Текст книги "Россия и Польша. История взаимоотношений в XVII—XX веках"

Глава 1
Смутное время русско-польских отношений

Со смертью в 1598 г. последнего Рюриковича Россия оказалась в положении, подобном польскому «бескоролевью». И хотя избрание шляхтичами короля как главы исполнительной власти государства являлось тогда самой демократичной формой правления в Европе, польский ученый, писатель и политик Станислав Сташиц отметил в 1787 г.:

«В упомянутую эпоху Речи Посиолитой польской отцы наши, слишком уж опасаясь за свою свободу, установили внутри страны чрезмерную бездеятельность, а заменив наследственный престол свободной элекцией, настежь распахнули страну для затеваемой иноземцами смуты, козней и насилия. И впрямь, тотчас по смерти Зигмунта Августа[2]2
  Зигмунт Август – Сигизмунд II Август (1520–1572), последний наследственный король из династии Ягеллонов; Генрик – Генрих Анжуйский (1551–1589), первый избранный шляхтой король; Ян Замойский – коронный канцлер и великий коронный гетман; Зигмунт III – Сигизмунд III Ваза (1566–1632), король польский; Карл – Карл IX, король шведский.


[Закрыть] иноземные послы, разъезжая по всем воеводствам, по всем уездам из дома в дом, подкупали и соблазняли деньгами и посулами волю и доблесть поляков. Элекционный сейм, избравший Генрика[3]3
  Зигмунт Август – Сигизмунд II Август (1520–1572), последний наследственный король из династии Ягеллонов; Генрик – Генрих Анжуйский (1551–1589), первый избранный шляхтой король; Ян Замойский – коронный канцлер и великий коронный гетман; Зигмунт III – Сигизмунд III Ваза (1566–1632), король польский; Карл – Карл IX, король шведский.


[Закрыть], после того как Ян Замойский закончил долгий спор обезумевших людей, утверждавших, будто все рыцарское сословие вместе с сенаторами призвано избирать короля, едва не окончился битвой. Избрание Стефана Батория вызвало междоусобную войну; сейм же, на котором был избран Зигмунт III, обратился в побоище, посеял длительную распрю в народе, разжег войну с австрийским императором и поощрял Карла[4]4
  Зигмунт Август – Сигизмунд II Август (1520–1572), последний наследственный король из династии Ягеллонов; Генрик – Генрих Анжуйский (1551–1589), первый избранный шляхтой король; Ян Замойский – коронный канцлер и великий коронный гетман; Зигмунт III – Сигизмунд III Ваза (1566–1632), король польский; Карл – Карл IX, король шведский.


[Закрыть] к опустошению Ливонии. Этот сейм посеял семена всех злополучных войн со шведами, посредством коих суровый северный народ первый показал другим народам средства и пути рвать в клочья Речь Посполитую польскую» [67, 63].

Но тем не менее, если в Польско-Литовской республике процесс выборов нового короля был уже хорошо прописан в соответствующем этому случаю государственном законе, то российская знать впервые за многие века столкнулась с такой проблемой. Несмотря на то что первые из Даниловичей Юрий III и Иван I заняли владимирский престол исключительно по произволу хана Золотой Орды, в дальнейшем, уже в Московском государстве, было восстановлено унаследованное от Киевской Руси так называемое лествичное право, по которому власть в государстве переходила старшему в роду, отец которого уже занимал великокняжеский трон. А вот затем, начиная с внука великого князя Дмитрия Донского, власть стала передаваться по наследству от отца к сыну. Правда, великому князю Василию II вместе с московскими боярами пришлось оружием защищать свое, завещанное отцом, право наследования трона от своих дядей и двоюродных братьев, но уже его сын, Иван III, мог позволить себе заявление: «Кому хочу, тому и дам княжество» [60, 461].

