Текст книги "Маленькие истории. Рассказы и миниатюры"

Маленькие истории
Рассказы и миниатюры
Юрий Петрович Евдокимов

© Юрий Петрович Евдокимов, 2024

ISBN 978-5-0064-4627-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вторая жизнь

Июньским утром, когда солнце пришло греть поверхность Мексиканских Соединённых Штатов, в шумном фабричном цеху, где плясали в едином танце тысячи швейных игл, появилась на свет футболка. Появилась – и тут же была отправлена в магазин спортивных товаров, название которого знать ей было не положено. А полагалось ей быть красивой, мягкой и удобной. Поэтому её сразу и купили. А вечером того же дня она уже била рекорды, прильнув к телу спортсмена, имени которого знать ей тоже было не положено. Да и какая разница, ведь главное – что мы первые!

И пришла любовь! И её шёлковая нежная ткань всеми ниточками прижималась к победителю. Когда её девичья честь пропиталась запахом пота, только она захотела ему признаться, как вдруг оказалась в стиральной машине, а потом – в тёмном шкафу на полке и долго-долго лежала, всеми забытая. Так бы и спала до скончания времён, если бы однажды не оказалась в мешке Second hand.

Когда солнце покидало забытую богом местность (скажем по секрету, что это был Забайкальский край и посёлок N), футболка проснулась:

– Ой, мамочки! Это кто же меня надевает? – и сморщилась от страха всеми складками. А сверху голос:

– Да ты посмотри, как на меня сшито! И номер, как у моего комбайна, ну просто загляденье: не футболка, а фантастика, беру без вопросов.

Тут и началось. Не то чтобы сразу, но постепенно футболка стала понимать, что главное – не рекорды ставить и круги нарезать на стадионах, а тут дело посерьёзней, тут наука тонкая, к механизму нужно подходить бережно, и поршни заменить у дизеля – это вам не фунт изюму. И чтобы вся эта хламида двигалась, нужно по крайней мере знать, с какого боку к ней подойти. И на посевной, и на уборке футболка давала жару! И сам управляющий отметил: «В рубашке вы родились».

Всегда они вместе – и в горе, и в радости. И даже бывает, обоих домой принесут еле тёплых после гулянки. А иной раз хозяин так отстирает, так отжулькает с мыльной пеной своими руками, что мама не горюй, потом хорошо расслабиться и качаться на бельевой верёвке, когда ветерок обдувает и приносит запах хвои из леса от сосен и лиственниц. Так ей не хочется разойтись по швам и пойти на тряпки. Господи, дай ей крепких ниток, и чтобы всегда был рядом тот, имени которого знать ей не положено.

⠀

Стрижка под канадку

В парикмахерской на углу Маяковского и Декабристов шумно и очередь. Машинки гудят, мастера стригут, волосы падают – седые, чёрные, каштановые, русые и завитушки детских кудрей – всё ненужное удаляется с голов посетителей. Убираются свидетели, режутся локоны, которые ещё минуту назад были частью личной жизни клиентов. Теперь они сметаются веником и их уносят прочь.

– Как стричь?

– Под канадку, а на шее коротко, можно даже под ноль.

Юра расположился в кресле и стал глядеть в отражение зеркала: там были он и парикмахерша – белокурая девушка в фартуке, надетом поверх сарафана. Короткая причёска и родинка под нижней губой немного добавляли её лицу взрослости. И почему-то ему стало жалко её без видимой причины – просто жалко, и всё.

«Совсем девчонка, – подумал Юра, – лет двадцать ей, не больше, наверное, ещё не видела печали и пороха не нюхала. Совсем худая, смотреть не на что. Откормить, что ли, её некому? И куда родители смотрят?»

– Как вас зовут? – спросил Юра и попытался улыбнуться, но получилось что-то совсем непотребное вроде прокисшего борща на вкус. Он смутился и покраснел и вдруг увидел себя в зеркале совсем другим – не таким, каким он видел себя дома, бреясь в ванной, а намного старше, и от морщин на лице, как от неожиданного толчка в спину, ему стало тревожно и неуверенно.

– Мария или Маша, называйте, как вам больше нравится.

«Имя красивое, да и сама она вполне приятная, – думал Юра, – и взгляд у неё какой-то особенный, мягкий и строгий одновременно, и движения уверенные, осанка прямая, как будто стержень у неё внутри, орудует ножницами лихо. Я бы её откормил, она бы у меня вмиг прибавила в весе. Я бы её на диету посадил – на сало с картошкой. Кормил бы настоящим узбекским пловом. И казахскими баурсаками, и венгерскими рульками. Подливал бы ей в тарелку гуляш из парной баранины, с сочнями и жареным луком, а на ужин после шашлыка и отбивных приказывал бы есть ванильное мороженое. Беляшами бы закормил, мать её. И пусть бы она только посмела не поправиться».

