Текст книги "Московское Время (сборник)"

4

– На вашу жилплощадь и так никто польститься не может: у вас есть на нее законное разрешение.

– Конечно, есть, и спасибо тебе за него. Только помнишь, кем оно подписано?

Глаша опустила глаза, и Софья Дмитриевна тихо ответила за нее:

– Председателем Моссовета Каменевым. Согласись, сейчас не лучшее время предъявлять кому-либо этот документ.

– Ну, да, вы правы, Софья Дмитриевна.

– А теперь представь, мне при очередном уплотнении оставляют не спальню, а эту комнату…

Глаша поднялась, разливая по бокалам только что открытое вино.

– Вы не устали надеяться, ждать? Столько лет прошло…

– Нет, – твердо произнесла Софья Дмитриевна.

– Извините, ради бога! – Глаша села и с тоской посмотрела в вечернее окно, на сини которого смутно белели пилястры Меньшиковой башни. – Это я устала. Устала ждать, когда мировая революция свершится, когда мы коммунизм построим, когда Эмиль со своей Елизаветой расстанется. Жизнь проходит, а все только в будущем!

– Как же, Глаша, без мечты? Люди без нее не могут. Кто-то о коммунизме мечтает, кто-то о приумножении своих квадратных метров… Пол – беды, если мечта не сбывается, беда – если теряешь надежду на ее исполнение.

– Все– то вы правильно говорите, Софья Дмитриевна. Ну, за надежду? – грустно улыбнулась Глаша.

Они чокнулись бокалами. После утихших хрустальных звуков вдруг послышался тонкий стук, будто что-то слетело с кончика перезвона и несколько раз ударилось в какую-то из стен.

– Наверно, это мастерит сын Полуниных, – послушав тишину, сказала Софья Дмитриевна. – Саша хороший мальчик, толковый. Жаль будет, если в детском доме окажется.

Но тишина вновь раздробилась стуком, который падал теперь тяжелыми горошинам и выкатывался… из второй комнаты Софьи Дмитриевны.

Женщины переглянулись. Моментально все поняв, они кинулись в спальню. Руки у Софьи Дмитриевны дрожали, но она справилась – нашла на оправе зеркала кнопку. Дверца сдвинулась мягко, как если б ее на протяжении минувших лет регулярно смазывали, и посторонилась… перед стоявшей за ней Клавдией!

Глаза у Софьи Дмитриевны, вздрогнув, широко распахнулись – словно бы вскрикнули от ужаса разочарования: ведь никого другого, кроме Алексея, не ожидала она увидеть.

А Клавдия обвела всех растерянно – узнающим взором, из которого в следующее мгновенье ускользнуло сознание. Не сделав и шага, она упала в обморок.

Софья Дмитриевна и Глаша перенесли ее на кровать. Только вдохнув уксуса (нашатыря не нашлось, а на духи «Красная Москва» и медицинский спирт никакой реакции не было), Клавдия пришла в себя.

Конечно, время изменило ее, но она не стала выглядеть хуже. Наоборот, Клавдия похудела до стройности, которая так привлекает многих мужчин в «ядреных бабах», а красота лица как бы обострилась из-за ушедшего выражения мягкости.

– Барыня… Глаша… Я вернулась?

Она села на кровати и посмотрела по сторонам.

– Мне сегодня, когда на Мясницкой стояла, ресница в глаз попала, я зажмурилась, и вот… Сколько же лет прошло!

– Это точно, уйма лет прошла после твоего предательства, – холодно отозвалась Глаша.

– Оставь, – попросила ее Софья Дмитриевна, – зачем ворошить прошлое!

– Да права Глаша, – спокойно согласилась Клавдия, – предала я вас, оговорила. За то и наказана: непонятно, какой жизнью живу…

И будто боль пролилась:

– Простите меня… Простите, если сможете…

У Софьи Дмитриевны повлажнели глаза.

– Да ладно уж, – потеплела и Глаша. – А на Мясницкой ты напротив Почтамта стояла?

– Ага, там.

Глаша и Софья Дмитриевна молча переглянулись.

– Скажи, – продолжила Глаша, – а что это на тебе надето? Ты откуда вообще?

Наступившую тишину, как нельзя кстати, оборвал голос из репродуктора:

– Говорит радиостанция Коминтерна. Московское время – двадцать один час. Сегодня, восьмого августа тысяча девятьсот…

– Я из той жизни, которая наступит через восемьдесят лет, – подсчитав, бесстрастно объявила Клавдия. – А надета на мне «олимпийка» – костюм такой спортивный.