Бездетный царь Федор I мог бы назначить любого из своих приближенных бояр своим наследником, но он этого не сделал, оставив, по его же словам, этот вопрос на волю Божью. Власть в государстве перешла к царице Ирине, урожденной Годуновой, а душеприказчиками царь назначил своего двоюродного брата Федора Никитича Романова и шурина Бориса Федоровича Годунова. В более поздние времена летописец приведет лестные слова для династии Романовых: «Сей государь Феодоръ Иоанновичь по смерти своей приказал престол и державу царственную принять плѣмяннику матери своей, а своему брату отъ родныхъ, то есть царицы анастасии Романовны брата никиты Романовича сыну Федору никитичу Романову, внуку, который после того был на Москвѣ патриархъ и звался Филаретъ никитичь, которого Борис Годуновъ неволею постригъ и послаль въ монастырь преподобнаго антония Сийскаго» [40, 470].

Отсутствие желания у царя на смертном одре назначить своего преемника было зафиксировано в присутствии патриарха Иова и ближних бояр, так что обвинить Бориса Годунова в каком-либо влиянии на своего зятя по вопросу престолонаследия не представилось возможным даже историкам династии Романовых. Однако желание стать полноправным господином этой уже значительной по размерам и народонаселению страны появилось у брата царицы еще задолго до смерти царя Федора. Ведь возможность управлять Россией от его имени в течение двенадцати лет позволила Годунову хорошо освоиться на этом поприще и подготовить почву для занятия трона.

После смерти царя Федора Иоанновича в России начались нестроения из-за необычной для страны ситуации, когда государь умер, а наследника по себе не оставил. Тем не менее при воцарении Бориса Годунова казалось, что страна избежит гражданской войны, но жизнь круто изменила судьбу русского народа на долгие годы.

«В лето 7106-е (1598 г. – Ю.Д.). Преставися на Москве государь [царь] и великий князь Феодоръ Иоанновичь, и положенъ в церкви святаго архангела Михаила подлѣ отца своего царя Ивана Васильевича. Царица же Ирина Феодоровна после погребения царева не восхотѣ в царевы палаты внити, но повелѣ себе вести в новодѣвичь монастырь, и облечеся в иноческий чинъ, и наречена бысть александра.

По смерти царя Феодора Иоанновича прежде помянутый Борисъ Годуновъ, желание свое хотя получити, посылаетъ вѣстники своя к боярам и ко всему Московскаго государства синклиту, чтобъ онъ былъ на царском престолѣ, обѣщаяся имъ многия дары даяти; самъ же поиде в новодѣвичь монастырь к сестрѣ своей монахинѣ александрѣ. Совѣтники же Борисовы собраша множество народа и приидоша в новодѣвичь монастырь к царицѣ александрѣ, начаша же молити ю, глаголюще: видишь ли, государыня, толикое множество народа плачюща и желающа брата твоего Бориса на престолъ Московский. Приставы же на то учиненные отъ Бориса понуждаху народъ, да с великимъ кричаниемъ вопять: сего желаем да царствуеть. Бысть же смѣху достойно: ибо какъ тамъ слезамъ быти, гдѣ сердца человѣческая с делом исрѣчми не согласують, но точию лстивые знаки, и сердце умиления не имущее вмѣсто слезъ слинами глаза мочили, и падающе на землю, как бы бѣсноватые, вопияху. Царица же мняше быти истиннѣ, повелнѣ на волѣ ихъ быти. народи же начаша бити челомъ Борису еже восприяти скипетръ Московскаго государства. Онъ же окаянный, хитрый лисъ, лукавствомъ своимъ крѣпляшеся, аки бы не хощеть. Патриархъ же Иовъ и все народное множество, вземше икону пресвятые Богородицы Владимирския и честный крестъ, прииде со всѣмъ священнымъ соборомъ в дѣвичь монастырь к Борису. Борисъ же устрашися пришествия образа пресвятыя Богородицы, принялъ скипетръ Московскаго государства. Егда же приятъ скипетръ, тогда и корень рода царя Феодора Ивановича хотѣлъ искоренити» [40, 453].

