Текст книги "Химмельстранд. Место первое"

Может быть, это как-то связано с тем, что произошло в Брункебергском туннеле? Но Молли тогда было всего два года. Вряд ли она что-то помнит.

Говорит, что не помнит.

Они жили тогда на четвертом этаже на Биргер Ярлсгатан, в четырехкомнатной квартире. Петер уехал на сборы и должен был вернуться через три дня. Изабелла пила кофе с приятелями в кафе «Сатурнус» или шла поесть ланч в изысканный «Стурехоф». Куда бы она ни пришла, на нее со всех сторон сыпались комплименты – ах, какая у вас очаровательная девочка! Потрясающий ребенок!

Она не жалела сил, чтобы принарядить Молли для этих прогулок. Молли сидела в легкой трехколесной коляске, напоминающей беговую, а Изабелла играла роль молодой и гордой мамы. Она совершенно точно знала, что от нее ждут, и лепила образ в соответствии с ожиданиями.

Но по вечерам дома ее охватывала паника. Ксанор помогал только временно. Молли была сложным ребенком: у нее то и дело возникали приступы ярости, когда она брыкалась и крушила все вокруг себя и при этом кричала так, что у Изабеллы звенело в ушах и она с трудом боролась с нелепыми импульсами: сунуть Молли в стиральную машину или шваркнуть о парадную, с лепным фризом стену.

Она жила не своей жизнью. Она жила жизнью, которая ее тяготила: окружение казалось фальшивым и бессмысленным. Изабелла всей душой проклинала себя за глупость: с чего она решила, что ребенок поможет ей избавиться от чувства одиночества?

От одиночества никуда не деться. Это она поняла давно. На шикарных раутах, где рекой льется шампанское и она в центре мужского внимания, в пентхаузах, на широченных кроватях с балдахинами, куда она приходила в надежде через постель обрести кого-то, кто поможет ей избавиться от чувства, что кожа ее – непробиваемая скорлупа, отделяющая душу от всего живого.

Ребенок… Ей казалось, что ребенок – само собой разумеющееся средство от одиночества. И во время беременности была почти счастлива. Но когда Молли родилась, почти сразу между ней и девочкой начала расти стена… в конце концов, что такое ребенок? Никакого волшебства. Еще одно человеческое существо в этом и без того перенаселенном мире. Ни больше ни меньше. К тому же постоянно требующее внимания и ничего не дающее взамен. Это было ошибкой – рожать.

Хуже всего было, когда Молли спала, а Изабелла, не находя покоя, бродила по квартире из угла в угол. Останавливалась перед репродукцией «Герники» и не двигалась с места – полчаса, час, изнемогая от рвущей душу тоски.

В один из таких дней Молли проснулась в полдесятого вечера, и унять ее было невозможно. Изабелла в то время чувствовала себя особенно скверно, и, как ни странно, в этом захлебывающемся детском бунте содержалось некое утешение, вполне конкретное и замечательно рифмующееся с ревущей тоской у нее в душе.

Она взяла Молли на руки и начала обход квартиры, комнату за комнатой, потихоньку напевая все известные ей колыбельные мотивы.

Ничто не помогало.

На пятом круге взгляд ее упал на газовую плиту и толстую пачку приготовленных на выброс старых газет. А что, если зажечь все конфорки, швырнуть на них газеты и, как Юнатан в «Братьях Львиное сердце», выброситься из окна с Молли в объятиях? Красивая смерть… Мысль была так соблазнительна, что ей пришлось пару раз боднуть дверцу холодильника, чтобы прийти в себя.

В таких случаях помогало только одно, и то не всегда. Она одела кричащую и отбивающуюся дочь, схватила коляску и вызвала лифт. Крик Молли отдавался невыносимым эхом по всем лестничным площадкам.

На улице она посадила Молли в коляску, пристегнула и пошла по Биргер Ярлсгатан. Стоял сентябрь, было уже темно. Впереди призывно сиял Стуреплан, неизменная тусовка золотой молодежи, но Изабелла охотнее дала бы грязному хряку, чем показала свою дочь в таком состоянии. Очаровательную крошку, настоящую принцессу…

Миновала кинотеатр «Зита». Люди оглядывались на заходящуюся в крике Молли и пожимали плечами. Изабелла втянула голову в плечи и ускорила шаг. Люди, черт бы их всех побрал, повсюду люди… Недоуменные, осуждающие, унизительные взгляды. Чтобы прекратить публичную демонстрацию издевательства над ребенком, она свернула на Туннельгатан и пошла к Брункебергскому пешеходному туннелю, где, как ей показалось, людей вовсе не было.

