Текст книги "Великий князь Николай Николаевич"

«Пока я с вами, ничего дурного случиться не может», – обыкновенно говорил он, укрепляя тем свое положение при дворе.

В силу моей неосведомленности я не могу читателя разуверить в том, что слухи о проникновении Распутина в царский дворец через посредство жены великого князя неверны. Но все же должен, на сей раз уже с полным знанием, заявить о полном презрении великого князя Николая Николаевича к этому человеку в период войны. О приезде Распутина в Ставку во время нахождения во главе армии великого князя Николая Николаевича, разумеется, не могло быть и речи, как не могло быть речи и о влиянии его на ход военных событий.

С другой стороны, нельзя не заметить, что такие люди, как Распутин, около которых обыкновенно лепятся опасные авантюристы и малочестные дельцы, обыкновенно появляются лишь в тех кругах, в которых на них обнаруживается спрос. При дворе не он был первый, не он, вероятно, был бы и последним при ином ходе событий. Перелагать лично на них всю ответственность за происшедшие события, конечно, неправильно. В здоровой атмосфере Распутин быстро потух бы, как это видно из последующих отношений к нему Николая Николаевича, и его сила расцвела махровым цветом лишь вследствие окружавшей его в стенах царского дворца больной атмосферы.

Главный ужас распутинского времени был в том, что он оказался не в одиночестве. Его весьма быстро захватили в тесное кольцо разного рода авантюристы, влиянием которых и расшатывался авторитет центральной власти, венчавшийся русским монархом.

Люди искренние и независимые сами отходили от власти, на место же их приходили льстецы и угодники, потакавшие ошибкам императора и не желавшие своевременно открыть ему глаза на происходившее кругом.

Великий князь был большим любителем всякого рода построек, и в этом отношении он унаследовал страсть своего деда императора Николая I. Он сам прекрасно комбинировал и вычерчивал схемы деревенских хозяйственных сооружений, которые и осуществлялись им в его подгородном имении Беззаботном. Это Беззаботное лежало под Петербургом, между Стрельной и Красным Селом, в 8—10 верстах к югу от Стрельны. В нем было земли всего лишь около 240 десятин; для жизни был выстроен обыкновенный деревянный небольшой дом, но дополнительных затей было много. Великий князь Николай Николаевич страстно любил животных, и одним из любимейших развлечений его была забота по разведению у себя улучшенных пород лошадей, коров, овец, коз, собак и всякого рода птицы. Все это жило и кормилось частью в Беззаботном, частью в другом его имении Першино Тульской губернии.

В Беззаботном главной отраслью хозяйства было разведение какой-то особой породы серых коз, дававших вкусное, легкоусвояемое и особо питательное молоко. Этот вид молочного хозяйства был у него поставлен образцово. Я помню, с каким увлечением и искренней гордостью великий князь рассказывал нам в Ставке в минуты отдыха о способах промывки посуды, отнимавшей у козьего молока особый присущий ему неприятный привкус. Виден был сразу тонкий и много читавший сельский хозяин. Очевидно, что весь удой был нарасхват, разбирался на месте; все же высококультурное хозяйство в конечном счете, кроме убытка, ничего не давало. Но его ведение служило источником наслаждения для его хозяина; в него он вкладывал, как это ни странно звучит, свою нежную душу. Разумеется, что теперь это имение, как водится, разграблено начисто.

Козам Беззаботного и мое «спасибо», а их хозяину, великому князю Николаю Николаевичу, – глубокая душевная признательность за тонкое ко мне в прошлом внимание и деликатную обо мне заботу. Занимая должность генерал-квартирмейстера в Ставке, я зимой 1914/15 г. заболел на почве переутомления нервной экземой левой руки. Болезнь была очень упорной и мучительной при перегруженности работой. Кроме всякого рода медицинских средств мне прописана была строжайшая молочная диета, и я не мог отказаться от настойчивого почти требования великого князя перейти на молочное довольство ему принадлежавших коз Беззаботного. Ежедневно с пассажирским поездом мне доставлялась оттуда суточная порция бесподобного свежего козьего молока, пользование которым, конечно, ускорило мое выздоровление. Но независимо от этого я успел убедиться на самом себе в том, как великий князь мог быть тонко внимателен и заботлив к людям, которые его окружали и работали вместе с ним. С бесконечной благодарностью я вспоминаю об этом трогательном эпизоде, оставившем во мне неизменную память с необыкновенно душевном и заботливом человеке, каким по существу был великий князь Николай Николаевич.

