Текст книги "Хозяин зеркал"

Мучения кончились неожиданно – так, наверно, чувствует себя разрешившаяся от бремени роженица. Только что было больно, очень больно, а теперь ничего, блаженная пустота. Это случилось в тот предрассветный час две недели назад, когда по всему Городу раскидывали листовки и здание театра еще дымилось. Герда тоже помогала разносить листовки. Один из печатных станков находился в погребе под булочной. Листовки обычно испекались одновременно со свежими пышками, однако сейчас Маяк Безбашенный, революционный журналист и неофициальный глава огуречного братства, затеял экстренный выпуск. Работали всю ночь. Маяк, столкнувшись с волочившей пачку чистой бумаги Гердой на лестнице, обдал девушку запахом пота и дешевого парфюма, блудливо подмигнул и проблеял: «А твой-то ученый… хрен печеный… знает, с кем вискаря дуть. С ба-альшими птицами летает, из правильной плошки зернышки клюет. Скоро, девочка, совсем по-другому заживешь, про нас, бедных, забудешь». Герда выронила листки. Подобрала. Ничего не ответила мерзкому человеку, потому что отвечать было нечего – она уже несколько часов ловила на себе странные взгляды товарищей, и кто-то даже крикнул ей в спину: «Эй, что там себе Иенс думает?!» На крикуна шикнула Миранда, но Герда уже все поняла. Ох, как она разозлилась! Разозлилась до того, что ни капельки не жалела Иенса, а тот казался таким жалким – бледный, тощий, синий, виноватый… Он и ругался-то лишь потому, что от стыда не знал, куда девать глаза, а Герда, обычно такая чуткая, не замечала, не хотела заметить и уже готова была выпалить все: и про поджог, и про Миранду. Но тут Иенс сказал о картине. И все сразу сделалось просто и ясно, все встало на свои места, как кусочки головоломки. Конечно. Она нарисует такую картину, что Джейкоб – нет, Кей, но все-таки чуть-чуть и Джейкоб – не сможет не захотеть ее, Герду, увидеть. Увидеть без свидетелей, наедине, и вот тогда… Тогда.

Кей стоял у самого края крыши. Если бы он так и не развернулся, казалось бы, чего проще – стреляй, даже от легкой раны убийца потеряет равновесие и упадет на заляпанный снежной слякотью булыжник. Выстрелить в спину Герда не могла. Сердце девушки стучало под самым горлом, когда она медленно вытащила из муфты руку с зажатым в ней пистолетом. Рукоятка сделалась скользкой от пота.

– Вы боитесь меня.

От этого голоса, знакомого и незнакомого одновременно, волнение вдруг прошло. Как будто голосом Кей убил последнее воспоминание о Джейкобе – не осанка Джейкоба, и уверенные, холодные нотки тоже не его, и конечно, не его роскошный, с серым шелковым проблеском костюм, свободно охватывающий широкие плечи. Слуга Королевы, безжалостный убийца, и говорить с ним следует, как с убийцей.

– Нет. – Это прозвучало достаточно твердо, и девушка решилась продолжить: – Нет, это ты должен меня бояться.

Хозяин особняка – да что там, Хозяин Города – медленно развернулся. В пальцах его был зажат цветок, и Герда вздрогнула. Крошечная заледеневшая орхидея печально подмигнула девушке и разлетелась с едва слышным треском. Так трещат крылья раздавленного в ладони мотылька.

На улице давно стемнело, но глаза королевского слуги светились на узком лице бледно и холодно, как будто источали собственное сияние. Кей взглянул на пистолет в руке Герды и без улыбки сказал:

– Как интересно. А главное, как неожиданно.

В этот момент он очень напоминал Джейкоба.

Девочка была, как выразилась бы Дафна (притом безбожно пародируя заикание Иенса), «п-примитив». Если сразу не выстрелила, так уже и не выстрелит. Дафна – про себя Кей никогда не называл Господина W ни Дафнисом, ни тем более Господином – тут же и затеяла бы игру в «кошки-мышки», но Кею играть не хотелось. Притом он искренне недоумевал. Между тем девица отверзла розовые уста и изрекла:

– Я тебя знаю.

