Текст книги "Инквизитор и нимфа"

Глава 5
Смерть на камнях

Следующие несколько дней прошли безо всякой пользы. В первую очередь Салливан осмотрел палатку старого викторианца. Похоже, подозрения насчет вороватости ионнанита оказались напрасными: Ван Драавен не взял ничего из вещей покойного. Одежда была аккуратно упакована. Нашелся и бумажный блокнот с набросками. Салливан знал о пристрастии старика к древним вещам и потому не удивился. Наставник и книги предпочитал не слушать и не читать с комма, а покупать в антикварных лавочках. Рассохшиеся древние тома… Марк хмыкнул. Очень похоже на отца Франческо – тащить на чужую планету бумагу, пожертвовав полезным грузом.

В блокноте были в основном карандашные портреты туземцев. Несколько рисунков пастелью. Мужчина с одутловатым, добродушным лицом монгольского типа – похоже, покойный утабе-секен. Его жену Марк узнал по записи. Мужчина – жрец. Женщина – вождь. Понятно, кто у них в семье брюки таскает, сказал бы дедуня. Часто встречалась физиономия мальчишки лет одиннадцати-двенадцати. Живое, нервное лицо, любопытные темные глаза, длинные волосы свешиваются на лоб. От жителей поселка Салливан узнал, что мальчика зовут Нарайя и он единственный сын утабе. Старый викторианец изрисовал блокнот примерно до середины. Последний рисунок был вырван из книжки, остался лишь разлохмаченный край. Впрочем, может, и не рисунок, может, чистая страница. Оттиска карандаша на следующем листке не было.

Туземцы сначала чурались Марка, но вскоре первое отчуждение прошло. Работающие в поле охотно отрывались от прополки, чтобы поговорить с землянином. Марк заметил, что словарный запас у обитателей деревни заметно шире того, что отец Франческо привел в своем отчете. Расширился он в основном за счет голландского и английского, и местные, кажется, были не прочь покатать на языке новые слова. Толку от разговоров, правда, оказалось немного. Да, все поселковые видели, как Ван Драавен вытаскивал тело неудачливого этнографа из реки. Да, утром ионнанит работал в огороде, а старый викторианец направился в скалы. Могли ли утесники убить отца Франческо? Аборигены пожимали плечами. Кое-кто, жалуясь, показывал шрамы – там, где их приласкали пущенные из пращи камни соплеменников. Однако все в один голос утверждали, что викторианца в скалах жаловали. Какие отношения были у отца Франческо с геодцем? Работники покачивали головой и возвращались к прополке. Ячменное поле заросло темно-зелеными сорняками с иззубренными острыми листьями, напоминавшими земные одуванчики. Одуванчики пускали длинные корни – так просто не выдернешь, работы много, некогда лясы точить. Зима не за горами. Скрипя зубами, Марк отворачивался и возвращался к вещам старика.

Больше всего ему хотелось найти комм. В лицее у отца Франческо была допотопная модель, которую приходилось таскать в кармане. Похоже, он и здесь не изменил своим привычкам. Ван Драавен предполагал, что викторианец прихватил коммуникатор в свое последнее путешествие и искать приборчик стоит на дне реки. Если и врал, то уверенно и нагло. Он, впрочем, все делал уверенно. Когда Марк предложил ему диагност для помощи в лечении многих здешних болящих, геодец отказался вежливо, но непреклонно. И Марка с собой в обходы не брал, хотя тот пробовал напроситься.

Повезло Салливану лишь однажды. В тот день он выбрался на реку, чтобы постирать рубашку. На камешке у самой воды сидел старик-утан. Сидел, щурился, грелся на позднем летнем солнышке. Рядом лежали костяная острога и несколько крупных рыбин. Марк подошел, чтобы поздравить туземца с успехом в рыбалке. Тот удовлетворенно потер живот и обнажил беззубые десны в улыбке:

– Жена сына не будет называть старого Синкту бездельником. Сварливая сварит похлебку. Синкту будет есть и радоваться.

