Текст книги "Незабываемое"

Юрий Бондарев
НЕЗАБЫВАЕМОЕ

Посвящается Лене Строговой, медсестре 89-го стрелкового полка

Лена ложится на краешек нар, укрывается шинелью и, согреваясь, думает в полудремоте: «Хорошо как! Никогда не знала, что так хорошо в землянке!»

Она только что вернулась из санроты, расположенной на берегу Днепра, долго плутала в осенних потемках, намерзлась на сыром ветру и лишь по трассам пулеметов, по окрику часового, иззябшая, усталая, с трудом нашла НП.

Свертываясь под шинелью калачиком, Лена закрывает глаза, и тотчас откуда-то выплывают дорога, лесистый берег, освещаемый близким светом ракет, густо-черная вода у переправы, огоньки цигарок, раненые на носилках около землянок санроты. Где-то в ночи рождается далекий свист, он давит все звуки, приближаясь и настигая. Снаряд с громом разрывается на кромке берега, косая стена воды подымается перед землянками, брызги летят Лене в лицо. «Переправу обстреливают. Но почему же раненых не перевозят?» Второй снаряд разрывается в десяти метрах от носилок, и кто-то там кричит, стонет. «Немедленно переправлять! Немедленно!» И она бежит на этот крик, слыша отвратительно воющий, низкий звук падающего снаряда…

Лена вздрагивает и резко откидывает с головы шинель. В землянке тишина, нарушаемая странным стуком. Это задремал телефонист, и трубка ударяется о стол. Телефонист с усилием подымает голову и продувает трубку.

– «Волна», «Волна», – говорит он, сонно прокашливаясь. – Я – «Дон»… Как слышишь? Поверочка… Что у вас там, черти, радио или патефон? – Он вздыхает, утомленно выпрямляя спину. – Ну как у вас… спокойно? Ракеты кидает?

Связист поправляет плавающий в плошке огонек и, зябко подышав, кладет голову на ладони.

В землянке душно, сыро и пахнет лежалой соломой. Вместе с Леной на нарах, прикрыв лицо фуражкой и не сняв ремни, спит командир батареи капитан Каштанов. На полу возле нар – Володя Серов, ординарец капитана. Свет от свечи мягко бродит по его лицу. Оно разглажено сном и кажется совсем юным. На лоб упал рыжий завиток волос, в нем запуталась былинка сена. Лена долго смотрит на его лицо и думает: «Что ему снится?» – и, улыбаясь, опять закрывает глаза.

Сквозь соя она слышит какой-то шум, чей-то короткий возглас, похожий на команду, и как будто суматошный топот ног. Лена вскакивает. Она ничего не понимает со сна. Ни капитана, ни Володи уже в землянке нет. Телефонист, сгибаясь при каждом слове, надсадно кричит в трубку:

– Ясно! Да плохо тебя слышно! Ясно! Много? Не слышу тебя!

– Что? – тревожно спрашивает Лена и привычно ищет сумку. – Началось?

– По-ошло, – бормочет с полуухмылкой телефонист, прислушиваясь. Он поглядывает на потолок землянки, который сильно трясется, и, потягиваясь всем телом, нервно зевает. – Пятые сутки контратакует, – говорит он. – Язви их душу. И не спят, поганое отродье, а? В Днепре хотят искупать!.. И все танки пускает да бронетранспортеры… Хорошо бы, если бы в батарее четыре пушки, а то одна осталась, барановская… на плацдарме. Дела-а!..

Лена молча, торопясь, надевает шинель и выбегает из землянки. В траншее темно и холодно. С низины от Днепра дует пронизывающий влажный ветер. Он рвет и уносит звуки выстрелов. Острый запах сырости, глины, недавно смоченной дождем, наполняет окопы. Впереди, в вязких потемках, относимая ветром, взвивается белая точка немецкой ракеты и, упав возле самых окопов, горит, шипя, на земле ослепляющим костром. Где-то впереди тонко шьют автоматы. Взвизгивая; над окопами мелькают, обгоняя друг друга, трассы; разрывные пули глухо тюкают в бруствер, то там, то тут брызжут синими огоньками. И Лена, пригибаясь, отталкиваясь руками от стен траншеи, бежит вперед на бугор.

Впереди, на высоте, длинными очередями, содрогаясь, режет пулемет. При вспышках в красном огне лихорадочно мелькает край чьего-то лица.

Кто-то с руганью пробегает мимо, задев Лену автоматом за плечо.

– Баранов! Старший сержант Баранов!

При свете ракеты Лена видит ординарца капитана Володю Серова. Он оглядывается.

