Текст книги "Россия и Польша. История взаимоотношений в XVII—XX веках"

Через некоторое время, 23 марта 1611 г., в Иван-городе объявился еще один чудом спасенный царь Дмитрий, называемый в российской историографии Лжедмитрием III, хотя, по некоторым сведениям, назывался он Сидором. Легенда спасения была та же: якобы в Калуге убили кого-то вместо него. Теперь под его знамена потянулись лихие люди, и вскоре его войско стало достаточно заметной силой на северо-западе России, где к тому времени уже вольготно стали себя чувствовать шведы, оккупировавшие Ладогу. Этот новый царь повел свое войско 8 июля того же года к Пскову, жители которого были вынуждены присягнуть ему. Шведы сумели изгнать его из Пскова, но самозванец ушел в Гдов, после чего шведы попытались подкупить его. Так, шведский король Карл IX предложил самозванному Дмитрию удел в своих владениях за отказ от московского царства в пользу принца Карла-Филиппа, якобы приглашенного земским правительством. Но король получил отказ, а новоявленный царь с войском 4 декабря 1610 г. вступил в Псков, где духовенство признало его царем Дмитрием.

В Москве же в это время происходила административная реформа, прежних чиновников заменяли новыми, преданными царю Владиславу из числа тех, кто еще в Тушинском лагере решили пригласить королевича на московское царство. Так, Федор Андронов, бывший московский кожевник, перешедший на службу к польскому королю еще при первом посольстве от бояр, дворян и прочих служилых людей Тушинского лагеря, докладывал литовскому канцлеру Льву Сапеге о положении в Москве, что «в приказы б потреба инших приказных людей посажать, которые бы его королевскому величеству прямили, а не Шуйского похлебцы» [44, 446]. Вообще-то это обычная картина при смене власти, тем более при таких кардинальных изменениях в Москве, когда власть царя Владислава была поддержана шляхетскими саблями польско-литовского гарнизона. Обвинения Федора Андронова касались не только прежних приказных чиновников, но и новых, пришедших вместе с гетманом Жолкевским, которых этот выскочка обвинял в самоуправстве при раздаче поместий своим ставленникам. На что обвиняемым приходилось оправдываться, а один из преданных слуг царя Владислава Михаил Глебович Салтыков жаловался Льву Сапеге: «Со Мстиславского с товарищи и с нас дела посняты, и на таком (как мужик Андронов) правительство и вера положена» [44, 447].

Московские бояре считали, что их незаслуженно отстранили от управления государством, поменяв на «торговых мужиков, молодых детишек боярских», и что полковник Александр Гонсевский не по чину раздавал им окольничество, казначейство и думное дьячество. Бояре выговаривали Гонсевскому: «К боярам (в думу) ты ходил, челобитныя приносил; только пришедши, сядешь, а возле себя посадишь своих советников, Михаила Салтыкова, князя Василья Масальского, Федьку Андронова, Ивана Грамотина с товарищи, а нам и не слыхать, что ты с своими советниками говоришь и переговариваешь; и что велишь по которой челобитной сделать, так и сделают, а подписывают челобитныя твои же советники дьяки Иван Грамотин, Евдоким Витовтов, Иван Чичерин да из торговых мужиков Степанка Соловецкой; а старых дьяков всех ты отогнал прочь» [44, 447].

Действительно, полковник Гонсевский принимал решения сам со своими советниками, а утверждать эти пожалования приходилось боярам, с чем они не хотели согласиться, так как пожалованные землей или другими благами знали, кому они обязаны, а боярские подписи были как бы ни при чем. Так, на одной из челобитных грамот, поданной на имя короля Сигизмунда неким Г. Н. Орловым о пожаловании ему поместья, была следующая резолюция на обороте, адресованная дьяку Грамотину: «Милостивый пане Иван Тарасьевич. Доложа бояр князя Федора Ивановича (Мстиславского) с товарищми известив мой совет, прикгожо, по их прикговору, дать грамоту асударскую жаловалную. Александро Корвин Кгосевский челом бьет» [44, 446]. И дело тут было, скорее всего, даже не в новых людях во власти, а в той манере обращения к этим «худым» людям со стороны всесильного полковника. Надо же, какого-то дьяка милостивым паном называет, да еще челом бьет! Где это видано у нас в России? К такому обращению наши бояре и за века привыкнуть не смогли. В лучшем случае к ниже себя стоявшим людям они обращались оскорбительно, как к рабам: Ванька, Петька, Сидорка. Даже человека, бывшего почти год венчанным царем России, не только бояре – российские историки до сих пор называют Гришкой Отрепьевым.