Кей усмехнулся:

– Да и я тебя знаю, Клара О’Сулливон. Не знаю только, с чего ты решила меня пристрелить. Я в свое время не убил твоего братца, хотя, возможно, и следовало. Интересный способ отплатить за доброту.

– Доброту?!

Голос девицы дрогнул. Неужели заплачет? Нет, не заплакала.

– Доброту? Ты не убил Боба, потому что струсил. Ты и сейчас боишься.

– От того, что ты тридцать раз обвинишь меня в трусости, бо́льшим трусом я стану вряд ли. Чего ты хочешь?

Девушка прикусила губу и тихо произнесла:

– Когда-то я хотела тебя найти. Я больше всего на свете хотела найти тебя и вернуться с тобой в Долину. И вот нашла. Теперь не хочу ничего. – Подняв на Кея глаза, зеленые, как лед над заливом, она добавила: – Я ничего не хочу, но я убью тебя, Джейкоб, за то, что ты убил Шауля и мучил Миранду.

Брови Кея поползли вверх.

– Какого еще Шауля?

– Шауля Троллермана, владельца аптеки. Неужели не помнишь? Или ты убил стольких, что один больной старик для тебя ничего не значит?

Кей пожал плечами:

– Убитых я не считаю, но твоего Шауля среди них точно не было. Ты что-то перепутала. Кто тебе сказал, что это сделал я? Даф… Господин W? Это очередная его дурацкая шутка? Где он тебя вообще выкопал? И зачем ты ушла из Долины? Там что-то случилось?

Кей неплохо владел искусством заговаривать зубы. Сейчас, обрушив на девушку град вопросов, он медленно, незаметно придвигался. Под ногами хрупнули осколки стекла, холодный ветер подтолкнул в спину. Еще немного, и можно будет вырвать пистолет у маленькой тупицы.

Однако девочка оказалась умнее, чем он полагал, – тряхнув волосами, отступила, не опуская своего игрушечного (и все же опасного) оружия.

– Ты же врешь, – процедила она. – Ты врешь, причем всем: голосом, словами, даже лицом. У тебя лицо Джейкоба, но ты не Джейкоб. Стой, или я выстрелю.

– Хорошо, – покладисто сказал Кей. – Не Джейкоб. Допустим, я вру. Даже наверняка вру. Только никакого Шауля я все равно не убивал. Отдай пистолет.

Девчонка снова мотнула головой:

– Нет. А даже если не ты, это сделал твой слуга… Фрост.

– Фрост – не мой слуга.

– Чей же?

– Он слуга Королевы.

На секунду Кею показалось, что он нашел волшебный ключик. Герда – Клара – замерла, глаза ее расширились.

– Как ты сказал?

– Фрост – слуга Королевы. Он всегда служил ей одной.

Еще полшага и, вытянув руку, можно будет коснуться направленного на него ствола.

– Нет.

И Кей понял, что сделать эти полшага не успеет. В голосе Герды была окончательная решимость – злоба, обреченность и решимость человека, которого не прошибешь никакими доводами. Полшага… Со слабо освещенной лестничной площадки у девушки за спиной на крышу ступила тонкая тень. На секунду Кей даже обрадовался и тут же обругал себя за наивность, доставшуюся в наследство от покойного Джейкоба. Тень пришла не затем, чтобы спасать его. Тень пришла, чтобы играть.

– Та́к ты его не убьешь.

Герда вздрогнула, когда за ее спиной раздался высокий, то ли женский, то ли мальчишеский голос. С усилием девушка заставила себя не оборачиваться, а голос продолжал звучать легко и насмешливо:

– Видишь ли, малышка, у нашего Кея есть одна уникальная способность. Все, что касается его кожи, он может мгновенно охладить до абсолютного нуля. Ты когда-нибудь пробовала подержать в жидком азоте железку, а потом шарахнуть ею об стену? Нет? Так вот, железка разлетится вдребезги, и примерно то же произойдет с твоей пулей. Ты его разве что слегка оцарапаешь. Но так и быть, я открою тебе один секрет. Целься в глаз. Правый или левый, не важно. Если попадешь – убьешь наверняка.

У тени на губах алая помада. У тени высокая шея с нежной кожей, и четко очерченные скулы, и глаза скифского лучника. Тень похожа и на мальчишку, и на девушку, на жизнь и на смерть – все разом.