Другое имение великого князя Першино находилось в Тульской губернии. Вначале оно состояло также из небольшого количества десятин, затем кое-что было прикуплено, но в общем по размерам это имение всегда оставалось имением среднего русского помещика. В нем имелся небольшой дом и рядом несколько флигелей, в которых останавливались гости и жили служащие имения. В этом своем имении великий князь бывал только осенью, после лагерных сборов и маневров, отдаваясь в нем своей страсти к псовым охотам. Жил он там вполне скромно, ничем не выделяясь из круга помещиков среднего достатка. Собирались у него для участия в охоте только его близкие знакомые – не великосветские гости, а просто соседи-помещики и приятели-офицеры, с которыми хозяина ближе сводили случай или судьба. Для охоты арендовались дополнительные места и содержалась свора борзых. Этими борзыми великий князь охотно снабжал от себя и кавалерийские полки, с возмещением лишь стоимости провоза собак и провожатых.

Великий князь Николай Николаевич был не только страстным любителем охоты с борзыми, так отвечавшей его пылкой и стремительной натуре. Он был также отличный стрелок и любил ружейную охоту. Ввиду его страсти к охоте он всегда приглашался на царские охоты в Беловеж и Скверневицы, что особенно сблизило его с Польским краем.

Я хорошо помню в его петербургском кабинете на стене над столом изумительную по размерам пару рогов огромного оленя, убитого на одной из охот двумя последовательными выстрелами, произведенными им и, кажется, князем Кочубеем. Первым выстрелом Кочубея зверь был ранен, но продолжал уходить; его догнал второй выстрел великого князя, которым зверь и был убит наповал. По обоюдному согласию голова лося с его рогами стала собственностью Кочубея; последний же, в свою очередь, подарил великому князю на память дубликат из какой-то искусственной массы.

Охота для великого князя была удовольствием и забавой; как я сказал, она отвечала его страстной кипучей натуре.

Подобно тому как в Беззаботном, першинская усадьба была также полна всякого рода животными. Кроме рассадника собак там производились под руководством специалистов опыты скрещивания различных пород лошадей (арденны) с целью получения типа хорошей рабочей лошади, а также выращивались особые породы коров и овец. Все кругом было чистопородное и полно жизни; все было сыто, выхолено, хотя без излишней роскоши, и довольно. Наличие в животных известного аристократизма породы и всеобщего довольства доставляло великому князю истинное удовольствие; в этом сознании он видел радость жизни.

У отца великого князя, Николая Николаевича Старшего, когда-то были огромные лесные угодья в районе г. Борисова (Минской губернии). Постепенно они перешли в уделы или в частные руки – хорошо не знаю – вследствие постоянной нужды в деньгах. Великий князь Николай Николаевич Младший сумел еще до войны эти угодья выкупить. Когда в 1915 г. под влиянием военной обстановки Ставке пришлось отходить из Барановичей на восток, то квартирьеры, посланные для выбора места под новую Ставку, остановили свой выбор на Борисове, в котором имелись существенные удобства для размещения Ставки. Великий князь, однако, категорически воспротивился переходу Ставки в Борисов из чувства внутренней деликатности, опасаясь, чтобы не сказали, что главнокомандующий живет у себя в имении. Ставка поэтому перешла в менее удобный Могилев, как известно, лежавший в стороне от главных железнодорожных сообщений. Государь, принявший на себя впоследствии обязанности верховного главнокомандования действующими войсками, все время стремился переехать из Могилева не то в Смоленск, не то прямо в Москву.

В воспоминание о своем борисовском имении великий князь, выехав за границу, проживал официально во Франции под скромной фамилией Борисов.