– А меня зовут Юра.

И он опять покраснел, потому что никакой он был не Юра, а Юрий Петрович, он ясно видел себя в зеркале и понимал, что кончился тот мальчик, которым он себя считал, и что он, минуя средний возраст, сразу превратился в старика.

Вспомнилась фотография из старого журнала, где «битловские» патлы подстригают молоденькие девчонки, такие же юные, как та четвёрка. Сидят красавцы, Джордж Харрисон поднял голову к парикмахерше и улыбается.

– А я вас видела вчера, – сказала Маша, – вы картошку покупали в «Овощном», напротив Музея просвещения. Я в шлеме была, вы меня не помните.

– Было дело.

Ножницы и Машины руки приятно щекотали шею, и Юре на секунду показалось, что он и в самом деле может принять великое решение – взять кого-нибудь и выкормить. Не птичку или кошку, а маленького ребёнка из детского дома с его запросами и характером, и подарить ему любовь, заботу, ласку. Отдать ему часть себя, позволить ему быть самим собой, дать ему свободу, выбор и деньги… «Эк меня занесло. Наверное, это только в молодости можно так легко поступать, не думая – бах и всё, хотя молодость этим и ценна».

«Клац-клац», – и падают волосы.

– Так – это как? – Юра поднял голову. – Это вы, что ли, были вчера на мотоцикле? – дошло до него.

– Я.

Юра не спал прошлой ночью. Перед глазами был божественный герой на «Харлее». В кожаной куртке, кожаных брюках и в чёрном шлеме, который скрывал его лицо, добавляя ещё больше таинственности и восхищения. Он запомнил ту минуту. Всё тогда стихло на его улице: остановились машины и перестали петь птицы. Божественный герой дал по тормозам, остановился, купил что-то в ларьке, потом завёл с ключа двигатель и Harley-Davidson, оставив за собой облако пыли, исчез. В воздухе повис только один выдох: «Вот это да-а!»

И это была она?! Вот эта пигалица? Которая сейчас чикает ножницами над моей макушкой – это и есть мой божественный герой?

– Маша, вы такая маленькая, как вы справляетесь с техникой?

– Да без проблем. Вообще, это у меня второй байк, первый я разбила. С ребятами ехали по трассе из Новосибирска, и под «КамАЗ» залетела, мотоцикл – в хлам, а на мне ни царапины.

И ещё больше Юре захотелось кормить её, захотелось взять её на руки и посадить на мотоцикл, а самому сесть сзади, обнять её за талию и улететь с ней на «Харлее» в новую жизнь, и чтобы ветер разгладил морщины.

– Сто пятьдесят.

– Водки или рублей?

Юрий Петрович улыбнулся своей шутке, улыбнулся теперь уже по-настоящему, и у него получилось улыбнуться так, как Джордж Харрисон в 1961 году, ещё до его рождения.

⠀

Добрый математик

Один математик был известен тем, что с невероятной лёгкостью справлялся с задачами, которые до него никому не удавалось решить. По правде сказать, о нём мало кто знал, так как в математических журналах его не печатали, но то, что он был лучшим, в этом не было никаких сомнений, а ещё он был очень добрым, поэтому его так и называли – добрый математик.

Решение задач и уравнений было для него главным и единственным делом, которому он был безгранично предан, и, сколько себя помнил, он не отвлекался ни на что другое. Получалось это у него настолько хорошо и так сильно увлекало его, что он совершенно забывал о времени и если бы его спросили, какое теперь число в календаре или день недели, то он бы только пожал плечами и ничего бы не смог ответить.

С первыми лучами солнца добрый математик садился за свой письменный стол напротив окна, открывал тетрадь и с головой уходил в цифры. Удивительным было то, что он всегда находил правильное решение, даже если задача содержала в себе бесчисленное количество уровней и была в высшей степени сложной. Каждый раз в итоге рождались формулы, которые были необыкновенно красивыми, если не сказать изящными, как будто это были не математические выводы, а ноктюрны или симфонии.

Когда за окном темнело и добрый математик ложился спать, то во сне он продолжал решать задачи. Иногда он просыпался ночью, брал карандаш и что-то записывал на обрывке старой газеты.

