Текст книги "Не в ту сторону"

Девочка с тайной

(Владислав Петрович Звягин)

Леночка – девочка с тайной.

Оказывается, мама Леночки, Юлиана Севериновна Ольховская, которую девочка в быту ласково называла Кисой, в свое время вторглась в семью видного научного деятеля Майера и безжалостно разрушила крепкую ячейку общества. Этот поступок обернулся большим скандалом, вследствие чего разлучница Киса предпочла изначально идентифицировать Леночку как Ольховскую. А вот паспорт девочка получила уже со звучной фамилией папы-ученого. Леночкина протокольная амбивалентность вызвала некоторые затруднения у нашего директора школы при выдаче аттестата зрелости (естественно, на фамилию Майер, в то время как девочку все знали в качестве Ольховской). Директор поступил мудро, сообщив: аттестат выдается нашей Леночке! Без фамилии вообще.

Наличие двух фамилий, таких разных и специфических, неизбежно сказывалось на Леночкином внешнем облике и стиле поведения. На занятиях она преимущественно была Ольховской – сдержанной, спокойной, улыбчивой (скромность – лучшее украшение девушки). Но школа была незначительной и, вероятно, малоинтересной частью жизни Леночки: неким локальным фрагментом бытия, наряду с бальными танцами, занятиями музыкой и иностранным языком (непременной трудовой повинностью отпрысков интеллигентных семей).

Более значимой являлась досуговая сфера, и за школьным порогом Леночка становилась Майер – дерзкой, яркой, циничной, с дефицитом скромности, но с избытком других украшений. Она снимала свое спокойное дружелюбие и сдержанность вместе со школьной формой, искрилась и сверкала, как елочная игрушка, источала невинную порочность (или порочную невинность).

Я не могу четко определить, какой она была тогда: красивой или не очень, умной или глупой, доброй или злой.

Я не знаю, какой она стала сейчас, хотя мы виделись с ней совсем недавно.

Она всегда была и остается для меня просто маленькой девочкой Леночкой.

Пенелопа

(Лена Майер)

– Майер, что вы там делаете под столом? Вяжете?

– Да, Александр Владимирович. На прошлой лекции вы так проникновенно рассказывали о Пенелопе. И я не смогла удержаться. На занятиях вяжу, ночью распускаю.

– Если так, конечно, продолжайте.

– Спасибо, Александр Владимирович!

– Майер, вы опять вяжете?

– Нет, Александр Владимирович. На этот раз я читаю. Журнал «Иностранная литература», номер 4. На прошлой лекции вы так проникновенно…

– Да, и вы опять не смогли себя сдержать. Понятно. Канаева, Дорохов! Это не смешно. Такая несдержанность скорее прискорбна. А с вами, Майер, я поговорю потом.

– А вас, Майер, я попрошу остаться!

– А вас, Дорохов, я попрошу покинуть аудиторию.

– Майер, Лена! Пенелопа!

– Здравствуйте, Александр Владимирович.

– Как ваша пряжа, Лена?

– Все так же: днем вяжу, ночью распускаю.

– А что вы делаете вечером?

– А вечером мы с друзьями в тиши центральной библиотеки читаем произведения зарубежной литературы.

– С Канаевой и Дороховым – в тиши библиотеки?!

– Ну, иногда спорим о прочитанном, не без того. Но тоже тихо и интеллигентно.

– А со мной не хотите поспорить?

– В тиши библиотеки?

– Не обязательно. В кафе, в сквере или в каком-нибудь другом месте.

– Что вы, Александр Владимирович! Я девушка скромная, застенчивая. В таких местах и не бываю.

– А в университете бываете?

– Увы, приходится.

– Если хотите, я вас буду ждать завтра вечером после занятий в 26-й аудитории.

– Спасибо, Александр Владимирович!

– Спасибо – да или спасибо – нет?

– Просто спасибо.

Осень, коля, осень!

(Лена Майер)

После занятий мы с Колей Дороховым и Ирой Канаевой сидим в университетском сквере и внимательно наблюдаем за светящимися окнами 26-й аудитори и. Нам очень весело.

– Смотри, сидит. Сидит за решеткой в темнице сырой…

– Нет, встал уже, ходит. К окну подошел.