– Лена? – Он крепко сжимает ее локоть и едва переводит дыхание. – Лена? Ты?

– Атака? – стараясь говорить спокойно, спрашивает Лена. – Опять?

– Да, в атаку пошли! Совсем осатанели! – разгоряченно говорит он. – Черт возьми, связь с орудием перебили! Баранов! – кричит он в темноту. – Баранов!.. Быстро ко мне!

Неожиданно сверху кто-то прыгает в окоп. Это командир орудия Баранов. Он прерывисто дышит – вероятно, бежал. От него удушающе пахнет табаком.

– Ну, ну? – резко спрашивает он. – Темень, леший ногу сломит! Не разберешь ни хрена! Ну?

– Четыре снаряда! – кричит Володя. – Транспортеры видел? По лощине обходят! Долбани!

В вспышках ракет появляется и пропадает широкоскулое лицо Баранова. Оно точно отвердело.

– Все? – Баранов, тяжело перекидывая огромное тело, выскакивает на бруствер. Он стоит некоторое время, озираясь. – Обходят фрицы, что ли? – говорит он и медленно усмехается. – Ракет не жалеют!

Красные огоньки пуль струей мелькают перед темной головой. Баранова.

– Пригнитесь! – кричит Лена сердито. – Что вы стоите?

– А, Лена! И ты тут? – говорит Баранов, только сейчас заметив ее.

И, не дожидаясь ответа, поворачивается, шагает в темноту. Лене хочется крикнуть ему, чтобы он лег и пополз, но за бруствером его уже не видно, и она говорит возмущенно:

– Не понимаю, зачем рисковать? Можно и пригнуться. Ты тоже так ходишь – во весь рост? Это не геройство, а…

Володя что-то отвечает смеясь – не слышно: все тонет в разрывах. Они бегут по траншее. На НП Лену ослепляют беспорядочные вспышки, в уши бьет автоматная трескотня. Сухое, почти неподвижное лицо капитана Каштанова дрожит в красных всплесках. Володя с размаху бросается грудью на бруствер, выкрикивает:

– Порядок, товарищ капитан! Ваше приказание выполнено!

И Лена видит, как трясется его плечо от длинных очередей.

Слева из темноты вылетает рвущийся сноп пламени. Все оборачиваются. В огневых взлетах появляются и исчезают вздрагивающее орудие на высоте, а в лощине – черные тела бронетранспортеров и вставшие по скатам высоты силуэты – немцы.

– Это Баранов, товарищ капитан! – кричит Володя возбужденно. – Баранов прикурить дает!

Внезапно становится тихо. Только далеко, на правом фланге, без передышки трещат автоматы, торопливо взлетают ракеты.

Все молчат прислушиваясь. Из низины доносятся голоса немцев. Они, по-видимому, окапываются за высотой.

– Замолчали, – негромко говорит Володя. – Пять дисков как ветром сдуло… Еще приготовим, пожалуйста, только спасибо не говорите! – И он вываливает из противогазной сумки в шапку автоматные патроны, готовясь набивать диски.

Капитан Каштанов оглядывает всех на НП, говорит замедленно: «Та-ак» – и, наклонившись ко дну окопа, прикрываясь шинелью, сосредоточенно чиркает зажигалкой. Огонь выхватывает черные, тесно сдвинутые брови. Володя с жадностью прикуривает.

– Эх, закурить, шоб дома не журились! – И рукавом шинели вытирает с лица пороховую гарь.

Лена подходит к Володе сзади, тихо говорит:

– Устал, товарищ ординарец? – И в голосе ее звучит ласковая усмешка.

Володя одной рукой обнимает ее.

– Ну-ка поближе сюда, санинструктор! – говорит он и крепко прижимает ее к себе.

Лена строго:

– Товарищ старший сержант! – И испуганным шепотом: – Тише, капитан же рядом… Ты совсем уж… Володька!..

Володя весь разгорячен – ворот расстегнут, руки теплые, и Лене кажется, что в потемках у него светятся от недавнего возбуждения глаза.

– Ну как самочувствие? – еле слышно спрашивает Лена.

– Да ничего, Ленка, – шепотом отвечает он, прикасаясь горячей щекой к прохладным Лениным волосам. – Вот по тебе соскучился, целый день тебя не было… А ты как?

Она отстраняется от него, упираясь руками ему в грудь.

– Осторожней, Володька, капитан же.

– Да он не смотрит!.. У тебя руки холодные – боишься, что ли?

– Не думаю даже…

– Врешь, Ленка, – шепчет он, притягивая ее к себе.

– Ну, немножко, – соглашается она.

– За кого?

– Да за тебя же.

