Текст книги "Город для тебя"

Вот как писал об этом сам Успенский [12, с. 407]: «Он стал другим! В окне мы увидели совершенно другого человека, не того, который вошёл в вагон. Он изменился за несколько секунд. Трудно сказать, в чём заключалась разница; но на платформе он выглядел обыкновенным человеком, как любой другой; а из окна на нас смотрел человек совсем иного порядка, с исключительной важностью и достоинством в каждом взгляде, в каждом движении, как будто он внезапно стал наследным принцем или государственным деятелем какого-то неизвестного государства, куда мы его провожали».

Что ж, вскоре и мне довелось столкнуться с чем-то подобным.

Дело было седьмого августа, буквально спустя сутки после дня рождения Звонимирова. Только в студенческие годы мне доводилось посещать ночные клубы две ночи кряду. Но теперь мои походы туда совершались с важной целью – и были безконечно далеки по своему содержанию от тех молодёжных праздношатаний.

Расположенный в новейшем гигантском небоскрёбе клуб открыл нам свои двери. Здесь «благоухала» непонятно откуда взявшаяся на северо-западе России атмосфера невадского Лас-Вегаса. Этот клуб можно было назвать «клубом грехов» – по вышеприведённой аналогии – либо, как часто изъяснялся Правин, – «гнойной язвой на теле России». Что касается внутреннего устройства заведения, то «грехи» здесь выстраивались в последовательную шеренгу: от относительно безобидного бара с дорогим алкоголем, расположенным недалеко от входа, до свингер-клуба в самом конце гигантского заведения. Посредине – танцпол (с, разумеется, трезвыми танцующими), далее – десяток приватных комнат (для, разумеется, духовных бесед), и уже совсем близко к свингерской территории – островок азартных игр (вполне себе обитаемый, – но после него голодная смерть отнюдь не была фантастикой).

Мы пришли туда вчетвером. Даже Правин, ненавидевший ночные клубы лютой ненавистью, наступил своей (субъективной) песне на горло – и оделся так, чтобы пройти фэйсконтроль без «поручительства» Ивана. Виктор помыл свои – нередко засаленные – волосы, надел деловые брюки и белоснежную рубашку, вместо потёртых кедов обул начищенные до блеска чёрные лакированные туфли.

Римская же сегодня выглядела как настоящая леди. Она надела чёрное облегающее атласное платье с асимметричный лифом, переходившим в одну широкую бретель на плече; прямая юбка платья с разрезом и небольшим шлейфом была собрана в складки на бедре.

– Приходится стараться, чтобы диджей сегодня обратил на меня внимание, – улыбаясь, Ольга прокомментировала броскость своего наряда, попивая при этом только что принесённый официантом свежевыжатый ананасовый сок.

Услышав это заявление, Правин нахмурился. Да, он прекрасно понимал, для чего мы все были здесь. Однако Оля очень нравилась ему – пусть это и было невзаимно. И мысль о том, что сегодня ей придётся (пусть и ради общего дела) охмурять диджея – полноватого чернобородого парня за пультом – бередила Виктору душу.

Сегодня мы решили обойтись без хакерства. Ситуация позволяла сделать всё предельно банально – с помощью воткнутой в компьютер диджея флешки. И в этот день мы не хотели никуда торопиться. Ну, пожалуй, за исключением Правина. К его неприятным впечатлениям в эту ночь – помимо необходимости прийти в этот, как он выражался, «гадюшник» – теперь прибавилась боль от созерцания того, как нравившаяся ему девушка флиртовала с другим. Поэтому Виктор ушёл в уголок, где было максимально тихо, – и до «момента икс» никто из нас его более не видел.

Нам же с Иваном предстояло многое обсудить. Мы уселись за столик, заблаговременно заказанный, и я, попивая апельсиновый сок, сказал своему новому знакомому:

– Иван, я теперь, кажется, понял, почему Виктор с вами. Его знание биологии, наверное, как-то помогает вам в написании «объективной» музыки.