Текст летописи был создан во времена правления династии Романовых, но все же Борис Годунов, судя по ней, не только не захватил силой власть, а даже устранился в монастырь к сестре, и народу, пусть даже специально для этого согнанному приспешниками временщика, пришлось упрашивать его принять власть в России.

Куда более необычную информацию об избрании царем Бориса Годунова приводит Джером Горсей, правда, уже не присутствующий в России во время этих событий и получавший сведения от своих московских информаторов: «Хотя он действительно царствовал и до этого, но теперь он заточил самого царя Федора Ивановича и свою сестру-царицу в монастырь и заставил патриарха, митрополитов, епископов, монахов, вновь созданное им дворянство, а также служивых людей, купцов и других своих приверженцев просить его о принятии венца» [50, 372]. Но это явно не соответствовало действительности, иначе Романовы обязательно воспользовались бы таким вариантом прихода к власти Бориса Годунова.

Возможно также, что Федор Романов был сам вовлечен в сговор с Борисом Годуновым, предполагая занять престол, а затем проиграл ему борьбу за власть. Тем более что, судя по переписке Андрея Сапеги, оршинского старосты, с гетманом Христофором Радзивиллом, выдержки из которой приводит С.Ф. Платонов, серьезных претендентов на престол было четверо: Б.Ф. Годунов, Ф.И. Мстиславский, Ф.Н. Романов и Б.Я. Вельский. Староста Орши в силу пограничного статуса своего города рассылал шпионов по московским городам и весям для сбора информации о делах России и делился ею с литовским гетманом. По его сообщению, «Годунов спрашивал умирающего царя в присутствии царицы Ирины и Федора Никитича о том, кому быть на царском престоле, надеясь, что царь назовет его самого. Но Феодор ответил ему: “Ты не можешь быть великим князем, если только не выберут тебя единодушно; но я сомневаюсь, чтобы тебя избрали, так как ты низкого происхождения” (z podłego narodu). И царь указал на Федора Никитича как на вероятнейшего своего преемника, дав ему при этом совет, если его изберут на царство, удержать при себе Бориса как умнейшего советника. Рассказывавшие эту историю выражали сначала уверенность, что царем будет именно Федор Романов, так как за него стоят вельможи (wojewodowie i bojarze dumni) как за царского родственника. Позже эта уверенность поколебалась, когда выяснилось, что на стороне Бориса не одно низшее дворянство и стрельцы, но и вся почти народная масса (pospólstwo niemal wszytko)» [44, 230].

Видимо в польско-литовском обществе расчет был сделан на род Романовых, да и в Москве все было не так уж однозначно в пользу Бориса Годунова. Более того, вскоре после смерти царя Федора дело дошло до поножовщины, все тот же Андрей Сапега приводит сведения о том, что в результате очередной ссоры Бориса Годунова с боярами по вопросу престолонаследия Федор Романов бросался на него с ножом.

Интересно, что еще до избрания царем Бориса Годунова появляется информация о некоем царевиче Дмитрии, правда Андрей Сапега, который и сохранил для потомков эти слухи, запутался во всех многочисленных женах Ивана Грозного и считал его рожденным от царицы Марии Темрюковны:

«По смерти великого князя (Феодора) Годунов имел при себе своего друга, во всем очень похожего на покойного князя Димитрия, брата великого князя московского, который рожден был от Пятигорки (z. Pecihorki, то есть Марии Темрюковны) и которого давно нет на свете. Написано было от имени этого князя Димитрия письмо в Смоленск, что он уже сделался великим князем. Москва стала удивляться, откуда он появился, и поняли, что его до времени припрятали. Когда этот слух дошел до бояр, стали друг друга расспрашивать. Один боярин и воевода, некий Нагой (Nahi), сказал: князя Димитрия на свете нет, а сосед мой, астраханский тиун Михайло Битяговский (ciwim Astarachański Michajlo Biczohowski), обо всем этом знал. Тотчас за ним послали и по приезде стали его пытать, допрашивая о князе Димитрии, жив ли или нет. Он на пытке сказал, что он сам его убил по приказанию Годунова и что Годунов хотел своего друга, похожего на Димитрия, выдать за князя Димитрия, чтобы его избрали князем, если не хотят его (Бориса) самого. Этого тиуна астраханского четвертовали, а Годунова стали упрекать, что он изменил своим государям, изменою убил Димитрия, который теперь очень нужен, а великого князя отравил, желая сам сделаться великим князем. В этой ссоре Федор Романов (Kniaź Fiedor Romanowicz) бросился на Годунова с ножом с намерением его убить, но этого не допустили. Говорят о Годунове, что после этого случая он не бывает в думе» [44, 233].