Салливан присел рядом на камень, на втором камне разложил для просушки рубашку. Желто-оранжевое, как свежий яичный желток, солнце заметно пригревало – и не скажешь, что скоро осень.

– Хорошая нынче погода.

– Когда Небесный Свет жарок, старым костям весело, – довольно ухнул рыбак.

– Мой учитель тоже был старым человеком, – осторожно начал Марк. – Жаль, что он не увидел этого лета.

– Да, Сеску, – (так местные называли отца Франческо), – сильно жалели. Он был хороший человек, добрый человек, хотя и не слушался бога Риберата.

Салливан прищурился. Апокалиптики называли свое божество Либератор – Освободитель. Местные не выговаривали «л», так что у старика и получилось что-то вроде «риберата». В университетских кругах Марка этот бог был более известен под именем Разрушитель.

– А что, бог Освободитель и вправду сильнее секена? – наугад спросил Марк.

Старик воздел узловатый палец и покачал плешивой головой:

– Сильнее ли вода скалы, которую она точит? Скала крепка, но пройдет много зим, и скала станет песком в воде.

– Вода может и высохнуть, – пробормотал Марк.

– Не высыхает вода истинного знания, – заученно повторил старик.

Да, основательно им здесь задурили головы. Между тем рыбак, поразмыслив, решил поразить собеседника еще одним аргументом:

– Секен терпит кривизну, и от кривого слова изменяется, а бог Освободитель карает сказавшего кривду. Значит, секен мягок, как песчаник скал, а бог Освободитель тверд, как кварцевый нож, что прорубает проход в скале.

Что-то в этом теологическом высказывании насторожило Марка.

– Бог Освободитель карает сказавшего кривду? И кто же сказал кривду?

Старик опасливо огляделся, но, видно, очень уж ему хотелось поболтать.

– После смерти Сеску утабе-секен пришел в поселок и сказал, что господин Кодду, – (так здесь именовали Клода Ван Драавена), – сделал нехорошее. Что господин Кодду затуманил разум Сеску и Сеску прыгнул со скалы, желая умереть. Господин Кодду рассмеялся и ответил, что кривду говорит утабе-секен и кривда его не станет правдой. Утабе-Секен очень рассердился, потому что в последнее время – и про то всякий знает – все чаще говоренное им не делалось правдой. Он побежал в огород, где господин Кодду зарыл Сеску, и схватился за крест бога Освободителя, и закричал, что бог Освободитель подобен зловонной язве. И тогда пал на утабе Небесный Свет и поразил его, и сделался утабе мертвым.

Рыбак смотрел на молодого викторианца с торжеством, а тот лихорадочно соображал. «Затуманил разум… А что, вполне мог опоить какой-нибудь гадостью. Наверняка и опоил. – Марк припомнил свой сон на могиле… – Ну конечно, такой бред мог быть вызван галлюциногенным наркотиком. Хорошо, что я там и свалился и не побежал, как во сне, к реке. Тут бы и потонул, и одной проблемой у геодца стало бы меньше…

Павший небесный свет… Что-то вроде молнии? Электрического разряда? Э, а не засунул ли наш святоша под крест батарею? Вполне мог засунуть и дистанционно подключить контакт, когда жрец развоевался. Бегают они тут босиком, несколько сотен вольт вполне бы хватило, чтобы прикончить не в меру борзого утабе. Вот вам и убедительное доказательство силы бога Освободителя. А заодно и покойного отца Франческо поджарило… Или это было во сне?..

Надо бы проверить крест», – подумал Марк. Подумал, и тут же навалилось – ночь, скалящаяся белой половинкой луна, дрянь, лезущая из покойного… «Нет, к черту. Если и была там батарея, священник давно ее вытащил и куда-нибудь запрятал. Кто вообще сказал, что под крестом что-то есть? Если геодец опоил отца Франческо ядом или наркотиком, след отравы мог остаться в тканях. Наверняка он и от трупа избавился, а крест для отвода глаз поставил. Нужны доказательства. Время его побери, нужны доказательства!»