– Скажу честно, Дима: именно писать «объективные» произведения Витя пока не научился. Но он на пути к этому. Именно сочинять такую музыку пока удаётся только мне: ведь только я имею возможность иногда связываться с Хозяином и Матерью. Да, они и в этом деле тоже асы! Хотя мыслишь ты в верном направлении: в нашей команде нужны не только хакеры и экстрасенсы, но и естественники тоже. Те, кто любит Природу и прилежно изучают её законы.

Я интуитивно чувствовал, что прямо сейчас допытываться у Ивана про Мать и Хозяина было несвоевременно. Поэтому я сказал следующее:

– По поводу наличия в команде экстрасенса, хакера и естественника у меня теперь вопросов нет. Но скажи, Иван: для чего вам я?

Звонимиров чуть снисходительно улыбнулся, после чего ответил:

– У тебя, Дима, имеются способности к психологии. «Дар» – пожалуй, сказано будет громко. Но способности хорошие. К тому же нам всем однажды пригодится твоя любовь к литературе. В этом ты можешь быть уверен.

В этот момент я увидел, как Римская уже вовсю флиртовала к диджеем. Конечно, она ему понравилась. Его улыбка, с трудом просматриваемая через густую бороду, то и дело светилась надеждой – на продолжение знакомства с нашей хакершей. Оля периодически подходила к нему, кричала что-то на ухо сквозь гремящую клубную музыку, а затем снова уходила танцевать. Она ждала, когда он пригласит её за свой пульт.

– Скажи, Иван, – обратился я к Звонимирову, – а что за личные счёты у Оли Римской с полицией?

– Оля у нас девушка с характером, как ты уже понял, – ответил мой собеседник. – Она довольно серьёзно занималась дзюдо. И как-то раз на неё позарился один так называемый мажорчик – сын очень богатой и влиятельной женщины. Он пьяный попытался изнасиловать Олю возле клуба. В итоге Римская сломала ему руку и челюсть.

– Не слабо, – прокомментировал я бойцовские навыки своей новой знакомой, а Иван продолжил рассказ.

– Благодаря маминым связям – с полковником Чернобродовым – инцидент квалифицировали как «превышение пределов необходимой самообороны». В итоге мне пришлось вызволять Олю прямо из следственного изолятора. Так мы с ней и познакомились. Вернее, она со мной.

– То есть как? – не понял я. – Ты вытащил незнакомую девушку из беды? Ключевое слово здесь «незнакомая», Иван. Это благородно, конечно… Да и вообще я на её стороне во всей этой истории – это без вариантов! Но почему ты сделал это? И как ты вышел на меня? Я до сих пор не могу этого понять!

– Видишь ли, Дима, – Иван говорил, не поворачивая ко мне головы, но при этом я слышал его предельно отчётливо, – я многое вижу своим внутренним зрением. Зови это ясновидением, если тебе так привычнее. А мне нравится говорить, что моё сердце отзывается на зовы близких мне по духу людей. Той ночью, когда я тебе написал, ты страдал из-за бандита-безпредельщика, который врубал музыку на полную громкость. А Оля-то страдала куда больше! Я могу сказать просто: я почувствовал, что вам была нужна моя помощь. И я помог – каждому из вас по-своему. Но если тебе технически помогла сама Оля, когда подключилась к электросети дома того урода, – то ей самой помог я, «перевоплотившись» в полицейского.

– А с этого места можно поподробнее? – попросил я, предельно заинтригованный.

– Да на здоровье. Ты же помнишь, что происходило с Шестёркиной на моём дне рождения?

– Ну да, – я припомнил, как Настя то увлекалась Звонимировым, то остывала, то увлекалась им снова.

Коктейль из чувств ревности и зависти снова ненадолго забурлил во мне. Я очень хотел научиться производить на людей иное впечатление, нежели я всегда производил прежде. И тут я снова поразился тому, насколько легко Звонимиров проникал в мой мозг.

– Так вот, Дима, люди мечтают производить на других хорошее впечатление, – эту фразу Иван проговорил это как-то уж очень безпечно, словно бы слегка глумился надо мной. – Однако они производят на окружающих именно то впечатление, которое предопределяется их главной отрицательной чертой – их основной слабостью.