Что здесь правда, а что выдумка – сказать трудно, но в сохранившихся письмах немецких гостей из Пскова, по словам С.Ф. Платонова, присутствует информация о насильственном воцарении в России Бориса Годунова и о том, что в Москве в феврале 1598 г. была большая смута, так как вельможи не желали признавать его царем. Многие города и веси тоже были в большом сомнении и уклонялись от принятия присяги Годунову, в том числе и Псково-Печерский монастырь, братию которого приводили к кресту насильно.

И все-таки работа, которую провел Борис Годунов еще во время правления страной от имени царя Федора, сыграла свою роль: большинство духовенства во главе с ним же поставленным патриархом Иовом и новообразованное дворянство, получившее по царскому указу закрепощение крестьян за землей, принадлежавшей этим многочисленным землевладельцам, поддержали нового царя.

Интересен текст присяги, которую давали царю Борису Федоровичу Годунову (ок. 1550–1605): «Мне, мимо государя своего царя Бориса Федоровича, его царицы, их детей и тех детей, которых им вперед Бог даст, царя Симеона Бекбулатовича и его детей и никого другого на Московское государство не хотеть, не думать, не мыслить, не семьиться, не дружиться, не ссылаться с царем Симеоном, ни грамотами, ни словом не приказывать на всякое лихо; а кто мне станет об этом говорить или кто с кем станет о том думать, чтоб царя Симеона или другого кого на Московское государство посадить, и я об этом узнаю, то мне такого человека схватить и привести к государю» [60, 471]. Уж слишком много внимания в тексте присяги уделено Симеону Бекбулатовичу, которого спустя четырнадцать лет со дня смерти Ивана Грозного продолжали титуловать царем, но, видимо, желание у народа видеть его на московском престоле было настолько значительным, что пришлось отказ от него оговорить в тексте присяги царю Борису Годунову.

Однако все тот же оршанский староста Андрей Сапега в июне 1598 г. сообщил гетману Христофору Радзивиллу, что значительная часть московских бояр и князей во главе с Богданом Яковлевичем Вельским и Федором Никитичем Романовым пытались сместить еще не венчанного на царство Бориса Федоровича Годунова в пользу царя Симеона Бекбулатовича, но якобы нападение крымских татар хана Казы-Гирея помешало воплощению этого заговора. Как потом оказалось, татары не решились, а может, и не собирались, напасть на российские пределы. Но сбор войск и выступление их во главе с Борисом Годуновым и воеводами Шуйских, Романовых и Вельского к Серпухову для занятия позиций вдоль Оки консолидировали не только сторонников, но и оппозицию вокруг будущего царя, ведь у кого больше влияния на армию, у того гораздо больше шансов занять престол.

Таким образом, Борис Годунов без препятствий со стороны оппозиции 1 сентября 1598 г. венчался на царство, а, принимая благословение от патриарха, во всеуслышание заявил: «Отче великий патриарх Иов! Бог свидетель, что не будет в моем царстве бедного человека!» И, тряся ворот рубашки своей, продолжал: «И эту последнюю рубашку разделю со всеми!» [60, 476]. Жизнь очень скоро предоставила возможность царю поделиться своими хлебными запасами и деньгами с народом. А вот сделать так, чтобы в российском народе не было бедных, не смог не только он, но и последующие три десятка правителей России.