– Э, милая, а лапка-то у тебя дрожит. Дрожит лапка. Так дело не пойдет. Давай, что ли, подсоблю.

На запястье Герды легли твердые пальцы и сжали – не больно, но как-то противно. Странно, ничего особенно отвратительного не было в этой изящной тонкопалой руке, но прикосновение ее показалось девушке омерзительным, как касание мокрой лягушачьей кожи или мохнатой лапы паука.

Чужая рука уверенно повела кисть девушки с зажатым в ней пистолетом вверх, вверх, пока дуло не уставилось прямо в холодный голубой глаз – правый или левый, не важно. Между делом незнакомец с женским голосом и жесткими ладонями солдата успел приобнять Герду за талию, пройтись пятерней по груди и радостно завопить:

– Я чувствую нарастающее возбуждение! Боже мой, какая грудь, Кей, ты только погляди! Какие бедра! Ах ты моя пышечка…

Герда рванулась, отчаянно пытаясь высвободиться или хотя бы взглянуть на того – ту? – кто стоял сзади, однако девушке это не удалось. По ощущениям, устроившийся за спиной человек был заметно выше отплясывавшей в ратуше пигалицы. Выше, шире в плечах, и несло от него жаром кузни, запахом седельной кожи и пороховой гари. Горячее, как суховей, дыхание тронуло волосы на макушке девушки, и вдобавок в ягодицы ей уперлось что-то одновременно упругое и твердое. Герда вздрогнула от отвращения и снова задергалась.

– Ну куда же ты, солнце? – жарко задышали в ухо. – Испугалась? Испугалась, да? Да ты не бойся, это ж всего-навсего ключ от собора. Или даже от храма. Храма Праведных-во-Гневе, знаешь такой? Говорят, последних адептов вероломный Господин W сжег сто лет назад на костре, предварительно выколов им глаза и вырезав языки. А еще говорят, что там до сих пор справляют тайные мессы. Ты, случаем, их не посещала?

– Пустите! Отпусти, сволочь!

Просьбу Герды конечно же не услышали, но ее полузадушенный крик перевел мысли веселого Господина W в иное русло.

– Кстати о казнях. У нас же, если не ошибаюсь, казнь, экзекуция? Возмездие строгое, но справедливое, так? Ну-с, осужденный, у вас будет последнее слово? Давайте, поразите нас красноречием, я же знаю – вы можете.

Герда невольно взглянула на Кея. Тот стоял, кривя губы, непонятно – то ли улыбку пытался сдержать, то ли гримасу раздражения. В ответ на призыв Господина W он выдавил:

– Перестань паясничать. И отпусти девушку.

– И это все? – возопил Господин W, припадая к Герде так страстно, что становилось очевидно – к ключу от собора твердый предмет не имеет ни малейшего отношения. – Негусто. Вы нас не потрясли, не тронули, не поразили ничем. Итак, постановлением народного трибунала подсудимый К признается виновным в следующих преступлениях… в каких преступлениях, кстати, крошка?

Герда, все еще пытавшаяся высвободиться из мерзких объятий Господина W, не ответила.

– Я убил какого-то Шауля, – мрачно сказал Кей. – И мучил какую-то Миранду.

– Нехорошо убивать Шаулей и мучить Миранд, – осуждающе сказал Господин W. – Очень, очень нехорошо, но, может, за отсутствием предыдущих судимостей мы его простим?

Герда, прижатая к обширной и жаркой груди Господина W, смогла только замычать.

– Нет? Не простим? Ну и хорошо, ну и ладно. Раз, два, три, пли!

Жесткие пальцы сдавили ладонь Герды, курок сухо щелкнул, и… ничего.

– Осечка. Бывает, – сокрушенно констатировал Господин W. – Особенно с этими старыми револьверами системы Робинсона. Отвратительные, в сущности, пукалки. Попробуй-ка лучше мой.

С этими словами веселый Господин завернул несчастную руку Герды за спину, завопил: «Не то щупаешь, детка, не то!», буркнул: «Подержи», – и принялся совать ей в ладонь попеременно дохлую крысу на веревочке, вареное яйцо, четырехлистник клевера, подкову, еще теплую гильзу от зенитного снаряда, выкидной ножик и, наконец, холодную оружейную рукоять.