– И окружающие всегда, так или иначе, эту черту считывают, – понимающе кивнул я.

– Да, – подтвердил Звонимиров, – ровно до тех пор, пока человек от этого своего недостатка не избавится. Это можно сделать только путём долгих и сознательных усилий. Сначала человек должен сам разглядеть в себе эту черту. Это – начало преображения. Ты в себе уже разглядел свою главную черту: ты боишься оказаться безполезным. Кстати, насчёт Оли Римской: её неумолимый дух соперничества тоже возник не на ровном месте. Он скрывает за собою Олин страх потерять автономность. Римская опасается, что ей навяжут чужую волю. И поэтому она так часто прибегает к модели поведения «лучшая защита – это нападение».

– Но к сегодняшнему дню она уже преодолела свою главную черту? – поинтересовался я.

– Не до конца. Равно как и ты.

– Ещё бы… – задумчиво и довольно меланхолично ответил я.

– Ну, думаю, теперь ты понял, почему у Оли есть зуб на правоохранительные органы, – сказал Иван. – Она видит в них машину наказания. И в этом я с ней солидарен.

– И я тоже! – эмоционально согласился я с собеседником.

– Знаешь, Оля мечтает, чтобы совершившему ошибку человеку не доламывали его судьбу, а, наоборот, помогали. Перевоспитывали, в конце концов. Пребывание преступника среди жестоких людей либо ломает его окончательно, либо делает его таким же жестоким. И это уже совсем далеко от исправления…

– Скажи, а у тебя самого ведь… получилось избавиться от твоей главной отрицательной черты? – полюбопытствовал я, памятуя о начатой недавно теме.

– Да, в своё время мне это удалось, – подтвердил Звонимиров. – И в итоге я приобрёл то, что полагается человеку, совершившему подобный подвиг. Я не шучу: избавиться от своего главного недостатка – это реально подвиг! И когда человек становится от него свободным, он начинает производить на других именно то впечатление, которое сам пожелает. Вот смотри: сейчас я стану «идеалом» той симпатичной официантки справа.

Я внимательно посмотрел на эту высокую и стройную девушку в чёрной юбке и белоснежной блузке; её от природы чёрные волосы были окрашены в блонд. Она только что принесла коктейль столику напротив нас. И вдруг я увидел, что она как бы заёрзала на месте. Она не могла понять, в чём причина, – хотя я сам уже догадывался. И тут внутреннее противоречие официантки разрешилось: она повернулась на сто восемьдесят градусов – и увидела его, Звонимирова. Я посмотрел на Ивана сам – и поразился. Это был какой-то другой Иван – не тот, что был минутою раньше. Выражение его глаз, напряжение мимических лиц, даже осанка – поменялось буквально всё.

– Желаете что-нибудь заказать? – спрашивая это у нас (а, по сути, именно у Ивана), девушка буквально сияла.

– Мне ничего не нужно, – сказал я, – но официантка словно бы меня и не услышала.

– Нет, спасибо, пока что не нужно, – без каких-либо эмоций ответил Звонимиров, чем, очевидно, сильно расстроил «стремившуюся к своему идеалу» официантку.

– То есть ты сейчас перевоплотился в того, кого она мечтала бы встретить? – провожая взглядом сотрудницу заведения, спросил я Ивана.

– Да. Уверен, об этом ты тоже успел прочесть у Гурджиева с Успенским (я кивнул). Так вот, таким же точно образом я, не надевая на себя полицейской формы, смог убедить сотрудников полицейского отделения, что я – их новый начальник. Разумеется, после этого Оля Римская вернулась на свободу – в физическом смысле.

– Ничего себе… – поразился я.

Да уж, читать в книге про какой-либо необычный феномен – это одно. Видеть же своими собственными глазами – куда более захватывающе!

– Но тогда я решил защитить Олю ещё надёжнее, – продолжил Звонимиров. – Ты же наверняка читал у Карлоса Кастанеды про стирание личной истории?