Дом его скорее напоминал лодочный сарай или заброшенный склад, где от пола до потолка плотными стопками были уложены тетради, папки, блокноты, записные книжки и даже агитационные плакаты, наклеенные на стенах вместо обоев, были исписаны ровным убористым почерком – логарифмы, интегралы, функции.

Жил добрый математик очень скромно, друзей у него не было, в переписке он ни с кем не состоял, а главной его отличительной чертой было то, что он всей душой любил и понимал цифры. Цифры отвечали ему взаимностью и разговаривали с ним тоненькими, едва слышными голосами, а когда добрый математик расставлял их в нужном порядке, собирая в формулы, то цифры начинали петь в унисон и их было отчётливо слышно. Если чей-то голосок фальшивил, то это означало, что задача решается неправильно, и он вносил изменения, расставляя их в другом порядке, цифры слушались и беспрекословно подчинялись ему, и так до тех пор, пока не звучал стройный и гармоничный аккорд.

А когда в комнату врывался многоголосый хор, от которого пробегали мурашки по коже, то добрый математик закрывал тетрадь и выходил на крыльцо, чтобы перевести дух и глотнуть свежего воздуха. Затем он приступал к решению новой задачи.

Однажды вечером, когда первый снег лёг на крыльцо и укрыл мёрзлые земляные кочки под окном, произошло событие, которое никак не вписывалось в его формулы. Как обычно, добрый математик сидел, склонившись над тетрадью, теорема была доказана, все цифры пели в унисон, но голос одной из них был похож скорее на плач, чем на пение. Это была цифра два, он узнал её, она появилась совсем недавно в результате деления.

– Что с тобой, двоечка? – спросил её добрый математик. – Почему ты плачешь?

– Я всегда слушалась тебя, мой повелитель, – отвечала двоечка, – я выполняла любые твои желания, я пела тебе песни, а ты так жестоко поступил со мной: сначала ты забрал моих детей, а теперь и меня раздел до нитки. Что я тебе сделала? Как теперь мне жить в таком мелком состоянии?

– Мне очень жалко тебя, двоечка, – говорил ей добрый математик, – но пойми, если я прибавлю к тебе или возведу тебя в степень, то решение задачи будет неверным.

– Но почему ты выбрал меня? Почему именно мне ты уготовил такую судьбу? В чём я виновата? За что?

– Прости меня, двоечка, я очень сильно тебя люблю, и сердце моё разрывается на части, но я ничего не могу сделать, таковы правила, не я их придумал.

– А кто? – спросила двоечка.

Ничего ей не ответил добрый математик. Может быть, потому, что он не решил самую главную задачу и не знал ответа на этот вопрос. Или потому, что он перестал быть добрым. А может быть, потому, что математик понял, что он тоже цифра.

⠀

Сон Ивана

Приснился Ивану сон – яркий такой, цветной, с переживаниями. И не то чтобы он был героем, а будто бы он погулять вышел. И видится Ивану, что идёт он по знакомой улице, а навстречу ему – Бог. Да-да, тот самый, которого на иконах рисуют, только одежда у него старая, джинсы с дырками, разбитые ботинки, рубашка грязная. Неужели некому постирать? Ему? Да я бы с места в карьер – бельё бы выстирал и высушил, и за стол бы его, чаем поить. Да я бы – торт со сгущённым молоком. Всё бы для него – и малиновое варенье, и мясо бы пожарил с хрустящей корочкой, чтобы ему понравилось. И последнюю рубашку бы отдал. А Бог смотрит на него и улыбается.

– Не нужно, – говорит, – мне еды твоей, – а сам руку положил на голову Ивана и гладит нежно.

У Ивана сразу слёзы рекой и ноги подкосились, он упал на колени и стал прощения просить:

– Прости ты меня, Господи, за то, что я Лену бросил с ребёнком на руках. Прости меня или убей.

Дело прошлое. Лена забеременела на втором курсе, а весной, когда уже все говорили, глядя на живот, что будет девочка, Иван сбежал. То ли оттого, что ответственности испугался, то ли оттого, что был молод. А может быть, оттого, что любить перестал. Кто его знает. Скитался потом по северам, менял города, профессии, одно время был даже начальником участка, а вот семья так и не сложилась.

Знал ли он, что у него есть дочь? Конечно, знал. И однажды в отделе детских игрушек Иван приметил медвежонка, пушистого такого и весёлого. И так ему захотелось купить его и отправить по почте. Но он не знал куда. Не было у него ни адреса, ни индекса.