Через три года царь Борис сумел расправиться со своими противниками, даже не очень затрудняясь предъявлением серьезных обвинений: Б.Я. Вельского лишили сана, имущества, дворовых людей, а затем подвергли телесному наказанию и посадили в тюрьму где-то в Низовых городах; Ф.Н. Романова постригли в монахи с именем Филарета и сослали в Антониево-Сийский монастырь на Северной Двине, что в 60 км выше по течению от Холмогор, его жену Ксению Ивановну тоже постригли с именем Марфа и сослали в Заонежье, А.Н. Романова сослали в Усолье-Луду к Белому морю, М.Н. Романова – в Великую Пермь, И.Н. Романова – в Пелым, В.Н. Романова – в Яренск. Пострадали и родственники Романовых, а вотчины и поместья недругов царь Борис роздал своим ставленникам, все остальное отписал в казну. Большинство из сосланных содержались в тяжелых условиях и вскоре умерли. Ф.И. Мстиславский и В.И. Шуйский не пострадали на этот раз, но им было запрещено жениться, видимо, чтобы их дети не могли оспаривать трон у потомства царя.

Борьба царя Бориса со своими домашними противниками исключала какие-либо намерения к приобретению территорий Польско-Литовской республики или Швеции. Собственно эти государства тоже не имели возможности отвлекаться на завоевания территорий России, так как вели войну между собой за шведский престол. Польский король Сигизмунд III уже успел побыть шведским королем после смерти своего отца Юхана III, но затем его дядя герцог Карл Зюдерманландский захватил шведский престол и стал править Швецией как король Карл IX. Царь Борис, известив польского короля о своем восшествии на московский трон через думного дворянина Татищева, предполагал, что король Сигизмунд пришлет полномочное посольство с предложениями заключения вечного мира, и в силу обстоятельств польско-шведской войны считал возможным диктовать свои условия. Осенью 1600 г. в Москву прибыло посольство во главе с литовским канцлером Львом Сапегой; более месяца его не допускали к царю и только затем начались переговоры о заключении мира, так как предыдущие договоренности между государствами уже закончились.

Представители Польско-Литовской республики (Rzech Pospolita) предложили свои статьи вечного мира в качестве условий создания союзного государства:

• народам обоих государств и их государям жить в дружбе и согласии;

• государям иметь одних и тех же друзей и врагов;

• государствам не заключать никаких сепаратных соглашений;

• в случае агрессии третьих стран – защищать друг друга;

• вновь приобретенными землями владеть тому государству, которое ранее когда-либо ими владело, а если нет, то владеть сообща или поделив поровну;

• подданным обоих государств жалуется свобода передвижения, служения и трудоустройства;

• подданным обоих государств допускается вступать во взаимные браки;

• подданным обоих государств разрешается иметь земли на всех территориях в результате купли-продажи, получения за службу или в приданое;

• детям подданных обоих государств разрешается учиться и служить, где захотят;

• для подданных обоих государств устанавливается свобода вероисповедания и предоставляется возможность строительства культовых сооружений на приобретенных для этого землях;

• государи для своих иностранных служащих обязуются строить соответствующие культовые сооружения;

• купцам обоих государств предоставляется свобода торговли на всех территориях, при этом таможенные сборы остаются неизменными;

• беглых преступников выдавать с обеих сторон беспрепятственно;

• украинные земли взаимно защищать от татар;

• обоим государствам иметь общий флот на Балтийском и Черном морях;

• государствам иметь общую денежную систему;

• государям иметь двойные короны: одна возлагается московским послом на польского короля, другая – на русского царя польским послом;

• король в Польше, поскольку там не наследственная система смены государей, избирается по совету с московским царем;

• в случае выборов короля Польша и Литва имеют право выбрать для своего государства московского царя, который в этом случае обязан будет жить поочередно по году в Кракове и Вильнюсе, а затем один год – в Москве;

• по смерти царя московского его сын и наследник подтверждает присягой этот союз;

• в случае отсутствия прямых наследников у московского царя король становится государем России;

• Смоленское и Северское княжества должны быть возвращены Польско-Литовской республике.