– Вернулся. Опять сел.

– А теперь не видно. Неужели ушел? Прошла любовь, завяли помидоры?

– Коля, сходи посмотри.

– И что я ему скажу?

– Что у Майер в тиши библиотеки на бутылку не хватило.

– Обижаешь, подруга. Тут у меня еще шампанское в сумке.

– И стакан?

– Стакан я как-то…

– Вот и предлог будет сходить посмотреть.

– И попросить у Гофмана стакан?!

– Лена, все, я домой иду.

– Ирочка, ну интересно же!

– Что тут интересного? Надоело. Гофман – умный, красивый мужик. Бородка у него такая… А мы над ним издеваемся.

– Я тоже красивый мужик, и с бородкой.

– Коля! Ну, что там? Сидит?

– Сидит. Стол грызет, стенку царапает. Переживает. Вот за это и выпьем.

– А стакан?

– С горла, как пролетарии.

– Какой ты пролетарий?

– Ясен пень, как и каждый студент – пролетарий умственного труда.

– Пока, пролетарии, я домой!

– Пока, Ир! Нам тоже пора.

– Так не вышел еще!

– Может, он всю ночь там просидит.

– Ага, весь в мыслях о бесцельно прожитой жизни.

– Холодно, Коля!

– А хочешь, я тебя согрею? Хочешь?

– Ну, вот: пришел Ржевский и все опошлил. Коля, прекрати!

– Ну, Леночка…

– Тогда уж плащ сними.

– Да, конечно, сейчас, Леночка… я… Ленка! Я, что, для этого плащ свой белый снимал, чтобы ты в нем залезла с ногами на грязную скамейку?!

– Осень, Коля, осень.

Славный период

(Слава Звягин)

Новогодний вечер. А там – знакомые все лица. Ничего себе отплясывает девочка Леночка Ольховская! Да и не Ольховская она – явно

Майер: дерзкая, яркая. Я пробираюсь в толпе и кричу ей в самое ухо.

– Леночка, глядя на тебя, я теперь окончательно убедился, что скромность – лучшее украшение девушки.

– Это еще кто такой?

– Это Слава.

– Ия Слава.

– Да, у меня сейчас Славный период.

– В таком случае потанцуем?

– Она танцует со мной.

– Ноя ведь тоже Слава.

– Конечно, это меняет дело. Пойдем.

Длинный смурной парень кладет руку ей на плечо. Она улыбается, сбрасывает с себя его руку, его взгляд, его обиду и все, что у них было или не было раньше. Она идет со мной сквозь него, сквозь толпу, сквозь всех подряд: «Пока, Слава! Привет, Слава!» Король умер, да здравствует король!

Славный период продолжается!

Оказывается, у девочки Леночки не только две фамилии, но и две квартиры. В большой и аккуратной преимущественно обитают нефтяной папа Майер проездом из дальних стран и разлучница Киса, а в маленькой и захламленной – Леночка и ее друзья.

В большой квартире царят тишина, порядок и стабильность. В маленькой – полный хаос. Там бьется посуда, пропадают Леночкины золотые украшения и даже ее красивое нижнее белье, привезенное Майером из тех же дальних стран. Но Леночка не придает этому особого значения. Или помнит, что лучшее украшение девушки – скромность. Или просто золотых украшений и белья еще много.

Когда беспорядок достигает критической точки, в маленькой квартире появляется Киса для оказания срочной кратковременной воспитательной помощи.

– Лена, почему Слава застегивает тебе пальто и сапоги? Ты что, сама не одеваешься?

– И не раздеваюсь.

– Лена, как не стыдно!

– Киса, ничего стыдного – это просто благородство манер.

– Ты скоро Славе на шею сядешь!

– Я выдержу, Юлиана Севериновна!

– На шею? А это неплохая идея…

– Лена!!!

В маленькой комнате – шкафы, письменный стол и кровать. Вещи строго функциональные, ничем не примечательные и малоинтересные. Зато в большой комнате есть пианино, в нижнюю часть которого складывают бутылки от вина и шампанского. По мере наполнения пианино приобретает неповторимый звуковой тембр, а со свернутой газетой внутри и вовсе становится клавесином. Тогда Леночка читает свои стихи, поет свои песни (очень веселые или очень грустные – третьего не дано) и зажигает свечи.