Глава V
В ожидании войны

1. Степень влияния великого князя на внешнюю политику России накануне войны

С именем великого князя Николая Николаевича у многих, особенно в Германии, связано представление о лице, мощно влиявшем на русскую внешнюю политику в годы, предшествовавшие войне. Часть германского общества приписывает даже его якобы настойчивому влиянию на царя и даже на французское правительство создание такой обстановки, которая делала возникновение войны с Германией в 1914 г. неизбежным.

Усвоив столь предвзятую точку зрения, эти лица на основании только того факта, что великий князь Николай Николаевич лично не питал симпатий к довоенной политике Германии и, наоборот, являлся убежденным сторонником дружбы с Францией, ищут доказательств своего мнения в предположении о наличии какой-то особой миссии, выполненной великим князем Николаем Николаевичем в период посещения им в 1912 г. Франции, равно в содержании тех мимолетных бесед, которые президенту Французской республики г. Пуанкаре пришлось вести с великим князем Николаем Николаевичем во время пребывания первого в России в 1914 г., накануне войны. Великому князю приписывается также роль какого-то тайного воинствующего инспиратора в переговорах, которые были вполне естественны между случайно встретившимися министрами иностранных дел двух дружественных и союзных наций.

Я решаюсь категорически опровергнуть это предвзятое мнение.

Прежде всего, в объяснение личных ощущений великого князя Николая Николаевича напомню, что он достиг зрелого возраста в период царствования императора Александра III, который нашел необходимым в интересах своей страны отойти от прежней традиционной политики его предшественников, заключавшейся в поддержании тесных дружеских отношений с Центральными державами Европы. Известен знаменательный тост императора Александра III за здоровье князя Черногорского – «единственного друга России», которым русский царь, вероятнее всего, хотел подчеркнуть ту мысль, что Россия едва ли может иметь в Европе большое число благожелателей. Независимо от этого Александр III, как это всем известно, лично не симпатизировал германскому императору Вильгельму II и его манере держать себя во время приездов в Россию. Результатом этих государственных соображений и личных настроений к концу 90-х гг. прошлого столетия и был наконец окончательно скреплен союз России с Францией, культуру которой уже давно полюбило и привыкло уважать русское общество. Удивительно ли, что при всех этих условиях ближайший родственник русского царя, пользовавшийся к тому же его доверием, вырос и впитал в себя те же чувства к западному соседу России, что и Александр III! При всем том это чувство никогда не переходило в недружелюбие или слепую ненависть к немецкому народу вообще, что видно хотя бы из факта наличия в ближайшем окружении великого князя многих весьма почтенных людей с немецкими фамилиями и немецкого происхождения. Наконец, в организме самого Николая Николаевича текла ольденбургская, т. е. немецкая кровь! Вообще, терпимость и уважение ко всем почти нациям была одной из самых отличительных черт его характера. И если в смысле отношения к некоторым народностям во время пребывания великого князя в должности Верховного главнокомандующего и совершались какие-либо несправедливости, то вина этому заключалась лишь в усердии «не по разуму» некоторых его сотрудников и в излишнем доверии со стороны великого князя к их беспристрастности и справедливости.

Что касается командирования во Францию в 1912 г. великого князя, то этой поездкой преследовалась лишь общая задача, вытекавшая из необходимости время от времени подогревать дружеские чувства и демонстрировать перед Европой мощь и силу Согласия, противополагавшегося союзу трех Центральных держав. Французскому обществу, может быть, действительно хотелось бы видеть в этом приезде посещение их страны лицом, долженствовавшим стоять во время войны во главе русской армии в случае европейской войны, но этот факт, если он и существовал, должен быть объяснен несколько повышенным темпераментом французской нации вообще и более всего личным обаянием внешних и внутренних качеств великого князя, вполне очаровавших французов.

