Текст книги "Спасать жизни – моя профессия"

Не зная брода

Воскресенье прошло как обычно, мы с Тамарой побродили по магазинам, купили какие-то продукты, вернулись домой усталые. Моя мама, Алевтина Васильевна, накормила нас обедом, и мы уселись перед телевизором. Вдруг раздался звонок в дверь. Это был врач скорой помощи, приехавший на новенькой белой «Волге» с красным крестом:

– В больницу привезли тяжелого больного и просят вас приехать. Так что мы за вами.

В те годы в скорой помощи в основном использовались автомобили «Волга» (грузопассажирский ГАЗ-22 с кузовом «универсал»). Это были добротные надежные машины, выпускавшиеся в ограниченном количестве. Практически все они, за редкими исключениями, направлялись в медицинские учреждения. (Юрию Никулину разрешили купить ГАЗ-22 для перевозки циркового реквизита.) Место водителя в них отделялось перегородкой, в салоне были крепления для носилок. Несмотря на небольшое количество этих машин, малые партии поставлялись на экспорт, в том числе в капиталистические страны, где эти автомобили заслужили хорошую репутацию.

Дежурный травматолог рассказал мне, что доставлен тридцатилетний парень. Он с семьей выехал на собственной автомашине на берег Оби. Устроили пикник, развели костер. Пока жена готовила, он решил показать шестилетнему сыну, как нужно нырять. Разбежался и прыгнул в воду с обрыва высотой около полутора метров. Однако глубина оказалась небольшой, и он ударился головой о дно. С трудом добравшись до берега, почувствовал, что руки и ноги его не слушаются. Жена позвала на помощь, его вытащили из воды, вызвали скорую и привезли в больницу. Все его тело ниже головы было парализовано. Жаловался он на боли в шее, и ему сделали рентгенографию шейного отдела позвоночника. На рентгенограммах я увидел переломы дужек пятого и шестого шейных позвонков. Осмотревший его невропатолог сказал:

– Юра, похоже, здесь полный разрыв спинного мозга, хотя, возможно, только сдавление его отломками дужек. Нужно понаблюдать в динамике.

Я наложил парню скелетное вытяжение за череп: в операционной просверлил в теменных буграх кортикальный (плотный) слой и закрепил большую дугу, после чего мы уложили его на наклонную кровать. Каждый день его осматривали все специалисты. На третий день другой невропатолог, Миша Витлин, констатировал:

– Юра, у него распространяется отек, и, если достигнет ствола мозга, где расположены сосудодвигательный и дыхательный центры, он умрет. Нужно оперировать.

Операция предстояла серьезная, и я решил проконсультироваться с профессором НИИТО Ксенией Ивановной Харитоновой. Она предложила взять в лаборатории два костных трансплантата, чтобы зафиксировать ими остистые отростки позвонков.

В операционной собрались хирурги, травматологи, невропатологи. Когда пострадавшего ввели в наркоз, я обработал операционное поле, сделал разрез кожи по линии остистых отростков на шее и выделил дужки позвонков. Дужки пятого и шестого позвонков легко отделились и оказались у меня в руках, так как были сломаны. Обработав рану и дойдя до твердой мозговой оболочки, я вскрыл ее, и оттуда просочился полужидкий детрит спинного мозга. Все стало ясно. Чем-либо помочь этому пострадавшему я не мог, спинной мозг был полностью разрушен. Мне ничего не оставалось, как зафиксировать остистые отростки костными трансплантатами и завершить операцию.

После операции пострадавший оставался на скелетном вытяжении и под наблюдением всех врачей. Через месяц скелетное вытяжение сняли, но пострадавший по-прежнему был парализован. Чтобы как-то морально его поддержать, врачи говорили что-нибудь вроде «А вон большой палец-то уже задвигался!», хотя никакого движения не было. По существу, это была живая голова, так как он все понимал, разговаривал и даже иногда шутил. Жена все перенесла стойко и забрала его домой.