Старик уже давно подобрал свою рыбу и уковылял к сварливой невестке, а Марк все сидел на берегу, бездумно глядя в медленно текущую воду.

Второй раз землянину повезло несколько дней спустя. Было утро, и Салливан бездельно бродил вокруг хижины геодца. Он надеялся, что хозяин отлучится – тогда можно будет взять образцы травок, из тех, которые Ван Драавен так любовно заваривал, и проверить их на наличие опиатов. Или чего-нибудь поинтереснее.

Священник, однако, отлучаться не спешил, будто видел насквозь планы гостя. Сидел на порожке и что-то такое вырезал из чурочки. Салливан уже совсем отчаялся и решил, что перенесет рейд на другое время, когда по пыли затопали босые пятки. Мальчишка лет шести промчался через поселок, вихрем взлетел по лестнице и что-то шепнул на ухо геодцу. Тот отложил чурочку и нож, выпрямился и уставился в направлении скал. Когда малолетний вестник убрался восвояси, сжимая в руках награду – оранжевую спелую тыковку, – Салливан подошел:

– Гляжу, у вас тут шпионы на жаловании. Геодец прищурился:

– Не без этого.

– И что же рассказал вам быстроногий Меркурий? Или секрет?

– Почему же. Не секрет. Утаме заболела.

– Она вроде бы и до этого здоровьем не отличалась.

– А я говорю не об умственном здоровье. Сегодня на рассвете она потеряла сознание. Сейчас вроде бы очнулась, лежит в пещере и стонет. Сын за ней присматривает. Салливан напрягся:

– И что? Вы пойдете ее лечить?

Ван Драавен помедлил с ответом, как будто прикидывая. Потом качнул головой:

– Нет. Не пойду. От моего лечения ей лучше не станет.

– А вы жестокий человек. Геодец хмыкнул:

– Тут вы правы, но в данном случае о жестокости речи нет. Утаме скорее сама себе живот прогрызет, чем примет от меня помощь.

– А от меня?

Ван Драавен молча уселся и принялся за свою поделку.

– От меня примет? Миссионер пожал плечами:

– Попробуйте. В крайнем случае вытащу еще одного викторианца из реки. Мне не привыкать.

«А чтоб ты лопнул», – подумал Марк и отправился в палатку за диагностом.

На скалах ощутимо припекало. Близость воды совсем не ощущалась. Горячий воздух дрожал, струясь над камнями. Между кустиками сухой травы сновали ящерки, а больше никакого движения – словно пещерный поселок вымер.

Марк приближался к черте из белых камней не без трепета. В руке он сжимал ремень диагноста, а лопатки щекотали любопытные взгляды. Кажется, все наиру бросили дневные труды и столпились у крайних домов, следя за отчаянным. Только взгляда геодца Марк не ощущал. Геодцу было неинтересно. А что ему? Выловит, как и сказал, труп из реки и похоронит за огуречной грядкой. Каждую секунду Салливан ожидал камня, но камень так и не прилетел. Гудели в неподвижном воздухе стрекозы. Горизонт пылал. Духота стала такой насыщенной, что и без барометра ясно – идет гроза.

Марк карабкался по узкой тропинке. Из-под ног катились камешки. Устья пещер выглядели безжизненными – с тем же успехом это могло оказаться неолитической стоянкой где-нибудь в Кантамбрийских горах, не хватало лишь наскальных росписей. И правда, почему они ничего не рисуют? Или рисунки внутри? Марк зашел в одну из пещер. Оттуда пахнуло сырой нежилью. Кажется, большая часть племени уже переселилась под крыло бога Освободителя и его хрустальноглазого слуги.

Выйдя из пещеры, Марк услышал крики.

Глаза землянина не сразу приспособились к полумраку, и это была опасная минута – если бы на него сейчас кинулись, он бы не успел отреагировать. Загремел бы тогда с узкого порожка прямо вниз, на каменистую осыпь, где закончил свой земной путь его старый наставник.