Ладные формы ее были тесно заключены в темно-красные брюки и того же цвета куртку на молнии с витиевато начертанными буквами RUSSIA.

– Ты стала спортсменкой? – улыбнулась собственному вопросу Софья Дмитриевна. – И почему у тебя написано Раша, а не Юэсэсэр?

– Ну, во-первых, этот костюм не только спортсмены носят, а, во-вторых…. нет там никакого СССР!

– Неужели белые все-таки победили? – изумилась Софья Дмитриевна, виновато посмотрев на Глашу.

– Да какие белые! Ни они, ни фашисты, никто ничего не смог сделать – сами все развалили!

– Этого не может быть! – возмутилась Глаша.

– Глашка, Глашка, – по-доброму покачала головой Клавдия. – Расслабься, ты до этого… точнее, уже мы – не доживем!

И взглянула, дрогнув иронично губами:

– А ты, надо понимать, большевичка?

– Именно так и понимай!

– Ладно, я вам сейчас кое-что про светлое будущее расскажу, но сначала… Софья Дмитриевна, а ведь Алексей-то Арнольдович – там!

– Где?! – Софья Дмитриевна схватилась обеими руками за спинку кровати.

– Ну, там, откуда я теперь…

5

То, что узнали Софья Дмитриевна и Глаша, показалось им невероятным.

– Значит, в 19 часов 9 мая 1975 года? – раскрасневшись, сияя глазами, переспросила Софья Дмитриевна.

– Да, я хорошо помню и время, и число, и год.

– У Почтамта?

– У Почтамта.

Софья Дмитриевна в волнении прошлась по комнате, села на стул, счастливо закрыла лицо руками. Но через минуту уронила их, ошеломленная неожиданной мыслью:

– Как же я доживу до этого 1975 года?

– Вообще-то считается, что те, кто вляпался в эту байду, ну, побывал, как мы, в другом времени, потом перестают стареть. И, между прочим, у меня это, кажется, уже началось.

Софья Дмитриевна недоверчиво взглянула на Клавдию.

– А все-таки, ты ничего с годом не перепутала?

– Да нет же, не перепутала, это день тридцатилетия Победы.

– Победы?

– В Великой Отечественной войне, которая началась в 1941 году, а закончилась в 1945-м. Нам ее еще предстоит пережить. Да и много чего другого… – погрустнела Клавдия.

Из последовавшего затем рассказа вытекало, что будущее, мягко выражаясь, совсем не лучезарно. Конец повествования продолжила тяжелая тишина; в тягостном молчании каждая думала о своем.

– Я, наверно, поеду в Сибирь, к своим, если живы, конечно, – первой заговорила Клавдия. – А если и не осталось никого – все равно поеду. Вот только как без документов?

– Паспорт я тебе постараюсь выправить, – пообещала Глаша.

– А то, Глаш, поехали со мной, – оживилась Клавдия. – Пока не поздно, поехали! Нельзя тебе здесь.

– Мне ничто не угрожает, – сухо проговорила Глаша.

– Ага, все они тоже так думали. И маршалы, и генералы, и министры… Не дури, Глашка, поехали. Вон и Софью Дмитриевну с собой возьмем – до 1975 года еще далеко!

– Мне нельзя: Алексей Арнольдович может раньше вернуться.

– Не может. У них там раньше 1975 года ничего не получается.

– Разве он не бывает на Мясницкой?

– Еще как бывает! Напротив Почтамта часами стоит.

Софья Дмитриевна схватилась рукой за горло, закрыла глаза и, показалось, окаменела, если б через несколько секунд не блеснула на щеке мокрая дорожка. Потом она резко встала и вышла.

– Долго рассказывать, – ответила на недоуменный взгляд Клавдии Глаша, решив без ведома Софьи Дмитриевны не открывать ей, как оттуда возвращаются.

Стукнула дверь. Послышался голос Софьи Дмитриевны:

– Глаша! Клавдия! Что вы там сидите! Идите к столу!

6

Вот уже второй день в ожидании паспорта Клавдия жила у Софьи Дмитриевны. Поначалу она все ходила и поражалась тому сокрушительному преображению, которое постигло некогда шикарную квартиру. Более всего было ей обидно за кухню, превратившуюся из просторной, облицованной белоснежным кафелем комнаты в загромождённое столами и табуретами помещение с облупившимися крашеными стенами и пятнисто – рыжим потолком. На следующий день горечь от обступившей ее новизны улеглась, и Клавдия начала присматриваться к жильцам. Первой, с кем она пообщалась, была Капитолина Емельяновна.