– Читал, да, – подтвердил я.

– Тогда ты понимаешь, что наша жизнь зависит не только от наших собственных предубеждений, – сказал Иван. – Не только мы сами отмеряем себе нашим умом условные границы, за которые якобы не можем выйти, как бы ни старались. Дескать, «я не нравлюсь женщинам», «мне всегда будет этого не хватать», «я просто от природы такой или такая»… и тому подобные ограничивающие убеждения. Но в плане «личной истории» здесь подразумевается не только это. Когда окружающие видят нас и знают, чем мы занимаемся, внутри них самих также создаётся определённый образ каждого из нас. К примеру: «вот этот Дима много читает», «у этой Юли много поклонников», «этот Саша хорошо играет на гитаре» – и так далее.

– В итоге создаётся коллективный образ каждого конкретного человека! – догадался я.

– Верно, – подтвердил Иван, – и этот образ – привлекательный он или нет – ещё сильнее программирует нас на то, чтобы продолжать привычную жизнь. Мы сами перестаём ждать от себя чего-то нового.

– Это как… если весь мир начнёт считать тебя бараном, – то ты однажды заблеешь?

– Да, что-то в этом роде, – от моего, как мне казалось, весьма забавного примера Звонимиров даже не улыбнулся. – Так вот, в своё время я сумел стереть свою личную историю. А затем помог Оле сделать то же самое. С тех пор в полиции просто забыли, кто она такая.

– А как стирается эта личная история? – данная тема меня по-настоящему заинтересовала.

– Во-первых, ты избавляешься от своих слабостей – по алгоритму, который я напомню тебе в дальнейшем.

– Напомнишь? – я не понял, почему Звонимиров употребил именно это конкретное слово.

– Да, Дима, ты уже с ним знаком, – слегка улыбнулся Иван. – Просто начнёшь практиковать его более активно. А во-вторых, чтобы стереть эту самую личную историю, надо поменьше рассказывать людям о том, что ты делаешь. Нужно, чтобы для окружающих твоя жизнь стала как бы уходить в туман. Она не должна быть настолько прозрачной, как люди к этому привыкли. И тогда ты постепенно начнёшь становиться для общества непостижимым…

«Уж не собирается ли он в скором времени начать разрушение социальных сетей? – при этой мысли по моей спине побежали мурашки. – Ведь это как раз то, что цементирует наши личные истории!»

– Я не собираюсь ничего разрушать, – ответил на мои мысли Звонимиров, к чему я уже начал постепенно привыкать. – Я собираюсь дать людям выбор. И если они услышат, – а услышат нас сегодня не десять человек, как в прошлый раз, а тысячи, – то им будет из чего выбирать. Кто-то оставит и соцсети – не сомневайся в этом. Этим людям просто надоест, что их кто-то постоянно разглядывает под микроскопом, словно насекомых.

– Создатели соцсетей?

– Да.

– То есть о прежней Оле Римской – до чистки её личной истории – теперь мало кто помнит? – спросил я.

– Практически никто. Разве что у Хозяина с Матерью вечно хранятся несгораемые архивы на всех нас.

Слово «несгораемые» как-то резануло мне слух. Но в целом меня устроило то, как Иван объяснил мне причину их с Олей неуловимости. На тот момент…

– А Виктор? – вспомнил я о суровом биологе. – Он стёр свою личную историю?

– С ним дела пока что обстоят сложнее, – признался Звонимиров. – Но и с Правиным я продолжу работать. Но об этом человеке мы поговорим с тобой в другой раз.