Спустя год я встретил ее на улице. Она рассказала, что перевезла мужа в Одессу, где жила его мать, и там он скончался от осложнений (пневмонии, пролежней, сепсиса). Я посочувствовал ей, но она уже все пережила и смирилась с потерей.

Вот и выходит, что некоторые мудрые русские пословицы – например, «Не зная броду, не суйся в воду» – надо понимать не только в иносказательном, метафорическом смысле, но и буквально, как предостережение при купании в незнакомых водоемах и незыблемое правило.

Да любая собака умнее

Дежурство шло своим чередом, когда меня вызвали в приемное отделение. На каталке лежал полноватый человек спортивного сложения. Он был без сознания, и от него на три метра разило перегаром. Судя по найденным у него документам, ему было сорок восемь лет, а фамилия его – Карпов. Очевидцы рассказали работникам скорой помощи, что он шел по дороге навстречу автомобильному движению и лоб в лоб столкнулся с грузовиком.

Я осмотрел его. На лбу у пострадавшего синела гематома, из небольшой раны тонкой струйкой вытекала кровь. Рентгенограмма показала, что почти вся лобная кость вдавлена вглубь черепа на два сантиметра да еще и частично расколота. Надо было срочно везти его в операционную.

Сделав разрез кожи по верхнему краю вдавления, я обнажил кость и попытался выдвинуть ее из глубины. Частично мне это удалось, но пришлось удалить отломок. За ним я увидел твердую мозговую оболочку и повреждение, через которое вытекал детрит мозга. Остатки детрита я смыл струей асептического раствора, затем вернул кость на место и зафиксировал ее на надкостнице. Шов прошел по линии волосистой части головы, его почти не было видно. Рана вскоре зажила, но на лбу хорошо просматривалась вмятина в кости. Пострадавший на всю жизнь остался «лобником» – он не узнавал родственников, не просил еды, ходил под себя без предупреждения. В таком состоянии его выписали.

Прошло несколько месяцев. Как-то я встретил на улице его брата, который высказал мне все, что накипело:

– Лучше бы он умер на операционном столе и мы его похоронили. А теперь приходится кормить его с ложечки и выводить гулять, как собачонку. Да какую там собачонку – любая собака умнее него. А он никого не узнает, не выражает никаких эмоций, требует постоянного контроля и ухода, чем его семья и занимается с утра до вечера. Лучше бы он умер! – повторил он и пошел по улице.

Я смотрел ему вслед и думал, что, может быть, он и прав, но для меня, врача, для медицины это была победа в борьбе за жизнь.

Штурм рейхстага

По окончании ординатуры я работал в травматологическом отделении областной клинической больницы. Там же занимался научной деятельностью, собирая материал по переломам костей голени, которые скреплял балкой собственной конструкции.

Новосибирская областная больница была одним из крупнейших лечебно-профилактических учреждений в СССР (да и сегодня в России таковым является). Работать в ней для молодого врача было не только большой честью, но и прекрасной возможностью набираться опыта, совершенствовать профессиональные навыки и даже заниматься научной работой. О лучшем в те годы я, наверное, не мог и мечтать, передо мной открывались огромные перспективы. Вдобавок рядом работали старшие коллеги – опытные хирурги, у которых было чему поучиться.

Надо сказать, что я отдавал любимой работе всего себя и никогда не довольствовался достигнутым, а стремился расширить возможности хирургии и выполнять сложные операции на грани возможного.

Исследования убедили меня, что все переломы костей голени, как закрытые, так и открытые, следует оперировать в первые часы после травмы. Чем быстрее проведена операция, тем лучше результаты – это подтверждалось не только моими наблюдениями, но и статьями других хирургов. А еще заведующая отделением предложила оперировать ложные суставы, которые в то время часто встречались.

Что такое ложный сустав? Это когда перелом не срастается. Несросшиеся отломки костей двигаются, это вызывает боль и деформацию конечности. Пострадавший вынужден как-то фиксировать место перелома с помощью тутора или ходить, опираясь на костыли. И вот однажды Нина Федоровна Корнилова, заведующая травматологическим отделением, привела в ординаторскую человека, опиравшегося на трость, и произнесла, указывая на меня:

– Вот он может вам помочь!

