Текст книги "За тридевять земель"

– Хвостик, мы с тобой такие домоседы, – прибежал

цыплёнок Желток к своему другу котёнку Хвостику. Тот в это

время, сидя на тёплом, прогретом ярким, утренним солнцем

крылечке, спросонья умывал лапкой мордочку. – То в саду мы

играем, – продолжал запыхавшийся цыплёнок, – то в огороде. В

молодости надо попутешествовать! Пока силы есть. Мир так

велик! Я только что в щель между досок заглядывал – у соседей

совершенно иная жизнь!

– Какая ещё иная жизнь? Мяу. . – со сна ничего не понял

Хвостик. Но тут он вспомнил про обиду, нанесённую соседями

его любимому лакомству, и от возмущения даже перестал

умываться. – Там только молочко иное – магазинное! Из-под

нашей коровы, они, видите ли, не берут! Они, видите ли,

майского жука в подойнике выловили! Какой, видите ли, мяу,

кошмар! – с жаром начал котёнок отстаивать своё, домашнее,

натуральное Звёздочкино молочко. – Им бы, соседям бы,

подумать бы, что если жук в нашем молочке плавал, то это

вовсе не значит, что оно, видите ли, плохое! Может быть как раз

наоборот! Может быть, он и нырнул в подойник, а не в бутылку

и не в пакет, потому что наше молочко лучше магазинного!

Мяу, мяу, мяу! – шумел котёнок. – Им бы, соседям бы понять,

что молочко тут и вообще не причём! Что ему, жуку, видите ли,

жить надоело! Что он, видите ли, не простой жук, а майский! И

что ему, видите ли, весна голову вскружила! Вместе с какой-то

жужелицей! Тем более что он вовсе не для себя, а для неё, для

жужелицы топился! Знал жук, что молочко через марлечку

процедят и его спасут! Вот, жук! Мяу! – порядком подустав,

закончил, наконец, котёнок непривычно длинную для себя,

несвязную и горячую, в защиту своего домашнего

Звёздочкиного молочка речь.

– Хвостик, ты не понимаешь, – выждав немного, возразил

цыплёнок. – У соседей вообще всё иное. Не только молочко.

Понимаешь – во-о-бще! Другой мир. У них даже на цепи не

дворняжка, как у нас, а помесь чау-чау с бультерьером гавкает.

У них даже в подполе смесь нашего Барсика с сиамской кошкой

за мышами гоняется. У них…

– Вот поэтому эта кошка никого поймать и не может, –

перебил друга котёнок. – Потому что она, видите ли, смесь, а

мыши в подполе, видите ли, не смесь, а наши деревенские,

чистокровные. И вообще – что ты так распетушился? – решил

Хвостик переключить разговор с соседей на своего товарища. –

Ты как путешествовать собрался? Ведь ты даже через забор

перелететь не можешь. Ведь вы, цыплята, как и курицы и

петухи, как ни крути, птицы неперелётные.

Выговорившись, Хвостик немного успокоился, жёлтое

солнышко пригревало его серенькую шёрстку, он сладко

прищурился и разлёгся на тёплой ступеньке крыльца. Считая,

видимо, что спор окончен, он со6рался было и вовсе снова

задремать и даже начал мурлыкать «Му-ррр… му-ррр…» от

удовольствия.

– А вовсе и не обязательно через забор перелетать, – не дал

ему поблаженствовать беспокойный друг. – Мы с тобой можем

и подкоп под оградой прорыть. Или доски в заборе раздвинуть

и пролезть. – И помолчав, цыплёнок добавил в досаде: – Всё-то

ты, Хвостик, норовишь про меня какую-нибудь гадость сказать.

– Это ты про неперелётную? А что ж тут обидного? Уж, как

есть, так и есть. Му-ррр, му-ррр, му-ррр, – пытаясь

одновременно и дремать, и мурлыкать, и рассуждать, бормотал

котёнок. – Ты, Желточек, птица неперелётная вдвойне. Даже

втройне. Во-первых, потому что с места, как обычный воробей,

подпрыгнуть и взлететь не можешь. Во-вторых, потому что с

разбегу, как самолёт с аэродрома, тоже взлететь не можешь. А

в-третьих, потому что если бы ты даже ты и научился взлетать

как воробей, или, разбежавшись по огороду как самолёт, то всё

равно остался бы зимовать в курятнике. Некоторым птицам не

дано улетать в дальние края. Возьми, к примеру, сороку

Стрекотуху – она около нашей помойки зимует. И даже

самолёты некоторые тоже только по внутренним рейсам летают.

Ты, Желточек, как и сорока – птица оседлая. Му-ррр… му-ррр…

му-ррр…

– Стрекотуха и по чужим помойкам тоже промышляет.

Оседлая, это не значит, что я всю жизнь за забором, как

морковка в грядке, должен сиднем сидеть. – Соображая, то ли

радоваться ему, что его сравнивают с птицей, а не тычут в

носик, вернее в клювик, привычным и обидным «курица не

птица», то ли расстраиваться из-за слова «оседлая»,

призадумался цыплёнок. – Если!.. – вдруг осенило его, и он

даже хлопнул от радости крылышком по гребешку. – Если я

птица оседлая, значит, я должен кого-нибудь оседлать и

путешествовать. В седле. Вот так! Верхом скакать. Вот, что это

значит! А вовсе не как морковка сиднем в грядке сидеть! – с

жаром повторил цыплёнок. – Осталось найти кого бы… кого

бы… – начал цыплёнок крутить головой по сторонам, –

оседлать… На ком бы… на ком бы… верхом…

– Ну, уж только не на мне. Мяу! – встрепенулся и даже

пробудился, и даже привстал со ступенек, почуяв опасность,

Хвостик.