В первый момент Изабелла выдохнула с облегчением: здесь и в самом деле было пусто. Туннель освещен, замкнутая перспектива, поскрипывание коляски… все было бы замечательно, если бы не Молли. Она дергалась и истошно вопила. Изабелле показалось, что гранитные стены сдвинулись, чтобы ловчее перебрасываться оглушительным, апокалиптическим эхом. Через несколько секунд Изабелла поняла, что близка к помешательству. Она остановилась посреди туннеля и медленно отняла ладони от ручки коляски. Несколько раз сжала и разжала пальцы, повернулась на каблуках и с опущенными плечами пошла назад.

Не успела она сделать и десяти шагов, как крик за спиной внезапно прекратился. Она, не оглядываясь, прибавила шаг. Изабелла шла все быстрее и быстрее, и с каждым шагом с плеч ее будто медленно ссыпалась, оседая на выложенный плиткой пол, чудовищная, невыносимая тяжесть. На выходе из туннеля она выпрямила спину и шла, будто надышавшись веселящим газом, – легко и даже вприпрыжку.

Томас, знакомый швейцар в баре «Шпион» на Стуреплане, провел ее через задний ход. Изабелла проскользнула в зал, подошла к стойке и заказала тройной виски. Выпила одним духом и попросила повторить.

Кто-то с ней заговорил, и она поддержала разговор. Потом подошел другой парень. Она шарила глазами по залу, искала, кого бы снять. Наверное, выбор в VIP-зале получше, но туда попасть нелегко – зависит, кто дежурит.

На нее накатила волна эйфории, хотелось смеяться и танцевать. Какой чудесный вечер… мешала уже давным-давно впитавшаяся чуть ли не в скелет модель поведения. Она постаралась унять бурлящее веселье. Сидела и с деланым равнодушием поглядывала по сторонам.

И только когда она выпила до дна и заплатила за второй стакан виски, до нее начало доходить. Реальность провела ледяными пальцами по спине и начала бормотать в уши что-то невнятное.

Прошло больше часа, как она оставила свою малолетнюю дочь одну в туннеле.

Что я наделала?!

Она, покачнувшись, встала и огляделась, чувствуя, что глаза отстают от движения головы. Какие-то темные тени мелькают в приглушенном свете, то и дело взрывается отвратительный, порочный смех, молниями вспыхивают белые, точно покрытые фосфором зубы. От тел вокруг нее густо поднимались испарения подавленного страха и извращенной похоти.

Изабелла вышла из бара, бросилась, не дожидаясь светофора, через улицу, и ее оглушил отчаянный вой автомобильного сигнала – чуть не угодила под такси. Время съежилось в комочек – прошло больше часа, но она даже не сомневалась, что вот сейчас она войдет в туннель, возьмется за ручку коляски и покатит притихшую Молли домой. Способность рассуждать сузилась до тонкой ниточки, на одном конце которой была она, на другом – Молли.

Ниточка эта лопнула, когда она увидела, что туннель закрыт и свет за стеклянной дверью погашен. Она начала дергать дверь, кричать: «Молли, Молли!»… прижалась лбом к двери и пыталась что-то разглядеть в непроглядной темноте. Побарабанила в дверь кулаками и, обессилев, села на асфальт, опершись спиной о стекло.

Изабелла? Изабелла? ИЗАБЕЛЛА! Думай!

Они ни за что не погасили бы свет, не проверив, не остался ли кто-то в туннеле. Мало ли кто – пьяные, наркоманы, заигравшиеся дети… Значит, кто-то заметил брошенного ребенка и отвез девочку… куда? В полицию? Разумеется, в полицию.