Я удивился и спросил, какая помощь нужна пациенту. Это был сорокапятилетний ветеран войны по фамилии Подружин. При штурме рейхстага он подорвался на пехотной мине и ему почти оторвало обе ноги на уровне нижней трети голеней. Полгода он лежал в госпиталях, ноги удалось сохранить, но правая голень так и не срослась. И вот уже четверть века лет он носит жесткий тутор и ходит, опираясь на трость.

Я осмотрел его. Нижняя треть правой голени вся была покрыта кожными неподвижными рубцами, имелся болтающийся ложный сустав. Когда ветеран пытался опираться на правую ногу, голень деформировалась и укорачивалась на семнадцать сантиметров, наступать на нее он не мог. На рентгенограммах видны были костные отломки с большими мозолями (наростами) на концах и деформация голени. Нижний отломок находился всего в четырех сантиметрах от голеностопного сустава.

Меня одолевали сомнения. Я боялся, что короткий периферический отломок помешает зафиксировать перелом имеющимися у меня конструкциями. Захватив рентгенограммы, я отправился к Нине Федоровне за советом. Она внимательно меня выслушала, а потом сказала:

– А ты знаешь, что ему везде отказывали по этой же причине? Дескать, невозможно провести костную пластику, наложить аппарат Илизарова, зафиксировать перелом интрамедуллярно (через костномозговой канал). Даже в институте ему отказали. А ты своей балочкой можешь произвести фиксацию, она у тебя очень прочная, да и концы ее можно загнуть прямо по плоскости кости. А для сращения возьмешь фрагмент с крыла подвздошной кости. Ты можешь это сделать, давай готовься.

Началась подготовка к операции. Я подобрал необходимый вариант своей балки, продумал последовательность действий, сам приготовил инструментарий, в том числе электродрель. Перед операцией ветеран, вздохнув, произнес:

– Юрий Олегович, ну уж если ничего не выйдет, отрезай ногу. Буду ходить на протезе, как мне рекомендовали в институте. С Богом!

Ассистировал мне Петр Павлович Севрюков, травматолог опытный и умелый. Я сделал дугообразный разрез над ложным суставом прямо через многочисленные рубцы, вскрыл перелом. Потом выделил концы отломков, сдолбил костные наросты, просверлил костномозговые каналы в обоих отломках. Концы опилил по полсантиметра и сопоставил отломки. Встали они идеально. После этого циркулярной фрезой пропилил щель через линию сопоставления, вставил в нее одно ребро своей балки. Второе ребро, согнутое под прямым углом, легло прямо на кость. Балка, зафиксированная двумя шурупами, надежно удерживала голень, собранную как пазл. Взяв небольшой кусочек с крыла подвздошной кости, я зафиксировал его кетгутом. После того как зашил рану, наложил гипсовую повязку. Простоявшая всю операцию у стола Нина Федоровна одобрительно сказала:

– Ну вот! Смотри, как идеально встали отломки. А ты боялся. Молодец!

Послеоперационные рентгеновские снимки показали, что отломки действительно совместились идеально, а балка надежно зафиксировала перелом. Через две недели швы были сняты, лангетная повязка дополнена циркулярной гипсовой, и больной отправился домой (с условием, что будет сообщать о состоянии ноги по телефону или придет на осмотр).

Прошло три с половиной месяца, прежде чем я снова увидел Подружина. Он жестом остановил меня на пороге приемного покоя и парадным шагом, взяв под козырек, прошагал вдоль комнаты и обратно. Лицо его сияло. Признаться, я тоже был счастлив видеть, как лихо он марширует. Но когда я приподнял его штанину, оказалось, что гипс снят. Я пришел в ужас – ведь перелом мог расшататься, и мы уже ничего не смогли бы сделать (для надежного сращивания гипсовая иммобилизация должна была находиться на ноге не менее пяти месяцев). Я тут же наложил бравому солдату гипс, наказав не снимать его еще полтора месяца. С тем он и ушел.