– Это ты оставь, Ленка. – Он сразу становится серьезным. – За меня нечего бояться.

– И оставлять нечего. Тоже ходишь, как Баранов, не пригибаясь…

Оба не видят, что капитан Каштанов сидит на дне окопа, курит и чуть усмехается, слыша рядом с собой шепот.

В ту же минуту возле траншеи разрывают воздух пулеметные очереди, пули щелкают по брустверу. Тотчас откуда-то из лощины тугим звоном ударяют немецкие минометы. Мины с чавкающим звуком, с визгом осколков рвутся над головой, сыплется земля, стучит по плащ-палаткам.

Володя и Лена вскакивают. Над высотой, где стоит орудие Баранова, рассвечивая потемки, веером летят толстые трассы. Видно, как трассы эти врезаются в землю перед щитом, гаснут.

– Товарищ капитан, бронетранспортеры! Опять! Прикурить не дали! – кричит Володя, ложась грудью на бруствер, щелкая затвором автомата. – Опять пошли! По орудию бьют.

– Спокойно, – говорит капитан Каштанов. Он будто проснулся сейчас, и голос у пего сонный и сиплый. Потом этот голос накаленно опаляет: – Справа, по одному – кор-роткими!..

У Володи судорожно трясется плечо, и жутко возникает во вспышках автомата красный блеск его зубов. Он что-то кричит и смеется.

И Лена смотрит на пего, и ей неудержимо хочется стоять рядом с ним, стоять до тех пор, пока не кончится атака. Она щупает руками края окопа.

«Санинструктора!» – звучит в ушах Лены, но она знает, что по привычке это часто кажется ей, и, оглянувшись на Володю, все-таки идет по траншее, спрашивая:

– Товарищи, никто не ранен?

Во тьме ревут в низине бронетранспортеры, веера толстых трасс рассыпаются все ближе, и немецкие ракеты уже падают на огневую позицию Баранова и горят на брустверах орудийного дворика, и всем видны стоящие и ожидающие за щитом орудия люди и самый высокий – Баранов – возле станины.

– Товарищ капитан! Баранова вроде окружают! – доносится сзади голос Володи. – Видите?.. Слева заходят!

Бегло бьет орудие Баранова. Два разрыва, четыре разрыва – и сразу орудие замолкает, и только слышны щелчки разрывных пуль, слышно, как кричат бегущие к орудию немцы:

– А-а!

– Баранов! – опять доносится чей-то сиплый зов из потемок. – Баранов!

Мины рвутся возле орудия.

– Санинструктора сюда! Где санинструктор? Санинструктора!

Лена озирается и бежит на крик.

И на бегу мельком видит страшное, перекошенное лицо капитана Каштанова. Он что-то кричит, но понять нельзя. Она видит его раскрывающийся рот. Она улавливает одно слово:

– Впер-ред!..

Из траншеи, сбивая Лену с ног, бегут люди. У Лены, сжимаясь, колотится сердце.

В проходе она сталкивается с огромным солдатом. На руках он кого-то тащит.

– Кто такой? – хрипит солдат. – Где санинструктор?

– Я, – задыхается Лена. – Я, милый, я! Где раненый?

– Кто «я»? Не вижу! Ну-ка встань! – И, возбужденный, злой, шагает прямо на Лену.

– Я санинструктор! – внезапно сердито останавливает его Лена. – Давай же его! Куда ранен?

– Живой… да быстрей… – тише, но еще раздраженно и как бы с угрозой говорит солдат, точно не доверяя Лене.

Лена его не знает: он, вероятно, из пехоты.

Солдат этот крепко придерживает за спину обмякшего человека в плащ-палатке.

– Ну, притащил! – сквозь вздох говорит солдат. – Метров двести нес! Нашего-то санинструктора… тоже была девчонка… Ну, Семен, будь, брат, здоров! Живи…

– Спасибо тебе, – вздыхает раненый.

– Не за что, брат. После войны за столом будешь говорить. Дай я тебя поцелую.

Они прощаются. И солдат поспешно уходит по траншее. Раненый сдавленно стонет, скользит руками по стене окопа.

– Держись за меня! Идем быстрей! Быстрей в землянку, здесь недалеко! – шепчет Лена.

В землянке по-прежнему горит свеча, но телефониста нет: он, вероятно, наверху. Торопясь, Лена укладывает раненого на нары.

– Сейчас, сейчас, мы сейчас, мы только перевяжем… и все в порядке… Только перевяжем.

Раненый молод, он еще совсем мальчик. У него бледное до синевы лицо, побелевшие, искусанные губы плотно сжаты. Большая потеря крови пугает Лену, и она очень спешит.