Полиция…

И что она скажет? Вполне может быть, что за такие поступки есть статья в Уголовном кодексе. Что-нибудь вроде «неоказания помощи», «преступной халатности»… мало ли что там есть, в Уголовном кодексе. К тому же она пьяна. Можно и в тюрьму угодить. Молли у нее точно отберут… Так не пойдет. А даже если и не отберут – ее дикая выходка превратится в главную новость дня. Все начнут указывать пальцем. Потенциал сплетен неисчерпаем. Все от нее отвернутся.

Эта та, что бросила своего ребенка… какое бессердечие… ужас, просто ужас… всегда чувствовала: что-то с ней не так.

Она с трудом собралась с мыслями, встала и прочитала вывеску. Туннель открыт с семи утра до десяти вечера. Значит, его закрыли буквально через несколько минут после того, как она оставила там Молли.

Кто-то ее похитил.

Звучит правдоподобно. Повторила вслух:

– Кто-то ее похитил. Я хотела только… встретила знакомого у «Зиты». Десять секунд, не больше. Повернулась – а коляски нет.

Изабелла несколько раз, с трудом сдерживая шаг, прошлась вперед-назад по Биргер Ярлсгатан, проверяя и шлифуя версию. Когда все элементы пазла встали на свои места, набрала 112. Пока разговор переключали из одного подразделения в другое, она искусала до крови ноготь на указательном пальце. Становилось все труднее дышать. Больше всего ей хотелось упасть на асфальт, прямо здесь – упасть и заснуть.

Время шло к полуночи. Молли не было в одном из ближайших отделений полиции.

– Но где-то же она должна быть! – закричала она в трубку.

– Говорит дежурный Норрмальмского отделения полиции. Оставайтесь там, где вы находитесь. Сейчас подъедет патрульная машина, вы дадите подробное описание девочки и еще раз расскажете, как все произошло. А сейчас не могли бы вы еще раз…

Изабелла нажала кнопку отбоя. Она уже начала путаться в показаниях. С трудом подавила позыв на рвоту. Толпа ищущих развлечений на Биргер Ярлсгатан не убывала. Она свернула на Туннельгатан – там потише. Прислонилась к перилам, посмотрела на вход в этот проклятый туннель, и ее точно ударило током.

Там, за дверью, стояла Молли. Прижалась к стеклу носом и руками и, не мигая, смотрела на мать.

Изабелла судорожно проглотила слюну.

– Молли… девочка моя… Прости меня, малышка… Они скоро приедут, не бойся. Я никуда не уйду, буду здесь сидеть, пока они не приедут.

Молли смотрела ей прямо в глаза. Выражение лица не изменилось – в нем не было ни страха, ни радости, ни злости. Постояв так с минуту, она отлепила руки от стекла, повернулась и пошла в глубь туннеля. Через несколько секунд ее светлая курточка растворилась во мраке.

Изабелла начала колотить ладонями по непроницаемому, скорее всего, пуленепробиваемому стеклу:

– Молли! Молли!

Она билась в истерике, пока не подъехали полицейские. Они открыли туннель и выкатили Молли, которая, оказывается, как ни в чем не бывало уселась в свою трехколесную колясочку.

Изабелле, конечно, повезло, что она увидела Молли за стеклом: иначе как бы она объяснила требование открыть туннель? Откуда ей знать, что девочка в туннеле?

И надо же – есть правило: туннель проверяют перед закрытием. И свет не гасят. Несколько нелепых совпадений – временный охранник, так называемый летний викарий, нечетко знающий правила, и еще что-то там с щитком предохранителей. И еще более ошеломляющее совпадение – подумайте только! Ее ребенка похитили как раз в тот день, когда мало того что туннель не проверили, еще и случилась обесточка.

Вся эта цепочка случайностей и привела к тому, что Молли провела почти два часа в темном, наглухо запертом туннеле.

Что девочка чувствовала, что передумала – Изабелла так никогда и не узнала. Но ее истерики и вспышки ярости с тех пор прошли. Как рукой сняло – беспричинные скандалы прекратились.

Петер, приехав со сборов, удивился – какие перемены к лучшему! Ее не узнать!