Вскоре, однако, он позвонил и сообщил, что добросовестно проносил гипс еще три недели (на большее терпения не хватило) и снял его: «В тягость!» При повторном его визите я убедился, что перелом полностью сросся, нога принимает нагрузку без боли, а на рентгенограммах хорошо видны сращение перелома, небольшая костная мозоль и моя балка.

Подружин был на седьмом небе, меня он просто боготворил. Еще бы! Больше двух десятков лет проходить на ложном суставе, постоянно носить тутор, опираться на трость и вдруг получить здоровую ногу!

Его история болезни описана в моей диссертации. Рецензент ВАК написал: «Как могло случиться, что больной проходил двадцать пять лет на ложном суставе, а после вашей операции стал полноценным человеком?! Это просто невероятно!»

Много лет я вспоминаю этот случай. А что тут невероятного? Обычная работа травматологов, и только. Просто надо было наконец довести до конца этот штурм рейхстага, хотя бы четверть века спустя…

Крынкой лечили

В то время я работал начальником областной санитарной авиации. У нас было девять врачей, два самолета (Ан-2 и Як-12) и вертолет Ми-1. В задачи санитарной авиации входило в первую очередь оказание экстренной медицинской помощи на местах (когда местные врачи не могли справиться своими силами или необходимо было транспортировать больного в город), а также консультации, поскольку в районах работали молодые хирурги и их нужно было учить. Не зря говорят: «Век живи – век учись». Я тоже учился всю свою жизнь, хотя тридцать три года преподавал хирургию в мединститутах. А в последние годы часто цитировал студентам врача и философа Гельвеция: «Нужно и мне на старости лет завести молодых учеников, чтобы было у кого поучиться».

Я летал чаще других. Как-то меня вызвали в один из районов, а поскольку дело было осенью, в сезон охоты на уток, которые водились на местных озерах, я прихватил охотничьи принадлежности и взял с собой друга Лешку.

В СССР любительская охота носила характер массового спорта (есть еще промысловая, до сих пор распространенная в северных регионах России). В конце лета и осенью разрешалась охота на водоплавающую дичь. Утиную охоту воспел Вампилов в своей знаменитой пьесе с одноименным названием. В снятом по этой пьесе фильме «Отпуск в сентябре» (как сейчас говорят, культовом) роль главного героя, Виктора Зилова, мечтающего сбежать в отпуск на охоту от накопившихся проблем, блистательно исполнил Олег Даль.

По прилете нас отвезли на скорой помощи в стационар. Облачившись в белый халат, я в присутствии Валерия Яковлевича, заведующего хирургическим отделением, осмотрел больного. Случай был не самый сложный. Я подтвердил диагноз и дал рекомендации. Когда делал запись в истории болезни, настраиваясь на предстоящую охоту, в мои планы вмешалась вошедшая медсестра:

– Валерий Яковлевич, из соседней деревни привезли бабушку с ущемленной грыжей, вас просят осмотреть ее.

Мы с Валерием зашли в приемное отделение. На кушетке лежала женщина преклонного возраста (как выяснилось, ей было восемьдесят лет). Ее живот прикрывала простыня, под которой угадывалось какое-то возвышение. Откинув простыню и удалив повязку с живота, мы с Валерием застыли, не в силах произнести ни слова. На животе бабушки в области пупка было образование округлой формы высотой около семи-восьми сантиметров. Кожа вокруг него и на его стенках была сильно покрасневшей, а весь верх, дно образования, покрыт кожей черно-серого цвета (признак некроза). При ощупывании обнаружилась флюктуация, наличие жидкости. Состояние больной было близко к тяжелому: высокая температура, частый слабый пульс, пониженное артериальное давление, одышка. В легких прослушивались хрипы, дыхание было жестким, что указывало на пневмонию. Мышцы живота были напряжены, при перкуссии (простукивании) определялся тимпанит (скопившийся воздух). Больная не справляла большую нужду уже больше недели. Сопровождающая ее фельдшер сообщила нам:

– Крынкой лечили. Она, когда грыжа ущемилась, врача не вызывала, а обратилась к бабке-знахарке, и та ей поставила крынку. А когда совсем плохо стало, позвали нас.