Самое главное – это диван. Он постоянно пребывает в разложенном состоянии и занимает немалую часть комнаты. На диване можно сидеть, лежать, читать, есть, пить, готовиться к экзаменам вчетвером, и еще много чего можно…

Но самое прекрасное – это утро. Когда в квартире нет ни воспитательницы Кисы, ни похмельного Коли, ни курящей Иры. Никого. Только я и Леночка, которая спросонья забывает, какая она дерзкая и циничная Майер.

И становится Ольховской. Или просто самой собой – маленькой девочкой, которая играет: на пианино, на нервах, в учебу, во взрослую жизнь…

Но и днем тоже неплохо:

– Привет, дорогая!

– Привет, дорогой!

– Я рад тебя видеть.

– И я рада.

– Я тебя люблю.

– А я тебя – нет.

– Я тебя целую.

– И я тебя целую.

Какое это было замечательное время – Славный период!

А потом мы поехали на море: Леночка, Ира и я. Но вернулся через три дня я один. Потому что Леночка Майер в длинной ситцевой юбке так танцевала, что все на нее смотрели. И он смотрел. Белобрысый плотный журналист. Москвич. Потом подошел, пригласил ее танцевать.

Я взял ее за плечо. Она улыбнулась, сбросила мою руку, мой взгляд, мою обиду и все, что у нас было или не было раньше. Она прошла с ним сквозь меня, сквозь толпу, сквозь всех подряд: «Пока, Слава! Привет, Саша!» Король умер, да здравствует король!

Славный период закончился!

Навсегда?

Ты увез мое сердце…

(Лена Майер)

Это я, конечно, погорячилась насчет сердца. Никто ничего в Москву не увозил. Да если бы и увез – невелика утрата. «Отряд не заметил потери бойца…»

У маленьких девочек и сердца – крохотные.

Веселый Сашка встретил меня на московском вокзале. Привез домой. А дома у него – мои морские фотографии на стене, мама Ленусик и собака Маркиз в состоянии большой ссоры. Маркиз изгрыз каблук у новой туфли Ленусика, а она собиралась в бассейн.

– Это Лена.

– Ой, Леночка, ты совсем на фотографии не похожа.

Интересно, это комплимент?

– В жизни ты такая маленькая девочка! Сашка фотографировать не умеет!

Ясное дело, где уж ему научиться, спортивному журналисту?

– А у меня – горе. Маркиз каблук погрыз. Идти не в чем.

Горе?!

– А размер какой?

– 35.

– Вот, возьмите, 35.

– Леночка, ты прелесть!

Кто бы сомневался!

Ленусик – проректор по АХР в Литературном институте им. М. Горького. Вероятно, это обстоятельство повлияло на Сашкин выбор профессии. Она низенькая, пухленькая, веселая. Тоже маленькая девочка. Поэтому мы, маленькие девочки, так легко понимаем друг друга.

Есть еще папа – Борюсик. Он отставной военный, ставит на «Мосфильме» всякие трюки со стрельбой и взрывами. В общем, террорист-затейник.

Есть бульдог Маркиз – большая слюнявая скотина.

Есть Сашка – тоже большой, стремительный и шумный.

Вот только тебя, дорогой, нет. И некому рассказать о том, как я тебя не люблю.

Не ездок

(Слава Звягин)

– Леночка, девочка!

– Да уж не мальчик. А почему такой восторг, дорогой?

– Ты приехала! Совсем?

– Совсем. Вон из Москвы – туда я больше не ездок. Конец! Туда я больше не ездец! А ты тут без меня совсем утратил благородство манер, дорогой! Пальто мне не расстегиваешь, сапоги не расстегиваешь и так далее не расстегиваешь!

– Уже расстегиваю. Особенно так далее… А ты правда – больше не ездок?

– Правда. Представь, старая московская сталинка, в которой всегда полный и абсолютный бардак. Борюсик с Ленусиком на работе, Сашка в редакции. А я – дома с собакой. Зоофилия какая-то.

