывесками. А затем машинка сразу нырнула под шлагбаум и въехала на громадную территорию когда-то работавшего во всю мощь шелкового комбината. Теперь от производственных фондов остались огромные прямоугольные корпуса, стоявшие в ряд и отличавшиеся друг от друга лишь порядковым номером. И в каждой клетке-ячейке былого заводского цеха теперь понатыканы офисы так называемого малого бизнеса – оплота капитализма. На первый взгляд, совершенно разные конторы лелеют на останках былого рабочего гиганта одну мечту на всех – вырасти из вечно гонимого оплота в средний или даже большой бизнес, заработать, завоевать, перетянуть на себя долю абстрактного рынка. Так и тянут под одной крышей…

Светлана уверенно припарковала автомобиль у корпуса под номером один и задорным голосом объявила: «Наша остановка. Выход через двери!»

Пыльная индустриальная атмосфера, штампованные амбары-корпусы, называемые таким до смешного напыщенным словом: «офисы», Германа не вдохновили. Разноперые таблички с незапоминающимися названиями слились в его представлении в одну унылую вывеску «Рога и копыта», только вот ильфо-петровский задор в них напрочь отсутствовал. Наверное, в другой ситуации Герман подумал бы: «А что я здесь делаю?», но сейчас… Физическое местонахождение для него абсолютно безразлично. Что угодно лучше, чем оставаться наедине с собой.

На фоне безрадостного вида фигурка Светланы баловала глаз. Она грациозно выскочила из автомобиля, легким движением руки захлопнула дверцу и быстро зачеканила острыми шпильками впереди Германа. Ярко-васильковое пальто расцвечивало грязную палитру окружающего пейзажа, а желтая сумочка, которую невозможно не заметить, согревала вместо холодного мартовского солнца. Герман засмотрелся на светящийся кусочек тепла в руках Светланы, на тон в тон с сумочкой желтые ноготки. «Интересно, – крутились в голове до удивления не свойственные ему раньше мысли, – она сумочку под цвет ногтей подбирала или лак специально покупала под цвет сумочки?». Но, как это ни странно, ему понравилась столь забавная особенность новой знакомой. Герман поймал себя на том, что его забавляет рассматривать ее и находить новые изюминки, замечать какие-то мелочи, словно ключики с подсказками собирать в какой-то игре-головоломке. Только вот что делать с этими подсказками, он пока не знал. Да это его и не волновало. Он был рад тому, что занимает свой мозг отстраненными вещами. И Светлана казалась даром небес, который послали ему, чтобы не сойти окончательно с ума.

Рабочий офис Константина располагался в помещении, спрятанном за одной дверью и разделенном на три зоны небольшими стенами-перегородками. Одна, совсем маленькая зона, видимо, предназначалась самому Константину, потому что там умещался красивый офисный стол с крутящимся кожаным креслом. Широкая, с мягкой обивкой спинка так и заманивала присесть, провалиться в объятия кожи и уютных подлокотников. Сам стол не выдавал ни малейших признаков напряженной работы – его глянцевая поверхность блестела. И никаких привычных для офисной суматохи мелочей в виде скрепок, стикеров и тому подобного хлама – только ноутбук в гордом одиночестве.

– А вот здесь у нас можно отдохнуть, сварить себе кофе, – рассказывала Светлана с видом музейного экскурсовода, – настоящий кофе, попробуйте! А я вам сейчас капучино сделаю. Точно! У нас отличная кофеварка. Константин никогда на такие вещи не скупился.

Самая большая комната была заставлена рабочими столами попроще, навскидку Герман насчитал пять мест. В этом кабинете, единственном, имелись большие окна, и потому он казался светлым и просторным. Людей было немного.

– У нас в основном удаленно работают, а многих мы привлекаем под какой-нибудь проект, – подошла Светлана с ароматной кружкой, – присаживайтесь, куда захотите. Вот какое кресло на вас посмотрит, то и выбирайте, – и звонко захохотала.

Герман аккуратно размешивал сахар маленькой ложечкой, чтобы не сдулась пенка. Потом подцепил на кончик и поднес воздушную массу к губам. Ему нравилось, когда молочная подушечка, еле ощутимая, тает во рту.

– Вот, Герман Петрович, познакомьтесь! Это наш программист – руководитель основного проекта Сергей Иванович.

В кабинет вошел парень лет двадцати трех или двадцати пяти. В руках он держал чашку эспрессо и, как показалось Герману, далеко не первую за этот день.