Перемены – да, но к лучшему ли? Уверенности не было. Конечно, приятно выспаться как следует ночью, но далеко не так приятно проснуться и увидеть, что Молли стоит у твоей кровати и смотрит все тем же странным, немигающим взглядом, каким смотрела из-за дверей туннеля. Конечно, замечательно, что она не липнет к ноге часами… но странно и беспокойно, что вместо этого она забирается в гардероб, сидит там часами и что-то бормочет. Постепенно прошло и это; она стала похожа на других детей… похожа, но не совсем. В ней было какое-то неестественное, пугающее спокойствие, и это спокойствие обеспечивало ей роль безусловного командира среди четырех-пятилеток. Они послушно выполняли все ее приказания. Если бы она велела им есть гравий, они бы покорно набивали рот камнями.

* * *

В пучке осталось только пять вешек. Стефан остановил машину. Посмотрел на Эмиля, но тот покачал головой и молча протянул вешки отцу.

– Что с тобой, малыш? Молчишь и молчишь, как в рот воды набрал.

– Ничего.

– Хочешь выйти и поставить вешку?

Мальчик молча помотал головой.

Эмиль не хочет ставить вешки. Он вообще не хочет выходить из машины, пока они не вернутся в лагерь. Там, снаружи, опасно. Может быть, и в машине не совсем безопасно, но все равно спокойнее.

А когда вернутся? Что делать дальше?

Мама наверняка уже обнаружила, что они с Молли сделали с газовым шлангом. Наверное, это очень плохой поступок. Эмиль не очень понимает, почему такой уж плохой, но ясно чувствует: мама рассердится. Именно поэтому он напросился поехать с папой.

Молли отрезала шланг у себя и заставила Эмиля сделать то же самое в папином кемпере. Зачем он это сделал? Знал же – ничего хорошего… лучше об этом не думать.

Эмиль достал с заднего сиденья бинокль, накинул ремень на шею и поднял к глазам. Очень дорогой бинокль, специально для наблюдения за птицами. Папа говорит, это самая дорогая штука из всех, что у него есть. Если еще ко всему прочему и бинокль сломать – будет настоящая катастрофа.

Покрутил, как учил папа, колесико наводки на резкость. Только не на что наводить – все одинаково зеленое и голубое.

Или?

Очень медленно, по миллиметру, Эмиль покрутил колесико, пока фигура не стала более или менее четкой.

– Папа! Папа!

Папа заглянул в открытое окно.

– Что?

– Там, смотри!

Эмиль двумя руками осторожно – все-таки через окно, не из рук в руки, как бы не уронить – передал бинокль отцу. Тот взял бинокль и недоверчиво посмотрел на сына.

– Там человек!

Стефан улыбнулся и приложил бинокль к глазам, а Эмиль, чуть не подпрыгивая от нетерпения, дирижировал.

– Вон там! Нет, не там! Ты посмотри, куда я показываю!

Невооруженным глазом почти ничего не видно. То ли кажется, то ли и в самом деле микроскопическая точка на горизонте.

Но теперь и папа увидел. Если бы не увидел, не застыл бы с биноклем в руке, как в игре «замри».

Эмиль положил подбородок на раму окна и ждал, что скажет отец.

Папа опустил бинокль и сделал что-то непостижимое. Он бросил бинокль на заднее сиденье. Даже не бросил, а швырнул.

Рывком открыл дверь, сел за руль и развернул машину.

– Ты видел? Это кто такой?

– Ничего я не видел. Мы едем домой.

– Как? – У Эмиля в голосе зазвенели слезы. – Там же кто-то был! Ты же сам видел!

Эмиль повернулся было за биноклем, но отец сжал его руку так сильно, что рука онемела. Первый раз в жизни. Папа никогда так не делал.

– Оставь бинокль в покое, – хрипло сказал папа и двинулся вдоль вешек в обратный путь.

Эмиль откинулся на сиденье и потер руку. Комок в горле был так велик, что он даже не мог заплакать. Почему папа говорит неправду? Он же тоже видел эту фигуру.

Совершенно белая фигура. Эмиль знает, что опасность может подкрасться неожиданно, на пустом месте, но незнакомец вовсе не показался ему опасным. Похож на большую куклу.

А папа так больно схватил его за руку…

Очень плохой. Ужасный день.