Вечером – пьяные спортсмены, сумасшедшие поэты, крикливые певцы-самовыродки, фотографы-порнографы, канатоходцы из соседнего подъезда. Наездники, хорошо хоть не на лошадях. Сигареты блоками и пиво ведрами. А я девушка скромная, провинциальная. Опять же, собака подглядывает.

Я подумала: и это все мне? Не донесу. Так что – не ездок.

– А если у тебя ребенок будет?

– Я в неволе не размножаюсь.

– А если ребенок, я его буду любить.

– Ты лучше меня люби.

– А я тебя и так люблю.

– А я тебя – нет.

А потом случился Новый год. Леночка пошла на вечер, что парадоксально, с папой и мамой (НИИ которых и гулял), а вернулась с ним, Стаховичем. И теперь она уже не маленькая девочка, а невеста.

Невеста посмертно

(Лена, пока еще Майер)

– А теперь на нашем маленьком девичнико-мальчишнике давайте поднимем бокалы за прекрасную Елену и мужественного… Ира, что случилось?

– Леночка, там Звягин. Он сюда идет.

– Привет, дорогая.

– Привет, дорогой.

– Что празднуем?

– Ну, это…

– Коля, не мямли и не толкай меня ногой под столом. Мы празднуем мою предстоящую свадьбу, дорогой.

– Как мило! Может, мне присоединиться, дорогая?

– Не стоит, дорогой.

– Нам все равно нужно поговорить.

– Не сейчас, дорогой.

– Хороню, я тебя подожду.

– Лена, смотри, он за другой столик садится. Коля!

– Что Коля? Коля, Коля… Ну, садится. А я что сделаю? Я, может, тоже за свои гениталии боюсь.

– Насколько я знаю Звягина, его не заинтересуют твои гениталии.

– Вот именно, а насколько ты его знаешь, Лена? Он ведь не мальчик-одуванчик! С огнем играешь!

– Может, милицию вызвать?

– Ирка, если с огнем – лучше пожарных.

– Лена, черт с ними, с гениталиями. Я тебя провожу.

– Меня есть кому проводить. Ладно, я пошла. Если не вернусь, считайте меня невестой. Посмертно.

– Вот и я, дорогой. Поговорим?

– Не здесь, дорогая.

– А это еще что такое, дорогой?

– Прощальный ужин, дорогая.

– Ты куда-то уезжаешь, дорогой?

– Лена, ты можешь хоть раз быть серьезной? Ну что мне с тобой сделать?

– А варианты?

– Жесткий секс и синяки по всему телу под белое платье невесты.

– Думаю, ты справишься. Я в тебя верю.

– Может, тебя просто убить?

– Примитивно как-то. Зато быстро.

– Ты совсем не боишься, дорогая?

– Совсем, дорогой.

– Ну и правильно. Я тебе никогда не сделаю ничего плохого. Потому что я тебя люблю.

– А я тебя – нет.

– Дорогая, я тебе желаю как можно быстрее развестись со Стаховичем и выйти замуж за меня.

– Спасибо, дорогой. Не обещаю.

– Лена, запомни, я все равно буду рядом. Всегда. Всю жизнь. И когда Стахович тебя бросит, и выстроится длинная очередь мужиков, чтобы на тебе жениться, мой номер будет первым.

– Заманчивая перспектива. Но для этого сначала нужно выйти замуж.

– И когда же состоится знаменательное событие?

– 25 мая.

– Когда? Замечательно. Прекрасный подарок на день рождения! Ты это сама придумала?

– Я не знаю, я не хотела… Я просто не подумала, что ты в этот день родился.

– Я в этот день умер.

Большая любовь для маленькой девочки

(Елена Стахович)

Я вышла замуж за Стаховича, несмотря на возмущение папы Майера и ужас Кисы, которая уверяла, что никто никогда не будет любить меня так, как Слава Звягин. Наверное, Киса права – уж кому, как не ей разбираться в любви.

Но зачем мне, маленькой девочке, такая большая любовь?

Когда любимый человек становится еще и другом, и братом, и нянькой, и всем-всем-всем?! Когда чувства без границ и откровенность без предела?

Недаром Конфуций учил, что «маленьким людям не стоит сообщать больших истин». Следовательно, и маленькой девочке не нужна большая любовь: «Спички детям не игрушка».

