Текст книги "Кружева из Брюгге"

Кружева из Брюгге
Юрий Андреев

© Юрий Андреев, 2023

ISBN 978-5-0060-6931-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

КРУЖЕВА ИЗ БРЮГГЕ
повесть

I

Отошли чередой ноябрьские праздники со школьными каникулами, а осень зеркалами не замерзавших ночами луж и рыжими подпалинами талой листвы все тянулась и тянулась, как бескрайние голые поля где-то далеко за Москвой. Суматошные коротышки-дни сменяло томление мучительно долгих бесснежных ночей. Безликое уныние разлилось по огромному городу, и он замер в ожидании витающего в далёких высях некоего чрезвычайно важного известия…

В один из таких дней, когда небо уже наливалось свинцовой мутью, в сон Димыча ворвалось жалобное тявканье. «Опять соседский щенок гулять просится», – раздраженно подумал он, зарываясь в подушку, и тут услышал сонный голос жены из прихожей.

– Федор звонит, – сообщила она, возвращаясь в комнату. – Толком не поздоровался, с похмелья, наверное – голос какой-то странный.

– Чего ему вдруг приспичило в такую рань? – недовольно буркнул Димыч.

– Тебя требует, срочно вынь, да положь, – Лера озабоченно посмотрела на мужа. – Ты ему ничего не должен?

– Еще по весне несколько полотен отдавал на реставрацию, – кивнул Димыч, лихорадочно вспоминая, куда он засунул деньги за работу.

– Только сюда ни под каким видом не приглашай, в квартире такой бедлам, и о предстоящем переезде не говори пока, у Федьки глаз дурной, – попросила жена. – Встретитесь в каком-нибудь кафе или, на худой конец, в студии.

Кивнув, Димыч поплелся в прихожую и нехотя взял трубку. В любой другой день эти оба варианта устроили бы вполне, но сегодня ему сначала предстоял визит в жилконтору, а на вторую половину дня была назначена архиважная встреча, о которой пришлось договариваться за месяц.

– Привет, пропащий! – произнес он бодрым тоном. – Ты откуда в такую рань?

– Приехал недавно, теперь собираюсь мать навестить. Повидаться перед отъездом надо, – коротко сообщил Фёдор.

– Вторая половина дня уже занята. А до часу могу подъехать, куда скажешь, – предложил Димыч.

На другом конце провода воцарилось молчание. Кавалерийский наскок, на который Федор рассчитывал в глубине души, не удавался, и теперь он размышлял, как поступить дальше.

– Лучше прямо сейчас поговорим у тебя в студии, – произнес он, наконец. – Я на Курском вокзале. Перехвачу чего-нибудь и через полчаса буду.

Бросив трубку, Димыч стал лихорадочно собираться…

Студия, в которой он обитал уже не один десяток лет, помещалась под самой крышей чудом уцелевшего старинного доходного дома, в комнатках для прислуги. После революции служанки с красногвардейцами захватили барские покои, а в опустевших каморках поселилась заполнившая столицу богемная молодежь.

Помещения много раз переходили из рук в руки, и уже в середине 50-х были окончательно отданы художникам. В двух кварталах шумело Садовое кольцо, но звуки извне не проникали в окрестные переулки, и дом продолжал жить прежней дремотной жизнью.

Едва Димыч успел войти и раздеться, как раздались громкие шаги на лестнице, затем в дверь настойчиво позвонили.

– Тебя вытурить отсюда еще не собираются? – вместо приветствия поинтересовался Федор, дохнув застарелым перегаром.

– А что? – недоуменно поинтересовался Димыч.

– Высоко забрался, все ноги стопчешь, пока доберешься, – выпалил Федька, как бы невзначай заглядывая приятелю за плечо. – Один?

Недоуменно пожав плечами, Димыч посторонился, пропуская его в прихожую:

– Кстати, я подумал: ты полотна привезешь, рассчитались бы заодно.