Крынку ставили так же, как банки на спину. Двухлитровую глиняную крынку, в каких хранят молоко, разогревали изнутри факелом и прикладывали к телу. В данном случае в крынку были втянуты пупок и грыжа вместе с окружающей кожей. Кровь не поступала, возникло омертвение тканей, вокруг началось воспаление. Этим объясняется покраснение стенок и почернение вверху. Но дело в том, что при ущемлении грыжи возникает непроходимость кишечника. Вышедшая через грыжевое отверстие петля кишки сдавливается и не пропускает содержимое кишечника. Это опасно для жизни. Нужно было немедленно оперировать.

Когда я вскрыл дно этого образования, оттуда вылилось большое количество зловонного жидкого гноя. Осушив полость и промыв ее антисептической жидкостью, я увидел ущемленную петлю кишки серого цвета (некроз), покрытую фибринным и гнойным налетом. Я рассек ущемляющее грыжевое кольцо, и петля кишки освободилась. Чтобы ликвидировать непроходимость, я разрезал кишку, не вскрывая брюшной полости. Застойное содержимое кишечника в огромном количестве устремилось наружу. Обложив кишку и полость мазевой повязкой, мы завершили операцию.

На охоту в этот день мы не попали, решили переночевать в физиокабинете поликлиники на кушетках. Валерий раздобыл бутылку водки и принес ужин с кухни. Завязалась беседа о деревенских методах лечения. Мы с Валерием рассказали Лешке, как бабки-знахарки в деревнях лечат грыжи с помощью крынок, литровых банок и массажа, чего делать категорически нельзя. Народ-то до сих пор бегает к разным «чудотворцам», не понимая, что нужна срочная операция. Темнота!

Воздав должное ужину, мы завалились спать. Утром навестили больную. Ей стало лучше, отошло много кишечного содержимого. Сделали ей перевязку, и Валерий отвез нас на озеро. Охота удалась, мы настреляли уток, потом Валерий доставил нас к самолету.

Я регулярно звонил в район, интересовался состоянием бабушки. Вскоре она скончалась. Меня это не удивило, видно было, что бабушка не жилец. А жаль. Обратись она вовремя к врачам, а не к знахарке, возможно, осталась бы жива. Стал ли этот случай для кого-то в деревне уроком, я не знаю.

Трамвай переехал

Цезарь Михайлович был опытным хирургом предпенсионного возраста. Очередное наше совместное дежурство проходило относительно спокойно. За день мы сделали две аппендэктомии, вскрыли панариций (гнойник на пальце), наложили гипсовую повязку на перелом предплечья. Затем сели ужинать.

Закончить ужин мы не успели. Поступил молодой человек двадцати одного года в нетрезвом состоянии. Догоняя отъезжавший автобус, он пытался проскочить перед трамваем, но споткнулся и упал. Правая нога попала под трамвай, голень оказалась раздробленной.

Не снимая шины, наложенной врачами скорой, мы сделали рентгенографию голени, затем рассекли бинт и осмотрели ногу. Нижняя треть голени была расплющена трамвайным колесом, на коже имелось множество ран, из которых сочилась кровь, но периферическая часть голени и стопа были обычного цвета. Я ощупал стопу и, к своему удивлению, почувствовал пульсацию с тыльной стороны. Это означало, что сосуды не повреждены.

Рентгенограмма показала раздробленный перелом. Мелкие осколки кости были рассыпаны вдоль и поперек, а между отломками большеберцовой и малоберцовой костей зияла пустота. Надо было оперировать.

Едва я провел скальпелем по голени, как Цезарь Михайлович недоуменно спросил:

– Юра, а ты что хочешь делать?

Я ответил:

– Так ведь сосуды-то не повреждены, есть пульсация, значит, можно попробовать сохранить ногу!

– Да не мудри ты, Юра, подведи браншу ножниц под кожу, отсеки ногу и сформируй культю. Больше ничего не сделаешь.