Надо сказать, что в случае обоюдного согласия государств это был бы Евросоюз XVII в., но московская сторона от таких предложений наотрез отказалась, а главным доводом была невозможность допущения смешанных браков и строительства католических храмов на московской территории. Хотя московские государи чуть ли не постоянно вели переговоры об объединении церквей с римскими папами. Конечно, можно предположить, что более цивилизованное на тот момент Польско-Литовское государство со временем привило бы культуру своих народов московитам, но ведь так происходило и раньше, когда пограничным городом Московского государства был Можайск, и после того, при расширении московских границ вплоть до времени, когда Царство Польское вошло в состав Российской империи.

Однако российскую сторону не устраивало и простое перемирие сторон без отказа польско-литовской стороны от территорий в Ливонии в пользу России. Переговоры специально затягивались в ожидании шведских послов, а после их прибытия начался уже не взаимный торг, а прямой шантаж послов московскими думными дьяками: так, одним заявляли, что король шведский уступает царю Эстонию, а другим – что король польский отдает царю часть Ливонии, если он будет воевать со Швецией. Правда, шантаж не подействовал, хотя и держали польских послов в Москве до августа 1601 г., когда было подписано двадцатилетнее перемирие без каких-либо взаимных уступок, да и шведские послы не согласились уступить московитам Нарву.

Еще одно поручение Варшавского сейма имел Лев Сапега. Дело в том, что Польше было очень важно отговорить Россию от каких-либо попыток оказания помощи Молдавии, которую поляки пытались присоединить к своему королевству при содействии Турции. Кроме польских магнатов к Молдавии проявлял интерес германский император Рудольф II, который после отказа от правления Трансильванией герцога Сигизмунда Батория в пользу императора собирался прибрать к рукам Валахию и Молдавию. Но по какой-то причине Сигизмунд Баторий решил вернуться к управлению Трансильванией, а потом, также неожиданно для всех заинтересованных сторон, уступил престол своему двоюродному брату польскому кардиналу Андрею Баторию. Теперь уже и Польша приобрела формальные права на приобретение Валахии, находившейся в вассальной зависимости от Трансильванского герцогства.

Однако к 1600 г. ставленник германского императора на валашском престоле, князь Михаил Храбрый, завладел не только Трансильванией, но и Молдавией. Теперь уже император Рудольф II стал сомневаться в вассальной преданности князя Михаила Храброго, и к осени 1600 г. его войска окончательно разбили валашскую армию, а в Молдавии с помощью Польши утвердился князь Симеон Могила. Вот только царю Борису в то время было явно не до событий в Молдавии.

Недолгое правление царя Бориса Годунова было сложным. Попав, по русской пословице, «из грязи в князи», царь вынужден был делать послабления россиянам во многих аспектах их жизни, чтобы расположить народ, а также дружить с монархами других стран и привлекать иностранных специалистов в Россию. В то же время доносительство в государстве при нем, а затем по инерции и при других государях было развито, как никогда прежде, доносчиков царь награждал поместьями и деньгами. При этом доносили не только обиженные слуги на своих господ, но и потомственные князья-Рюриковичи друг на друга.

Так, князь Борис Михайлович Лыков в своей челобитной, поданной уже царю Василию Ивановичу Шуйскому, сообщает на своего обидчика князя Дмитрия Михайловича Пожарского, бывшего в период правления царя Бориса «стряпчим с платьем»: «Прежде, при царе Борисе, он, князь Дмитрий Пожарский, доводил на меня ему, царю Борису, многие затейные доводы, будто бы я, сходясь с Голицыными да с князем Татевым, про него, царя Бориса, рассуждаю и умышляю всякое зло; а мать князя Дмитрия, княгиня Марья, в то же время доводила царице Марье на мою мать, будто моя мать, съезжаясь с женою князя Василия Федоровича Скопина-Шуйского, рассуждает про нее, царицу Марью, и про царевну Аксинью злыми словами. И за эти затейные доводы царь Борис и царица Марья на мою мать и на меня положили опалу и стали гнев держать без сыску» [60, 525]. Так что даже будущие герои нашего отечества вели себя в этих условиях, как и все остальные русские подданные, желавшие себя сохранить, да за счет других свои богатства приумножить.