Полдневное солнце сюда не заглядывало, и под сводом стояла влажная темнота. В темноте стонали и хрипло дышали. Несло трупным запахом, словно утаме уже умерла и теперь разлагалась. Несло плесенью, сыростью, мокрым камнем – видимо, дальше ход уводил в глубь скалы. Геодец рассказывал, что в толще скального массива все коридоры соединялись, образуя что-то вроде пещерного города со своей системой коммуникаций и даже подземными колодцами. Какие-нибудь Маккавеи могли бы здесь держать римскую осаду. Но выродившихся потомков землян никто не осаждал. Их врагами были голод, мороз и болезни.

Из полумрака выступили стены. У дальней стены сквозь щель в камнях узким снопиком пробивался свет. В пятне света на полу ворочался пук тряпья – и только через секунду Марк понял, что это виденная им высокая и грозная женщина. Слева что-то метнулось. Марк рефлекторно отклонился, выкинул вперед руку, и очень вовремя – по пальцам резануло острым камнем. Второй удар пришелся в воздух. Все же не зря мастер Моносумато вел практикум по боевым искусствам, не зря, хоть и не гордился бездарным учеником. Салливан перехватил тощее предплечье и основательно приложил нападавшего о стену. Тот сверкнул глазами из-под спутанных косм. Зубы щелкнули в двух сантиметрах от лица Марка. Хорошенькое начало.

– Я знаю, что ты меня понимаешь, – сказал Марк в перекошенное злобой детское лицо. – Я пришел помочь утаме. Я не слуга бога Освободителя и не слуга его слуги. Я ученик Сеску и желаю добра.

Неясно, понял ли мальчишка, но комок злобы начал медленно рассасываться. Марк попытался поймать что-нибудь еще, но тут волчонок открыл рот и фыркнул, заляпав щеки землянина слюной.

– Сеску утратил разум. Ты тоже утратил разум, если пришел сюда. – Голос был ломкий и хриплый, словно маленький утесник нечасто им пользовался.

– Я пришел, чтобы лечить утаме.

Мальчик по имени Нарайя перестал дергаться, и Марк отпустил его руку. Лицо паренька приняло равнодушное выражение. Когда он снова заговорил, голос прозвучал бесстрастно:

– Лечи.

Марк оглянулся на стонущую женщину. Вслушался. Ничего, кроме пелены страдания.

– Мне надо, чтобы ты ее подержал. Лечение может причинить боль.

Без слова мальчик присел рядом со стонущей матерью и положил ее голову себе на колени.

Когда диагност выдал результаты, перед Марком встал весьма неприятный вопрос. У женщины обнаружился рак в терминальной стадии. Первичная опухоль матки дала метастазы в печень и кости.

Такой рак могли бы вылечить на Терре. Там, в нейтральной зоне, вовсю пользовались лемурийскими биотехнологиями. Почистили бы организм от переродившийся ткани, выкинули мутировавший ген, добавили стволовых клеток – через неделю утаме была бы как новенькая. На Земле опухоль не запустили бы до такой степени. Здесь, в пещерном городе, женщина была уже фактически мертва. Может, ей оставался месяц. Вряд ли два.

Сказать мальчишке? Отец Франческо наверняка бы сказал, но отца Франческо доедают черви. Отца Франческо доедают черви, его возможный убийца разгуливает безнаказанный, а единственный союзник Марка в этой войне сидит сейчас на корточках и с деланым безразличием ждет приговора. Мальчишка что-то знает, ведь не зря он говорил о Сеску, утратившем разум. Но зачем бы утеснику делиться знанием с тем, кто не смог помочь его матери? Сказать – значит проиграть наверняка.

Марк наполнил шприц кетаморфином и ввел женщине два кубика в локтевую вену. Рука была такой костлявой, а вена такой тонкой, что он едва не промазал. Мальчик настороженно наблюдал.

– Сейчас я дал утаме лекарство, и она заснет. Она будет спать долго, может быть, до возвращения Небесного Света.