Вот я и поступила со своей любовью, как со старой, хорошей, но не нужной в данный момент игрушкой – спрятала в дальний ящик, чтобы не потерять, не испачкать, не трогать грязными руками.

И пошла по жизни дальше, вперед и с песней.

Не оглядываясь.

Потому что, если оглянуться, то станет очень больно и очень стыдно.

А такие чувства маленьким девочкам неведомы по определению (см. 1.1. «Маленькая девочка». Инструкция по применению).

Так и живу без большой любви. Давно и неплохо живу, между прочим (см. 1.6. «Маленькая девочка». Инструкция по применению)…

Мечта педофила

(Елена Алексеевна Стахович)

– Алексеевна, ты зачем в докторантуру поступила?

– А ты зачем?

– Чтобы ученого отца не позорить.

– Ну, вот и я тоже.

– Алексеевна, ты после второй защиты в ресторан пойдешь?

– Не пойду.

– Пойдем, Алексеевна.

– Господи, зачем я тебе?

– А я на тебя смотреть буду. Ты на мою первую любовь похожа.

– А ты мне зачем нужен?

– Я от тебя буду мужиков отгонять.

– Вовик, ты обалдел? Зачем ты подарил нашей лаборантке серьги с бриллиантами?

– А ты откуда знаешь?

– Все знают, она их второй день демонстрирует. Сегодня опоздала на три часа и сказала, что была с тобой на свидании.

– Была.

– Серьги отрабатывала?

– Алексеевна, ты пойми: живет в общаге, ребенок, мужик сидит. Ей эти серьги никто никогда не купит.

– Кроме тебя.

– Кроме меня. Вот такое у меня большое сердце. Я умру, а бриллианты останутся.

У него и в самом деле было большое сердце – врожденный порок, гипертрофия сердечной мышцы. Родители знали, что сын не жилец, поэтому прощали ему любые шалости: большие и маленькие. Впрочем, Вовика все любили, а он пил, кутил и старательно изображал плохого мальчика. А я иногда изображала плохую девочку. На этой почве мы с ним и подружились.

– Алексеевна, я понял, почему на тебя мужики так красиво западают. Вот тебе годков до хренища…

– Думаешь, поэтому? Спасибо, Вовик!

– Не о том я. Ты все равно, как девочка маленькая, хочется на руки взять и нянчить. С другой стороны, ты взрослая женщина, которую просто хочется.

– Это с какой стороны, интересно?

– Со всех сторон ты у нас – мечта педофила. Алексеевна, ты после второй защиты в ресторан пойдешь?

– Не пойду.

– Пойдем, Алексеевна.

– Если я буду часто по ресторанам ходить, меня муж выгонит.

– Ну и пусть выгонит. Придешь ко мне жить в гостевую на первый этаж. А я ночью спущусь и тобой овладею.

– Молод еще мной овладевать.

Он и вправду был молод, веселый непутевый Вовик, «наследный принц» ученого папы. И остался молодым.

Однажды ночью в своем красивом большом доме он зачем-то спустился в гостевую на первый этаж. И смерть им овладела.

Не прошло…

(Владислав Петрович Звягин)

Тогда не прошло и месяца, как маленькая девочка Леночка вышла замуж.

Не за меня.

Не прошло и года, как я закончил институт и улетел в Сибирь.

Не с ней.

Не прошло и трех лет, как у нее родился сын.

Не от меня.

Не прошло и двенадцати лет, как я увидел Леночку снова, ненадолго. Я повторил свое предложение. Она все так же была мне рада и все так же меня не любила.

Не прошло и двадцати пяти лет, как я говорил с Леночкой по телефону перед ее отъездом за границу. Она смеялась, удивляясь безнравственности предложения, исходящего от женатого человека.

Не прошло и тридцати лет, как я развелся.

Не прошло и тридцати пяти лет, как я встретился с Леночкой и вновь повторил свое предложение.

Предложение, от которого невозможно отказаться.

– Леночка, когда Стахович тебя бросит…

– А если никогда не бросит?

– Ну, если с ним что-нибудь случится (он ведь старый!)…

– Ты что, хочешь ускорить процесс?