В течение трех лет, с 1601 по 1603 г., в России, как и во многих других странах, был неурожай, а следственно, и голод среди народа. Связано ли это было с малым ледниковым периодом, к которому относят период от XII до середины XIX в. с соответствующим пиком похолодания в начале XVII в., или с очень сильным извержением вулкана, случившимся в Южной Америке в 1600 г., ученые спорят до сих пор, но в России снег выпадал в эти годы и в июле, и в августе, а заморозки уничтожали зерновые не только поздней весной, но даже летом.

Там же, где не было таких холодов, бесконечные дожди не позволили зерновым созреть. «Того же лѣта былъ гладъ великъ в Московскомъ государствѣ по три лѣта, и покупали ржи четверть кади по три рубли и выше, и отъ того был моръ великъ.

Царь же Борисъ многую милостыню творяше нищимъ, еще же и дѣло каменное повелѣ дѣлати в тое гладное время, и поставиша каменные палаты, гдѣ были прежде царя Иоанна Васильевича, и отъ того дѣла много народа прокормилося» [40, 454]. Та денежная милостыня, которую по велению царя Бориса раздавали в Москве, усугубила положение, так как народ ринулся за получением ее из тех мест, где еще как-то можно было выжить.

В Москве за это время, по некоторым сведениям, умерло от голода и холеры около 500 000 человек. Поняв, что весь русский народ может прийти за этой милостыней в Москву, царь прекратил раздачу денег и приказал организовать строительство каменных палат в Кремле, чтобы занять чем-то пришедших издалека людей. Царь приказал найти в огромном государстве области, где погодные условия позволили вырастить хлеб, скупить его и продавать за половинную цену в Москве и других городах. В этом отношении повезло жителям Курска, где созрел небывалый урожай, что позволило населить эту область, пустовавшую еще с татарского нашествия. Народ, снявшийся с места, далеко не всегда возвращался домой к тому труду, который в эти голодные годы не смог их прокормить, и образовывал шайки разбойников, распространившиеся по всей стране.

Неурожай и голод постиг и Литву: «А коли вже была весна в року 1602, тот наход людей множество почали мерти; по пятеру, по тридцати у яму /хоронили/. Хворых, голодных, пухлых многое множество, – страх видети гневу Божого… А так мерли одны при местах, на вулицах, по дорогах, по лесах, на пустыни, при роспутиях, по пустых избах, по гумнам померли. Отец сына, сын отца, матка детки, детки матку, муж жену, жена мужа, покинувши детки свои, розно по местах, по селам разышлися, один другого покидали, не ведаючи один о другом, – мало не вси померли /чуть ли не все умерли/» [71, 386]. Поэтому бежать московитам в Литву не было никакого смысла: голодная смерть везде одинакова. Только в 1604 г. жизнь в России и Литве стала налаживаться, а урожай предыдущего года спас от голода оставшихся в живых.

Так что несмотря на отсутствие внешних войн, вряд ли можно было назвать годы правления царя Бориса спокойными, к тому же трон ему достался ценой собственного здоровья: все эти годы царь тяжело болел. Все это давало пищу для народных волнений и раздумий, кто будет следующим царем, поскольку на малолетнего сына Бориса Годунова мало кто надеялся. Неизвестность плодила вымыслы и легенды.