Лицо женщины расслабилось. Судорога боли, сводившая челюсти, ослабла, веки над закатившимися глазами опустились. Утаме задышала ровно, хотя и неглубоко. Да, до рассвета она проспит наверняка. Марк проверил пульс, а потом взглянул на мальчишку:

– Когда утаме проснется… она примет у меня лекарство?

Как и ожидалось, Нарайя резко кивнул. У местных это означало отрицание.

– Хорошо. Завтра встретишь меня у Красного Лба, когда Небесный Свет встанет над лесом. Я дам тебе лекарство, которое надо подмешивать в воду. Через день или два утаме станет лучше.

Хотя бы в этом он не соврал. Убойная доза кетакса – и утаме забегает, как горная коза, и будет бегать еще месяц, пока рак не разъест окончательно ее печень и легкие. Еще месяц… Месяца ему хватит.

Пока Марк собирал диагност, мальчишка молчал, баюкал в руках спящую мать. Наверное, он очень любил свою свирепую утаме – однако так и не сказал, придет или нет к Красному Лбу. Шагнув из пещеры, Марк смутно понадеялся, что не придет.

Внизу катилась река. Может, она и собиралась искрошить эту скалу в песок, но скала пока держалась. Отбивалась, откупалась от реки, жертвуя сантиметр за сантиметром. Несколько лет назад от берега отвалился солидный пласт. Сейчас осыпь поросла редким сухим кустарником, но внизу торчали голые и острые камни. Их омывала вода. Марк остановился над обрывом. Поднявшийся ветер вычищал смертный запах из складок рубашки. В воздухе заметно посвежело. На севере небо клубилось, стремительной волной надвигались тучи. Надо было спешить, чтобы попасть в поселок до грозы. И все же что-то приковывало Марка к этому месту. Слишком явно представлялась там, внизу, на камнях поломанная человеческая фигура в черном затасканном костюме – в том самом, в котором он видел наставника в последний раз. С прядками сивых волос на затылке. С разбитым в кровь лицом.

– Мне очень жаль, – тихо сказал Марк.

Ему действительно было жаль. Жаль, что старый викторианец умер так глупо. Жаль, что они так и не успели помириться. Жаль, что Висконти хочет использовать смерть старика в своих целях. Жаль, что приходится ему в этом помогать. Жаль, что нельзя обойтись без обмана. Даже ионнанитского миссионера немного жаль. Коммодор не отступится. Не в этот раз, так в следующий, но предлог для конфликта будет найден, и земные войска оккупируют Геод. К сожалению, это необходимо – иначе темная планета достанется лемурийцам, давно уже рвущимся к «заглушкам», и вот тогда Земле несдобровать. Сейчас одного сильного оператора хватало, чтобы вывести из строя несколько лемурийских биокораблей. Если в игру вступят «заглушки», шансы не просто уравняются – у лемуров будет сильный перевес. Даже без союза с атлантами, который пророчат аналитики СОН, лемурийцы разнесут бывшую метрополию в пух и прах. Вы хотите жить при лемурах, сэр? Как вам понравятся жабры, сэр, и плавательные перепонки на ногах? Может быть, крылья и хвост?

Салливан поморщился. Повесил диагност на плечо и, не обращая внимания на порывы ветра, стал сползать по качающимся камням. Интересно, что Висконти собирается делать, когда Марк доставит ему геодца тепленьким, на блюдечке? Устроит громкий публичный процесс? На Земле за убийство викторианца полагается смертная казнь. Ну, казнят Ван Драавена, а дальше что? Геод, конечно, отправит возмущенную ноту. Ее отфутболят в СОН. СОН принесет публичные извинения. Может быть, парочку геодцев, добровольно сотрудничавших с лемурийцами и угодивших в одиночное заключение в Лиалесе, освободят. И дело заглохнет. Или нет? Что там придумал коммодор, какой сюрприз готовит? Фальшивая попытка освобождения? Или не фальшивая? Или адепты ратующего за всеобщее и окончательное Освобождение бога и правда полезут спасать собрата, и Висконти рассчитывает на хорошую драчку? Но с чего бы затевать спасательную операцию ради обычного миссионера? Нет, коммодор что-то знает о Ван Драавене, что-то такое, чего не знает Марк.