«Отношения» Ольги с диджеем в это время стремительно развивались. Вот он снова заулыбался. Ещё буквально через пару минут он пустил её за свой пульт; ещё минуты через три я увидел на голове Римской диджейские наушники. Очевидно, диск-жокей решил продемонстрировать Оле какую-то свою музыку – не ту, которая гремела в это время на огромном танцполе. Я понимал, что скоро в ход пойдёт та самая флешка…

Звонимиров вдруг встал с дивана. Я увидел, что и Правин появился в поле моего зрения – недалеко от длиннющей барной стойки. В этот момент я своим соколиным зрением разглядел, как Римская воткнула флешку в компьютер диджея. Буквально через несколько секунд Иван стоял напротив Ольги и «жертвы» её флирта. Бородатый диск-жокей улыбался Звонимирову вполне искренне. Через какое-то время Римская увела диджея за столик, а Иван оказался за пультом один. Выглядел он там, надо сказать, вполне органично. По крайней мере, ни у кого – ни у толпы посетителей, ни у охранников, ни у обслуживающего персонала – не возникло ощущения, что за пультом стоял кто-то «левый». И теперь я уже прекрасно понимал, почему…

Какое-то время Иван позволил поиграть танцевальным «шедеврам», поставленным бородачом, а затем запустил аудиозапись с флешки…

Эта музыка была другой, нежели недавно сыгранная Правиным. Я сразу же осознал безсмысленность словесного толкования подобных произведений. Я просто чувствовал эту музыку – и видел, как чувствуют её остальные. Даже здесь, в этом, можно сказать, вертепе.

Люди на танцполе сразу же прекратили танцевать. Как заворожённые, они стояли и слушали этот необыкновенный музыкальный язык. И он сказал им всем об одном и том же: какое же это чудо – соединение двух Великих Начал, Мужского и Женского! Этот священный союз – сама основа Мироздания. Активность и пассивность, субъект и объект, воспринимающий и воспринимаемое – без этих пар противоположностей не было бы самой Жизни!

А здесь они, эти люди, разрушали себя нездоровым отдыхом – после пребывания на не менее разрушительных работах (к слову, некоторые из этих работ мы «атаковали» чуть позже). Чьи-то глаза слезились, чьи-то растерянно озирались по сторонам, чьи-то оставались пустыми… В тот момент я подумал, что существуют такие двуногие создания, которые физически не способны воспринимать подобную музыку: у них для этого попросту отсутствует необходимый «орган» – соответствующий внутренний аппарат. Как я потом узнал от ясновидящего Звонимирова, эта музыка повлияла на всех, кто находился в клубе на тот момент. За баром перестали пить, на танцполе – дрыгать своими телами, в казино – калечить своё благосостояние, в свингер-клубе – распутствовать.

Сколько времени играла эта волшебная музыка, я сказать не могу. Тогда мы все потеряли счёт времени… Мы соприкоснулись с Безконечностью, с Вечностью…

Я увидел ликующее лицо Правина. Он не пожалел, что пришёл в этот день сюда. Тем более, Оля уже возвращалась к нам, а потрясённый диджей – за свой пульт, переданный ему Звонимировым обратно. Да, кстати, никто не уволил этого бородача из клуба после произошедшего инцидента. Он ушёл оттуда сам – буквально через день.

– Ну и что, на этот раз ты «замаскировался» под диджея – и предложил своему «коллеге» подменить его? – широко улыбаясь, спросил я вернувшегося к нам Ивана.

– Ты делаешь успехи в понимании, – похвалил меня Звонимиров.

Это означало, что я был прав: «волшебник» ещё раз использовал свою пластичность – для нашего, как я был тогда уверен, благого дела.

– Полагаю, здесь нас больше ничто не держит, – сказал Правин, поочерёдно посмотрев на Ольгу, меня и Ивана.

– Да, предлагаю пойти спать, – ответил Звонимиров. – И давайте выйдем через чёрный ход, если не возражаете.

Мы с Ольгой и Виктором были того же мнения. На следующий день нас ждало много увлекательных отзывов о нашем «концерте». Прочесть их нам хотелось на свежую голову. Перед уходом из клуба я увидел Романа Приличного, сидевшего за барной стойкой со стаканом виски. Я кивнул ему в знак приветствия, – но он меня не заметил. Очевидно, актёр думал о музыке, которую услышал несколько минут назад. За сутки с небольшим ему довелось соприкоснуться с этим явлением уже во второй раз.

На выходе с чёрного хода нас застал огромный лысый охранник лет тридцати.