– Тебе со мной вовек не рассчитаться! – громогласно заявил Федька и, не скидывая засаленного овчинного тулупа, протопал прямо в комнаты и завалился на продавленный диван.

– С чего это ты вдруг так решил? – с деланным дружелюбием поинтересовался Димыч.

– Узнал случайно, что все эти годы вы с Лерой за дурачка меня держали. Полотна больших денег стоят, а я их за копейки реставрировал, – возбужденно выпалил Федор, рыская взглядом по стенам с пустыми подрамниками. – Кстати, где они? По моим подсчетам их только за этот год с полсотни должно было набраться. Уже успел сбыть?

– Ну, уж это тебя не касается! – отрезал Димыч. Скандалить ему не хотелось, но поведение Федьки перешло дозволенные границы. – Если срочно понадобились деньги, так и скажи. Всегда можно договориться, не первый год знакомы, – вынув из кармана приготовленный конверт, он положил его перед Федором. – В последний год ситуация действительно улучшилась, так что будем считать это задатком. Годится?

Лед тронулся, но сдаваться, так сразу, Федору не хотелось. Сквозь приоткрытую дверь он, наконец, заметил полотна, висевшие в соседней комнате, и довольно ухмыльнулся, словно говоря: «От меня, брат, не спрячешь!»

Нимало не смущаясь, он распахнул дверь, скоро ощупал их бегающим цепким взглядом и замер в недоумении. Картины, даже отдаленно не напоминали антикварные и, судя по всему, были написаны недавно.

– Чьи ж такие будут? – произнес он в раздумье. Чтобы разобрать подписи, Федор приблизился почти вплотную и, силясь вспомнить что-то давно знакомое, почти испуганно повернулся к Димычу.

– Ты не ошибся, это моя подпись и работы тоже мои, все до единой, – ответил Димыч, с нескрываемым удовольствием наблюдая за его реакцией. – Вот решил на выставку отослать.

– Когда ж ты написать их успел?

– Последние пару лет, корпел в основном ночами…

– Не смеши, у тебя руки уже давно забыли, как карандаш держат, лишь деньги считать и умеешь, – почти выкрикнул Федор. Его лицо пошло красными пятнами. Казалось, что с ним сейчас случится апоплексический удар. Но Федька был мужиком крепким и, глотнув пару раз воздуха широко открытым ртом, как вынутая из воды рыба, тотчас пришел в себя.

– Мало того, что разбогател на наших талантах, теперь, до кучи, и имя решил заиметь, въехать, так сказать, на чужом горбу в рай? – произнес он, с ненавистью глядя на Димыча.

– О чьем горбу ты говоришь? – растерявшись, спросил Димыч, – Успокойся, и поговорим спокойно. Такой бурной реакции он от Федьки не ожидал, и теперь хотел любым способом сгладить ситуацию.

– Сам знаешь! …Да подавись ты своими деньгами! – Оттолкнув рукой протянутый Димычем конверт, Федор так быстро ринулся к выходу, что Димыч едва, на ходу, успел засунуть конверт в карман тулупа.

«Вот и первые аплодисменты, – обескуражено подумал он, вслушиваясь в гулкие хлопки шагов с робкой надеждой, что Федор все-таки вернется. « А еще однокашник называется»…

Время шло к десяти, и Димыч решил, не дожидаясь обеда, отправиться в ЖЭК. Проблемка не стоила выеденного яйца, но существовала одна закавыка. Формально студия числилась за его учителем, заслуженным художником РСФСР и в просторечии дядей Митей. Старик уже несколько лет был парализован, и лишний раз тревожить его по таким пустякам Димычу не хотелось. Обычно вопрос решался с техником-смотрителем, который сам подписывал договор в обмен на конверт с ежегодной благодарностью. Однако на этот раз новый начальник конторы не терпящим возражений тоном затребовал к себе.