И Марку это не нравилось. В детстве он слишком много часов провел, дергаясь марионеткой в руках Вигна, и хорошо запомнил, как больно режут натянутые нити. Что ж. Он сумел одолеть Лукаса без способностей, на чистой логике. Справится и с нынешней задачей.

Это было обычное практическое занятие по оперированию, игра «сети-сети». Группа из десяти человек разделялась на две пятерки: операторы и ведомые. К выпускному классу все чаще и чаще оказывалось, что Марк попадает в число ведомых. Остальные сменялись, а Марк оставался в позорной пятерке. То есть ничего особо позорного, если умения хватает. Задача ведомых – скинуть «узы», взять своего оператора. Можно прихватить и чужого. Задача операторов – увести ведомых у коллег и, конечно, самому не попасться. К концу занятия обычно становилось ясно, что Лукас держит всех девятерых. Мастер в нем души не чаял, на свой, конечно, лад.

Прим-ординар в течение урока посиживал на циновке, время от времени бросая любовные взгляды на надежно запертый шкаф с мечами. Поговаривали, что в юности их оператор якшался с икэсугиру. Молодые годы прим-ординар провел на Терре, так что вполне мог и якшаться. В общем, лучшей наградой любимчику Моносумато считал уроки фехтования.

«Тело, – вещал прим-ординар, – само запоминает движения. Чем больше отключаешь голову, тем чище работаешь. Помни мозжечком, помни руками и ногами, Люк».

Это был единственный случай, когда Лукас радовался роли ведомого. Марк бы не обрадовался, как бы красиво его клинок ни отбивал атаки Моносумато. Марионетка всегда остается марионеткой. Когда в последние пять минут спарринга мастер-оператор отпускал ученика, тот двигался совсем не так проворно. И все же учился быстро, пожалуй, даже быстрее, чем мог бы на обычных тренировках. Остальная девятка полукругом рассаживалась на полу и завистливо любовалась. Марк знал, что отец Франческо не одобряет методов прим-ординара. Здоровая конкуренция, здоровая и чистая зависть… да, много ее было в те дни.

На последнем уроке Лукаса мастер-оператора вызвали из класса. Меч свой он в шкафу не запер – слишком уж спешил. Марк старательно организовал этот звонок в учительскую. Звонила Лаури, которая как раз тогда с отцом отдыхала на Марсе. Сенатор катался на лыжах по пологим трассам Олимпа. Лаура, понятно, не каталась, а исполняла ПЛАН. ПЛАН основывался на том, что жена Моносумато недавно угодила в аварию и теперь долечивалась в одной из олимпийских высокогорных клиник. Звонок с марсианского номера, взволнованный женский голос, затемненный экран… даже невозмутимого Моносумато это должно было пронять. И проняло. Он пулей вылетел из класса. Меч остался лежать на циновке. Марк, изображая любопытство, подобрал катану, провел пальцем по гравировке на лезвии… и услышал из-за спины издевательский голос:

– Салливан решил подра-аться. Брось бяку, а то ненароком обрежешь себе чего-нибудь не то.

Сзади обидно заржали. Марк развернулся, отсалютовал самурайским мечом и нагло заявил:

– А что, Люк, давай подеремся. Или ты без Оби Вана не такой смелый?

Вигн почернел лицом. Он терпеть не мог, когда его звали Люком, – может, потому, что и правда немного смахивал на парнишку из древней космооперы. Мог простить эту кличку только Моносумато, но никак не Салливану.

– Ну давай, – хмыкнул Вигн. – Становись. Ох я тебя и разукрашу.