– Так, а вы кто такие? – недоверчиво пробасил страж заведения.

– Колян, здорова! – как ни в чём не бывало поздоровался с амбалом Звонимиров.

– А мы разве знакомы? – нахмурился Николай (его действительно так звали).

– Да, мы пересекались в тире пару лет назад, – спокойно ответил наш лидер.

– Чего-то я тебя не припоминаю… – голос охранника по-прежнему звучал с подозрением.

Мы с Римской и Правиным коротко переглянулись.

– Да ты в тот раз поразил десять мишеней из десяти, – припомнил Иван, – и сказал мне: «Учись студент!» И тогда ты меня так по плечу хлопнул, что я аж вскрикнул! Чуть сустав мне не выбил, снайпер!

– А, точно! Слушай, прости, братан… я тогда это… перебрал чуток… силу не рассчитал, – извиняющимся тоном проговорил охранник. – Сильно я тогда обрадовался, что стрелял хорошо!

Подобный случай в жизни Николая действительно имел место.

– Да всё нормально, не парься! – сказал Звонимиров. – В общем, мы тут немного заплутали: заведение шибко большое. А как нам пройти до ближайшей трассы?

– А, вон туда идите! – Колян указал нам направление. – Братан, ну, правда, извини!

Когда мы вчетвером шагали по предложенному нам маршруту, Правин с недоверием в голосе спросил Ивана:

– И что, он правда тебе чуть плечо тогда не выбил?

– Не мне, – ответил Звонимиров, размеренно шагая по недавно заасфальтированной дороге, – другому парню. Просто я считал этот эпизод из Колиной жизни – и припомнил ему, когда ситуация того потребовала. А вообще ненавижу врать! Но не калечить же мне его было, правда?

О том, что Иван действительно был способен на такое, я узнал позднее. А пока что мы просто разошлись по своим домам.

 
                                                 * * *
 

«Мы добавили: «А как же они из себя? Ведь видели же их люди».

«А так, как по месту нужно. Так, чтобы людей понапрасну не удивлять. Вот мне говорили, что в одном становище их приняли за торговцев, а в другом – за табунщиков, а где-то ещё – за военных людей, каждый судит по-своему»

.

Рерих Н. К. «Шамбала» [8, с. 278—279].

 
                                                 * * *
 

Семнадцатое августа

На допросе у Гараниной

Сквозь полумрак допросной комнаты я продолжал любоваться прекрасными чертами лица Гараниной. Она же прилежно выполняла свою работу, допрашивая меня о содеянном.

– Допустим, проверить суперспособности Звонимирова у меня возможности нет, – сказала следователь, негромко постукивая красными лакированными ногтями по металлическому столу. – Но у вас, Дмитрий, он отметил наличие задатков психолога.

– Думаю, лет десять-пятнадцать тому назад вы пережили тяжёлый развод, – начал я с места в карьер, понимая, к чему клонила Гаранина. – С тех пор вы неоднократно думали о том, что мужчины в принципе неспособны вас понимать. Да что там мужчины – вообще никто не способен понять ваших уникальных душевных проблем! Вы внутренне обособились от окружающих и считали, что проблемы других далеко не так сложны, как ваши собственные. И вместо того, чтобы изучать опыт других людей, вы упорствовали в том, что именно ваши душевные терзания уникальны и неповторимы; что именно вас никогда не поймут и не оценят. И так вы тащили этот негатив с собой десятилетие за десятилетием… И всё же вы, Нина, допускали, что для вас – такой «уникально-проблемной» – непременно найдётся соответствующий по уникальности спаситель! Желательно, мужчина, конечно! Вы верили, что однажды он обязательно к вам придёт – и подберёт ключики к вашей глубокой и сложной душе. И, уверен, вам давно опостылела работа в силовых структурах. Мне кажется, вы бы хотели стать… возможно, министром культуры. Для вас очень важно, как люди чувствуют себя, и что наполняет их внутренний мир. Технические достижения цивилизации никогда не заинтересуют вас настолько же сильно, как психологическое благополучие людей.