После неизбежного ожидания в приемной, интрига разрешилась достаточно быстро: ему предложили никаких бумаг больше не оформлять, а расплачиваться напрямую поквартально. Означать это могло что угодно, уже год дом потихоньку расселяли. Прежние жильцы растворялись в окраинных микрорайонах, а пустующие ободранные квартиры занимались неизвестными личностями. Поторговавшись для порядка, Димыч понял, что узнать о дальнейшей судьбе дома не удастся, и, отсчитав требуемую сумму, отправился к себе.

Если бы во время учебы в Строгановке кто-нибудь высказал предположение, что через двадцать лет он станет не художником, а бизнесменом, Дима решил бы, что над ним насмехаются. В те годы они вместе с Лерой мечтали лишь о высоком искусстве. Она была единственной дочерью известного кинохудожника, безвременно ушедшего в расцвете лет, и училась вместе с Димычем на курсе дяди Мити.

К самой Лере дядя Митя относился благосклонно, считая талантливой и трудоспособной девочкой, но страшно недолюбливал её мать. Теща платила ему взаимностью, величая за глаза художником рабочего набора. Права она была лишь отчасти. В послевоенные годы дядя Митя действительно поднялся из молодых работяг, и был направлен в Академию Художеств от завода.

В перестроечные времена в Димыче внезапно проснулась дремавшая до поры деловая жилка, и не без помощи тещи, он оказался одним из первых у закипающего антикварного котла, выуживая оттуда все, что попадало в поле видимости. Дядя Митя, скрепя сердце, разрешил ему заниматься реставрационными поделками в помещении студии с условием, что когда настанет время, он вернется к основной профессии. Сам же дядя Митя, сбросив прежние оковы, большую часть года проводил в Феодосии, где запоем писал бушующую морскую стихию в стиле Айвазовского, к которой смолоду питал пристрастие. Вдоволь надышавшись соленым бризом, он переезжал на зимнюю дачу и погружался в натюрморты, составленные из подмосковной флоры. Полотна дышали первозданной свежестью и охотно покупались в Европе обывателями средней руки. Однако переменчивость климата сыграла однажды злую шутку: дядю Митю разбил инсульт, и его, парализованного, вернули на московскую квартиру.

К тому времени заботы о куске хлеба отошли у Димыча на второй план. Чтоб не обижать старика, он, как в далекие студенческие времена, стал ездить в Тарусу на этюды. Дядя Митя всегда с нетерпением ожидал его возвращений, подолгу рассматривал свежеиспеченные полотна и угрюмо мычал. Игра в ученика и учителя продолжалась до тех пор, пока однажды глаза дяди Мити не блеснули.

II

Пейзажи, вызвавшие бурное неприятие Федьки, красовались теперь на самом видном месте, и вскоре должны были быть выставлены на достаточно престижном вернисаже. Зачем это нужно, Димыч не сумел бы толком разъяснить даже самому себе. Он с изрядной долей цинизма воспринимал подобные сборища с заранее отрепетированными восторгами экзальтированных критикесс и оплаченными фуршетами для пишущей братии.

Заявку на участие Димыч отослал, как положено, ещё в середине весны, а от устроителей не было ни слуху, ни духу. Надоедать звонками он считал для себя несолидным. Из приватной беседы со словоохотливой секретаршей выяснилось, что сменилось руководство вернисажа, и один из новых кураторов – известный критик Виталий Давыдович, больше известный в узких кругах, как Виталиус, бывает на работе сравнительно редко, так как постоянно бегает по антикварным магазинам в поисках столика орехового дерева. С Виталиусом Димыч сталкивался лишь однажды, и, с целью скорейшего сближения, быстро отыскал нужный экспонат на одной из полузаброшенных профессорских дач. Теперь в ожидании нового хозяина тот поблескивал просохшим лаком в неприметном уголке комнаты.