– Нет, конечно. Но когда ты останешься одна, и выстроится длинная очередь мужиков, чтобы на тебе жениться, мой номер будет первым.

– А если что-нибудь случится со мной, ты можешь жениться на Стаховиче!

Бабушка Леночка

(Елена Алексеевна Стахович)

– Женечка, скажи: бабушка Лена.

– Еня.

Тоже неплохо. У бабушки в руках телефон. Кто это нам звонит?

– Привет, дорогая!

– Привет, дорогой!

– Я рад тебя слышать.

– И я рада.

– Я тебя целую.

– И я тебя целую.

Конвоир-хранитель

Незнакомство

Федор и Рыжая встретились в приемной директора многопрофильного техникума шестнадцатого мая.

Этот теплый весенний день был для каждого из них границей между прошлым и будущим.

Федор вернулся из армии и решил наконец закончить обучение на отделении противопожарной техники и безопасности. А Рыжая «по звонку» устраивалась на новую работу – преподавателем литературы.

На самом деле Федора звали Евгением. Имя свое он ненавидел: не поймешь – то ли мужик, то ли баба. Другое дело – Федор (по фамилии Федоров). Нормальное имя для настоящего парня.

А Рыжую звали Еленой Алексеевной Стахович. Но обычно ласково именовали Леночкой и даже Кисей.

Только вот Рыжей ее тогда еще никто не называл. Хотя могли бы – за короткие волосы ярко-рыжего цвета.

В приемной было жарко. Федор и Леночка (будущая Рыжая) тоскливо смотрели в окно и независимо друг от друга, но одинаково сильно сожалели о своем приходе в техникум. Они тогда еще не знали, что оказались здесь по одной и той же причине – из-за собственного рукоприкладства.

Два года назад Федор, студент четвертого курса из семьи скромных тружеников, перед самым госэкзаменом «неудачно дал по морде» Игорю Терелянскому, сыну большого начальника. Настолько неудачно, что парень надолго попал в больницу. А перед Федором замаячила вполне реальная альтернатива: тюрьма или армия. Как человек рациональный он сделал выбор в пользу армии (там, кстати, и срок был меньше). Но тюрьмы все равно не избежал, так как попал в конвойные войска.

За годы службы конвоир Федор утвердился в мысли о том, что люди – сволочи. Поэтому в свои двадцать лет людей он не любил и верил, что это взаимно.

А Леночка, преподаватель кафедры зарубежной литературы, два дня назад «неудачно дала по морде» проректору по учебной работе Хасбулату Умаровичу Идрисову, который в своем кабинете неожиданно набросился на нее с объятиями и поцелуями.

До этого ей никогда и никого бить не приходилось. Более того, улыбчивая Леночка всегда относилась к окружающим очень доброжелательно и в свои двадцать восемь лет была уверена, что все ее любят. А если кто-то и не любит, то просто потому, что с ней не знаком или знаком недостаточно хорошо. И действительно, Леночку везде любили: и в семье, и на работе. Все у нее было стабильно, спокойно и беспроблемно.

Единственная проблема в жизни девушки возникла на последнем курсе университета. Это был непростой выбор спутника жизни из двух реальных претендентов: юного студента-геолога (бывшего одноклассника) и зрелого ученого-нефтяника, коллеги Леночкиного отца-профессора. Выбор решился в пользу ученого – вопреки воле отца, не жаловавшего своего оппонента из альтернативной научной школы. В итоге родитель смирился, так как дочь любил. Отвергнутый возлюбленный тоже продолжал любить ее долгие годы в далекой Сибири и в еще более далекой Америке. Он периодически приезжал оттуда в родной город с подарками для родственников и с тайной надеждой на развод Леночки с мужем. Убедившись, что этого не произошло, геолог с несколько потускневшими, но все еще нежными чувствами отбывал в дальние края.

Да что там геолог! Леночку любила даже свекровь.

В общем, жизнь ее до недавних пор была счастливой и безоблачной… Впрочем, Леночка предполагала, что и Хасбулат Умарович ее любит. По-своему. Но зачем проявлять чувства так дико и грубо?

