Текст книги "Река"
Автор книги: Юрий Бондарев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Юрий Бондарев
РЕКА
1
Сильный ветер шумел в вершинах островов, и вместе с шумом деревьев доносилось беспокойное кряканье озябших уток. Уже больше двух часов плот несло по быстрине, и не было видно ни берегов, ни неба. Подняв воротник куртки, Аня сидела на ящиках и, сжимаясь от холода, смотрела в темноту, где давно исчезли огоньки Таежска. Только позавчера, после пересадки с поезда на самолет внутренней линии, она прибыла в сибирский этот городок, старинный, купеческий, с современными громкоговорителями на улицах, усыпанных пожелтевшей хвоей, и там, в один день получив назначение, не найдя в себе смелости расспросить подробно о новом месте, плыла теперь в геологическую партию на плоту с совершенно незнакомыми людьми. Было ей сейчас неспокойно, как было уже неспокойно и во время полуторачасового полета на потряхивающем самолете, и не проходило ощущение странного сна, который должен вот-вот оборваться. Но все было реально: растаяли в непроницаемой тьме желтые искорки дебаркадерных фонарей, она сидела на ящиках, и от порывов ветра в конце плота разгорался багровый жарок трубки, поскрипывало равномерно весло, черным пятном проявлялась человеческая фигура, – и, будто вырываясь из сна, Аня наконец спросила неуверенно:
– Мы нигде не остановимся?
Раскаленный уголек трубки колыхнулся, осветил фосфорически блеснувший циферблат ручных часов, хрипловатый голос ответил из темноты:
– Два с половиной часа в пути. Что вы не спите, доктор? Ночевок на берегу не будет трое суток. Ложитесь возле Свиридова на ящики и спите себе.
«А что сейчас в Москве?» – подумала Аня, пряча лицо в воротник и представила затихающие к ночи улицы, тихий свет фонарей на асфальте, зеленые огоньки такси на опустевших стоянках. «Да, да, а письма сюда будут идти больше недели…»
– Замерзли, доктор?
– Нет, нет! – сказала она быстро и открыла глаза.
Ветер расчищал небо; над высоким левым берегом, в прорехах туч ныряя, цепляясь за побеленные вершины тайги, катилась луна, становилось то сумеречно, то ясно. Аня, привыкшая к темноте, с удивлением увидела весь плот – ящики, брезент, на нем спящего под тулупом геолога Свиридова и второго геолога Кедрина, подошедшего к ней от весла: с обоими ее познакомили утром в управлении «Нефтеразведки», и она только знала их фамилии.
Расставив ноги, Кедрин стоял возле, луна высвечивала его широкоскулое лицо, замкнутое, хмурое; просторная куртка с откинутым дождевым капюшоном делала его необычно широким и тяжелым, и еще утром, когда знакомили их в Таежске, Аня подумала, что он своим мрачноватым и неуклюжим видом был похож не на геолога, каких встречала не раз в Москве, а на какого-то немолодого зверобоя, каких никогда не встречала.
– Продрогли ведь, доктор? – сказал Кедрин. – Луна появилась, вроде веселее стало. Ну ладно, это лирика… – Он усмехнулся. – Вы как, мозолей боитесь? Или, простите, для медицины очень бережете ручки?
– Почему вы это спрашиваете? – не поняла Аня и зябко засунула руки в рукава. – Странно как-то…
Он, медля отвечать ей, пососал трубку, проследил, как пронизанные лунным светом белые клочки дыма унеслись к черной воде, затем после молчания сказал почти грубовато:
– Идите сюда, доктор!
– Зачем?
– Идите, не задавайте вопросов! – повторил он настойчиво и медвежьей развалкой двинулся к веслу. – Здесь я за вас отвечаю, а мне поручено доставить вас в сохранности.
Аня слезла с ящика и тихо подошла, вглядываясь в его лицо.
– Я вас не понимаю.
– Становитесь сюда. Берите весло. Вот так. Ясно? Держите плот посередине… Движение веслом вправо и влево. Наука примитивная, но согреетесь – гарантирую, – и, не ожидая ответа, сел на ящики, выбил трубку о доски, добавил: – Не стесняйтесь, работайте, только мозолей на ручках не бойтесь!