* * *

Изабелла посмотрела, как Молли лихорадочно чертит фломастером по бумаге, и вспомнила то чувство внезапной, опьяняющей свободы, когда она, глядя на фехтующую руками и ногами и истошно орущую дочь, отпустила ручку коляски. Сплошные совпадения…

Иногда, когда она лежит ночью без сна, ей кажется, что в мире вообще нет случайностей. Во всем есть смысл. Додумать мысль до конца не удалось ни разу. Что значит – нет случайностей? Что значит – смысл? Она даже не знает, как оттолкнуться от этого утверждения: во всем есть смысл. О чем думать дальше. И, если честно, рада, что не знает.

В дверь постучали.

Изабелла терпеть не могла неожиданных посетителей. Хочешь зайти – предупреди. Но сейчас она даже с радостью пошла к двери – не надо вспоминать и пережевывать в тысячный раз то, что она охотнее всего хотела бы забыть.

На пороге стояла жена того типа в уродливых очках.

– Привет.

– Да… привет, – энтузиазм Изабеллы пошел на убыль.

Жена очкарика окинула взглядом кемпер, кивнула Молли и понизила голос:

– Не могли бы вы выйти на секунду?

Изабелла спустилась по лесенке.

– Мы даже не познакомились. Меня зовут Карина.

Изабелла пожала протянутую руку. Коротко постриженные ногти, сухая, грубая кожа.

– Изабелла.

– Я хотела спросить… у вас газовая плита работает?

– Нет. А что?

– И у нас не работает. А вы не пробовали разобраться почему?

– Такими вещами занимается мой муж.

Карина посмотрела на нее подчеркнуто долгим взглядом.

Еще бы ей не смотреть долгим взглядом. Эта Карина – ну просто идеал современной женщины. На все руки мастер, ни в каких опекунах мужского пола не нуждается.

– Давайте проверим ваш баллон.

Изабелла пожала плечами. Не то чтобы она презирала Карину в той степени, как та, несомненно, презирает ее, но ей было невыносимо скучно. Если бы Карина была фильмом, Изабелла давно бы заснула.

Карина уверенным шагом обошла кемпер. Изабелла неохотно двинулась за ней, пытаясь представить психологию женщины, носящей шорты при такой обширной заднице и жирных ляжках…

Когда Изабелла подошла, Карина уже успела снять крышку с ящика с газовым баллоном.

– Посмотрите. Здесь должен быть шланг, подающий газ в кемпер.

– Вот как… И?

– Шланга нет.

– Вижу. – Изабелла вновь равнодушно пожала плечами. – Ну и что?

Намеренно хамская интонация. Карина поджала губы. Изабелла с внезапно возникшим интересом наблюдала за ее мимикой – что будет дальше? Ляпнет какую-то грубость, попытается вывести Изабеллу из состояния презрительного равнодушия? Или удержится?

Она, Изабелла, конечно, прекрасно знает, как работает газовый баллон и откуда в кемпере берется газ. Ей пришлось освоить нехитрую систему сразу, как только она в первый раз осталась наедине с этой чертовой душегубкой. И, конечно, она увидела, что шланга нет, еще до того, как Карина чуть не ткнула ее носом. Сейчас важнее другое – закрыт ли вентиль баллона.

Карина решила ничего не говорить. Покрутила розетку вентиля. Раздалось шипение, и она тут же повернула розетку назад.

– Газ у вас есть. Но без шланга от него никакой пользы.

– Вот как… подумать только…

Глаза Карины потемнели. Она подошла к Изабелле вплотную – может, и не следовало этого делать: Изабелла была чуть не на два дециметра выше, и пришлось смотреть на нее снизу вверх.

– Послушайте… с вами разговаривать бессмысленно. Я бы к вам не подошла и за километр, но… я почти уверена, что это дело рук вашей дочери. И я хочу, чтобы мне вернули шланг.

– Моя дочь все время была дома.

– Нет, не была. Не все время. Она играла с моим сыном.

– Вот как… значит, скорее всего, ваш сын и обрезал шланги.

Изабелла заметила, как сжались и разжались кулаки у этой бабы, будто она хочет ее ударить. Вот это было бы интересно. Да нет… интересно то, что будет дальше… Рухнет навзничь? Или успеет схватить ведьму за волосы и размазать ей морду о дюралевую стенку кемпера? Более вероятен первый вариант. Куда более вероятен.