После моих слов Гаранина молчала больше минуты. По её глазам я видел, что оказался прав во всём. Её психотип «четвёрки» (по Эннеаграмме) был выражен очень ярко во всех её проявлениях – во взгляде, в интонациях речи… да и вообще в её энергетике, которую я отлично чувствовал.

И я понимал, что возникшую между нами тонкую связь чувствовала и она сама. Сначала ей было даже как-то неловко, но потом… мне кажется, она перестала противиться этому. Даже, скорее, напротив: она стала улавливать то, что чувствовали только мы вдвоём; то, что было недоступно ни следившему за нами – через стекло допросной комнаты – Чернобродову, ни, тем более, пишущей наш разговор видеокамере. Помимо устной беседы следователя с преступником между нами происходило невербальное общение человека с человеком… И если цели стража порядка и его нарушителя были диаметрально противоположными, то на уровне человеческом у нас с Ниной было гораздо больше общего…

В тот момент я вспомнил одну из своих любимых песен – безсмертный хит группы Bon Jovi – Livin’ on a Prayer [13].

Да, это был гимн американской мечте! Молодые парень с девушкой еле-еле сводят концы с концами. Он работает в доках, где давно бастует профсоюз. Она же сутками напролёт трудится в закусочной, чтобы хоть как-то выбраться из бедности. Им обоим тяжело, но у них есть две вещи, которые стоят дороже всех других. Они есть друг у друга… А ещё у них есть молитва! Они не уверены в успехе на все сто: они даже допускают, что в итоге могут и не достичь своей цели… Но они точно знают, что за свою мечту стоит бороться! И это придаёт им сил.

«Take my hand and we’ll make it I swear»

«Возьми меня за руку – и, клянусь, мы сделаем это!»

Взять Нину за руку сейчас я не мог. Но у меня была мечта – не американская, а русская! Я хотел принести Свет Любви не только своему городу, – но и всей своей родной и любимой России! Моей ненаглядной страдалице, которая никогда не отказывала в помощи никому из нуждающихся… и так часто получавшая от них в ответ лишь новый поток ненависти. А я, пусть и любил свою Родину больше любого другого места на Земле, но мечтал когда-нибудь – слившись своим сердцем с сердцем России – подарить Любовь и всему остальному миру! При этом меня всегда раздражали те, кто пафосно называли себя «гражданами мира». Я считал, что тем самым они умаляли значение своей родной земли в собственной жизни. Но я всегда был уверен, что человек рождается в определённом месте вовсе не без причины – это непременно значило, что у его родной страны и у него самого имелась какая-то общая задача, совместная миссия! И я желал служить России, делая то, что у меня получалось лучше всего, и держа за руки тех, кто готов был стоять со мною плечом к плечу!

Да, в ту минуту мне очень хотелось держать Нину за руку – ведь я почувствовал притяжение к ней как к человеку… и как к женщине. Однако последующие её слова кольнули меня очень больно.

– Как жаль, Дмитрий, что не всех своих знакомых вам удаётся прочитать… – сказала Гаранина, одновременно признавая мою правоту насчёт неё – и ошибку в отношении кое-кого другого.

А ведь в какой-то момент я и вправду подумал, что сумел разгадать Звонимирова! Но тогда моя «музычка проиграла совсем не долго»…

 
                                                 * * *
 

«Если где сто языков, надо понять сто психологий. Одно выражение для всех подобно колонне казённого дома.

Единство в многообразии даёт следствие урожая».

Агни Йога. Листы Сада Мории. Книга вторая. Озарение. Часть вторая. VI. Шлока 4 [5, с. 104].

 
                                                 * * *
 

Восьмое августа

Да, на этот раз комментариев о нашем «выступлении» было гораздо больше. И до меня дошло, почему Иван сказал, что нас «услышат тысячи» – притом, что в клуб столько людей заведомо не помещалось. На этот раз нашим союзником выступили социальные сети. Несколько десятков роликов с записью «объективной» музыки буквально взорвали Интернет – не только в нашем городе, но и по всей стране!