– На тебе далеко не уедешь. Где сядешь, там и слезешь, –

оценивающе смерил взглядом щупленького котёнка маленький

цыплёнок. – Может, оседлать нашу Звёздочку?

– А как ты на неё влезешь? – насторожился и даже

испугался котёнок. Ему очень не понравилось предложение

превратить его любимую, приносящую такое вкусное молочко

Звёздочку, в ездовую кобылу. – Но если даже я тебя подсажу,

всё равно ты будешь сидеть на ней, как на корове седло, –

придумал ещё один довод котёнок. – Есть такое выражение: как

на корове седло. Это значит, некрасиво будешь на корове

сидеть. И путешествовать тоже некрасиво.

В это самое время совсем близко за забором кто-то громко

всхрапнул, потом жалобно тявкнул, видимо во сне «Вау!» и

снова захрапел. Друзья переглянулись и вместе направились к

ограде.

– Вот кого хорошо бы оседлать – пса. Пиу, – прошептал

цыплёнок.

– Пса – просто отлично! – обрадовался, что нашлась

подходящая замена Звёздочке, тоже шёпотом поддакнул другу

котёнок. – Ему и через забор перелезать не нужно, он и так уже

в иных краях на цепи сидит. А Звёздочка – как она через забор

перелезет? И перепрыгнуть у неё тоже не получится. И

перелететь. Звёздочка, как и ты, животное не перелётное,

Звёздочка – животное оседлое.

Произнеся слово «оседлая», котёнок осёкся, он испугался,

что его друг снова вернётся к мысли оседлать его любимую

корову. Но тот видимо всерьёз вознамерился поездить по иным

краям именно на псе.

– У него и кличка для путешествий подходящая – Оукей! –

продолжал цыплёнок. – И под его лай «Вау! Вау!» не стыдно

будет скакать. Это тебе не то, что как на корове седло под какое-

нибудь мычание «Му-у» ездить! – Цыплёнку, судя по всему,

совсем не хотелось оседлывать корову.

– К тому же на собаке за уши можно будет держаться, чтобы

не упасть. А заодно и рулить, – продолжил находить всё новые

и новые достоинства у Оукея, как у скакуна, по сравнению со

Звёздочкой, котёнок. – У этой смеси уши очень удобные – одно

большое, другое маленькое. Не спутаешь когда поворачивать

налево, когда направо. Мяу! – прошептал Хвостик.

Доски там, где в заборе была щель, раздвигались с трудом и

совсем чуть-чуть. Будущие путешественники дружно

поднажали, и этого чуть-чуть им вполне хватило, чтобы

пролезть по очереди на соседний участок.

Мир там и в самом деле показался им совершенно иным –

всё было не так, как в их дворе. И травка, на которую они

ступили, росла по-другому – была выкошена, вытоптана и

торчала только местами, клочьями. И воздух был с

незнакомыми запахами. Даже солнышко на голом, совершенно

не засаженном деревьями, в отличие от их родного, участке,

светило иначе. И в самом деле – настоящий иной мир!

Друзья осторожно, на цыпочках приблизились к будке,

около которой как обычно спал Оукей.

Эта помесь чау-чау с бультерьером, была существом

странным, и не только по кличке. От своих китайских предков

пёс унаследовал округлость форм и жирок. Можно даже было

предположить, что и приятный вкус. Ведь эту породу китайцы

вывели для пропитания – как пищу, как лакомство. Шерсть

Оукей унаследовал от своих английских предков – она была

короткой, бойцовской, вроде мужской причёски «под бокс» или

«полубокс». Однако боевой вид потомку бультерьеров портили

не только жирок и округлость форм, но и болтающаяся под

мордой, тощая, даже не борода, а бородёнка. Хотя, с другой

стороны, эта же бородёнка, не смотря на свою жидковатость,

придавала псу некоторую солидность и мешала думать о нём,

как о мясном блюде. И даже заставляла подозревать, что в

предки к Оукею, кроме китайцев и англичан, затесался ещё и

какой-нибудь собачий, псовый, испанский гранд – уж очень

Оукеевская бородёнка напоминала эспаньолку, благородную

испанскую бородку. Да и держал он её, гордо задирая голову

вверх, так, чтобы бородка торчала вперёд – гранд из собачьих,

да и только! В довершении ко всему надо добавить, что окрас у

этой помеси был белый с чёрными пятнами, как у далматинца,

под животом были рыжие подпалины, как у колли, хвост был

мохнатым, как у сеттера, левое ухо свисало, как у спаниеля,

зато правое было размером раза в два больше левого, и крепко,

всегда начеку, торчало несгибаемо и настороже, как у овчарки.

Характер у Оукея тоже был весьма вздорным. Безразличная

покорность животного, выращиваемого на заклание, уживалась

в нём с необычайной злобой потомственного бойца. В чём-то

он был даже ещё более свиреп, чем его воинственные

британские предки, к их злости охранников и драчунов,

...

конец ознакомительного фрагмента