– Прошу любить и жаловать: «Беретта 92FS», девять миллиметров, полуавтомат, двухрядный магазин на пятнадцать патронов, ствол хромированный. Пристрелян актером Брюсом Уиллисом на съемках фильма «Крепкий орешек», но тебе, милая, это вряд ли о чем-то скажет.

В голове Герды к этому времени уже тонко и нежно звенело, словно в правое ухо забрался комар и передавал сообщение комару в левом ухе азбукой Морзе. Так, девушке показалось, что сквозь развалины галереи, призывно мерцая и не касаясь пола, прошествовала череда крыс, возглавляемая маленькой девочкой с дудкой и ядовито-розовым бантом. Проковылял Бен Хромоножка – идя мимо Герды, он печально осклабился и поклонился, приложив к груди цилиндр. Дерганой походкой пробежала за ним кукла с белым фарфоровым личиком и в розовом парике. Зачем-то прохромал Вигго, таща собственную отрезанную голову под мышкой левой руки, а правая его, изуродованная – пыткой? – ладонь лежала на плече угрюмо ссутулившегося Туба, следом шагал Шауль, держа под локоть раскрасневшуюся Миранду. И много их было еще, живых и мертвых, ведомых крысами и девочкой в стылый туман над крышами, а последним шел Иенс, виновато и понуро свесивший голову. Когда идущие уже растворялись искорками в надкрышной слякоти и в тонком комарином звоне, Иенс обернулся. Он смотрел на Герду с таким безнадежным отчаянием, с такой мольбой, что это неожиданно придало девушке сил – и в ушах ее, заглушив комариный звон, зазвучал негромкий голос бабушки.

Когда Герда уходила из Долины, бабушка уже болела и почти не вставала с постели. Лежала, разметав по подушке снежно-белые пряди, смотрела на Герду глазами, зелеными, как замерзшее море, и говорила: «Мир жесток и в Долине, и за ее пределами. Ты увидишь много боли, девочка, много страданий. Запомни одно. Мы здесь, в Долине, не жалуем зеркала. Если и видим свое отражение, то разве что в ведре с колодезной водой, а вода не исказит и не солжет. Там, в большом мире, и особенно в Городе, все зеркала кривые. Все, все как одно. Остерегайся их. Когда люди видят одну неправду, неправда въедается им под кожу, гложет, как болезнь, – и весь мир представляется искаженным, как отражение в кривом зеркале. У тебя чистые глаза, девочка. Не позволь обману замутить их и проникнуть в твое сердце».

Почти о том же говорила Миранда, и вообще бабушка и Миранда были в чем-то похожи – оттого, наверное, Герда и полюбила старую булочницу. И обе они правы. Ложь и притворство – вот главная болезнь Города. Кей и этот, второй, насквозь пропитаны притворством и ложью. Оттого так омерзительны их слова и прикосновения. Но разве больных следует карать за их болезнь? Нет. Их надо лечить.

Герда рванулась и неожиданно обнаружила, что она на свободе. Жесткие руки уже не удерживали запястья и талию, отвратительный человек отступил – будто расслышал мысли девушки и не мог не признать их правоту. Герда обернулась.

Не было у нее за спиной никакого рослого воина. Девчонка, тоненькая темноволосая девочка-подросток на полголовы ниже Герды, в бесформенных хлопчатобумажных штанах и черной майке со странной надписью «NT N FCKNG BRG!». Глаза девочки блестели – то ли от с трудом сдерживаемого веселья, то ли, почему-то подумалось Герде, от с трудом сдерживаемых слез. Так, глядя на циркового буффона, никогда не поймешь толком – то ли он плачет, то ли хохочет во всю глотку.

– Как же мне вас жалко! – сказала Герда, и с каждым словом голос ее обретал все бо́льшую уверенность. – Мне жалко вас. Вы жестокие и злые, как дети, вы, как дети, играете в глупые игры, но больше всего вы, как дети, маленькие и жалкие. Вы сами не понимаете, что́ теряете, глядя на мир сквозь кривое стекло. Вам неизвестно сострадание, и вы ничего, ничегошеньки не знаете о любви. А ведь любовь – это самое главное. Любовь и свобода, но вам неизвестно даже, что значат эти слова. Вы умеете только прикидываться и кривляться, палить из игрушечных пистолетиков, вешать кошек по темным парадным, устраивать судилища над крысами. Но вы никогда – никогда, слышите? – не поймете, что в жизни есть намного больше. Жизнь удивительная, горькая и прекрасная вещь, а вам этого никогда не узнать, и поэтому мне очень жаль вас.

