Текст книги "Век криминалистики"

Сам Бертильон абсолютно ничего не предпринимал для того, чтобы побыстрее растопить этот лед отчужденности. Не забывались и перенесенные насмешки. Он по-прежнему оставался оскорбительно резким. К середине 1884 г. Бертильон так выдрессировал своих помощников, что смог уже доверять им измерение и заполнение карточек. Таким образом у него оставалось время для занятий новыми проблемами. Бертильон часами просиживал за своим письменным столом, пристально вглядываясь в фотографии тех заключенных, которых он уже измерял. Фотографии изготавливались тут же, в ателье, расположенном на чердаке префектуры. Бертильон приобрел собственное фотооборудование и стал по-своему снимать заключенных. Затем вырезал из снимков и дюжинами наклеивал отдельно изображения ушей, носов, глаз. Одновременно он с прилежанием муравья искал наиболее точный способ описания их формы. Перечень вариантов был бесконечным. К примеру, описание носа выглядело так: S-образная спинка носа, смятая спинка носа, расплющенная спинка носа, искривленная вправо или влево спинка носа; ноздри сомкнутые, ноздри толстые и т. п. и т. д. У каждого заключенного он исследовал цвет глаз, различая при этом внешние и внутренние участки роговицы в зависимости от ее окраски: с желтым пигментом, оранжевым, каштановым, карим, серо-голубым…

Стимулятором этого поиска был все тот же иронический вопрос сотрудников Сюртэ, допытывавшихся, надо ли им выслеживать и арестовывать разыскиваемого преступника по картотечным данным, иными словами – с сантиметровой лентой в кармане.

Бертильон был поглощен еще одним новым замыслом, который последовательно воплощал в жизнь. Он вздумал дополнить карточки с данными измерений хорошими фотографиями и описаниями преступников с тем, чтобы любой полицейский, познакомясь с ними, тут же мог хорошо представить себе облик разыскиваемого преступника и при случае узнать его и задержать. Затем можно будет проверить правильность ареста путем обмеривания задержанного. Бертильон искал такой способ фотосъемки, при котором можно было бы зафиксировать на бумаге неизменяемые или трудноизменяемые черты человеческого лица. Наконец, он пришел к выводу, что этим требованиям лучше всего отвечает снимок в профиль.

В течение 1884 г. Бертильон идентифицировал 300 ранее судимых, из которых большинство опять-таки проскользнули сквозь сети старых методов идентификации. За этот же год ему ни разу не встречались величины измерения, которые бы повторялись во всех деталях. Можно было больше не сомневаться в надежности его системы. Она функционировала.

Камекасс начал водить к Бертильону своих друзей – политиков и зарубежных гостей и демонстрировать им его метод измерений. В конце 1884 г. таким путем попал к Бертильону англичанин Эдмунд Р. Спирмэн, интересовавшийся работой полиции и имевший солидные связи в британском министерстве внутренних дел. Спирмэн, о котором еще пойдет речь, проявил столь бурную заинтересованность, что на какое-то мгновение расплавил холодную замкнутость Бертильона, и тот охотно продемонстрировал перед англичанином свою систему.

Тогда же Бертильона посетил и директор управления французских тюрем Эбер. Он тоже быстро уловил, что отныне у него появились шансы для наведения порядка в регистрации заключенных во Франции, где, как и в полицейском архиве, полным-полно было фальшивых фамилий. Спустя несколько дней после посещения им Бертильона Эбер объявил французским журналистам, что намерен ввести метод Альфонса Бертильона в практику французских тюрем. Это вызвало чрезвычайный интерес к особе Бертильона. На следующий день его имя впервые появилось в крупных парижских газетах. Заголовки гласили: «Молодой французский ученый революционизировал идентификацию преступников», «Французская полиция снова во главе мирового прогресса», «Гениальный измерительный метод д-ра Бертильона». За одну ночь Бертильон оказался на верном пути к славе национального масштаба.

1885 год (Камекасс ушел в отставку, и его место занял новый префект, Граньон) был годом, когда во всех тюрьмах Франции вводился метод антропометрии, как теперь назвал его Бертильон.