К этому времени и у самого Виталиуса появилась причина для встречи. Когда ему передали просьбу Димыча, он, поломавшись для виду, назначил рандеву на сегодняшний вечер. «Говорят, как художник он состояться не успел, зато в антиквариате знает толк, – подумал он. – Сейчас кое-кто из сорокалетних пытается наверстать упущенное. Одной профессиональной мазней меньше, одной больше, какая разница. По крайней мере, есть предмет для торговли»…

– Какая прелесть? – воскликнул мэтр прямо с порога, взмахнув маленькими, немного женственными ручками, и засеменил к изящной вещице. – Именно о такой вещице я и мечтал. Вы просто гений, Дмитрий Алексеевич, сколько я вам должен?

– Пустяки, потом разберёмся, – небрежно махнул рукой Димыч. – Лучше скажите, как там с выставкой обстоят дела?

– Слишком много желающих, мы решили произвести более тщательный отбор, – посерьёзнел гость, явно набивая себе цену. – Вы позволите сначала взглянуть на полотна?

– Извольте! – Димыч включил свет и широко распахнул дверь, в которую утром, к своему несчастью, уже заглядывал Федор.

На лице Виталиуса не дрогнул ни единый мускул, лишь легкая дрожь пальчиков выдала его волнение. Но он тотчас попытался это скрыть, достав лупу, приблизился к картинам почти вплотную.

Ждать пришлось довольно долго. «Это серьезный сложившийся мастер с собственной неповторимой манерой письма. Неужели он никогда раньше не выставлялся? Или за этим кроется нечто, о чем напрямую не спросишь, – лихорадочно размышлял мэтр, неспешно переходя от одного полотна к другому. – Ясно одно: тональность разговора необходимо срочно менять».

– У вас необычная манера: взрывы крупных, ярких, хаотичных мазков света, прямо чертовщина какая-то, а вокруг, словно кружева сплетены, – наконец заметил он уважительным тоном и внимательно посмотрел на Димыча. – А эти жемчужные, розовато-оранжевые переливы в полутенях! Такое ведь, не выдумаешь, только если Бог сподобит самому увидеть однажды… Совет, если позволите. Сейчас те, кто пишет в традиционной реалистической манере, невыразимо скучны и шаблонны. Поэтому в моде сплошь подражания всяческим «измам», но не в подлинном смысле, а на грани кича. Новым творцам хочется завлечь публику с деньгами. Мастера с собственным лицом на этом пёстром фоне теряются совершенно. К вашим необычным пейзажам и натюрмортам нужно привлечь внимание каким-нибудь пиар – ходом. Скажем, парочкой портретов узнаваемых личностей или, еще лучше, оттенить обнажённой натурой. Вспомните, как импрессионисты эпатировали парижскую публику «Олимпией» и «Завтраком на траве»…

Димыч вздохнул:

– Теперь обнажённой натурой для привлечения внимания публики торгуют в каждой второй палатке у Крымского вала. А в жанре портрета в минувшем веке всё уже сказано…

– Еще добавьте: поэтому Шишкин с Айвазовским никогда их не писали, – деликатно перебил его мэтр. – Абсолютной истины не существует, в каждой эпохе она своя. Индивид сам проводит в сознании грань между вымыслом и реальностью. Не кокетничайте, вам, как творцу, это хорошо известно.

Однажды Димыч уже слышал что-то подобное от дяди Мити, в обстоятельствах, о которых он предпочитал не вспоминать.

– Кстати, голубчик, Дмитрий Алексеевич, – дружески добавил мэтр, приняв его молчание за согласие, – тот чудесный «Портрет жены» Маковского ещё у вас? У меня есть на него очень солидный покупатель.

Димыч встрепенулся: разговор перетёк в привычную сферу, в которой он ощущал себя, как рыба в воде. С полотном была связана история, типичная для 90-х. Оно страшно нравилось тёще, но подруга, которой полотно принадлежало с незапамятных времен, наотрез отказывалась его продать. Выменять его у наследников на новую «девятку» удалось лишь после смерти подруги в 92-ом. Картина нуждалась в срочной реставрации и, вместе с покупкой машины обошлась в смешную по нынешним временам сумму. Благодарность тёщи проявилась в своеобразной форме. Всякий раз, проходя мимо миловидной молодой женщины в бордовом пеньюаре, она произносила одну и ту же фразу:

– Вот это – настоящая живопись, – и выразительно поглядывала на зятя.