Только разукрасить Вигн никого не успел. Едва они встали друг напротив друга, Марк остекленел взглядом – это у него от долгих тренировок отлично получалось – и проплясал несколько тактов джиги. Ребята неуверенно захихикали, узнавая подпись вожака. Сам вожак сильно удивился, но прежде чем успел что-то сказать, Марк деревянным движением марионетки вогнал острющий меч себе в ногу. Не сильно, однако достаточно, чтобы кровь брызнула во все стороны. Угодил точнехонько в одну из мелких артерий, которую долго перед этим выбирал в анатомическом атласе. Лукас посерел еще больше, чем стремительно теряющий кровь Марк, уронил меч и завопил: «Это не я!» Но, конечно, ему никто не поверил.

Лукаса Вигна с позором исключили на следующий же день. А еще через неделю, когда Марк вышел из лазарета, из лицея исчез и мастер-оператор.

Марк уже почти одолел осыпь, когда камешек выскочил из-под ноги. Последние метры викторианец позорно прокатился на заднице в компании мелких и крупных булыжников. Хорошо еще, что не поехал весь склон. В небо взвилось облако пыли. Чихая, Марк встал и вышел на пятачок острозубых камней у воды. Ветер усиливался и разгонял тучи. Похоже, не будет никакой грозы. Серая пелена рвалась, в просветах уже замелькали багровые закатные лучи. По воде побежали алые блики.

Вот здесь упал отец Франческо. Марк остановился и принялся разгребать ногой щебенку. Была осень, река вздулась от дождей, труп смыло и потащило вниз по течению. Марк и сам не понимал, что ищет, – даже кровь давно унесла вода. Желто-серые валуны, обломки, чешуйки глины… Повинуясь неясному импульсу, он опустился на колени и распростерся на камнях. Лежать было неудобно, в тело впивались острые осколки. Это если ты живой. А если мертвый, то уже все равно.

Тогда, за два месяца до окончания лицея, вернувшись в класс и не увидев Лукаса, Марк ощутил странное удовлетворение. Не облегчение и не злорадство, а именно удовлетворение, как от хорошо проделанной работы. После того как урок закончился и остальные студенты потянулись из аудитории, отец Франческо попросил Салливана остаться. Стоя перед учеником, который к тому времени заметно перерос учителя, старый викторианец покачал головой:

– Я понимаю, почему ты это сделал.

– О чем вы, наставник? Отец Франческо поднял руку:

– Не перебивай меня, Марк, пожалуйста. Не считай окружающих дураками. Этот звонок, выключенный экран… Такэси настаивал на расследовании, и мне с трудом удалось его отговорить. Кто тебе помогал? Дочка сенатора Медичи? Только не делай большие глаза. Ты хотя бы представляешь, как эта ваша невинная шалость могла сказаться на карьере сенатора? Не говоря уже о том, что ты поломал жизнь однокласснику, а Такэси никогда теперь не сможет преподавать. Ты этого добивался?

Марк молчал.

– Я хочу услышать от тебя только одно. Я хочу услышать, что тебе стыдно. Что ты осознал, насколько низко и бесчестно поступил. И что впредь это не повторится.

Марк взглянул на наставника и смутно удивился – он и не заметил, насколько отец Франческо сдал за последний год. Редкие волосы, окружавшие лысину, напоминали пух одуванчика, а по коже головы рассыпались пигментные пятна.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – спокойно сказал Марк.

Отец Франческо развернулся и вышел из класса. Это был их последний разговор.

«Я поступил бесчестно», – мысленно произнес Марк.

Он и сам толком не понимал, к кому обращается. К памяти наставника? К изломанной тени, привидевшейся на камнях? К себе самому?

«Я поступил бесчестно, и я поступлю бесчестно еще не раз. Тебе нужно мое раскаяние? Хорошо. Я раскаиваюсь. Только это ничего не меняет».

Вверху гудел ветер, совсем рядом бормотала вода. Камни отдавали тепло, но под ними, под тонким слоем разогретой земли, чувствовался вечный, неизменный холод. В этой битве всегда выигрывает смерть, забвенье, зима… Марк оперся на руку, чтобы встать, и тут в горке щебня что-то блеснуло. Серебряная искорка. Он потянулся вперед, и пальцы сомкнулись на кнопке «вечной» флэшки.