– Мой сын… – сказала женщина, едва шевеля губами, будто челюсти свела судорога. – Мой сын на такое не способен.

– То есть вы хотите сказать, что моя дочь на такое способна?

– Можете с ней поговорить, – Карина впилась глазами в Изабеллу. – Я зайду попозже, – сказала она с плохо скрытой угрозой внезапно охрипшим голосом.

Изабелла без труда выдержала этот ничего хорошего не предвещающий взгляд. Нос у Карины короткий и плоский, так что многого тут не достигнешь, даже если впечатаешь эту наглую рожу хоть в бетон, а вот зубы… зубы выдаются вперед, хруст будет что надо.

Она склонила голову набок и улыбнулась своим мыслям.

Карина, не оглядываясь, пошла к своему кемперу. Не надо быть психологом, чтобы даже со спины, по походке, понять, в какой она ярости. Но не только гнев, что-то еще… Страх? Да, наверное, страх…

Краем глаза Изабелла заметила голову Молли в окне. Подслушивала…

Само собой.

* * *

Бенни лежит в своей корзинке и наблюдает, как по полупрозрачной стене палатки передвигается тень Кошки. Длинный хвост… нахалка. Совершенно обнаглевшее существо. Мало того что влезла на чужую территорию – потерлась о стойку палатки и двинулась к входу.

По шкуре то и дело пробегает неприятная дрожь. Кошка движется плавно и текуче, как вода. Или как Змея. Тень на ткани намекает, что она стала еще больше, чем была. Больше любой из виденных Бенни кошек. Очень опасная Кошка.

Тень медленно приближается к входу. О, ужас… что делать?

И наконец в щель просунулась кошачья голова.

Голова как голова. Не так уж она велика, эта Кошка.

Дрожь прошла.

Кошка своими мягкими, отвратительно неслышными шагами входит в палатку. Хозяйка ни черта не замечает, уткнулась в свой звуковой ящик и мычит что-то, неразборчиво и фальшиво. А тут, чуть не у нее на глазах, эта Кошка собирается захватить палатку. И не стесняется показывать свои захватнические планы. Уши торчком, хвост качается из стороны в сторону – и вправду как Змея.

Ну нет.

Что-то щелкнуло в голове у Бенни. Рефлекс. Инстинкт, над которым не властен ни страх, ни разум. Одним прыжком он выскочил из корзинки. Ощерившись и коротко и яростно взлаивая, бросился на Кошку.

Кошка от неожиданности подпрыгнула, едва не свалилась на бок, но показала отменную реакцию: пустилась наутек к своему кемперу. Нос у Бенни по-прежнему побаливал, и жажда мести застилала глаза кровавой пеленой.

– Бенни, ко мне! Бенни, ко мне! – отчаянно закричала Хозяйка, но Бенни уже ничего не видел и не слышал, кроме Кошки.

Но что это? Не добежав пару метров до своего вагончика, Кошка повернулась, выгнула спину, зашипела, начала мурзиться и увеличиваться в размерах.

Бенни остановился и пару раз коротко гавкнул, стараясь подмешать к лаю как можно больше грозного рыка. Кошка сделала пару шагов по направлению к Бенни, и Бенни, сам того не зная, как так получилось, на те же два шага отступил. Отступил и остановился. Ни шагу назад.

Кошка изготовилась нападать, но поняла, что Бенни готов к бою, и раздумала. Так они стояли в пяти метрах друг от друга, шипели, рычали, выли и поливали друг друга отборными ругательствами. И при этом оба знали, что боя не будет. Эти пять метров между ними – нейтральная территория, ничья земля. Будущее поле вооруженных инцидентов. Вполне возможно. Но на сегодня инциденты отменяются.

Выполнив прямые обязанности бойцов пограничной службы, Бенни и Кошка разошлись по домам.

– Фу, – сказала хозяйка. – Фу, Бенни!

Бенни тихо прошел в свою корзинку. Обычно ему бывает неловко, когда Хозяин или Хозяйка употребляет это слово. Кто его вообще придумал? Таких и слов-то нет – что это еще за «фу»? Но сейчас он не обиделся и не застыдился. Пусть Хозяйка фукает, сколько ей вздумается. Он хороший, настоящий пес. Хорошая собачка, как она выражается.