Посещение великим князем Николаем Николаевичем Франции подобно посещению генералом Фошем России носило исключительно военный характер, и с его пребыванием во Франции неправильно связывать наличие каких-либо определенных замыслов против Центральных держав. Никакой дипломатической миссии великий князь не имел. Это лучше всего доказывается тем обстоятельством, что мысль о командировании великого князя Николая Николаевича возникла в пределах Военного ведомства, и русское Министерство иностранных дел на сделанный ему запрос ответило лишь признанием этой поездки желательной, как я уже сказал, по соображениям общего порядка. Среди многочисленной свиты великого князя не было поэтому ни одного лица из состава дипломатического ведомства, командированного распоряжением Министерства иностранных дел, и сама краткость пребывания великого князя в Париже, в течение которого могли происходить свидания его с государственными людьми этой страны, доказывает отсутствие в его приезде каких-либо дипломатических заданий. Наконец, отсутствие необходимости со стороны русского правительства поручать их ведение великому князю еще лучше доказывается обстоятельством приезда в том же году председателя Совета французских министров и министра иностранных дел г. Пуанкаре в Россию. Очевидно, что если бы существовала какая-либо надобность в особо доверительных переговорах, то таковые были бы приурочены к пребыванию г. Пуанкаре в Петербурге.

Еще менее имеют под собой почву предположения, которыми приписывается великому князю активная роль в существе тех бесед, которые якобы велись в 1914 г., накануне войны, в Петербурге между главами обоих государств, Франции и России, и их министрами иностранных дел Вивиани и Сазоновым.

Прежде всего я должен напомнить читателю, что в визите нового президента Французской республики г. Пуанкаре в Россию в 1914 г. не было вообще ничего необычайного. Со времени начала дружественных отношений между Россией и Францией эти посещения вошли в обычай и все бывшие президенты Франции: Феликс Фор, Лубо, Фальер и, наконец, Пуанкаре – считали своей обязанностью по одному разу побывать в России, чтобы этим оказать внимание русскому царю и удостоверить личную их верность Двойственному союзу. Не был Казимир Перье, который вообще оставил пост президента до окончания срока.

Со всеми перечисленными президентами приезжали и лица, занимавшие ко времени поездки их должность министра иностранных дел. Таков был общепринятый ритуал, по силе которого главу государства всегда сопровождает в заграничной поездке министр иностранных дел. Исключение составляли только случаи высочайших посещений по причинам семейного характера, каковых случаев вообще при общениях с Францией, очевидно, быть не могло. Нарушения вошедшего в обычай порядка были крайне редки, и за последние десятилетия припоминается лишь один приезд русского императора в Берлин без бывшего в то время русским министром иностранных дел Сазонова – не помню в котором году, где императору предстояло встретиться с английским королем Георгом, сопровождавшимся его министром иностранных дел. Но это отступление было сделано с исключительной целью не поставить в неловкое положение дружественную Францию. Таким образом, и в сопровождении г. Пуанкаре тогдашним председателем французского Совета министров и министром иностранных дел Вивиани ничего исключительного не было.

Правда, в этот период времени уже ощущалось довольно ясно, что столкновение между Центральными державами и государствами Согласия не за горами. Франция из опасения нападения на нее ввела у себя в 1913 г. непопулярный в населении закон о трехлетней военной службе. Россия подготовляла так называемую большую военную программу. Но эти меры служили лишь ответом на слишком активную политику германского императора, клонившуюся к всесветной гегемонии, для установления которой в Германии не только усиливались флот и армия, но и утверждалось влияние немцев в Константинополе и на путях к Персидскому заливу. Словом, создавалась обстановка, при которой «заряженные винтовки сами начинают стрелять».

Весьма естественными в таких условиях являлись беседы Вивиани с Сазоновым, в течение которых не могли не подвергнуться обзору все вопросы, интересовавшие обе дружественные державы. Эти беседы были тем более необходимы, что в России существовал, небольшой правда, круг лиц, тем не менее возглавлявшийся графом Витте, который сеял сомнение в том, действительно ли Франция в случае нападения Германии на Россию будет готова поддержать последнюю, в особенности в случае если конфликт возникнет на почве несколько далеких французским интересам балканских дел. Слухи эти приобретали особое значение со времени вступления во власть левого кабинета Вивиани. Из донесений А.П. Извольского в России было известно, что лица, принадлежавшие к крайним левым парламентским партиям, были принципиально более других склонны к пацифизму и наименее расположены к союзу с Россией, в особенности же к активному проявлению этого союза. Необходимо было рассеять это опасение, что, впрочем, облегчалось политикой Берлина за последние годы, пробудившей во Франции склонность не отступать в случае надобности от принятия вызова. Во всяком случае, лишь разъяснения самого председателя французского Совета министров Вивиани могли быть признаны русским правительством исчерпывающими.