– Подвинься, что ли, – сказала Клавдия, присаживаясь на скамейку у подъезда, где Капа по обыкновению лузгала семечки.

Было четырнадцать часов третьего дня рабочей шестидневки[1]1
  С ноября 1931 года по июнь 1940 года в СССР существовала шестидневная рабочая неделя с фиксированным днем отдыха, приходящимся на 6, 12,18,24 и 30 число каждого месяца.


[Закрыть] – время, когда дома остаются лишь пенсионеры, грудные дети и иждивенцы. Сама Клавдия считалась родственницей Софьи Дмитриевны, приехавшей ненадолго у нее погостить. Предусмотрительно сменив свою «олимпийку» на платье из сильно обедневшего гардероба бывшей коллежской асессорши, она чувствовала себя стеснительно в одежде непривычного фасона. Однако при виде казакина Капитолины настроение у нее улучшилось.

– Где ж такими бархатами торгуют?

– Чего? – подняла Капа сердитое лицо с нависшей на губе шелухой.

Оценив ее неотзывчивость, Клавдия решила тему не развивать.

– Забей. Проехали.

– Чего? – по-прежнему щетинисто вопросила Капа.

– Ты чего все время «чевокаешь»?

– Чего?

«Совсем без ума», – подумала про нее Клавдия и собралась уходить, но, вспомнив, что в квартире заняться нечем – в комнатах Софьи Дмитриевны она прибралась еще утром, а ужин готовить рано, – решила остаться.

– Что в кино сейчас показывают? – помолчав, спросила Клавдия.

– Так это ж, – улыбнулась вдруг Капа, – «Волга-Волга».

– А… Знаю… Отстой.

– Как это?

Тут Клавдии вспомнилась Софья Дмитриевна, которая говорила ей: «Ты следи, пожалуйста, за своей речью, не стоит привлекать к себе лишнего внимания. Я заметила, у тебя слова используются не в их прямом значении, да и сама ты стала совершенно другой». «Ну, конечно, – оправдывалась Клавдия, – там, откуда я, скромные кухарки не выживают!».

– А по телевизору какой сериал идет? – тщательно подобрала она слова.

– Чего? – снова впала в недоумие Капа, но Клавдия догадалась, что женщина ни в чем не виновата:

– Телевизоры у вас есть?

– Какие еще визоры?

– Понятно, я так и думала. Значит, про мобильники и спрашивать нечего.

Лытнева давно уже перестала грызть семечки и сидела, нахохлившись, докапливая раздражение, чтобы взорваться. Клавдия, сообразив, что последняя фраза именно к этому сейчас и приведет, быстро вынула из кармашка сотовый телефон.

– На, смотри, – засветила она экран. – В этой штуковине много интересного. Можно, например, в головоломку поиграть или пасьянс разложить. У меня тут полно всего загружено. Только зарядка скоро кончится.

Испугавшись, что опять наговорила много непонятных слов, она напряглась, но Капа увлеченно разглядывала ярко-красочные изображения карт, выведенные Клавдией из раздела меню «Игры».

– Ишь, красота-то какая! – восхитилась Капитолина.

– А их еще передвигать можно. Вот, пальцем. Попробуй сама.

После нескольких упражнений по перемещению карт Капа спросила:

– А можно мужу со свекром показать?

– Почему же нет.

– Только Евдохе нельзя. Она психованная, вредная.

– Да у вас вся семейка такая, – не сдержалась Клавдия. – Видела я твоих… мужа со свекром.

Капитолина посмотрела исподлобья, и Клавдия поспешила дать добрый совет:

– Вам йогой заниматься надо. Она нервную систему успокаивает. Я, например, занималась.

– А как это? Научишь?

– Легко. Иди, готовь деда. Да и сама размотайся. Ты что, в этом платке родилась?

– Нам, мужним, нельзя простоволосыми ходить.

– Так то в деревне. А вы ж теперь понаехали, москвичами стали! Соответствуйте!

Для демонстрации упражнений Клавдия отправилась одеть «олимпийку», столь рельефно выделявшую достоинства ее фигуры. Тем временем дед Ефим негодовал:

– Ты, Капитолина, совсем сбрендила! Надо ж, чего удумала! Я сейчас вожжи возьму…

В этот момент на пороге лытневского жилища появилась Клавдия:

– А вы и вожжи из деревни прихватили?