Понимая, что король Сигизмунд не пришлет своего несовершеннолетнего сына в Москву, а самого короля ни московские бояре, ни духовенство на российский престол не допустят, гетман Станислав Жолкевский уехал в начале октября 1610 г. к королю под Смоленск, передав полковнику Александру Гонсевскому власть над войском, а также оставив его представлять интересы царя Владислава в России. Мотивируя свой отъезд, он говорил, что король не отпустит Владислава в Москву без его совета. По дороге гетман забрал с собой к Смоленску бывшего царя В.И. Шуйского и его братьев Дмитрия и Ивана, откуда королевским повелением их тоже отправили в Мариенбург, где бывший царь в 1612 г. умер. Это был единственный случай в отечественной истории, когда свергнутый царь волей своих ближайших слуг был насильно отправлен к правителю государства, с которым в это время Россия воевала за обладание Смоленском.

Удивляет описание главным историком Дома Романовых отъезда гетмана Станислава Жолкевского к королю. Н.М. Карамзин представил это событие как большое несчастье для России, когда гетман решился «оставить Москву, только им утишаемую, и лично объясниться с королем. Сами россияне удерживали, заклинали его не предавать столицы опасностям безначалия и мятежей. Пожав руку у князя Мстиславского, он сказал ему: “еду довершить мое дело и спокойствие России”; а ляхам: “я дал слово боярам, что вы будете вести себя примерно для вашей собственной безопасности; поручаю вам царство Владислава, честь и славу республики”. Преемником его, то есть истинным градоначальником Москвы, надлежало быть ляху Госевскому, с усердною помощию Михаила Салтыкова и дьяка Федора Андронова, названного государственным казначеем. Устроив все для хранения тишины, Жолкевский сел в колесницу и тихо ехал Москвою, провожаемый синклитом и толпами жителей. Улицы и кровли домов были наполнены людьми. Везде раздавались клики: желали ему счастливого пути и скорого возвращения!» [23, 12-124]. Но и гетману не удалось убедить короля, чтобы тот отпустил сына на царство в Москву.

Когда опасность захвата Москвы войском царя Дмитрия сама по себе отпала из-за гибели этого человека и самороспуска его войска, патриарх Гермоген изменил свое отношение к присутствию в столице иностранного войска, да и к царствованию Владислава в целом, тем более что находился тот далеко под Смоленском, где вместе с отцом держал в осаде этот город. По указанию Гермогена по городам рассылались грамоты, в которых он трактовал несуществующую в силу объективных причин политику короля Сигизмунда в России как уже действующую, и что погибель русского народа и православной веры вот-вот приключится: «Если не будете теперь в соединении, обще со всею землею, то горько будете плакать и рыдать неутешным вечным плачем: переменена будет христианская вера в латинство, и разоряться Божественные церкви со всею лепотою, и убиен будет лютою смертию род ваш кристианский, поработят и оскверняя и разведут в полон матерей, жен и детей ваших» [71, 524].

В Польско-Литовской республике было множество прекрасных православных храмов в Киеве, Чернигове, Львове, Минске, Гродно, Витебске и Полоцке. Да, там, кроме православных храмов, появились униатские, католические и протестантские церкви, что только обогатило культуру этих регионов. Конечно, были там и религиозные столкновения и притеснения со стороны католического духовенства при пособничестве власти, но основная борьба с православными подданными началась в Польско-Литовской республике с воцарением в России Дома Романовых. Так или иначе, послания патриарха Гермогена могли привести к еще большей дестабилизации обстановки в государстве. Михаил Салтыков и Федор Андронов, понимая это, сразу отписали королю Сигизмунду о поведении патриарха. Вообще-то в России после 1606 г. было несколько живых патриархов кроме Гермогена: свергнутый царем Дмитрием патриарх Иов, свергнутый царем Василием патриарх Игнатий, да еще названый патриарх Филарет. То, что новый царь поставит у кормила Московской православной церкви своего человека, было понятно. При этом значительные шансы занять этот пост были у Филарета Романова, ведь именно он первым написал королю просьбу отдать своего сына на Московское государство, вот только при личной встрече с королем явно не произвел нужного впечатления на него. А действующий патриарх Гермоген вряд ли мог надолго сохранить свой пост при царе Владиславе, тем более что и при царе Василии он был лишь послушным орудием его власти и не пользовался авторитетом у народа. И вот теперь у него появился шанс самостоятельно проявить себя защитником православия и русского народа, и он им воспользовался.