Совершенно неправильно, однако, думать, что в этих переговорах играл какую-нибудь активную роль великий князь Николай Николаевич.

Император Николай II весьма ревниво оберегал прерогативы своей самодержавной власти, к наиболее существенным элементам которой он сопричислял личное направление внешней политики Русского государства. Некоторые шаги государя в этой области управления были до поры до времени скрываемы им даже от своих министров иностранных дел, для которых нередко было нахождение в папках, возвращаемых из дворца, высочайших телеграмм, уже отправленных по назначению самим императором. Читатель уже знает и более серьезный случай личной инициативы царя в политических вопросах, выразившийся в известном Бьеркенском соглашении.

Вместе с тем император Николай II не терпел и случаев непрошеного вмешательства посторонних лиц в деятельность отдельных ведомств, тем более дипломатического. Это вмешательство всегда вызывало со стороны царя вопрос: «А вы говорили с соответствующим министром по этому вопросу?» С другой стороны, в годы, непосредственно предшествовавшие войне, великий князь Николай Николаевич далеко не пользовался таким доверием у государя, как это было несколько раньше. Его считали при дворе главным виновником дарования манифеста 17 октября, и недоверие, вызывавшееся этим обвинением, разжигалось не только недружелюбным отношением к нему некоторых реакционных министров, но и тайным влиянием известного Распутина, участие которого в направлении государственных дел можно установить уже за несколько лет до 1914 г. К тому же под влиянием того же отвергнутого в семье великого князя Распутина и других причин семейного характера императрица Александра Федоровна глубоко возненавидела жену великого князя Николая Николаевича великую княгиню Анастасию Николаевну и ее сестру Милицу Николаевну, жену брата великого князя – Петра Николаевича, и потому всемерно стремилась отвести Николая Николаевича от какого-либо активного влияния на царя. Лишь под давлением общественного мнения и личных достоинств этого лица как военачальника состоялось его назначение Верховным главнокомандующим после объявления России Германией войны, и, следовательно, только с этого времени его голос получил возможность влиять на вопросы военно-дипломатического характера.

Великий князь Николай Николаевич во время посещения президента Французской республики состоял главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа, т. е. был старшим военным начальником над всеми войсками в столице и ее окрестностях. Только в качестве такового и одного из старших представителей царствующей династии он дал президенту республики и императорской чете в Красном Селе обед и имел близкий доступ к участию в тех торжествах и военных смотрах, которыми были ознаменованы дни 20–23 июля 1914 г.

Как военный, занимавший одну из высших строевых должностей в русской армии, он, следя за неизбежным ходом событий в Европе, мог, конечно, мечтать о победе русского оружия и даже обязан был стремиться к обеспечению успеха в предстоящей борьбе, но его личное настроение не могло иметь и не имело никакого влияния на обострение возникавшего конфликта и ускорение его разрешения вооруженной рукой.