– Жжет… – Паренек разжимает губы. – Как железом жжет… насквозь будто меня в бедро… А?

Лена рвет на его животе кровяную гимнастерку, расстегивает пуговицы.

– Не надо! – Перекосив лицо, паренек испуганно приподнимается. – Уйди, сестра! Стыдно мне…

Он прикрывает руками живот. Грудь у него ходит под руками, как мехи. На животе расплылось вязкое кровяное пятно.

– Чудной, я только перевяжу… Одну минуту, и все, – убеждает его Лена.

Наконец все сделано. Паренек скрипит зубами.

– Сестра, глотнуть бы!.. Жжет.

Лена торопливо шарит рукой по соломе, по полу, стараясь найти какую-нибудь оставшуюся фляжку, и машинально повторяет шепотом:

– Сейчас, милый, сейчас.

А в полночь приходит капитан. Он, щурясь, долго оглядывает землянку. На нарах, на полу – раненые, а Лена сидит спиной к двери и не видит капитана. Тонкая спина ее согнута. Она положила подбородок на ладони и слушает внимательно: раненый ей что-то рассказывает вполголоса.

– Лена, – капитан кашляет, – куда нам?

Лена оборачивается и встает с бледным, осунувшимся лицом. Она поднимает руки к груди, сейчас же опускает их и медленно, мелкими шагами, точно ноги у нее спутаны, подходит к капитану, глаза у нее широко раскрыты, застыли в ожидании.

– Что? – спрашивает она.

– Давайте.

Капитан сдавленно покашливает, и два солдата тихо вводят в землянку Володю, придерживая его, и капитан, не глядя на Лену, говорит:

– Перевязку сделай…

Лена подходит ближе к Володе, и капитан видит, как пуговичка на ее гимнастерке ходит то вверх, то вниз и брови ее недоуменно дергаются. У Володи на глазах повязка набухла от крови. Он с неловкостью тянет к ней руку, но капитан, хмурясь, удерживает ее.

– Володя, спо-кой-но.

– Товарищ капитан. – У Володи отрывистый, незнакомый голос. – Надо снять повязку, мешает.

– Товарищ кап… – И Лена осекается от спазмы в горле.

– Лена? – с испугом спрашивает Володя. – Лена здесь?

Лена тупо смотрит на его повязку. И делает еще шаг. Володя осторожно ищет и берет ее за плечи. Губы его стараются улыбнуться.

– Лена? – шепчет он и опять тянется к повязке. – Леночка, надо снять повязку к черту!..

Лена легонько сжимает его руку. Ее лицо кажется неподвижным. Кровь капает ей на пальцы. Она горячая, а рука Володи холодная, как железо на морозе.

– Леночка, – говорит Володя, – меня обожгло… Меня только ударило… Посмотри, что у меня? Видишь? Совсем уж мелочь, чувствую – ожгло просто…

Лена молчит. Ей нужно его перевязать, но Володя с повязкой сейчас так далеко от нее, что, наверно, не дотянуть рук.

– Ничего, Володя, ничего… не опасно, – выдавливает она механически, как во сне, накладывая чистый бинт.

А Володя, все стараясь улыбаться, говорит:

– Это ерунда, пустяки. В голову ранило, кровью глаз залило!..

Она усаживает его на нары и безмолвно стоит возле. Капитан прислонился спиной к стене, прикрыв глаза, и кажется, что дремлет. У него дергается щека и сходятся и расходятся углом черные брови.

– Товарищ капитан, – сниженным голосом спрашивает кто-то из раненых, – как там… наверху?

Капитан разлепляет веки.

– Как там? – снова спрашивает молодой парнишка, раненный в бедро.

– Стоим, – отвечает капитан, – три транспортера горят… – Капитан оглядывает раненых. – Три транспортера, – громче добавляет он.

– Все здорово! – неестественно оживленно говорит Володя и кивает. – Да, товарищ капитан, Баранов молодец.

– Лена. – Капитан машет Лене пальцем. – Иди сюда… Володька, Володька, – внезапно глухо говорит капитан и, стиснув Володино плечо, порывисто наклоняется и крепко целует его в губы.

– Спасибо тебе, Володя, спасибо… за все.

Капитан вышагивает из землянки, и Лена слышит, как он покашливает у входа: ждет ее.

Лена, хватаясь за стену, как пьяная, выходит из землянки вслед за ним. Она держится рукой за ослизлую стену траншеи, чтобы не упасть от слабости в ногах.