Одним из возмутителей спокойствия, откликнувшихся на призыв патриарха, стал Прокофий Ляпунов, ранее бывший активным сторонником призвания Владислава на московский престол. Этот рязанский дворянин успел уже вместе с Иваном Болотниковым повоевать против царя Василия Шуйского, затем перешел на его сторону, получив звание «думного дворянина». Затем он воевал вместе с князем Дмитрием Пожарским против царя Дмитрия, в то время как его брат Захар Ляпунов воевал за царя Дмитрия, а теперь находился на службе у короля Сигизмунда. Именно Прокофий со своими рязанскими сторонниками именем королевича Владислава отбил у царя Дмитрия Пронск. Собственно, первые признаки неповиновения появились в октябре 1610 г., когда в Москве стали происходить аресты неблагонадежных людей за их возможную поддержку царя Дмитрия, в том числе таких высокопоставленных князей, как И.М. Воротынский и A.B. Голицын. Затем был арестован стольник В.И. Бутурлин, обвиненный в попытке вместе с Прокофием Ляпуновым подговорить иноземных наемников на избиение поляков и литовцев. Неизвестно, соответствовало ли это истине, но послужило основанием для полковника Александра Гонсевского ввести в Москве военное положение и запереть большинство городских ворот, а в остальных выставить свою охрану и на ночное время установить комендантский час.

Попав под подозрение полковнику, Прокофий Ляпунов был вынужден бежать в Рязань, где как рязанский воевода вновь стал поднимать на борьбу местных дворян, теперь уже против царя Владислава, а затем соединил свои силы с остатками воинства убитого царя Дмитрия. Так что привязанности многих действующих лиц Смутного времени зависели от возможности занять более высокое место при том или ином лидере, борющемся за власть в стране. Когда это было выгодно, Прокофий Ляпунов снабжал хлебом и другим продовольствием Москву и польско-литовские войска, теперь же, когда стало понятно, что царь Владислав не будет отпущен отцом в Москву, а его отсутствие в столице приведет к новому витку смуты, решил возглавить противодействие польскому королю и его представителям в московской администрации.

В дальнейшем патриарх Гермоген уже не мог участвовать в какой-либо политической деятельности, так как полковник Гонсевский приказал всех его людей, в том числе дьяков и подьячих, к нему не допускать, а самого патриарха держать под домашним арестом. По призыву Прокофия Ляпунова противникам польско-литовскому засилью в Москве было предложено собраться в Коломне и в Серпухове. Таким образом стало создаваться Первое земское ополчение. Боярская дума во главе с Ф.И. Мстиславским о мятежных действиях Прокофия Ляпунова отписала королю Сигизмунду, требуя казни его брата Захара Ляпунова. Более того, они требовали от митрополита Филарета Романова и князя Василия Голицына уважать волю короля Сигизмунда и ехать в Литву к Владиславу, а также велели Борису Шейну впустить королевское войско в Смоленск. Но если предыдущие грамоты были скреплены подписью патриарха Гермогена, то эти он уже не подписал, поэтому действия на адресатов они не произвели.

Король Сигизмунд оперативно отреагировал на сообщения московских бояр о мятеже Прокофия Ляпунова и направил в Рязанский край большой отряд литовцев и запорожских казаков во главе с бывшим тульским воеводой Исаем Сунбуловым, который осадил Прокофия Ляпунова с небольшим отрядом в Пронске. На помощь Ляпунову пришел зарайский воевода князь Д.М. Пожарский, который отогнал осаждавших неприятелей от Пронска. И. Сунбулов в отместку князю попытался захватить Зарайск, но ночной штурм был отбит, а затем Д. Пожарскому удалось со своей дружиной рассеять противника.

После этого два предводителя рязанских дворян договорились о совместных действиях против царя Владислава: Ляпунов с войском двигается на Москву, а Пожарский старается поднять восстание в самой столице. Действия Д.М. Пожарского в данном случае противоречат его же собственным словам: «Будет на Московском государстве по-старому царь Василий, то ему и служить, а будет кто другой, и тому также служить» [60, 765]. Вопреки своим словам он начал противодействовать законному царю Владиславу, которому присягнуло большинство российских городов. Именно Д.М. Пожарский, проникнув в Москву, начал подбивать московский люд на противодействие полякам и литовцам.