* * *

– Мама, посмотри!

Рисунок Молли изображает хаос. Бессмысленное переплетение черных спиралей и волн.

– Красиво… послушай…

– Ты правда считаешь, что красиво?

– Да… я должна тебя…

– По-настоящему красиво?

– Молли… заткни фонтан на секунду. Ты взяла шланги?

– Какие шланги?

– Ты прекрасно знаешь, какие шланги.

– Нет. Не знаю.

Широко открытые глаза. Не моргнет, не отведет взгляд, не покраснеет – эталон искренности и невинности. Не надо было заводить этот разговор. Молли расспрашивать бессмысленно. Изабелла и сама мастерски врет, но по сравнению с дочерью она совершеннейший дилетант. Неопровергаемые, даже неоспоримые доказательства не производят на нее никакого впечатления – она будет с той же убежденностью утверждать обратное.

Все верят ей безоговорочно. Мало того – Изабелла и сама начинает сомневаться: а вдруг Молли и в самом деле ни в чем не виновата?

А сейчас вообще невозможно определить, правду она говорит или нет. Черт с ней. Она еще раз посмотрела на рисунок. Молли так сильно нажимала на фломастер, что тушь оставила черные кляксы даже на следующей странице альбома.

– И что здесь нарисовано?

Молли открыла глаза еще шире – изобразила удивление:

– А разве ты не видишь?

– Нет. Пока не вижу.

– Это же мы! Я и ты, мама!

* * *

Майвор никогда не видела, чтобы Бенни вытворял что-либо подобное. Ни с того ни с сего набросился на маленькую безвредную кошечку. Он и сам невелик, но кошка-то вдвое меньше его. Майвор, в отличие от Дональда, никогда не поднимала на Бенни руку, но словесную выволочку он получил изрядную. Хотя по виду не скажешь, что ему стыдно: лежит в своей корзинке и вылизывает лапу. Вид довольный.

С другой стороны, надо сказать песику спасибо. Радио за последние полчаса буквально околдовало ее. Ни дать ни взять – наркотик. Старые лоты – как бутоны, расцветающие воспоминаниями. Интересно, что это за канал, если он работает даже в этом странном месте?

Она вышла из палатки. На поляне – никого. Майвор погладила себя по животу и нахмурилась. Дело не в том, что хочется есть. И даже не в одиночестве. Странное чувство пустоты в животе и груди, которому и определения не подберешь. Как будто это бескрайнее пустое поле внедрилось в душу.

Майвор всю жизнь старалась избегать странных мыслей. С годами зрела уверенность, что все беды оттого, что люди слишком много думают. А внедрившийся в душу газон… более чем странное предположение.

Чушь собачья.

Почему собачья? Она покосилась на Бенни. Тот почувствовал ее взгляд, насторожил длинные уши и посмотрел на нее яркими умными глазенками.

И почему никого нет? Почему все разбежались по своим углам? Неправильно. Надо собрать всех. Напечь целый противень коричных булочек, поставить стол прямо на поляне и накрыть веселой клетчатой скатертью. Пусть едят булочки и запивают молоком.

Насколько реальна такая мысль? Все ингредиенты есть, духовка в кемпере, конечно, маловата, большой противень не влезет. Но можно и на маленьком, в два приема. Столы составить вместе, стулья принесут. А вот клетчатая скатерть… конечно, лучше в красную клетку, но и в синюю сойдет. Синяя с белым. У нее такой скатерти нет, но, может, у кого-то найдется?

Она остановилась у задней стенки кемпера. Рассеянно посмотрела на крест, намалеванный прямо по лаку. Вот такой примерно и должна быть клетка. Надо спросить у Карины.

Крест? Что это за крест?

Раньше никакого креста на кемпере не было. Во всяком случае, она не замечала. Две перекрещенные линии, каждая сантиметров двадцать длиной. Майвор поскребла пальцем – на ногте осталось несколько чешуек краски. Если это краска. Зернистый пигмент больше всего похож на… свернувшуюся кровь. Но кто знает – с уверенностью сказать нельзя.

Она пошла к кемперу Карины и первым делом посмотрела на заднюю стенку прицепа. Как она и думала – такой же крест. Даже не спросила насчет скатерти – какая там скатерть… Пошла к кемперу фермеров, и в списке появился крест номер три. Кошка в окне проводила ее задумчивым взглядом.