Я могу привести еще одно соображение в доказательство изложенного положения. Бывший при императоре Николае II весьма долгое время перед войной министр иностранных дел С.Д. Сазонов, несмотря на свою внешнюю мягкость, был в основных вопросах политики человеком весьма твердых убеждений, не допускавшим постороннего вмешательства в дела его ведомства, особенно если это вмешательство грозило для России серьезными опасностями. Между тем его балканская политика, во главе которой стояло стремление избежать войны, встречала на своем пути ряд затруднений со стороны великих княгинь Анастасии и Милицы Николаевны – родных дочерей короля Черногорского, стремившихся к улучшению и упрочению на Балканском полуострове положения Черногории. Известен по ходившим рассказам далее на этой почве случай очень резкого разговора С.Д. Сазонова с великой княгиней Милицей Николаевной. Так как великая княгиня Анастасия Николаевна состояла в супружестве с великим князем Николаем Николаевичем, а сестра ее Милица Николаевна была замужем за братом Николая Николаевича, великим князем Петром Николаевичем, то обстоятельства эти клали серьезный отпечаток на отношения С.Д. Сазонова к великому князю Николаю Николаевичу, которые были в общем очень сдержанными. Бывшие старшие чины Министерства иностранных дел, однако, еще совсем недавно категорически свидетельствовали мне о чрезвычайно тактичном и сдержанном поведении в балканских вопросах великого князя Николая Николаевича, предпочитавшего полнейшее невмешательство в искания великих княгинь. Эти свидетельства совпадают вполне и с моими личными наблюдениями, но в более поздний период времени, в 1914–1915 гг. Нейтральность великого князя Николая Николаевича к черногорским притязаниям была настолько велика, что даже в вопросе о будущих границах Черногории (в 1915 г. дипломатия держав Согласия занималась весьма усердно вопросами о границах!) великий князь предпочел предоставить определение желаний Черногории великой княгине Милице Николаевне, которая и изложила их по предложению императора Николая II в особом письме от 5 апреля 1915 г. из Киева, где проживали обе черногорские княгини.

Таким образом, помимо личной позиции невмешательства целый ряд условий фактически препятствовал великому князю Николаю Николаевичу войти активным лицом во внешнюю политику России, смежную по времени с войной, не говоря уже о том, что его особое семейное положение подсказывало великому князю необходимость соблюдения известного такта и строгой сдержанности.

Лишь после назначения великого князя Николая Николаевича Верховным главнокомандующим он по необходимости стал ближе к внешней политике России. В этот период времени С.Д. Сазонов убедился в общности их точек зрения по некоторым политическим вопросам; отношения их заметно сгладились и постепенно улучшились до степени вполне доверчивых.

Но особенно Сазонов проникся уважением к великому князю после решительной попытки прогрессивно настроенных членов Совета министров, к числу которых принадлежал и наш министр иностранных дел, воздействовать на императора Николая II в смысле сближения с общественными силами страны. Эта попытка была сделана в знаменательный день 27 июня 1915 г. в Ставке, и она будет мной описана подробно в соответствующем месте настоящей книги. Близкий сотрудник С.Д. Сазонова, директор канцелярии Министерства иностранных дел барон Шиллинг, приезжавший совместно с С.Д. Сазоновым в Ставку, лично мне говорил, что его министр выразил свое крайнее удовлетворение тем обстоятельством, что великий князь в своем слове во время совещания высказал громогласно ряд мнений, идентичных с мыслями, выраженными на бывшем совещании самим Сазоновым, и что по многим отдельным вопросам великий князь горячо поддерживал мнение прогрессивной части совещания. Увы, эти усилия, как увидит читатель, оказались напрасными!

2. Отношения России с Францией и Англией

Сближение между Россией и Францией, начавшееся в царствование императора Александра III, выразилось под влиянием активной политики Центральных держав, опиравшейся на Тройственный союз, в заключении оборонительной военной конвенции. Последняя была выработана в 1892 г. и подписана начальниками генеральных штабов обоих государств генералами Обручевым и Буадефром.

Основная мысль этой конвенции заключалась в том, что обе договаривающиеся стороны, Россия и Франция, обязывались друг перед другом при первом известии об общей мобилизации враждебного им Тройственного союза мобилизовать все свои вооруженные силы и сосредоточить их к угрожаемым границам. Затем дальнейшие действия обоих государств должны были зависеть от действий противной стороны, причем в случае нападения Германии или другой державы Тройственного союза, поддержанной Германией, на одну из договаривающихся держав другая должна была прийти первой на помощь, для чего использовать все свободные силы против Германии как главы враждебного им союза.

Оборонительный характер этой конвенции вытекает из приведенного содержания конвенции с полной очевидностью. Действия России и Франции должны были вытекать из враждебной инициативы держав Тройственного союза вообще и Германии в частности.