Конечно, эти пришлые воины далеко не были ангелами, более того, исключительно караульная служба расслабила их, и в свободное от службы время они напивались допьяна, задирались с москвичами и просто хулиганили. Так, шляхтич Блинский в пьяном виде стал стрелять из мушкета по иконе Пресвятой Богородицы в Сретенских воротах и нанес иконе значительный ущерб, чем оскорбил православные чувства москвичей. Полковник А. Гонсевский приказал предать Блинского показательной жестокой казни: ему отрубили обе руки, прибив их под пораженным образом Богородицы, затем, проведя через Сретенские ворота, его сожгли заживо на площади. Но даже это не могло остановить взаимных столкновений, которые нередко доходили до смертоубийства участников.

В одном из столкновений 19 марта 1611 г. на Страстной неделе, а у католиков и православных верующих в тот год Пасха пришлась на разные воскресенья, дело дошло до откровенной резни. Это побоище не смог остановить даже полковник Гонсевский, в результате погибли не только участники ссоры с обеих сторон, но был умерщвлен князь Андрей Васильевич Голицын, находившийся дома под арестом. Москвичи, гонимые иноземцами, попытались найти спасение в Белом городе, где польско-литовский гарнизон не квартировал, именно здесь на Сретенке князь Дмитрий Пожарский организовал дружину, установил снятые с башен пушки и отбил поляков и литовцев назад в Китай-город. К той и другой стороне подходила помощь, и через некоторое время улицы и площади Москвы превратились в одно большое поле сражения.

Москвичи уже начали одерживать верх над обидчиками, когда из Кремля на помощь своим поспели иноземные наемники с капитаном Маржеретом во главе, после чего битва продлилась до самой ночи. Конрад Буссов, один из немецких наемников, в своей «Московской хронике» отметил: «Когда поляков столь бесславно проводили пулями и стрелами снова до ворот Кремля и на них напал великий страх, капитан иноземных ратников Яков Маржерет в восемь часов вечера… выслал из Кремля на Никитскую улицу три роты мушкетеров, в совокупности всего только 400 человек. Эта улица, длиною в четверть путевой мили, имела много переулков, в которых за шанцами и больверками укрылось 7000 московитов, нанесших большой урон полякам. 400 мушкетеров напали, во имя господа, на николаитов за первым больверком и так успешно стреляли, что те по многу человек сразу, как воробьи, в которых стреляют дробью, падали на землю» [71, 527]. Конечно, К. Буссов несколько преувеличивает потери москвичей, но толпа народа почти всегда проигрывает регулярному войску.

В какой-то момент в Белом городе начался пожар, по некоторым сведениям, первым запылал дом Михаила Салтыкова, преданного сподвижника царя Владислава, но именно его, по понятной причине, историки обвинили в поджоге собственного жилища. К утру Белый город сильно выгорел, для умиротворения Москвы бояре посоветовали А. Гонсевскому завершить разрушение Белого города, а оставшиеся целыми дома и церкви сжечь. Полковник принял совет, но, чтобы еще более не возбуждать москвичей против поляков и литовцев, послал на уничтожение Белого города отряд немцев. Тот же К. Буссов завершение этого побоища представил в следующем виде:

«И так как через некоторое время 400 солдатам стало невмоготу так долго и так далеко бегать с тяжелыми мушкетами в руках и столько часов биться с врагом, стрелять, рубить и колоть, то полковник Борковский выпустил несколько отрядов конных копейщиков, которые должны были прийти им на помощь. Поскольку они не могли добраться до московитов на конях по разрытым улицам, полковник приказал поджечь на всех улицах угловые дома, а дул такой ветер, что через полчаса Москва от Арбата до Кулижек была охвачена огнем, благодаря чему наши и победили. Ибо русским было не под силу обороняться от врага, тушить огонь и спасать оттуда своих, и им пришлось поэтому обратиться в бегство и уйти с женами и детьми из своих домов и дворов… В тот день выгорела третья часть Москвы, и много тысяч людей погибло от пуль, мечей и от охватившего их огня» [71, 527].