Казалось, что волшебная музыка, воспроизведённая нами, явилась настоящим будильником для всех этих людей. И их долгий сумеречный сон закончился, воистину, на хорошей ноте! Перечислять все комментарии, конечно, не буду. На это ушло бы пару книг. Основной же лейтмотив этих сообщений был таким: начать более внимательно относиться к противоположному полу, стараться лучше понять его. Люди задумались над тем, насколько по-разному устроены мужчины и женщины. Но при этом испокон веков эти два пола связывала одна вещь, на которой, поистине, держалось и всё Мироздание. И это – Любовь.

Что же касается людей, уже ставших для меня нечужими, то на этот раз их комментарии порадовали меня ещё сильнее.

Катя Опекунцева оставила на своей странице следующую заметку: «Прочитала замечательную книгу Дона Ричарда Рисо и Расса Хадсона „Мудрость Эннеаграммы“. По их классификации я – психотип номер два: „помощник“. Очень многое увидела в себе, чего не замечала раньше».

«Скорее не „не замечала“, а игнорировала, – подумал я. – Но для Опекунцевой это – уже фактически признание наличия в себе недостатков. А дальше остаётся методично над ними поработать. Надеюсь, и здесь за Катей не заржавеет!»

А Юра Успехов и вовсе выпустил новую песню! И, надо сказать, она меня приятно удивила! Да, это было пока ещё очень далеко от того, что недавно сыграл нам Правин. Да, это было всё ещё «субъективно». Но Юрий стопроцентно двигался в верном направлении! Я определённо услышал в его новом инструментальном треке нечто от «объективной» музыки. И реакция его многотысячной аудитории подписчиков не заставила себя долго ждать. При этом люди не столько восхищались, сколько удивлялись – выбранному Успеховым новому вектору творчества. Наиболее ёмким и точным, как мне показалось, был следующий комментарий одного из подписчиков музыканта: «Да, что-то в этом есть!»

Лёд души Приличного тронулся со второй попытки. Я был просто поражён тем, что он опубликовал на своей странице в соцсети. Это была моя самая любимая шлока из Живой Этики:

«Чей стук слышу Я?

Это ты, беглец!

Вот Я скажу тебе:

Ты бежал от Меня так заботливо,

Как строил прежде Мои дома.

Ты пытался скрыться в святилищах храмов,

Ты прятался за ступенями тронов,

Ты, изменив лик, укрывался завесою шатров.

Ты хотел раствориться в звуках флейты и струн.

Куда же убежал ты?

Вот стоишь передо Мною, но Я говорю:

Ты пришёл ко Мне. Ты нашёл двери Мои.

Ты познал, как бессветен стал ум и как ушла твоя радость.

Ты познал, как стучащийся будет допущен,

И допущенный будет оправдан.

И ты нашёл лучшие двери и воззвал, не видя конца бегства.

И приму Я стучащегося и скажу ему:

Я сохранил твою радость,

Бери свой сосуд и трудись.

И ты – ты знаешь уже, что бегство излишне.

Вот стоишь ты, и приходишь к дверям,

И твой сосуд стоит сохранённый».

Агни Йога. Листы Сада Мории. Зов. Шлока 338 [4, с. 81—82].

– Роман действительно никак не мог найти опору внутри себя, – сказал мне Звонимиров, когда мы с ним принялись обсуждать реакцию людей. – Поэтому Приличный и бегал в поисках удовольствий и развлечений так долго и упорно. При этом он постоянно уверял себя, что на наведение порядка в своей душе у него «реально не было времени». Да и втайне он надеялся, что «там всё как-нибудь разрулилось бы само собой». Не разрулилось. Но теперь он «нашёл лучшие двери». И бежать от Себя Настоящего, действительно, всегда «излишне».

Как же я был тогда благодарен Звонимирову за то, что он позволял мне увидеть людей с непривычной для меня стороны!

– Понимаешь, Дима, – продолжил в тот раз Иван, – люди по большей части живут в своих преставлениях о мире, чем в самом мире.