По прошествии нескольких лет взаимные связи держав Согласия окрепли настолько, что в 1889 г. стало возможным заключение политического соглашения, к которому упомянутая выше военная конвенция стала одним из дополнений.

Политическое соглашение 1889 г. не заключало в себе, впрочем, ничего нового. Оно подтверждало, но в еще более общих чертах мысль о взаимной друг другу помощи двух государств в случае нападения на одного из них третьей державы, причем основания помощи и характер ее по-прежнему должны были определяться названной выше военной конвенцией 1892 г.

Политическое соглашение 1889 г. оставалось без изменений вплоть до самого возникновения войны. Оно очень долго хранилось нами в строгой тайне, и во всех случаях французская нация именовалась нами только lа nation allie′e (франц. «союзная нация»). Лишь под влиянием настойчивого желания правительства Франции о более открытом рекламировании союза во время прощального обеда, данного русским императором Николаем II президенту Лубе при отъезде его из Петербурга после посещения России, император Николай в прощальном своем тосте употребил выражение la nation amie et allie′e (франц. «дружественная и союзная нация». Эта добавка очень обрадовала общественное мнение Франции, и с тех пор наличие союза перестало уже более отвергаться.

Что касается военной конвенции, то таковая вследствие слишком общего характера ее подвергалась впоследствии неоднократным обсуждениям и уточнениям, причем, однако, никогда не менялся оборонительный характер ее задания. Основное условие, при котором должны были начать осуществляться предусмотренные конвенцией меры, – условие «враждебной инициативы Германии» – оставалось фундаментом происходивших совещаний. Обсуждению подвергались лишь частности конвенции, устанавливавшие размеры помощи, время и направление ее, а также другие данные технического порядка, как, например, условия обеспечения взаимной связи, развития железнодорожного строительства и т. д.

Вполне очевидно, что конвенция, заключенная еще в мирное время, могла предусматривать вопрос о совместных действиях лишь в первоначальный период войны. Поэтому было бы крайне естественно подумать о дальнейшем. Но даже столь важный и существенный вопрос, как вопрос обеспечения единства действий, в течение дальнейшего периода войны никогда в обсуждениях затронут не был, что и должно было привести к той несогласованности этих действий, которая, как читатель увидит из последующих глав, были причиной весьма многих неудач и создали вообще чрезвычайно благоприятную обстановку для Центральных держав, занимавших в отношении своих противников выгодное, в смысле стратегическом, внутреннее положение.

Обсуждение и уточнение в подробностях общих положений военной конвенции производилось в особых, совершенно секретных совещаниях, происходивших то в Петербурге, то в Париже. Решающая роль в них принадлежала согласиям начальников генеральных штабов обоих государств. С русской стороны, кроме указанного лица, никто и никогда не принимал участия в происходивших совещаниях, несмотря на то что иногда они происходили на русской территории; с французской стороны кроме начальника Генерального штаба изредка приглашались его ближайшие сотрудники. Составление протоколов поручалось или нашему военному агенту в Париже, или французскому военному атташе в Петербурге, причем лица эти присутствовали на совещаниях только в скромной роли составителей протоколов.

Вначале совещания начальников обоих генеральных штабов происходили нерегулярно, потом они стали ежегодными, причем последняя конференция имела место в августе 1913 г. в Красном Селе (близ Петербурга) между генералом Жилинским, бывшим русским начальником Генерального штаба, и генералом Жоффром – его французским коллегой.

Читателю очень интересно будет отметить, что несмотря на то обстоятельство, что конференции иногда происходили не только на русской территории, но и в Красном Селе – лагерном расположении войск Петербургского военного округа, – ни на одной из этих конференций не присутствовал великий князь Николай Николаевич, который не был равным образом осведомлен о вопросах, затрагивавшихся на совещаниях. Это еще лишний раз может для читателя служить доказательством того, что вопросы общего порядка, регулировавшие союзные отношения России и Франции, шли мимо великого князя Николая Николаевича и вне его влияния.