При виде стройной красавицы дед осекся, сердце старого бабника дрогнуло, и он неожиданно широко заулыбался полным крепких желтых зубов ртом.

– Как же без острастки? Без нее никак нельзя!

– Да, дедушка, все бы вам кулаком проблемы решать… Отстаем от прогресса, тормозим! Гуманней надо быть!

– Да какой я дедушка! – приосанился Лытнев. – Я какую хошь молодку еще затопчу!

– Ну и хорошо, – мягко согласилась Клавдия. – Тогда, чтобы силы ваши не слабели, нужно делать упражнения. Сейчас покажу.

– Ну, валяй, уговорила! – посвечивая глазками, кивнул Ефим.

– Вставайте вот здесь, рядком… А где Евдокия ваша?

– Она в магазин пошла, с дочкой, – объяснила Капа. – Не скоро вернется. Пока все витрины не оглазеет, ни за что не вернется.

– Интересный у нее шопинг, – улыбнулась Клавдия.

А дед сипло рассмеялся:

– Какие – то ты слова непонятные говоришь, красавица! Видать, шибко ученая. Наверно, ученей нашей барыньки будешь!

Клавдия недоуменно посмотрела на него, посерьезнела.

– Показываю первую асану – позу, значит. Называется – поза горы.

Затем последовали позы дерева, змеи, плуга… Ученики кряхтели, ломая неподатливость собственных тел, и, хоть мало что у них получалось, – налицо было невесть откуда взявшееся азартное усердие.

– А теперь последняя поза – поза счастливого ребенка! Показываю: бедра прижаты к животу, ноги согнуты в коленях, руки обхватывают стопы. Держимся десять дыханий.

Поза счастливого ребенка деду Ефиму не удалась, поскольку он совершенно обессилил, продолжая, впрочем, смотреть на учителя с прежним блеском в глазах, а Капитолина в своей широкой юбке не стала задирать ноги, надо понимать, из соображений приличия.

– Ладно, можете без «счастливого ребенка», но остальные позы – каждый день! Обязательно с Евдокией!

И в полголоса добавила:

– Не заметите, как подобреете…

– А ты еще-то придешь нам асаны эти показывать? – перекатившись со спины на карачки, спросил дед.

– Теперь все в душ! – не ответила Клавдия. – Приступаем к водным процедурам!

– В душ? – удивился старик. – Не, мы в баню ходим. По воскресеньям… тьфу-ты… по шестым дням шестидневки…

Клавдия обвела взглядом Лытнева – старшего и, мысленно махнув рукой, решила идти прочь. Но вдруг в глаза ей бросилась Капа – как вьются ее растрепавшиеся золотистые волосы, как теперь не похоже это ее разрумянившееся лицо на тот недавний, обернутый серым платком лик.

– Сколько тебе лет?

– Так уж двадцать шесть, – засмущалась Капа.

– Что ж ты в Москву приехала, а нигде не работаешь, не учишься, никуда не ходишь?

– В кино хожу…

– В кино… Я раньше тоже все в кино ходила…

Клавдия помрачнела, молча открыла дверь, обернулась:

– И не носи ты этот платок… и казакин свой выброси – прямо, старуха в них!

Пока дверь закрывалась, Капа стояла, потупившись, а дед Ефим растерянно моргал – то ли пораженный наглостью гостьи, то ли ее правотой.

Теплый душ (если читатель помнит, дом был газифицирован еще с дореволюционных времен) отогнал надвигавшуюся хандру. Уловив по пути из ванной запахи готовящейся пищи, Клавдия свернула в кухню.

Броня Яковлевна хлопотала над ужином для «девочек».

– Котлетки? – втянув ноздрями, поинтересовалась Клавдия.

– Да, да, – осветилось доброй улыбкой морщинистое лицо старушки. – Эммочка и Беллочка очень их любят.

– Разнообразить не пробовали? Ну, навернут они их, как всегда, с картошкой… Или у вас что – то свое, национальное, к ним подается?

– Да, нет, картошка… Еще макароны.

– Советую попробовать гамбургеры.

Броня Яковлевна вежливо – внимательно посмотрела на Клавдию.

– Я не знаю такого блюда.

– Проще простого готовится. Фарш остался? Еще булка понадобится, соленый огурец, зелень, кетчуп – и Макдоналдс отдыхает!

– Извините, я глуховата, но, кажется, все есть, кроме последних двух продуктов.

– Что, зелени и кетчупа нет?