– Но я не пробовала ни разу, – проговорила Аня с робостью. – Я должна управлять веслом? Вы… серьезно говорите?
– Совершенно серьезно. Попробуйте, я же вам сказал.
От волнения, от студеного воздуха у нее заныли зубы, она вправо и влево с усилием повела веслом, вырывавшимся из ее рук, и рядом заскрипела уключина, забурлила вода, – тяжко покачиваясь, плот скользил, несся по быстрине – и, как в непрекращающемся сне, Аня со страхом оглянулась на Кедрина, который молча сидел в накинутом на плечи тулупе, темным силуэтом выделяясь на ящиках, среди залитой холодным лунным светом реки; долго спустя он проговорил вроде бы насмешливым голосом:
– Если не согрелись, доктор, поработайте еще минут двадцать.
2
«Где это я? Что со мной?» – подумала Аня, просыпаясь, сразу почувствовала жжение в ладонях, томительную боль в плечах и, вспомнив ночь, высвободилась из тулупа, изумленно огляделась. Было серое утро, над головой клубящаяся туча закрыла полнеба, на востоке, сдавленная этой тучей и зубчатой кромкой лесов, сквозила узкая щель мутной зари. Пахло дождем. Со свинцовых плесов с беспокойным кряканьем подымались тучи диких уток и, покружившись над рекой, летели в тайгу – должно быть, на тихие озера.
– А, Анечка! Как спали?..
За веслом уже стоял, притоптывал сапогами геолог Свиридов, весь помятый, розовый после сна, грыз яблоко, вертел оживленно головой, взглядывая на небо, на Аню, а возле ног его из дверцы железной походной печки краснел огонь. Улыбаясь, он поспешно в знак приветствия поднял руку, растопырив пальцы, и обрадованно помахал Ане, как давней знакомой.
– С пасмурным вас утром в тайге, Анечка! – И приятным тенорком пропел: – Эх, дороги, пыль да туман… Так вроде, да? А у нас дорога не пыльная. Воздух, ветер, вода… Хотите яблочек, дефицитных в тайге? Кисловаты, но ничего!
– Подождите, умоюсь. Я сейчас.
– Верно. Этого не учел, виноват. Никогда ведь не умывались сибирской водой. Эт-то деликатес. За деньги продавать надо.
Он засмеялся, поворочал веслом, для деликатности подождал, пока Аня умылась, затем, кряхтя добродушно, присел против нее на ящик, протянул вынутое из вещмешка яблоко, сказал:
– Пожалуйста, кушайте на здоровье. Витамин, – и повернулся к затухающей печке: – Хозяйство целое. Не греет на ветру. Но и цыган от холода под сетью спасался. Знаете, нет?
Свиридов весело потирал руки, мягкая улыбка играла на полных губах, блестели передние золотые зубы; весь он был приятно полный, приветливый, домашний, со здоровым румянцем, с ямочкой на подбородке – и Аня подумала: если бы он жил в городе, то, наверно, любил бы выезжать летом на дачу, бегать с авоськой по магазинам, разговаривать с соседями в электричке.
Она откусила яблоко и сказала удивленно:
– Холодное какое!
Свиридов поощрительно пошевелил мохнатыми бровями, спросил:
– Ну как, Анечка, ваша ночная вахта? Привыкаете? Нравится вам у нас здесь, а?
– Ничего, – ответила Аня, – правда, я не привыкла…
– Ничего? Что ж, так сказать, успокаиваете сами себя? Рад, рад!
– Почему?
– Как вам сказать? – Свиридов смешливо оттопырил нижнюю губу. – Я, знаете, пять лет без передышки в тайге. Бродяга, да и только. Родной дом – куст, земля – постель, медведь – приятель.
– Смотрите! – крикнула Аня, глядя на реку.
Около лесистого, будто дымящегося вершинами острова плот понесло в узкую, взбесившуюся протоку. На острове мрачно, густо, наклоняясь в одну сторону, зашумели деревья. Вода свинцово замерцала, и стало темно, глухо, как в осенние сумерки. В небе слепяще распорол тучи неестественно фиолетовый свет, и гром загрохотал над тайгой так, словно выворачивал с корнями, ломал деревья. Потом, приближаясь, по тайге пронесся настигающий шорох, крупные капли застучали по мутной воде вокруг плота, и вокруг яростно зашумело: пошел дождь, ледяной, резкий, секущий.