Граньон не испытывал симпатии к Бертильону, но прекрасно понимал, что антропометрия знаменует собой настоящую революцию в деятельности полиции и всей пенитенциарной системы. Он потребовал ввести измерения преступников в полицейских службах провинций и добивался создания в Париже центрального антропометрического бюро, по возможности в собственном новом помещении. Но планам Граньона противодействовала неповоротливость управленческой бюрократии. Ему пришлось удовлетвориться тем, что вместо нового здания для бюро было отведено несколько чердачных помещений во Дворце юстиции. Помещения эти находились в плачевном состоянии. Зимой там было еще холоднее, а летом еще жарче, чем в прежней рабочей комнате Бертильона. Но 1 февраля 1888 г. Бертильон, именуемый теперь «директором полицейской службы идентификации», въехал туда.

На открытие новой службы собрались представители министерств, палаты депутатов и сената, парижские журналисты и репортеры, приехавшие из провинций. Бертильон молча выслушивал приветственные речи. Дождавшись последнего выступления, он без каких-либо слов благодарности исчез в своей комнате – первом в его жизни собственном кабинете.

Лишь полное отсутствие чувства прекрасного могло позволить Бертильону довольствоваться достигнутым и не замечать мрачной безвкусицы обстановки своего учреждения. Самым важным было то, что это наконец его владение, где он хозяин. Отныне каждому посетителю придется, преодолев множество ступеней, остановиться на последней и ждать, примут его или нет. В этом была своеобразная месть Бертильона за времена прежних унижений.

На следующее утро парижские журналисты придумали новое слово, быстро вошедшее во французский, а затем и во многие иностранные языки, – «бертильонаж».

«Бертильонаж, основанный на измерении отдельных неизменяемых частей человеческого скелета, – писал Пьер Брюллар, – величайшее и гениальнейшее открытие XIX века в области полицейского дела. Благодаря французскому гению скоро не только во Франции, но и во всем мире не будет ошибок в идентификации, а следовательно, и судебных ошибок вследствие неправильной идентификации. Да здравствует бертильонаж! Да здравствует Альфонс Бертильон!»

Несколько недель спустя Бертильон потребовал передать в ведение службы идентификации фотоателье и получил его. Фотографы пытались противиться его приказу снимать каждого арестованного дважды: анфас и в профиль. Причем эти два снимка следовало делать с одинакового расстояния, при одинаковом освещении, а голова фотографируемого должна была сохранять одно и то же положение. Подумать только, какое непосильное требование к фотографам! Они-то еще продолжали считать себя художниками, а не какими-то техническими исполнителями. Однако им быстро пришлось познакомиться с гневом Бертильона, его тихим голосом, но оскорбительно холодным тоном. Вскоре Бертильон сконструировал кресло, вращающееся вместе с сидящим на нем заключенным, что давало возможность делать два снимка согласно необходимым требованиям. Готовые снимки тут же наклеивались на карточку с данными измерений. И хотя картотека выросла до неимоверных размеров, почти до полумиллиона карточек, Бертильон сам вносил туда словесный портрет – «описание преступника словами». Как долго он искал способ формализовать это описание! Вместе с новыми фотографиями этот «говорящий портрет» должен был обрисовать как можно точнее облик правонарушителя. С таким точным «портретом» полицейским пока не приходилось иметь дела. Для каждой видимой приметы головы теперь имелись точно сформулированные понятия с буквенным обозначением каждого. Ряд таких букв составлял формулу, то есть совокупность характерных признаков для каждого конкретного человека. Всему этому Бертильон стал обучать своих подчиненных. Они должны были заучивать наизусть формулы тех заключенных, которых они лично не знали, а затем отправляться в тюрьму Сантэ на «парад арестантов» и там выискивать тех, чью формулу они заучили. Благодаря безжалостной муштре Бертильона им действительно удавалось опознать большую часть заключенных.

Но как некогда Гюстав Масэ отрицал опыты Бертильона, так и теперь некоторые сотрудники Сюртэ критически заявляли: словесный портрет – это сверхсложный вздор, с которым нормальный полицейский немногого достигнет. Однако к тому мнению уже никто не прислушивался. Словесный портрет был введен во французской полиции как дополнение к карточке с данными измерений и как основное средство при розыске преступника.

К началу 1889 г. Бертильон почти достиг вершины своей славы, не хватало лишь какой-то малости, какого-то особого случая для того, чтобы его имя оказалось навечно вписанным в историю Франции.