В этой битве за обладание Белым городом получил серьезные ранения князь Д.М. Пожарский, который позднее уехал в свое нижегородское имение в селе Мугреево на р. Лух, а жители Белого города вынуждены были покинуть Москву и разойтись по разным городам.

Какие цели преследовали Прокофий Ляпунов и Дмитрий Пожарский, затеяв это противостояние царю Владиславу в лице московского гарнизона полковника Гонсевского? Во-первых, можно предположить, что П. Ляпунов рассчитывал на определенный карьерный рост в новой администрации, но это ему не удалось. Во-вторых, землевладельцы бывшего Рязанского княжества, интересы которых в Москве представлял П. Ляпунов, поставляли излишки хлебных запасов в Московский регион, но вследствие войны с войском царя Дмитрия казна правительства была пустой, а обнищавшие московские жители не могли покупать зерно в прежних объемах, из-за чего выставленные рязанцами условия поставок не были приняты. В-третьих, торговая политика Польско-Литовской республики, которую осуществляли ее представители в московском правительстве, вероятно, предполагала изменение направления торговых потоков, что должно было привести к финансовым потерям российских купцов. Этот аргумент был действительным не только для рязанских торговцев хлебом, но и для большинства купцов поволжских городов, чьи интересы были направлены на торговлю с Англией, Голландией, Данией через Холмогоры, и с Персией через Астрахань.

Князь Дмитрий Пожарский тоже представлял интересы рязанских хлеботорговцев как воевода Зарайска, а также интересы купеческого Нижнего Новгорода, в округе которого он владел землями. Решил ли он свои проблемы и защитил ли интересы тех, кого представлял на этом этапе развития событий, трудно сказать, но своими действиями по возмущению москвичей против польско-литовского гарнизона столицы он привел к тому, что значительная часть жителей Москвы осталась без крова и вынуждена была разойтись в поисках прибежища по другим городам.

Положение польско-литовского и немецкого гарнизона после той победы только ухудшилось, доставка продовольствия для солдат и фуража для лошадей стала большой проблемой для московского правительства. Бояре, призвавшие иноземцев в Москву, растеряли весь свой авторитет не только среди москвичей, но и у жителей многих городов. Полковник Гонсевский тоже не мог полностью контролировать ситуацию в городе и поддерживать дисциплину среди солдат, которые при отсутствии оплаты своих услуг пытались самостоятельно вознаградить себя за ратные труды мародерством в покинутом жителями Белом городе.

Они, как с сожалением отмечал все тот же немецкий наемник, «брали только бархат, шелк, парчу, золото, серебро, драгоценные каменья и жемчуг. В церквах они снимали со святых позолоченные серебряные ризы, ожерелья и вороты, пышно украшенные драгоценными каменьями и жемчугом. Многим польским солдатам досталось по 10, 15, 25 фунтов серебра, содранного с идолов, и тот, кто ушел в окровавленном, грязном платье, возвращался в Кремль в дорогих одеждах. На пиво и мед на этот раз и не смотрели, а отдавали предпочтение вину, которого несказанно много было в московитских погребах – французского, венгерского и мальвазии.

Кто хотел – брал. От этого начался столь чудовищный разгул, блуд и столь богопротивное житье, что их не могли прекратить никакие виселицы, и только потом Ляпунов положил этому конец при помощи своих казаков» [71, 527].

Считая патриарха Гермогена одним из вдохновителей мятежа москвичей, полковник Гонсевский распорядился заключить его в Чудов монастырь и ограничить доступ к нему духовенства и мирян. В то же время к ополчению Прокофия Ляпунова примкнули казаки Ивана Заруцкого, Андрея Просовецкого, Дмитрия Трубецкого, бывшие ранее соратниками царя Дмитрия. Более того, к ополчению желал пристать и Ян-Петр Сапега, которого, видимо, не устраивали обещания короля о возможном вознаграждении его услуг: ему и его солдатам деньги были нужны сразу, а не в далеком будущем, до которого они могли и не дожить. При этом Ян-Петр Сапега в своем послании к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому сообщал:

«Писали мы к вам, господин! Много раз в Калугу о совете, но вы от нас бегаете за посмех: мы вам никакого зла не делали и вперед делать не хотим; мы хотели с вами за вашу веру христианску и за свою славу и при своих заслугах горло свое дать, и вам следовало бы с нами советоваться, что ваша дума? Про нас знаете, что мы люди вольные, королю и королевичу не служим, стоим при своих заслугах, а на вас никакого лиха не мыслим и заслуг своих за вас не просим, а кто будет на Московском государстве царем, тот нам и заплатит за наши заслуги. Так вам бы с нами быть в совете и ссылаться с нами почаще, что будет ваша дума, а мы от вас не прочь, и стоять бы вам за православную веру и за святые церквы, а мы при вас и при своих заслугах горла свои дадим. Нам сказывали, что у вас в Калуге некоторые бездельники рассевают слухи, будто мы святые церкви разоряем и петь в них не велим и лошадей в них ставим, но у нас этого во всем рыцарстве не сыщешь, это вам бездельники лгут, смущают вас с нами; у нас в рыцарстве большая половина русских людей, и мы заказываем и бережем накрепко, чтоб над святыми Божиими церквами разорения никакого не было, а от вора как уберечься, да разве кто что сделал в отъезде?» [60, 835].

В одном был прав Ян-Петр Сапега, в польско-литовских отрядах действительно было много подданных короля русинского происхождения, во всем остальном он явно преувеличивал добродетели своих солдат-рыцарей, ведь и московское воинство на территории неприятеля не жалело православных храмов. Вот только союз Сапеги с Ляпуновым так и не состоялся, видимо, не договорились об условиях соединения сил.

Первыми из Земского ополчения к Москве подошли отряды Просовецкого числом порядка 30 тысяч казаков, против них полковник Гонсевский направил Зборовского и Струся. В первой же стычке казаки потеряли пару сотен человек и вынуждены были обороняться, окружив себя телегами. Польско-литовское войско, остановив противника, отошло в Москву. Празднование православной Пасхи прошло довольно мирно, но в понедельник Святой недели все силы ополчения Ляпунова и Заруцкого подошли к городу и расположились у Симонова монастыря. Теперь Москве угрожало около 100 тысяч воинов, но серьезных действий ни та, ни другая сторона не вели. Гонсевский, правда, попытался, выведя все свое войско к гуляй-городам ополчения, навязать сражение армии Ляпунова, Заруцкого, Трубецкого и Просовецкого, но те так и не вышли из своих передвижных укреплений.

Всю неделю продолжались мелкие стычки противников, а 1 апреля 1611 г. ополчение приблизилось к стенам Белого города, при этом войска Ляпунова заняли позиции у Яузских ворот, князя Трубецкого с Заруцким – у Воронцовского поля, Измайлова – у Сретенских ворот, князя Мосальского – у Тверских ворот. Спустя еще неделю большая часть стен и башен Белого города была в руках ополченцев, а польско-литовский гарнизон оказался в осаде за стенами Китай-города. К маю у осажденных стали заканчиваться продовольствие и фураж, редкие вылазки небольших отрядов для пополнения припасов не могли значительно улучшить положение.

Почуяв, что ополченцы могут обойтись и без него, к ним в начале мая подошел со своим независимым отрядом Ян-Петр Сапега, чтобы еще раз поторговаться с лидерами ополчения и подороже продать свою помощь, при этом его совсем не смущало, что воевать придется с соотечественниками. Но договориться не удалось и на этот раз, тогда Сапега предложил свои услуги Гонсевскому, правда большой пользы от его помощи осажденным тоже не было. Потоптавшись возле Москвы, где уже давно нечего было грабить, отряд Сапеги ушел к Переяславлю-Залесскому, в помощь которому Гонсевский придал часть своего войска, состоявшую, видимо, из самых беспокойных воинов, требовавших от него решительных действий.

Оставшиеся в осажденной Москве распустили слух о скором подходе к ним на помощь большого войска гетмана литовского. И хотя в ополчении прекрасно были осведомлены об отсутствии какого-либо гетманского войска ближе чем 300 км, все-таки этот слух ускорил их подготовку к штурму, и в ночь с 21 на 22 мая ополченцы напали на спавшую Москву. Однако внезапность нападения не принесла большого успеха, осажденные быстро оправились от первого штурма и сбросили нападавших со стен Китай-города, в результате осаждавшим Москву достались теперь уже все башни и стены Белого города, а также Новодевичий монастырь, отряд немцев в котором они вынудили сдаться.