– Под брезент, Анечка, быстро!
И она, задохнувшись от холодного сплошного потока, почувствовала, как Свиридов набросил на ее голову край брезента, и тотчас увидела: Кедрин, разбуженный этим криком и дождем, заспанный, резко откинул тулуп, поглядел, как бы ничего не понимая, на реку и вскочил, недовольно хмурясь, бросил Свиридову:
– Весло укреплять нужно, черт бы взял! Ясно?
И шагнул к веслу, под водяную завесу, а дождь уже неистово бил струями, усиливался, как в тумане не стало видно ни острова, ни берегов, сразу плот показался крошечным, одиноким, заброшенным в этой нескончаемой пустыне воды – и это мгновенное чувство тоскливой заброшенности, какой-то отъединенности от всего живого мира кольнуло Аню, когда Кедрин привязывал весло, делал это и стоял зачем-то под дождем и когда он влез под брезент, хмурый, в прилипшей к телу рубашке, и вытер мокрое лицо, ни слова не вымолвив.
– Вы совсем промокли, – сказала она с осторожным упреком.
– А? Вероятно, – невнимательно ответил он и раздраженно выговорил Свиридову: – Терпеть не могу «авось» да «небось», ясно тебе? Заруби это. Клоунаду для цирка оставь!
Миролюбиво ухмыляясь, Свиридов потер ямочку на подбородке, успокоил его:
– Нервы, нервы, Коля, надо беречь. Не восстанавливаются они, правда, Анечка? Плот – это плот, как известно. Доплыве-ем, не промахнемся, Коля. Течение поможет.
– Долго будет дождь? – спросила Аня.
– Терпение, – сказал Свиридов. – Привыкайте, Анечка. Здесь дождь не дождь, сто километров не расстояние.
Однако дождь кончился через час, но солнце не выглянуло, было тихо, мглисто, серо. Низко над рекой, шелестя крыльями, пролетела стая диких уток. Весь плот влажно и темно блестел, в складках брезента скопились озерца, маленькая железная печка была потушена дождем, там не шевелился огонь, она не чадила даже.
Кедрин первый вылез из-под брезента, ссутулясь, в облепившей плечи рубашке, присел к печке и начал возиться с сучьями, мелко ломая их, потом вскинул на Свиридова посветлевшие от холода глаза.
– Что стоишь? А ну бумагу и спички!
– Нервы, Коля, нервы… – покачал головой Свиридов. – Береги себя для геологии. Все перемелется, мука будет.
– Не зуди, – Кедрин поморщился, взял у Свиридова спички, старую газету и застучал дверцей, зашуршал бумагой в печке.
И Аня, преодолевая внезапную робость от этого командного раздраженного тона Кедрина, спросила тихо:
– Может быть, я чем-нибудь могу помочь?
– Что? – хрипловато отозвался Кедрин. – Что вас беспокоит, доктор? Замерзли, наверно, чертовски? Идите сюда, садитесь к печке. Признаюсь – сам продрог, как подзаборный цуцик! Или вот что… Скажите, спирт у вас для согрева имеется?
– Вы всегда так будете разговаривать со мной? – с настороженной обидой спросила Аня. – При чем же спирт?
– Тогда простите, доктор, обратился не по адресу.
3
Опять вечернее небо темнело в воде, опять с берегов раскатами тек гул деревьев, напитанная сыростью густая темь обволакивала реку промозглым туманом, задавливая впереди над тайгой еще слабо тлеющую нить заката.
– Анечка, как вы? – послышался голос Свиридова. – Не спите еще? Вторые сутки пошли…
Она не ответила, только плотнее укутала шею поднятым воротником, дышала в мех, согреваясь. Свиридов неуклюже топтался, поеживаясь, у весла, расплывчатый силуэт его невысокой фигуры почти сливался с чернотой воды, и Аня уже не видела его лица, которое представлялось ей сейчас грустным, усталым.