После рукоприкладства Леночка совершенно не знала, как жить и работать дальше. Она не заплакала (потому что вообще плакала редко, да и поводов не было), а пошла на дружественную кафедру педагогики и психологии за квалифицированной помощью.

Заведующий кафедрой Виктор Михайлович Зубков знал Леночку еще с тех славных времен, когда они вместе играли в стэмовских спектаклях. Тем не менее по отношению к девушке профессор лишнего себе не позволял и всерьез возмутился неджентльменским поведением проректора. Понимал Зубков и то, что в одном учебном заведении с мстительным горцем его молодой коллеге работать теперь не придется.

Поэтому Виктор Михайлович отправил Леночку погулять, вытащил истрепанную записную книжку и глубоко задумался о том, куда и кому стоит звонить с просьбой о трудоустройстве в середине мая.

От бесплодных размышлений его отвлекло появление старшего товарища – толстого бородатого профессора Краснова.

Заведующий кафедрой всемирной истории Виталий Сергеевич Краснов славился своей любовью к застольям, песням и мату (разумеется, не к тяжелому и примитивному, а к изящному, острому и виртуозному). Любому слову он мог моментально придать неприличный оттенок и смысл и делал это так часто, непринужденно и смешно, что на него давно перестали обижаться. Даже высокое начальство, вызвав профессора «на ковер» для разноса, на второй минуте разговора начинало фыркать и давиться от смеха, а к концу беседы напрочь забывало о первоначальных карательных намерениях.

Хасбулата Умаровича Краснов не любил и называл его не иначе как ХУИ (полупристойной аббревиатурой из имени, отчества и фамилии проректора). К Леночке же, наоборот, относился с искренней симпатией. Поэтому, кратко и совершенно непечатно охарактеризовав поведение ХУИ, Виталий Сергеевич лишь на минуту задумался и радостно воскликнул: «Есть вариант – Букин!»

Директор многопрофильного техникума Букин (фамилию которого Краснов в свойственной ему манере произносил иначе) был несчастным отцом одного из студентов исторического факультета. За два года обучения в университете Букин-младший успел прославиться стойким пренебрежением к учебе, абсолютным неприятием вузовских дисциплинарных требований, а также необузданно игривым нравом и безграничной фантазией.

Поэтому многострадальный Букин-старший знал всех университетских преподавателей сына настолько хорошо и близко, что, по словам Краснова, как честный человек давно уже должен был бы на каждом из них жениться. А самому Виталию Сергеевичу – еще и выплачивать алименты за наиболее частые и продолжительные контакты.

Следствием студенческой несостоятельности беспутного сына Букина стало устройство на работу в техникум уже двух детей профессоров-историков. Недавние выпускники того же исторического (во всех отношениях) факультета тоже доставляли директору немало хлопот. Но до Букина-младшего им было бесконечно далеко.

Сомнительные успехи молодых историков на педагогическом поприще регулярно становились предметом межкафедрального родительского обсуждения. А в последнее время частым стало упоминание о проблемах с преподавателями литературы, которые сменялись в техникуме с поразительной быстротой. Причины текучести кадров среди представителей изящной словесности не обсуждались. Но на данный момент это было и несущественно. Главное сейчас – Леночке помочь. Устроили же к Букину двух профессорских детей. А где двое, там и трое. Кстати, и Стахович – тоже дочка профессора.

Глубокомысленно заключив: «Бог Троицу любит», – Краснов с ходу набрал хорошо знакомый номер. Так вопрос с трудоустройством Леночки был решен.

А та, пока вершилась ее судьба, уже перестала грустить и радовалась обретенной свободе: неторопливо прошлась по магазинам, забрела в парикмахерскую, где, в преддверии новой профессиональной деятельности, постриглась и покрасила волосы в рыжий цвет. В результате стала выглядеть еще моложе и легкомысленнее.

Дома свекровь радостно сообщила о звонке Виталия Сергеевича с замечательным предложением для невестки: новая работа в техникуме, где и зарплата больше, и директор знакомый, и коллектив прекрасный. Правда, начинать работать надо прямо сейчас, чтобы вакантное место не заняли. А диссертация может и подождать.

Удивившись и порадовавшись про себя изворотливости и хитрости профессорского ума, Леночка, разумеется, с восторгом согласилась.