А 3 июня 1611 г. войсками короля Сигизмунда был штурмом взят Смоленск, сопротивлявшийся врагам почти два года под руководством воеводы Михаила Борисовича Шейна. От 80 тысяч жителей Смоленска, находившихся там в начале осады, оставалась лишь десятая часть, когда польско-литовское войско ночью пошло на решающий штурм. Битва была настолько кровопролитной, что к утру уже некому было держать в руках оружие, а значительное количество жителей заперлись в стенах соборной церкви Богородицы. Когда в церковь ворвались враги и стали рубить беззащитных мужчин и женщин, то один из жителей поджег хранившийся в подвале собора порох, и жители вместе с врагами взлетели на воздух. Воевода М.Б. Шейн, практически оставшись без защитников русской крепости, сдался Якову Потоцкому, вместе с ним сдались князь Горчаков и около 400 детей боярских, в плен попал и архиепископ Сергий, который все два года вдохновлял защитников Смоленска на ратный подвиг.

Однако, взяв Смоленск, король и не подумал идти на Москву, казна была пуста, и он вынужден был распустить армию. Чтобы продолжить войну, необходимо было уговорить вельможных панов раскошелиться на новую кампанию. Именно для этого король решил устроить в Варшаве триумфальное шествие, в котором участвовали победители во главе с гетманом Станиславом Жолкевским, бывший царь Василий Шуйский с братьями, выданные полякам самими русскими боярами, а также пленные смоляне с М.Б. Шейным. Король послал в Москву Юрия Потемкина с известием боярам о взятии Смоленска, при этом сообщил, что к этому его побудила измена дворян Смоленского уезда. Московские бояре во главе с князем Ф.И. Мстиславским дали «достойный ответ» королю-захватчику Сигизмунду и своему царю Владиславу: «О том же, что вам, великим государям, над непослушниками вашими подал Бог победу и одоленье, Богу хвалу воздаем и вас, великих государей, на ваших преславных и прибылых государствах поздравляем» [60, 858]. Отсюда следует, что официальная Москва действия короля по захвату Смоленска войной с Россией не считала, а рассматривала их, как карательную операцию.

Лидерам Первого земского ополчения необходимо было для легитимности действий выбрать своего кандидата на московский престол в противовес царю Владиславу, а также создать временное правительство. Съезд всех сословий, представлявших ополчение, состоялся 30 июня 1611 г. На нем были избраны в правительство боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, боярин Иван Мартынович Заруцкий, получившие боярство от царя Дмитрия в Тушине, и думный дворянин и воевода Прокофий Петрович Ляпунов, получивший свое звание от царя Владислава. На этом же съезде решили, как распределять за заслуги перед временным правительством поместья и отчины, при этом были отменены все раздачи таковых предыдущими властями. Тем же дворянам и детям боярским, которые решат присоединиться к ополчению, правительство пообещало вернуть их поместья. Были созданы соответствующие приказы: Поместный, Земский, Разбойный, Разрядный, Большой приход и Четверти и др. Это означало, что в России появился еще один орган, собирающий налоги с населения, причем, как правило, сбор происходил с угрозой применения силы, так как города и волости очень неохотно выплачивали подать: сегодня одни придут, а завтра другие.

На съезде решили обратиться к шведскому королю Карлу IX, чтобы он дал своего младшего сына Карла-Филиппа на московский престол. Для переговоров с генералом Яковом Делагарди по этому вопросу Ляпуновым были посланы в Новгород воевода Бутурлин, князь Троекуров, думный дворянин Собакин и дьяк Васильев. При встрече с генералом Бутурлин, по словам Н.М. Карамзина, сказал ему: «Судьба России не терпит венценосца отечественного: два бедственные избрания доказали, что подданному нельзя быть у нас царем благословенным» [23, 12-141].

Вот только генерал Делагарди вместо того, чтобы повести свое войско на помощь Первому земскому ополчению, решил прежде присоединить к шведскому королевству Новгород. Ночью с 15 на 16 июля шведские войска ворвались в город, жители которого не ожидали от них такого вероломства, но тем не менее, мужественно противостояли захватчикам. Однако к утру воевода боярин Никита Одоевский с согласия митрополита Исидора и жителей города предложил шведам мирные условия, по которым Новгород признавал короля Карла IX своим государем, а также обещали целовать крест сыну короля, какого он даст на Московское государство, и король, конечно, не смог отказаться от такого предложения. Таким образом, Новгород подчинился шведскому королю, в то время как во Пскове признали царем Дмитрием некоего Сидора, т. е. Лжедмитрия III.