– Вот, – покашливает капитан, – так… Вот как с Володькой, а? Ты слышишь? Цены не было парню. Осколком мины его… Ну, вот что… Сейчас же за повозкой… В тыл по оврагу ближе. Раненых немедленно увезти. Никого больше не могу послать – такое время! Иду к Баранову, – добавляет, капитан, – там снаряды привезли. Эх! Ну ладно, беги за повозкой! За ранеными присмотрят.

А Лена не может вымолвить ни слова.

– Погоди, погоди, – нахмуривается капитан. – А с Володькой вы что… дружили, что ли? – спрашивает он глуховато.

– Какое это имеет значение! – шепчет Лена.

Капитан задерживает в груди дыхание, очень быстро говорит:

– Ну ладно, ладно… Иди.

Вокруг тихо. Только впереди над окопами дрожит красный отблеск, как от пожара, и даже не взлетают ракеты. Лена спускается с бугра и идет по дну оврага в тыл за повозкой. У нее точно клещами хватает за сердце. Удушье сжимает горло, и давит, и выпирает все из груди. Лена напрягается и морщится, чтобы заплакать, но слез нет. И она, судорожно хватая ртом воздух, останавливается и с ужасом думает: «Неужели? Неужели это все?»

И, кусая губы, на ощупь, по настилу мокрых опавших листьев, Лена бежит по оврагу.

– Ну вот, Володя, сейчас придет паром, и ты будешь в медсанбате, – говорит Лена и подымает Володе воротник шинели. – Так лучше, а то ветер…

Володя лежит на носилках около землянок санроты на берегу Днепра. Около носилок тлеет костер. На обуглившихся досках лениво ползают и гаснут фиолетовые огоньки. От Днепра несет осенним холодком. С косогора, из сырой рассветной мути, летят влажные листья. Они падают на огонь, шевелятся, как живые, и вспыхивают тихим желтым пламенем. На песке около костра стоит еще несколько носилок. Из землянок санитары выносят раненых, ждут парома с того берега. Днепр не виден в потемках, но когда далеко слева слабо мерцает край неба, то можно отличить черную воду от берега. Временами ветер сникает, становится тихо, и Лена слышит, как отрываются и планируют с деревьев листья. Один лист упал ей на рукав. Лена осторожно снимает его и держит на ладони. Лист пахнет землей и тревожным запахом поздней осени.

«Какой легкий лист!» – думает она.

– Они у нас в Воронеже лежали целыми кучами в саду, и как хорошо было по ним ходить… – говорит Лена, – они хрустят.

– А ты раздави этот, – ворочаясь, без улыбки советует он. – Тоже хрустнет.

– Зачем, Володя? – обиженно отвечает она и сдувает лист с ладони. – Не надо.

Володя поеживается и вздрагивает.

Лена задумчиво смотрит на его лицо.

– Что, Володя? – спрашивает она.

– Лена, – говорит он, – скоро паром?

– Сейчас, Володя. И потом в медсанбат. Немного осталось потерпеть.

– Лена, – повторяет Володя, – а ведь я… Ведь мы с тобой теперь…

Он приподымается на носилках, вбирает в себя воздух.

– Что? – спрашивает Лена. – Что ты хотел сказать? Ложись, ложись…

– Ничего, – говорит он, стискивая зубы, и мучительно морщится не то от боли, не то от каких-то воспоминаний…

Лена поправляет его повязку и наклоняется к нему:

– О чем ты думаешь?

Володя не отвечает.

– Странный! Какой ты странный, Володя! О чем ты думаешь? – Лена гладит его шею и целует в подбородок… – Я верю, что мы еще увидимся…

Володя лежит молча.

– Ну, сестренка, – говорит кто-то над головой. – Пусти-ка. Дай-ка мы его возьмем – паром не ждет!

Рядом стоят два санитара. Они берут носилки и, кряхтя, несут их к парому в сопровождении Лены.

– Погодите, ребята. – Володя встревоженно делает усилие приподняться, опираясь локтями, и голос его звучит сдавленным криком отчаяния: – Лена! Меня сейчас увезут… Я хотел сказать… не увижу я тебя больше! Жизни без тебя мне не будет, а не жалей ты меня, война ведь, Леночка, милая!..

Она дальше ничего не может расслышать. Носилки грузят на паром, а она, безмолвно кусая губы, медленно идет к костру, и в ее ушах еще звенит мальчишески отчаянный вскрик Володи, пытавшегося объяснить то, что не поддается никакому объяснению.

И вдруг Лене становится необыкновенно жарко, как тогда в овраге, так жарко, что пересыхает в горле и невозможно дышать. Она обессиленно садится у костра и, охватив колени, пряча в них лицо, горько и беззвучно плачет.