7. 1892 г. Парижские анархисты. Бертильон идентифицирует Равашоля. На пороге мировой славы

11 марта 1892 г. взрыв потряс бульвар Сен-Жермен в Париже. Облака дыма вырывались из распахнутых окон дома № 136. Полиция и пожарные, прибывшие на место происшествия, решили, что взорвался газ. Но под развалинами третьего этажа были найдены остатки бомбы. А так как в этом доме проживал председатель суда Бенуа, который в мае 1891 г. вел судебный процесс над несколькими анархистами, то никто не сомневался относительно того, кто подложил бомбу. Однако попытка найти истинных виновников вначале не дала никаких результатов. Волнение общественности возрастало. Наконец 16 марта женщина-агент Сюртэ, значившаяся в ее списках под номером X2S1, сообщила интересные сведения. Она была знакома с супругой профессора Шомартена, преподавателя технической школы в парижском пригороде Сен-Дени. Шомартен был фанатичным приверженцем анархизма и при каждом удобном случае публично распространялся об эпохе социальной справедливости, которая наступит после ликвидации всех правительств. Его считали неопасным, поскольку было совершенно очевидно, что он не умеет обращаться с бомбой. Но тут его жена проговорилась, что именно Шомартен запланировал покушение, дабы отомстить председателю суда Бенуа за то, что тот вынес суровые приговоры его товарищам. Исполнителем, по ее словам, был некий Леон Леже.

В тот же день Шомартена арестовали. Он во всем признался, но основную вину стал сваливать на Леже. Последний, по словам Шомартена, был послан в столицу для того, чтобы отомстить судьям, враждебно относившимся к анархистам. Леже ненавидит всех богачей, и вообще это человек, способный на все. Он скрывается от полиции, которая давно его разыскивает. К тому же Леже – это псевдоним, настоящая его фамилия Равашоль. Он-то и украл динамит в Суари-суз-Этуаль. Бомба для взрыва, произведенного на бульваре Сен-Жермен, сделана на Кэ-де-ля-Марин, заявил в заключение Шомартен, и там же проживает Равашоль.

Когда сотрудники Сюртэ прибыли на Кэ-де-ля-Марин, то нашли убежище того, кто звался Равашолем, пустым. В нем остался лишь материал для изготовления бомб. Шомартена допросили вторично, и выяснилось, что о новом месте пребывания Равашоля ему ничего неизвестно. Тем не менее он описал внешность покушавшегося, правда, туманно и неточно: худощавый, рост – примерно 1,6 м, желтоватый цвет лица, темная борода. Несколько часов спустя имя Равашоля появилось на страницах всех парижских газет. Сотни полицейских отправились на поиски таинственного незнакомца. Дороги на выезде из Парижа были перекрыты, проверялись все поезда, все мужчины с желтоватым цветом лица и темной бородой задерживались. Были арестованы известные анархисты. Консьержам домов было приказано сообщать о каждом человеке, внешность которого соответствовала бы словесному портрету Равашоля. Однако эти меры оказались безрезультатными.

«Франция в руках беспомощных людей, – писала газета «Ле Голуа», – которые не знают, что предпринять против внутренних варваров…»

Префект полиции (теперь этот пост занимал Анри Лозе) призвал на помощь Бертильона. Опрос полицейских участков за пределами Парижа показал, что в Сент-Этьене и Монбризоне был известен один человек, проживавший там под именем Равашоль, хотя в действительности его звали Франсуа Кенигштейн, он родился 14 октября 1849 г. в Сен-Шамоне, был сыном голландского рабочего с металлургического завода в Изье, обучался профессии красильщика. Дома все боялись его жестокости; свою мать он часто избивал и угрожал ей убийством. В 1886 г. он оставил работу и занялся контрабандой и воровством. Уже около года он разыскивается полицией за совершение нескольких тяжких преступлений. В ночь на 15 мая 1891 г. был взломан склеп баронессы Рош-Тайе на кладбище под Сент-Этьеном. Грабитель открыл саркофаг, похитил нательный крест и медальон и пытался содрать кольца с пальцев умершей. Имелось достаточно указаний на то, что это преступление – дело рук Равашоля. 19 июня того же года был найден задушенным старик-отшельник, одиноко проживавший в своей лачуге в Форезских горах. 35 тыс. франков, накопленных стариком за всю его жизнь, оказались похищенными. Кенигштейн-Равашоль, подозреваемый в совершении этого преступления, был арестован, но вырвался из рук полицейских, и ему удалось скрыться.