Теща не так давно отошла в мир иной, и теперь эти воспоминания были явно ни к чему.

– А покупателю известна рыночная стоимость полотна? Оригинал, как вам известно, в Эрмитаже, а это одна, если не лучшая копия, – осторожно поинтересовался он. – Только поймите правильно: крайней надобности в его продаже мы не испытываем, и уступать за символические деньги какому-нибудь известному проходимцу-мазиле, чтоб при случае он похлопал по плечу и назвал коллегой, я не намерен. Мое желание поучаствовать в выставке – осознанный шаг, а не прихоть бизнесмена, намалевавшего пейзажики на отдыхе между коктейлями и вообразившего себя гением.

Виталиус посмотрел на него с нескрываемым интересом.

– Мне всегда импонировали творцы, знающие себе цену, – произнес он слегка вибрирующим голосом после мимолетной паузы. – Не обижайтесь, Дмитрий Алексеевич, вы меня не так поняли. Ваши полотна действительно самоценны, и речь идет о серьезном покупателе.

– Тогда другое дело. Нужно только посоветоваться с женой, всё-таки это память о её матери, – кивнул головой Димыч. – Но думаю, она согласится. Я передам ей о вашу просьбу и полагаю, о цене, включая ваши услуги, вы договоритесь с ней…

Мэтр засеменил к нему и потрепал по плечу:

– Дорогой мой, деньги – тлен, не более. Лучше подарите на память какой-нибудь ваш пейзаж или натюрморт. Боюсь, когда они войдут в цену, мне уже будут не по карману…

Недоуменно посмотрев на Виталиуса, Димыч вдруг понял, что мэтр говорит совершенно искренне: он действительно, сам того не сознавая, рывком пересек незримую грань и превратился в мастера, и… не то чтоб испугался, скорей почувствовал себя не в своей тарелке. На мгновение даже почудилось, что они снова в середине 80-х, и случившиеся с ним метаморфозы просто дурной сон.

– Вы не находите, что все это выглядит несколько запоздалым и нелепым, особенно, если учесть мое нынешнее положение? – деликатно поинтересовался он.

– Нисколько, наоборот я приятно удивлен, – улыбнулся Виталиус. При нынешней безудержной демократии творческая интеллигенция настолько массово поглупела, что только и может соревноваться в пошлости и безвкусице. Признаться, я даже заскучал от всей этой предсказуемости.…А касательно возраста и прочей мишуры в виде жизненных благ, вспомните хотя бы Гогена. Будучи успешным биржевым маклером, внезапно забросил и семью, и карьеру, чтобы целиком посвятить себя живописи. У вас перед ним явное преимущество – не придется постигать азов. А в остальном: знаете ли, история имеет свойство повторяться…

– Если не ошибаюсь, повторяясь, она, как правило, обращается в фарс, – хмыкнул Димыч. – Это пожалуй, единственное, что мне удалось твердо запомнить из диалектического материализма. Судя по моей дочке и зятю, рукотворным творчеством теперь уже никого не удивишь.

– Позволю себе возразить словами другого классика – Федора Тютчева, парировал мэтр:

– «Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется»…

– «И что безумием зовется, и как дается благодать», – вздохнул Димыч. – Только можно и не дождаться. Нация с такой скоростью деградирует, что, глядишь, скоро, как таковая, перестанет существовать…

– Смута в умах на Руси вещь привычная, остается лишь надеяться, что все в очередной раз образуется само собой.…Кстати, во времена Тютчева не одни картины и мебель, но и обувь с одеждой изготавливались вручную. Дама могла одеть и снять корсет и кринолины лишь с помощью горничной, что доставляло массу хлопот на определенного рода свиданиях. Может поэтому большинство теперь охотно носит фабричные продукты и не поминает с тоской давние времена, – мэтр успокаивающе потрепал Димыча по плечу. – Смею еще раз напомнить: задача творца не в том, чтобы сиюминутными поделками развлекать отдельных скучающих индивидуумов. Его видение мира должно задевать потаенные струнки в душе обыкновенного человека, помогая глубже заглянуть в себя и все такое прочее,…ну ни мне вас учить, – Виталиус развернулся к выходу, давая понять, что дискуссию пора заканчивать. – Кстати, голубчик, не хотел сразу огорчать: выставка откладывается до весны.