– Зелень я как раз сегодня на базаре купила, а вот кепчук и макдас – я даже не представляю, что это такое…

– Хорошо, обойдемся без Макдоналдса, – быстро нашлась Клавдия. – А соус томатный имеется?

Броня Яковлевна закивала головой:

– Имеется, имеется.

Вскоре Клавдия уже делила для пробы первый гамбургер между Броней Яковлевной и Капой, которая появилась на кухне в сарафане и без платка. Через некоторое время присоединился к дегустаторам и дед Ефим, единолично съевший целый гамбургер. То ли йога начала действовать, то ли бутерброд был так хорош, но и дед, и Капа приобрели благостно – умиротворенный вид.

– Вот таким образом, – подвела итог Клавдия. – Одними котлетами и закормить недолго. Ладно, мне самой пора ужин готовить. Что тут из продуктов? – открыла она кухонный шкафчик Софьи Дмитриевны– Сосиски… Отлично! Можно сделать хот-доги!

Все находившиеся на кухне дружно подались к Клавдии…

7

Удивительно, но всего за три дня Глаше удалось оформить Клавдии паспорт – положение и связи во все времена позволяют делать многое, эпоха ограничивает лишь понятие этого «многого».

Поезд, на который был куплен билет, отправлялся утром следующего дня с Северного вокзала.

– С Северного? Это что еще за вокзал? – удивилась Клавдия.

– Ну, тот, что при тебе назывался Ярославским – пояснила Софья Дмитриевна.

– Понятно… Его потом назад в Ярославский переименуют, – поделилась знанием Клавдия.

А в ночь перед ее отъездом Софья Дмитриевна была разбужена всхлипами. Она подошла к Клавдии, присела на край постели, погладила ее по волосам.

– Мне страшно, – прошептала Клавдия. – Страшно жить, зная все наперед…

Она облокотилась на подушку, глубоко вдохнула, чтобы унять плачь, немного успокоилась.

– На Маросейке есть дом… Он в глубине стоит, к нему между других домов как бы переулочек тянется.

– Да, да, есть.

– Так вот, на нем потом доску повесят в память о погибших вот в эти самые годы: всем, кто жил в этом доме, ушел и не вернулся. Так слово в слово и написано, я запомнила. А ведь это были такие же Лытневы, Трахманы, Полунины, хорошие, плохие, самые обыкновенные люди. И знаете, что ужасней всего? Там, откуда я теперь, тоже есть свой Сталин! Правда, он не такой кровожадный, как этот, но тоже царь: что ни взбредет ему в голову, то так и делается. Алексей Арнольдович говорит, что Россия по заколдованному кругу ходит – от революции к царю, от царя к революции…

– А, может, Господь хочет нас, русских, чему-то научить?

– Да чего-то не учимся мы… русские… Чудно! Потом мы разделимся на россиян и всех остальных; россияне – это те, которые все себе заграбастали. Они прямо так и объявляют по телевизору – вы же знаете, что это такое?

– Конечно, у нас уже несколько лет телевидение существует. Только оно широко не доступно.

– А там очень доступно, не знаешь, куда от него деться. Так они откровенно говорят: мы – россияне, Газпром наше национальное достояние!

– А что такое Газпром? Газовая промышленность?

– Да, это то, с чего они кормятся. Ну и с нефти еще.

– В прошлом твоем рассказе таких подробностей не было.

– Да вы и без них сильно загрустили… И потом, Глашку жалко. Вы-то, Софья Дмитриевна, переживете, а она – идейная…

– Да, Глашу жаль… Знаешь, политика – это как бы одна из оболочек жизни, а человек намного сильней, если для него внешние ее стороны – не главное. Есть же семья, любовь, дети…

– Ну да, еще богатый внутренний мир! У вас-то с ним все в порядке, а вот у меня, например, он небогат. И где ж ему разбогатеть в этом чертовом Тобольске, куда я приеду накануне войны и буду потом вкалывать на каком-нибудь эвакуированном заводе под плакатом «Все для фронта, все для победы!», и хорошо, если ноги не протяну. А когда победим, снова нужно будет выживать – без мужиков, потому что они на этой проклятой войне полягут, в голоде, в разрухе… Нет, Софья Дмитриевна, человек не должен знать своего будущего! Отпустите вы меня!

– Из этого мира? – сразу же поняла ее Софья Дмитриевна.

– Да! – с надеждой в глазах кивнула Клавдия. – В любой другой. Авось, не пропаду!

Софья Дмитриевна раздумывала недолго.