Примерно через шесть недель, вечером 27 июля 1891 г., ударами молотка были убиты две владелицы скобяной лавки на Рю-де-Роанн в Сент-Этьене. Убийца поживился лишь 48 франками. Это преступление также приписывали Кенигштейну-Равашолю, которого, однако, так и не смогли схватить.

Все это было и интересно, и, наверно, важно, но решающим было совсем другое. В 1889 г., когда в Сент-Этьене ввели бертильонаж, туда по подозрению в соучастии в краже был доставлен Кенигштейн, которого обмерили, зарегистрировав соответствующие показатели. Уже 24 марта 1892 г. Бертильон держал в руках полученную из Сент-Этьена карточку с данными[1]1
  Все измерения выполнялись в метрах. – Примеч. пер.


[Закрыть]: Клод Франсуа Кенигштейн по прозвищу Равашоль; рост – 1,663, размах рук – 1,780; объем груди – 0,877; длина головы – 0,186; ширина головы – 0,162; длина левой стопы – 0,279; длина среднего пальца левой руки – 0,122; длина левого уха – 0,098; окраска левой роговицы – желтовато-зеленая; шрам около большого пальца левой руки.

Описательная часть карточки была не настолько полной, как это требовалось Бертильону, что и вызвало его сильный гнев. Тем не менее у него в руках было единственное для того времени точное описание Равашоля. Если Кенигштейн-Равашоль и Равашоль Шомартена окажутся одним и тем же лицом, то, значит, полиция сделала огромный скачок вперед в розыске преступника. Если удастся его арестовать, то его идентификация будет для Бертильона пустячным делом. Если Кенигштейн-убийца и Равашоль, подложивший бомбу, одно и то же лицо, тогда, безусловно, будет нанесен серьезный удар по всему движению анархистов. Анархисты – так можно будет заявить общественности, – проповедующие столь высокие идеалы преобразования человеческого общества, для достижения своих целей используют профессиональных убийц.

Как только 26 марта в газетах появились приметы Равашоля, замешательство и нервозность в обществе снова усилились. В газете «Фигаро» Альбер Мильо писал: «Равашоль? А кто знает этого Равашоля? Кто знает, как он выглядит? Это реальное существо или миф? Человек ли он? Все найдено, даже динамит. Но никто не знает, где найти Равашоля».

Похоже было, что Равашоль и вправду становился мифом. В нем видят то идеалиста, то одного из основателей анархистской группы «Куртиль», то борца за свободу…

Но вот в воскресенье, 27 марта, в девятом часу утра опять взорвалась бомба. На этот раз в доме № 39 на Рю-де-Клиши. Взрывной волной жителей дома выбросило из постелей, и через раскрытые окна люди взывали о помощи, так как лестничная клетка была разрушена. Пять человек оказались тяжело раненными. В этом доме жил генеральный прокурор Бюло, выступавший обвинителем на процессе анархистов. Следовательно, нет никаких сомнений: взрыв – дело их рук. А если и были какие-либо сомнения, то их быстро рассеяла статья мнившего себя социалистом редактора газеты «Лe Голуа» Жарзюэля, который сообщил, что получил в воскресенье письменное приглашение встретиться с каким-то незнакомцем на площади Бастилии. Этот незнакомец, во фраке и цилиндре, представился Жарзюэлю как Равашоль и предложил дать редактору интервью при одном условии: тот поклянется, что не будет публиковать точного описания его внешности. Для Жарзюэля сенсационность своей публикации была значительно дороже, нежели требование оказания помощи полиции. Поэтому он привел только следующие слова Равашоля: «Нас не любят. Но следует иметь в виду, что мы, в сущности, ничего, кроме счастья, человечеству не желаем. Путь революции кровав. Я вам точно скажу, чего я хочу. Прежде всего – терроризовать судей. Когда больше не будет тех, кто нас сможет судить, тогда мы начнем нападать на финансистов и политиков. У нас достаточно динамита, чтобы взорвать каждый дом, в котором проживает судья…»

Новая волна возмущения прокатилась по Парижу. Толпами валили люди по Рю-де-Клиши к месту последнего взрыва. Премьер-министр Эмиль Лубе часами совещался с военным министром и префектом полиции. Все известные зарубежные анархисты были высланы из страны. В Риме, Лондоне, Берлине и Петербурге – повсюду говорили о Равашоле. Анархистские газеты славили его как героя, как «непобедимого».