Изабелла стояла в дверях своего новенького прицепа. Майвор кивнула ей и, ни слова не говоря, пошла в обход. Изабелла удивленно кивнула в ответ и пожала плечами.

Как Майвор и думала – кресты появились на всех кемперах. Она задумалась. Что бы это могло значить?

– Простите… вам что-нибудь нужно? – Изабелла подошла и остановилась рядом.

Майвор показала на крест.

– На всех кемперах такие же.

– Да? И что?

– А вы не понимаете? – Майвор нарисовала пальцем крест в воздухе. – Мы помечены.

* * *

С каждым километром, с каждой оставленной вешкой карта на дисплее навигатора становится все четче. Но это уже не Веллингбю. Теперь он едет рядом с Линчёпингом. Никакой загадки нет – Петер прекрасно знает, почему он здесь оказался. Ему скоро исполнится одиннадцать. В одиннадцать лет он перестал верить в Бога.

К тому времени он уже начал играть в футбол – под вымышленным именем, чтобы отец случайно не нашел их с мамой. В первый год им пришлось переезжать дважды.

Футбольному росту это никак не мешало. Наоборот. Ему приходилось стараться вдвойне, чтобы из никому не известного паренька с улицы стать полноправным членом команды. Вскоре выяснилось, что он очень одарен, и Петер стал настоящей звездой в команде. Но даже в моменты опьянения очередной победой, когда они с товарищами по команде прыгали, хохотали и обнимали друг друга, Петеру не бывало по-настоящему весело.

Другим его увлечением было оружие.

Он мог часами рассматривать в каталогах «Хоббекс» фотографии пневматических пистолетов, до малейшей детали имитирующих настоящие «магнумы» и «глоки». Однажды в газетном киоске с богатым ассортиментом Петер наткнулся на свежий номер «Оружие и амуниция», и этот профессиональный журнал дал дополнительную пищу его фантазиям.

Но пока ему только девять лет. Они с мамой жили в Норрчёпинге уже больше полугода. Отец, слава Богу, не давал о себе знать. Петер начал в детской команде Норрчёпинга, ему прочили блестящее будущее. Почти сразу включили в основной состав десятилеток.

Прошел еще год. Петер и мама постепенно успокоились и расслабились, мысль о постоянной опасности отступила. Петер уже не оглядывался поминутно по дороге в школу, мама не вздрагивала на каждый телефонный звонок.

Может быть, Бог наконец вспомнил про них и обеспечил им безопасность.

Поскольку Бог был с ними.

После того вечера, когда Он спас маму от молотка, Петер читал вечернюю молитву с совершенно иным чувством, чем раньше. Серьезно и убежденно. Благодарил, просил совета, перекладывал на Бога все свои мальчишеские проблемы. Бог никогда не давал советов, но Петер ясно чувствовал Его присутствие. При каждом переезде с места на место Бог ехал с ними. В машине или в грузовике с пожитками.

Бог не возражал против интереса Петера к оружию, хотя иногда Петер, чрезмерно разгулявшись в фантазиях, чувствовал Его недовольство. Но в любом случае это был не тот Бог, который подставляет другую щеку после удара.

Иисус – совсем другое дело. Иисус Петера не интересовал, несмотря на все мамины усилия. И вся история с Богом и Иисусом выглядела запутанной и маловероятной. Для Петера существовал только один Бог.

Пока ему не исполнилось одиннадцать лет.

Он притормозил и взял с пассажирского сиденья вешку, пятнадцатую по счету. Перед тем как выйти, покосился на навигатор. Он по-прежнему едет в Слите. Несколько раз пытался свернуть с этого направления, но, как только поворачивал руль, карта на дисплее тоже поворачивалась – и каждый раз получалось, что пункт назначения остается прежним.

Петер прекратил борьбу.

Вышел на траву, вздрогнул и потер плечи. Выдохнул несколько раз – пар изо рта еще не идет, но близко к тому.

И воздух странный – он стал плотнее, тяжелее, будто готов в любую секунду превратиться в воду. Провел перед собой рукой – и ощутил мелкую рябь, как на воде, когда подует ветерок.