Легенда о якобы спасенном от рук убийц царевиче Дмитрии, сыне царя Ивана Грозного, в разных вариантах стала появляться чуть ли не сразу после смерти царя Федора, так что слух о появлении царевича в Литве был воспринят достаточно серьезно. Впервые он как претендент на московский трон объявился в 1602 г. в г. Брагине (совр. Гомельская область Беларуси) в имении князя Адама Александровича Вишневецкого из рода Гедеминовичей, женатого на дочери литовского маршала Ходкевича, которому этот якобы отпрыск царского рода и открыл свое происхождение.

Правда, голландский купец Исаак Масса, который с 1601 по 1609 г. находился по торговым делам в России, считал, что польский король Сигизмунд III сообщил царю Борису о появлении в его государстве этой странной личности еще во время пребывания в Москве посольства Льва Сапеги в 1601 г. через специально приехавшего с секретным поручением гонца Илью Пилграмовского. Но голландец и сам не знал этого в точности, а относил к области подозрений. По всей вероятности, в Москве ждали такого известия. В основном Исаак Масса сообщает об этих событиях словами официальной версии, распространенной по повелению царя, но есть и некоторые отличия от нее. По его словам, в Польше еще давно появился человек, ранее служивший у игумена Чудова монастыря, а затем он якобы побывал вместе с посольством Льва Сапеги в Москве, причем издавна он стал выдавать себя за сына царя Ивана Грозного. Именно информация о посещении этим человеком Москвы в составе польского посольства и послужила основой обвинений некоторых историков в подготовке с помощью подставного лица переворота в России польским королем. Хотя вряд ли этот беглец осмелился бы явиться в Москву, где мог бы быть легко узнанным. Но если бы москвичами обсуждалась какая-либо другая версия, Исаак Масса, по всей видимости, сообщил бы о ней.

Князь Адам Вишневецкий, в имении которого и объявился человек, назвавший себя царевичем Дмитрием, имел конкретные территориальные претензии к царю Борису. Еще в конце XVI в. князья Вишневецкие захватили некоторые территории на Черниговщине, а затем сейм признал населенные пункты, расположенные на спорной территории, их законным владением. Московская сторона долго протестовала, но поскольку мирный договор 1601 г. был заключен на принципах: каждый владеет, чем владеет, то по повелению царя Бориса спорные городки Прилуки и Сиетино были сожжены, что, естественно, усилило неприязнь князя Адама Вишневецкого к России. Именно поэтому, даже если и не очень поверил словам объявившегося Дмитрия, он предполагал использовать его в своих интересах.

В одной из поездок князя Адама к своему брату Константину, женатому на Урсуле Мнишек, новоявленный царевич, видимо, познакомился со своей будущей женой Мариной Мнишек. О появившейся возможности шантажировать московское правительство князь Адам известил великого канцлера Яна Замойского, попросив взять Дмитрия под свое покровительство. Казимир Валишевский считает, что князь Адам Вишневецкий сделал это, скорее всего, для своей защиты, так как весть о появлении у него человека, выдававшего себя за царевича Дмитрия, дошла до царя Бориса Годунова и тот сделал предложение князю решить спорные территориальные вопросы к его выгоде при условии выдачи этого якобы московского беглого монаха, а при несогласии вредить ему всеми доступными способами. Видимо, предложения царя были не настолько привлекательными, поскольку Дмитрия не выдали московскому царю, а вместо этого он попал в Самбор (Старый Самбор в 80 км от Львова) к сандомирскому воеводе и львовскому старосте Юрию Мнишку, известному еще со времен короля Сигизмунда II авантюристу.

Именно отсюда и началось восхождение Дмитрия на московский престол. Происхождение этого человека до сих пор остается загадкой, и в российской истории его принято называть Лжедмитрием или Самозванцем, хотя венчан он был царем России с именем Дмитрия и под таким именем и должен был бы войти в историю. Ведь, например, имя великого князя московского Василия III, данное ему при рождении, было Гавриил, но никто не называет его Лжевасилием. Понятно, что историкам династии Романовых, скорее всего, было рекомендовано так называть этого неразгаданного в истории человека. А почему последующие историки остались верными этой трактовке именования царя Дмитрия, непонятно.