Пухлые губы темноволосой девочки разъехались в улыбке, обнажив ровные белые зубы.

– Всё? Выговорилась, красавица? – Обернувшись к Кею, она добавила: – Вот. Учись. Таким должно быть последнее слово. Чтобы публика заохала, мужчины прятали скупые слезы, а дамы падали в обморок. И все бы было великолепно, только за последним словом ведь обычно следует приговор, не так ли? Ну так послушай меня.

Кей поморщился и сказал:

– Может, хватит приговоров на сегодня?

– Нет, не хватит, милый, – заявила Госпожа W. – Мы же дали девочке изложить, так сказать, ее точку зрения на протекающие в обществе процессы. А теперь пусть узнает жестокую правду. – Темноволосая развернулась и уставилась прямо на Герду, все еще кривя рот в неприятной улыбке. – Любовь, говоришь? Ты у нас, кажется, большой дока в этом деле? А кого любишь ты, позволь осведомиться?

– Я люблю Иенса, – гордо и спокойно ответила Герда.

– Иенса? Отлично. В таком случае тебе небезынтересно будет узнать, что названный Иенс не далее как час назад изъявил желание быть моим верным рабом до гроба, а еще порывался целовать следы от моих туфель в луже бьярмского. Добавлю также, что если бы меня тянуло к пьяным и косноязычным уродам с дурным запахом изо рта, мы бы с твоим любезным Иенсом уже кувыркались в постельке.

Гордость и уверенность Герды куда-то подевались, и все же она нашла в себе силы пробормотать:

– Это неправда.

– Правда, милая, и ты это отлично знаешь. Что еще? Мы тут, кажется, говорили о свободе?

– Перестань, – угрюмо перебил Кей.

– Нет, я скажу. Тебе, маленькая, кажется, что все твои Шаули, Миранды и Вигго – да, да, не делай такие большие глаза, мы с Вигго отлично знакомы, – так вот, все они, по-твоему, борются за свободу и за мир, наполненный любовью, то братской, то сестринской? Ничуть не бывало. Миранда – старая ведьма. Ее племя когда-то было у власти, еще до прихода Королевы, которая, скажу откровенно, тоже из их числа… так вот, она просто хочет вернуть статус кво. Что касается любезного старого Шауля, то ты небось и не догадываешься, каков был основной источник его дохода? А я тебя просвещу. Старичок приторговывал снадобьями для прерывания беременности. Сказать, сколько убитых детей на счету борца за любовь? Не хочешь? Ладно, так и быть, не скажу. А уж Вигго… С Вигго мы давние друзья. Этот только и мечтает, как сбросить одного из нас – причем ему не важно, меня, P или F – и сесть по правую руку оставшегося у кормушки. Ох, Вигго, Вигго не соображает, бедный, что играет с огнем, но он так забавен в своем неподдельном рвении. Кто там еще у вас остался? Вольные пииты и живописцы? Туб? Хочешь, я и про них расскажу?

– Не надо, – тихо сказала Герда.

Комариный зуд в ушах вернулся, словно и не девался никуда, словно преследовал девушку всю жизнь, служил неумолчным фоном, глухой издевкой над всем, во что она верила.

– Не надо, я поняла. Я поняла.

«Кривые зеркала. Девочка, не позволь им замутить твое зрение и заледенить сердце».

– Конечно, – проговорила Герда.

Тяжелая пистолетная рукоять – она так и не выпустила эту, да, кажется, «беретту», из руки – тянула вниз. Хотелось лечь на пол и уже не вставать, но девушка переборола слабость.

– Я все поняла. Да, вы видите мир так. А я – иначе. Мы никогда не сойдемся. Но не буду вас за это убивать. Я просто уйду. – Подняв глаза на Кея, она тихо спросила: – Ты позволишь мне уйти? Ты простишь меня за то, что я хотела в тебя выстрелить? Прости, пожалуйста, – теперь я поняла, что в этом ужасном месте ты и не мог стать другим. Прости и отпусти меня, и я вернусь в Долину.