– Пустыня, вечность, – со вздохом сказал Свиридов. – Ни одной души на сотни километров, ни одного огонька. Странновато, а?
Аня поднялась с ящиков, подошла к Свиридову, волоча по бревнам полы тулупа, прижала к щеке нагретый дыханием мех воротника, посмотрела с полувопросительным ожиданием на меркнущее лезвие заката в потемках туч.
– Какое мрачное небо… Здесь бывает тоскливо, правда?
– Ох, не то слово, Анечка, – заговорил Свиридов доверительно. – Жить в, тайге – это не для всех. Все с характером связано. Вот Коля наш немного одичал, – добавил он шепотом, оглядываясь на ящики, где под брезентом спал Кедрин, – хотя тайга для него – мать родна. И то, знаете ли… Вы на него не обижайтесь. Все перемелется. – Он помолчал. – Покурить, что ли, чтоб дома не скучали… Постойте у руля, доктор, парочку минут, а я тут рядом посижу.
– Пожалуйста, курите.
– Ночью осень свое возьмет, – неопределенно забормотал Свиридов и, притопывая, двинулся к ящикам, прерывисто втянул в себя воздух. – Ночка! Чтоб ее волки взяли! Вот жизнь. Вроде опять дождь начнется, заволакивает. Палатку бы поставить, да плот маленький. На катере бы веселее было… Э-эх, где мои папиросы, отрада моя?
Так бормоча и вздыхая, он устроился на ящиках, пошуршал своим резиновым плащом, повозился со спичками и вскоре затих там, куря в рукав, как будто пряча огонек папиросы от ветра.
Чуть-чуть переводя весло, Аня выравнивала плот на едва различимую в темноте полоску заката, мрачно и чуждо отсвечивающую в воде стальным холодом, и вдруг с ощущением окружающей плот безлюдности пространства, пустоты ночи, чувствуя, как ветер морозно обжег колени в распахнувшиеся полы тулупа, почему-то с тоской вспомнила прошлую ночь: эту реку, залитую луной, Кедрина у руля, багровый уголек его трубки – и как от колючего озноба и беспокойства передернула плечами, мгновенно очнувшись от тяжелых капель, упавших на руку, от странно близкого и слитного рева тайги, от ее несущегося из темноты гула. «Сколько нам плыть еще?» – подумала она, и на миг ей показалось со страхом – случилось что-то, плот бешеным течением несет прямо на берег, не слушается ее, весло, как намыленное, выскальзывает из ее рук, и уже удержать его нет сил в туго забурлившей вокруг воде.
«Куда мы плывем? Я ничего не вижу!..»
– Свиридов! – шепотом позвала Аня. – Свиридов! – позвала она громче.
Никто не ответил, и тут же что-то бесформенное, черное, прошуршало мимо плота, упруго, словно ветвями, хлестнуло по бревнам, как ливнем обдало волной влажного воздуха и брызг. Плот стремительно несся в непроглядной тьме.
– Свиридов! – крикнула она.
Свиридов вскочил, заспанно сопя, кинулся к ней, непонимающе и дико схватился за весло, оттолкнув ее в сторону.
– Что случилось? Что?..
В то же мгновение оглушающий удар сбил обоих с ног, Аня успела услышать, как пронзительно заскрипел плот, ее бросило к ящикам, ящики скользко покатились по бревнам, и на мгновение она с ужасом почувствовала горьковатый вкус водянистых листьев на губах, и стало невмоготу дышать от с силой ударивших в лицо, в грудь мокрых ветвей. Она упала на бревна, задыхаясь, еще не понимая, что произошло, а вокруг и над ее головой шумели невидимые деревья, сыпались ледяные брызги в глаза из тьмы. Плот стоял. Со всех сторон, казалось, сомкнулась непроницаемая чернота, наполненная все покрывающим гулом, потом смутные голоса зазвучали рядом, рокот тайги глушил их, и она едва уловила чьи-то вскрики:
– Аня-а! Аня-а-а!..
– Где мы? – через силу прошептала Аня, не слыша своего голоса.