– Хорошо, – спокойно сказала она и встала. – Ты только «олимпийку» не надевай, оденься в платье. Я тебя жду.

Комната, в которую Софья Дмитриевна не ступала с того рокового дня, все так же освещалась нетающей свечей, и все так же на стене висел портрет дамы.

Она обняла Клавдию:

– У тебя всегда будет шанс вернуться.

Клавдия отвела голову назад, посмотрела удивленно покрупневшими глазами.

– Нужно, находясь лицом к Почтамту, крепко зажмуриться. Именно это ты и сделала, когда ресница под веко попала.

– Так просто?! – изумилась Клавдия.

– На первый взгляд просто, но, путешествуя во времени, можно оказаться в любых обстоятельствах. Будь осторожна.

На этот раз Клавдия обняла Софью Дмитриевну, и они замерли.

– Ну, удачи тебе, – пожелала Софья Дмитриевна. И возьми вот это. Пригодится в любом времени.

Раскрыв ладонь, на которой лежали рубиновые серьги, она положила их в кармашек Клавдиного платья.

8

Следующим утром Софья Дмитриевна позвонила Глаше:

– Я тебя вечером очень жду. Зайдешь?

Оттого, что виделись они накануне – Глаша приносила Клавдии паспорт и билет до Тобольска, – Софья Дмитриевна поразилась происшедшим с ней всего за сутки изменениям.

– Плохо спала, – сказала осунувшаяся, непривычно тихая Глаша. – Да и в горкоме…

Она махнула рукой и придвинула чашку чая.

– Глаша, ты меня прости, но этот разговор не терпит отлагательства.

– Какой разговор? – вяло спросила Глаша.

– Ты же сама видишь: все, о чем рассказывала Клавдия, это не выдумки! За тобой придут не сегодня – завтра!

– Но я ни в чем не виновата!

Софья Дмитриевна горько усмехнулась.

– Конечно, можно ничего не бояться, надеясь на справедливый суд. Только нет его и в помине. Ты просто пропадешь! Ни за что!

Глаша сидела с несогласным видом, однако было заметно, что внутреннее она не противится этим словам.

– Что же мне теперь – скрываться? Даже, если я, как Клавдия, в Сибирь уеду, все равно меня найдут!

– А Клавдия в Тобольск и не уезжала…

– Где же она? – невольно оглянулась Глаша.

– А ты не догадываешься?

Лицо у Глаши покраснело, и глаза с мерцанием остановились на Софье Дмитриевне.

– Что, вы и мне предлагаете то же самое?!

– Другого выхода нет! Согласись, это же не безусловная гибель, как если бы ты осталась здесь – ожидать своего часа. И потом, можно всегда вернуться, ты же знаешь. Риск, конечно, есть, однако в таком деле его и не может не быть. Знаешь, я открыла Клавдии способ возвращения, но она до сих пор там. Я уверена – ничего плохого с ней не случилось.

Глаша, облокотившись на стол, закрыла лицо руками.

– Глаша, родная, у меня никого, кроме тебя… Когда ты уйдешь, я останусь одна. Совершенно одна! Но так я хотя бы буду знать, что ты есть, и, может, когда-нибудь мы даже встретимся. Ты должна уйти. Понимаешь?

– Да, – прошептала Глаша, отстраняя руки. – Но Эмиль! Я не могу без него!

– Так будьте вместе! Здесь он обречен, а там, да еще вдвоем, вы не пропадете, поверь!

Глаша благодарно положила ладонь на руку Софьи Дмитриевны.

– Как его только уговорить? Боюсь, что это невозможно.

– Отчего же? Пусть он это сделает ради тебя! Не может же революция быть дороже любимой женщины!.. Ах, да, по тому, как ты смотришь, я понимаю, что сказала глупость. Значит, найди другие доводы! Я и сама бы с ним поговорила, но ты знаешь – он меня недолюбливает.

– Хорошо, Софья Дмитриевна, я постараюсь, я найду подходящие доводы.

– Вот и договорились! Но сделать это нужно в самое короткое время. Завтра вечером я вас жду.

* * *

Так никогда Софья Дмитриевна и не узнала, сумела ли Глаша убедить Будного, потому что на следующий день их обоих арестовали. Софья Дмитриевна ходила в тюрьму с передачами для Глаши до тех пор, пока ей не объявили, что гражданка Спиридонова осуждена на десять лет без права переписки. От Клавдии Софье Дмитриевне было известно, что это означает…

И она осталась совершенно одна.