Ответом ей послужил звонкий издевательский смех.

– В Доли-ину? – пропела темноволосая. – Кей, ты ведь не отпустишь девочку на верную смерть, правда? Смерть от жажды, говорят, довольно долгая и болезненная.

Кей неохотно кивнул:

– Тебе нечего делать в Долине, Клара. Ваш колодец давно пересох.

– Почему?!

Юноша, так похожий и непохожий на Джейкоба, совсем по-джейкобовски сцепил пальцы, положил на них подбородок и заговорил:

– Уже в Долине я кое о чем начал догадываться, а здесь, в Городе, нашел список Речей Одинокого. Он был старшим, вернее, приемным сыном Пустынника и той женщины, которую Пустынник нашел в Долине. Да, в Книге Пустынника почти все вранье – к примеру, он не брал жену из кочевников. Придя в Долину, Пустынник нашел цветущий оазис и живущую там семью. Мужа убил, женщину сделал своей, а мальчика, их сына, пощадил, хотя так и не полюбил как родного. Реверент Фрол о многом нам не рассказывал, да и сам, возможно, не знал. Колодцы наполняются водой не от праведных дел и не после рождения детей. Колодцы полнятся кровью убитых врагов. Наследников мужского пола. Поэтому-то колодцев и семь, по числу сыновей Пустынника. Никто из них не дожил до старости, кроме Одинокого, который удалился в горы и поселился там в хижине, перестав общаться и с жителями Долины, и с внешним миром. И все же записки его добрались до Города.

Кей немного помолчал, а затем продолжил:

– Тетя Джан все рассчитала правильно. Я ведь был последним в роду О’Линнов. Если бы Бен убил меня, ваш колодец просуществовал бы еще какое-то время. Может быть, достаточное, чтобы объявить вендетту другому роду. А вот после того, как я ушел… Наверное, ты тоже вскоре ушла. Сколько у вас оставалось воды?

Воды оставалось мало, совсем на донышке, грязной, мутной, тепловатой жижи, которую приходилось процеживать сквозь полотно. И Клара вспомнила – после смерти дядюшки Джейкоба вода в их колодце чуть ли не плеснула через край, но изобилия хватило ненадолго…

– Поверь, я не вру, – тихо добавил Кей. – Если твои родные не покинули Долину, они уже мертвы, а в другую семью тебя не примут. Оставайся в Городе. Ты ведь и вправду хорошо рисуешь. Я куплю тебе мастерскую. А Иенса лучше брось, гнилой он человечек…

Кей, или даже Джейкоб, не важно, говорил еще что-то, только Герда уже не слушала.

Речной склон рушится не сразу. Его долго подмывает вода, точит ветер, но пока корни живых деревьев удерживают почву, склон остается незыблемым. А вот когда деревья умирают одно за другим и корни их становятся сухими и хрупкими…

Герда не слушала, она смотрела на тяжелый пистолет, все еще зажатый в руке. Как его называла Госпожа? Ах да, «беретта». «Беретта» была неудобной, слишком сложной – какие-то кожухи, рычажки, хромированная сталь. Под ногами Герды валялась белая запачкавшаяся муфточка, а рядом с ней – маленький ржавый револьвер. Такой бесполезный, такой игрушечный… Герда разжала пальцы, и тяжелый пистолет-красавец грянулся об пол. Девушка быстро присела и схватила жалкий револьверчик. Взмолившись непонятно кому: «Только бы не вышло осечки!» – она прижала ствол под левую грудь, взвела курок и наконец-то надавила на спуск. Звук выстрела Герда еще услышала, но не услышала ни падения собственного тела, ни отдаленного взрыва, раскрасившего низкие тучи над Центральной площадью огненным цветком.

…Костерок горел у подножия песчаной дюны. У огня сидели двое – мальчишка в полосатом халате Караванщика и рыжеволосая девушка. Услышав шаги, девушка обернулась и со страхом посмотрела на пришедшего из темноты.

– Что ты там видел? – шепнула она.

Караванщик шевельнулся, но ничего не сказал. Кей остановился перед девушкой – скудное пламя совсем прилегло к земле, так что устроившихся у костра обдало холодком – и, глядя в ее глаза цвета морского льда, произнес:

– Все будет хорошо, Клара. Поверь мне.

Девушка улыбнулась.