Впереди вдруг зажегся, пронзил сеть дождя острый луч фонарика, выхватил из тьмы качающиеся кусты, деревья, дыбом вылезший на берег плот, возле него по колено в воде двигались Свиридов и Кедрин, неясные тела их как бы поднимались над этим узеньким светом.
– Накомандовал! – со злостью закричал Кедрин. – Какого черта молчишь? Куда смотрел?
– Колечка, да ведь мука в ящиках!.. Что же это такое? – отрывисто вскрикивал Свиридов. – Боже мой, Анечка! Где Анечка?..
– Замолчи! Черт тебя возьми совсем, за это бить мало!
В это же время скользнувший свет фонарика на секунду осветил сдвинутые на плоту ящики, уперся Ане в лицо, и тотчас раздался голос Кедрина:
– Доктор, живы? Не ушибло вас? (Она только слабо качнула головой.) Свиридов! Осматривай впереди плот! Проверяй связку! Доктор! Сойдите в воду! Только осторожней! Держитесь за плот!..
В темноте запрыгала, замелькала желтая полоса света, скользнула по ящикам, наполовину съехавшим в воду, по мокрой: щеке, по ощупывающим бревна плота мокрым рукам Свиридова, и слабые вскрики доносились оттуда:
– Да как же это, Колечка? Боже мой… На остров наскочили!
– Клади ящики, говорят! – зло закричал Кедрин. – Что стоишь? Какого черта медлишь? Быстро!
Вокруг плота бурлило, заворачивало течение, и Аня, стоя по колено в воде, почему-то прижимаясь к плоту изо всех сил, словно бы издалека слышала, как звенел по реке дождь, шумели над головой деревья, скрипели бревна, стучали об них ящики, как кто-то прерывисто и часто кашлял, и лишь теперь понимала ясно, что случилось.
Откуда-то из тьмы приблизился голос Кедрина:
– Доктор, вы здесь?
Потом хлопанье по воде, и у самого уха Ани – трудное дыхание; влажные сильные пальцы случайно коснулись ее руки, и рядом прозвучало глуховато:
– Потерпите малость, доктор!
И он прошел мимо нее, что-то стал делать в темноте, загремело весло, звякнула уключина, и она еще ощущала его мокрые пальцы и не могла выговорить ни слова, боясь, что может заплакать от бессилия, от какой-то ядовитой бессмысленности случившегося.
– А ну! Толкайте плот! Толкайте сильней! – хрипло крикнул Кедрин. – Я на весле! Ну, сильней!
– Ну» раз, два, еще! – дыша Ане в щеку, суетливо скомандовал рядом с ней Свиридов. – Раз, два, еще! Помогайте, Анечка, давайте вместе! Ну, р-раз!..
Ее руки, упираясь, соскальзывали с бревен, но вдруг стало немного легче – плот качнулся, заскрипел, тронулся, и заработала уключина, забило весло по воде. Бешеное крутое течение помогало им и валило с ног, впотьмах несла их куда-то ледяная река.
Когда они подтащили плот к берегу, здесь, в тиховодье, одурманивающе пахло тиной, и Ане удушливо сжимало в горле, и, как только обессиленно вскарабкалась по скользкому берегу вверх, она еще не полностью все понимала, а впереди слитно шумело, как будто невидимый водопад низвергался с высоты, обрушивался на вершины деревьев, гудевших под его напором.
– Костер! Сушняк тащите! – донесся крик Кедрина.
Тогда Аня опустилась на мокрую траву – не могла дальше идти, а впереди, где гудела, плескалась тайга, что-то кричал Свиридов, голос его затихал, удалялся, и она все же с трудом поднялась и, спотыкаясь, пошла наугад, на невнятный звук трещащих в потемках ветвей.
– Аня! Где вы? Аня!..
Не ответила. И, только услышав близкий треск сучьев, приближающиеся шаги, сказала жалко, сдерживая слезы:
– Здесь я…
– Фу, черт! Думал, отстали! – проговорил, отпыхиваясь, Свиридов. – Хоть глаз выколи…
Она не двигалась. Он позвал опять:
– Аня! – и, не выпуская из рук наломанные ветви, в изнеможении, грузно опустился на землю, затем, отдышавшись, сказал наигранно бодро: – Как же это, а? Как же это вы? О господи!