Вот почему сейчас она томилась в ожидании неведомого Букина, и свежеокрашенные рыжие волосы ярким факелом сияли в темноватой приемной.

Федор искоса поглядывал на симпатичную соседку и мрачно думал, что в другой ситуации уже мог бы познакомиться с ней поближе. Но сейчас придется выслушивать нравоучения зануды Буки, потом оформлять кучу бумажек. К экзамену готовиться, учебники читать. А Федор уже и забыл, как учатся, и совсем не рад был вновь почувствовать себя студентом.

Кроме того, за годы армейской службы Федор усвоил, что настоящий мужчина должен ходить в форме и с оружием. Он маялся в тесноватом парадном костюме и с отвращением вглядывался в свое «гражданское» отражение в тусклом зеркале. Большие руки Федора тосковали по автомату. Тем более что противная секретарша Галина Матвеевна, хорошо знакомая по до-армейским студенческим будням, сидела как раз на линии прицела.

Наконец появился худой усталый Букин. Вопреки очередности сначала он пригласил к себе не Федора, а маленькую рыжую девушку.

Леночка с радостной улыбкой протянула Букину папку с документами, которую тот взял в руки осторожно и неохотно.

– Скажите, Елена Алексеевна, сколько лет и где вы преподавали?

– Пять лет, в университете, на кафедре зарубежной литературы.

Директор поморщился. С некоторых пор слово «университет» наполнилось для него зловещим, пугающим смыслом. Горькие воспоминания о специфике обучения беспутного сына отозвались в родительском сердце тупой болью. Букин тяжело вздохнул и грустно заключил:

– Понятно.

Хотя было совершенно не понятно, как эта девчонка сможет вести занятия на отделении ПТБ – в группах у хулиганов-пожарных, от которых последовательно отказывались все преподаватели.

Отказников-филологов на этот день набралось уже шесть. Зато сын у Букина был один-единственный. Поэтому директор подписал Леночкино заявление и не без некоторого ехидства пожелал ей успехов.

Тут ему некстати вспомнился анекдот о попугае, который любил рассуждать на политические темы.

В наказание за свободомыслие хозяин на целый день закрыл его в холодильнике. А поздно вечером, выпуская из плена замерзшую птицу, злобно заметил: «Будешь знать, падла, что такое Сибирь».

Но довольная Леночка, не заметив подвоха, резво застучала каблучками в направлении отдела кадров. Букин же суровым голосом вызвал из приемной Федора и долго рассказывал ему о роли и значении среднего технического образования в СССР.

Федор слушал насупившись, с трудом подавляя в себе желание прервать поток директорских наставлений грубыми, но справедливыми словами: «Лучше бы Сашку своего воспитывал!»

С Букиным-младшим Федор учился в одной школе. Он хорошо помнил, как маленького Сашку по утрам за руки тащили на занятия мама и бабушка, а тот ревел, упирался и падал на пол перед тяжелыми школьными дверями. Позже повзрослевшего ребенка стал водить в школу сам папа-Букин, порой опаздывая из-за этого на работу и деловые встречи. Обычно у хитрого Сашки до уроков дело не доходило: он убегал гулять сразу же после расставания с занятым родителем. Поэтому наученный горьким опытом Букин уже не оставлял сына у школьных дверей. Он торжественно заводил Сашку в класс и загонял за парту, вдребезги разбивая робкую надежду очередного учителя провести урок по намеченному плану в атмосфере творческого субъект-субъектного взаимодействия.

Интересно, что самобытность Сашки (своеобразного символа педагогического бессилия Букина) нисколько не мешала директору регулярно выступать по местному телевидению в передаче «Родительский час» с рекомендациями по правильному воспитанию подрастающего поколения. Эту передачу любили и всякий раз с нетерпением ждали все знакомые Букиных. Они слушали выступления директора с восторгом, комментируя каждый тезис свежими примерами Сашкиных подвигов, и поражались явному несоответствию педагогической теории и практики.

Однако Букин не смущался, всегда говорил долго и с воодушевлением. Вот и сейчас истомившийся Федор не скоро добрался до отдела кадров и опять упустил свой шанс познакомиться с Леночкой поближе.