– Это даже к лучшему, – весь во власти грядущих перемен, рассеянно заметил Димыч. – За это время попытаюсь хоть как-то учесть ваши советы. Выбирайте пейзаж, а столик я пришлю завтра…

Закрыв за маститым гостем дверь, он вдруг почувствовал, что просто валится с ног от усталости и решил никуда не спешить. Нахлынувшую поначалу эйфорию постепенно сменяли сомнение и досада.

– «Нужно было не обнадеживать человека, проникнувшегося к нему доверием, а честно признаться: портреты, не говоря уже об обнаженной натуре, он уже с десяток лет писать не пробовал. А без регулярных тренировок рука быстро забывает приемы… Правда, с толковой натурой опыт быстро восстанавливается. Но где ее взять вот так, с ходу? Связи подрастерял, а о незнакомой натурщице не может быть и речи, неприятностей в виде сплетен и прочего не оберешься.…Маковский писал свою молоденькую жену всего лишь около суток, – вдруг вспомнилось Димычу. – Какие-то портретики от прошлых времен остались, но они больше годятся для семейного пользования. Может, стоит попробовать заново написать Леру или дочку? Правда, с дочкой они не виделись с лета, сейчас она живет у родителей мужа где-то в Медведках»…

Вспомнив, в который раз, о причинах конфликта, от коих шел душок сегодняшних вздорных обвинений Федьки, Димыч расстроился окончательно. Тектонические подвижки начались в семье сразу после смерти тещи. Едва они с Лерой пришли в себя, дочка привела жить мужа-однокурсника. Оба учились модной профессии дизайнера, конструировать по старинке, на ватмане, считали пошлым, и Димыч подарил молодым профессиональный компьютер.

Как-то он предложил зятю, родители которого еле сводили концы с концами на нищенскую зарплату преподавателей, немного подзаработать. В надежде, что его устроят в западную фирму, тот загорелся, а когда выяснилось, что речь идет всего лишь о небольших частных заказах, скорчил презрительную мину.

– Не хотелось бы размениваться на поденщину, – пояснил неоперившийся юнец.

– Большие проекты не часто встречаются, и еще неизвестно, возьмут ли тебя, там тоже очередь из талантов, – доброжелательно напомнил Димыч. – Я же кручусь уже полжизни, семью-то кормить надо.

– На мой взгляд, вы просто неудачник, – в запальчивости возразил зять. – Опустили руки и направились по легкой дорожке…

Димыч горячо возразил, что его к этому вынудили обстоятельства, а дальше пошло, поехало…

Спустить ситуацию на тормозах не удалось. Юнец решил, что его попрекают куском хлеба, и молодые стали подыскивать съемную квартиру. Дело было весной, и, еле уговорив дочку остаться, сама Лера съехала на дачу, а Димычу, который не мог оставить бизнес, пришлось переселиться в студию.

Правда, худа без добра не бывает… Пока обдумывались варианты развития событий, от знакомых поступило предложение срочно выкупить недостроенную квартиру. Помимо разрешения конфликта поколений, предложение было выгодным и в других отношениях, и они решили потерпеть временные неудобства. Но главное: именно эти полгода вынужденных ограничений и помогли довести начатое до ума…

От осознания этой истины ему стало легче. Мысли снова вернулись к разговору с Виталиусом. «Расскажу обо всем Лере, все равно рано или поздно придется это сделать, – решил Димыч. – Она часто дает дельные советы. Только сделаю это как-нибудь на днях. Сейчас у нее голова занята переездом, и нагружать еще своими проблемами просто нечестно».