Аня спросила шепотом:
– Где Кедрин?
– Пошел, – возбужденно ответил Свиридов. – Пошел искать сушняк. Да только найдешь сейчас мешок дождя да вагон ветра. Вот вам и романтическое приключение в тайге. Просто кино, а? Ладно, попробуем костер, авось обогреемся, если не закоченеем.
Однако костер не разгорался, едко дымили сырые ветви, и, мотая головой, надсадно перхая, он ползал на коленях вокруг гаснущего под дождем огонька, ругался с остервенением:
– Чтоб тебя волки съели со всеми твоими родственниками! Вот мокрядь проклятая!
– Где Кедрин? – опять спросила Аня.
– Волки его не сожрут, Анечка. Они в берлогах в такую погоду сидят. Палкой не выгонишь.
Кедрин пришел минут через десять, кинул к костру большой ворох моха, охапку сушняка, посмотрел на мучения Свиридова, глухо и как-то спокойно проговорил:
– Не горит? – после молчания добавил: – Ночуем здесь. А ну-ка, Свиридов, отойди, без толку суетишься.
Он, наломав веток, соорудил из них шалашик, положил в него мох, зажег сразу несколько спичек; костер слабо пыхнул, расширилось пламя, поднялось, теперь стало видно, как сыпалась на огонь дождевая пыль и, подступив вплотную, заблестели вокруг мокрые стволы лиственниц.
– Слава тебе, Коля! Слава! – воскликнул Свиридов с неестественным оживлением и лихорадочно засуетился возле костра, подбрасывая ветви. – Золотой ты человек, Колечка!
А Кедрин, вздрагивая, весь промокший, сидел молча, стиснув коленями руки, по его скулам прыгали красные отсветы, и от этого лицо казалось болезненно осунувшимся, худым; с висков скатывались капли. Потом так же молча он вынул кисет, высыпал табак на ладонь, досадливо шевельнул бровью, медленно ссыпал его обратно, и Аня будто сейчас особенно ясно увидела, как мелко дрожали у него посиневшие пальцы и стучали зубы, выбивая несдерживаемую дробь.
– Послушайте, – проговорила Аня растерянно. – Конечно, я знаю… я виновата! Но нам нужно что-то делать сейчас… Поймите, нельзя же так сидеть, нам нужно что-то делать…
Он странно взглянул на нее сухо блестевшими глазами, сказал:
– Эх, доктор, доктор, хуже бывает. Обождем до утра. Обсушимся, поставим палатку. Не умрем, доктор. Как-нибудь. – Он замолчал и, сморщив лоб, внезапно отрывисто закашлял, не подымая взгляда, потер рукой грудь, пытаясь усмехнуться, сказал: – Я ведь вчера просил у вас спирт… Лучшего лекарства в тайге нет.
Глядя на него, Аня встала, неожиданно зазвеневшим голосом спросила:
– У вас, кажется, фонарик? Дайте, пожалуйста.
– Куда вы, Анечка? – вскинулся от костра Свиридов. – Что вы такое выдумали?
– Я схожу к плоту. Я сейчас вернусь.
Включив фонарик, она пошла в темноту, не видя впереди ничего, кроме мокрого блеска травы в коротком лучике света; трава влажно шелестела под ногами, сразу же захлестнула ее по пояс, и она остановилась: близко донесся рокот воды где-то внизу.
«Река рядом! Надо спуститься!» – переводя дыхание, подумала она. – Слава богу, что это недалеко!»
Когда через полчаса она вернулась, Свиридов, сутулясь, в угрюмой задумчивости глядел на огонь из-под надвинутого на лоб капюшона. Кедрин лежал возле костра, укрывшись с головой тулупом, вздрагивая под ним, как в ознобе.
Доставая из медицинской сумки склянку со спиртом, Аня только спросила осекшимся голосом:
– Что?..
– Я же вам говорил: глушь! Глушь! – с сердцем выговорил Свиридов, оборачиваясь и скривив губы. – Медведи одни живут, и те подыхают!
– Послушайте, Свиридов, зачем вы это говорите? Вы же лучше меня знаете, что надо делать… Надо палатку. Немедленно! Вы понимаете?
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?