Но я настоял на своем. Обнажив отломки, я просверлил отверстие в самом центральном из них и ввел в костномозговой канал металлический гвоздь, продвинул его и вставил другой конец в костномозговой канал периферического отломка. Затем кетгутом пришил мелкие костные отломки к гвоздю так, чтобы они касались друг друга, центрального и периферического отломков. Ушил мягкие ткани, сводя их вокруг костных отломков, наложил несколько швов, поставил резиновые выпускники для оттока крови. Последний штрих – лангетная гипсовая повязка – и операция закончена.

– Зря ты все это сделал, Юра. Не приживется, ткани-то повреждены, питания не хватит, гангрена может развиться, – сокрушался Цезарь Михайлович.

– Ну, посмотрим, что будет. Ногу-то отсечь мы всегда успеем, вдруг да приживется.

Через несколько дней стало понятно, что нога прижилась. Отек спадал, цвет менялся в лучшую сторону, сосуды на стопе пульсировали, раны заживали. Наконец пришло время наложить многослойную циркулярную гипсовую повязку и выписать пациента. Через четыре месяца он пришел на осмотр в последний раз, а затем исчез. В круговерти работы я о нем забыл.

Прошел год. Однажды во время дежурства в ординаторской раздался звонок, и меня попросили заглянуть в приемное отделение. Там меня ожидал молодой человек, который произнес, загадочно улыбаясь:

– Не узнаете? А это я, из-под трамвая…

Я тут же его вспомнил. Он рассказал, что нога заживала нормально, потому и не появлялся. Гипс ему сняли в поликлинике, и он стал ходить, сначала опираясь на трость, а вскоре отказавшись от нее. Продемонстрировал, как уверенно стоит на прооперированной ноге, прошелся туда-сюда и со словами благодарности вручил мне сверток, как оказалось, с бутылкой коньяка.

Я все-таки сделал ему рентгенографию. На снимке все было в порядке: вдоль гвоздя тонкой струйкой тянулись сросшиеся мелкие отломки, между ними сформировались костные мозоли (признак сращения). Осмотр показал, что на коже остались множественные рубцы и еще не рассосался незначительный отек стопы.

Я проводил его, надавал кучу рекомендаций, но он только отмахивался. Сев на мотоцикл, он сделал круг почета перед зданием больницы и с грохотом исчез за поворотом в клубах выхлопных газов.

У меня было большое желание продемонстрировать его ногу в травматологическом обществе, но он категорически отказался. Не знаю, что ощущал сам пострадавший, понимал ли он в силу своей молодости суть произошедшего, но у меня после этой операции было ощущение счастья и гордости.

Аналогичную операцию мне удалось выполнить год спустя. И в этот раз нетрезвый мужчина, шофер по профессии, попал под трамвай, только он был постарше, пятидесяти шести лет. Средняя треть левого плеча оказалась между рельсом и колесом. На рентгенограмме я увидел раздробленное плечо, множество мелких осколков. При осмотре обнаружились раздавленные ткани плеча, отек и множественные раны, но пульс на лучевой артерии прослеживался. Операция была практически такой же, как и описанная выше: выделение отломков, просверливание кости для установки металлического гвоздя в костномозговой канал центрального и периферического отломков, фиксация мелких отломков к гвоздю (так, чтобы они соприкасались друг с другом), наложение швов, введение резиновых выпускников, фиксация гипсовой повязкой.

Гвоздь оказался слишком длинным и после окончания операции торчал из раны. Отпилить его было нечем, так как не было подходящего инструмента. Пальцы двигались, но подвижность локтевого сустава была ограниченной (как сказал пострадавший, «рюмку до рта донесу, не пролив ни капли»). Так он и выписался с этим торчащим стержнем и больше в больнице не появлялся, несмотря на наши уговоры приходить каждую неделю. А жаль. Его тоже я хотел показать в травматологическом обществе, да и окончательный результат нас очень интересовал. Но такова психология человека – если все хорошо, то и врачи не нужны.

Воспоминание об этих двух операциях до сих пор вызывает у меня чувство гордости: весьма непросто сохранить конечность при таких травмах.