Два дня спустя, в среду, 30 марта, владелец ресторана «Вери» на бульваре Мажанта сообщил полиции, что у него завтракает мужчина примерно тридцати лет, со шрамом около большого пальца левой руки. Незнакомец еще в понедельник разговаривал с официантом Леро и провозглашал анархистские лозунги. Комиссар полиции Дреш с четырьмя сержантами прибыл к ресторану как раз в тот момент, когда незнакомец собирался его покинуть. Анархист тут же выхватил револьвер, но, несмотря на отчаянное сопротивление, был обезоружен и схвачен. По дороге в полицейский участок он несколько раз пытался бежать и катался по мостовой в ожесточенной борьбе с сержантами. Пока задержанного везли в Сюртэ, он непрерывно кричал на всю улицу: «Братья, за мной! Да здравствует анархия, да здравствует динамит!»

К Бертильону его привели страшно окровавленного. Он так бушевал и неистово сопротивлялся, что не было никакой возможности обмерить его и сфотографировать. Только к пятнице задержанный успокоился. Теперь тон его изменился, он принял заносчивую позу героя. Только лично Бертильону он позволил обмерить и сфотографировать себя. Полученные данные оказались такими: рост – 1,663; размах рук – 1,780; объем груди – 0,877; длина головы – 0,186; ширина головы – 0,162; длина левой стопы – 0,279; длина среднего пальца левой руки – 0,122; длина левого уха – 0,098. Итак, Равашоль – «революционный идеалист» оказался Клодом Франсуа Кенигштейном и, по всей вероятности, грабителем и убийцей из Сент-Этьена. На следующее же утро сообщение об этом было помещено в печати. Некоторые левые газеты реагировали с возмущением и иронией; неужели полиция серьезно хочет убедить общественность, что Равашоль – это низкий преступник, убивавший и грабивший корысти ради?! И она серьезно надеется доказать, что задержан настоящий Равашоль? Всеобщее смятение и жуткий страх вновь овладели людьми – если задержан не настоящий Равашоль, то, значит, тот, истинный, на свободе!

Процесс над Равашолем был назначен судом присяжных на 27 апреля, и вдруг за два дня до этого взорвалась очередная бомба. Страшный грохот потряс ресторан «Вери», у входа в который был арестован Равашоль. Стены обрушились, вылетели окна. Под развалинами были найдены два трупа: хозяина ресторана и одного из посетителей.

Но сделанные Бертильоном измерения не лгали.

Равашоль, представ перед судом как виновник взрывов на бульваре Сен-Жермен и на Рю-де-Клиши, отрицал свою причастность к убийству в Сент-Этьене. Судьи же, парализованные, как видно, страхом от угроз, сыпавшихся в адрес парижской юстиции, не решались сказать ни одного резкого слова.

Но вот 20 июня Равашоль, обвиняемый в убийстве и ограблении в районе Сент-Этьена, предстал перед судом присяжных департамента Луара в Монбризоне. Председатель суда Дарриган прибыл из Лиона. Он чувствовал себя свободным от неуверенности и страха, сковавших парижских судей. Как только Равашоль понял, что игра в запугивание окончена, он сбросил маску. Громко, высокомерно и цинично он заявил, что одна из его фамилий действительно Кенигштейн, а ограбление могилы баронессы Рош-Тайе и убийство отшельника Жака Брюнеля – дело его рук. Это было признание человека распущенного, для которого слова анархистов об уничтожении власть имущих служили прикрытием его собственных устремлений убийцы.

Когда Равашоля, приговоренного к смерти, вели ранним утром 10 июля по улицам Парижа к месту казни, он надрывно распевал: «Хочешь счастливым быть – вешай своих господ и кромсай попов на кусочки». Его последними словами на эшафоте были: «Вы свиньи, да здравствует революция!»

К сообщению о разоблачении Равашоля, весть о котором облетела все европейские страны, присовокупилось известие и об истории проведенной Бертильоном идентификации, способствующей этому разоблачению. Во всех столицах мира обратили внимание на бертильонаж. Казалось, не было больше никаких препятствий его победоносному шествию по всему миру.