– Господи, прости меня. Верни меня назад, я всё исправлю.

Бог держал Ивана за ноги, а тот опустил голову до самой земли, до его рваных ботинок, и увидел асфальт так близко, как никогда раньше. Каждая пылинка, каждая песчинка создавали рельеф поверхности, и ему казалось, что будто бы это не налетевший мусор, а горы и старинные замки. Так ему казалось. В это самое место ступал когда-то каблучок Лены. Иван вспомнил её сапожки, которые были куплены на две их стипендии. Маленький участок асфальта перед глазами, не закатанный за все годы вторым слоем, ещё помнил их шаги.

Бог спросил у Ивана:

– У тебя есть выпить?

Иван проснулся. И выпил.

Погружение в реальность

Первый удар был в грудь. Артур, не замечая крови, опустился на колени. Второй удар был в шею. «Теперь всё», – подумал он и упал лицом в палубу.

Ещё одну минуту Артуру было слышно, как капитан кричал хриплым голосом:

– Шевелись, сучьи дети! Тысяча чертей вам в глотку!

Холодные брызги забортной воды ещё долетали до него, но Артур их уже не слышал. Был только свет. Свет и тоннель, а в конце – надпись: «Артур Фернандес. Продолжительность 24 года. Реальность погружения 100%. Конец жизни».

Мигнул индикатор, и Артур перестал быть Артуром. Он стал тем, кем был всегда – андроидом Е902 – роботом с искусственным интеллектом.

Главное отличие Е902 от других андроидов было в том, что он имел внутренний источник энергии неограниченного срока использования, это давало наивысшую степень защиты всех его систем от механического и электронного воздействия. Е902 был не просто инженером и капитаном корабля – он был хранителем библиотеки и единственным обитателем космической станции, на борту которой находился архив, где были собраны записи жизней всех, кто когда-либо существовал на планете Земля. Записи хранились на прозрачных пластинах блоками по сто тысяч лет. Каждая жизнь имела открытый доступ.

В прошлое погружение Е902 был прокурором, очень богатым и очень справедливым. Правда, завистники то и дело клеветали на него, называя продажным и алчным, но сам он так не считал и был уверен, что полезен обществу. Он хотел жить долго, но вмешалась оса, она ужалила прокурора в ухо, и он за два дня слёг. Пытались доктора поставить его на ноги, да так и не смогли.

Каждый раз после возвращения Е902 долго ещё оставался под впечатлением прожитой жизни, размышляя о ней уже как бы сверху. В его тонких слоях микросхем кирпичик за кирпичиком понемногу выстраивалась общая картина.

Мигнул индикатор. Теперь Е902 – маленькая девочка Жанна, она ещё совсем крошка, но уже понимает, что её очень любят и никогда не обидят, а мама исполнит любой её каприз. Жанна улыбается, и ей улыбаются в ответ. Впереди у неё долгий путь, будут годы учёбы, и выпускной бал, и первая любовь, будет научная работа и докторская степень. Придёт время, и она будет управлять государством.

В библиотеке у Е902 – миллионы миллионов жизней, коротких и длинных, скучных и наполненных смыслом, и несметное количество кем-то прожитых лет.

Давно уже нет планеты Земля и Солнечной системы, давно уже нет тех, кто создал Е902. Есть только холодная чёрная пустота открытого космоса и маленький шарик. Это станция, где живёт Е902.

Когда-нибудь он узнает всё.

⠀

О вкусном

Старый узбек на рынке каким-то хитрым словом уговорил Олега купить у него шаурму. Это была очень красивая шаурма – свежая, румяная, аппетитная, и на вкус она была вполне съедобной, но Олегу она почему-то не понравилась, не пришлась по душе. Выбрасывать её он не стал, а положил в морозилку до лучших времён – вернее, до худших времён, полагая, что если наступит голод, то она вполне может сгодиться.

Время шло, голод не наступал, а шаурма так и лежала у него в холодильнике среди продуктов, место занимала и глаза мозолила. Решил Олег её собакам отдать. Встал вопрос: где найти собак? Это первое, а второе – ведь шаурму-то нужно всё время в кармане носить, каждый день. Кто знает, когда собаки встретятся? А если не встретятся, то вечером её опять нужно будет замораживать, а то пропадёт. К тому же было подозрение, что собаки её тоже есть не будут.

«Ну, допустим, попадётся мне бродячий пёс, – думал Олег, – я ему из кармана гостинец: кушай, дружок, а дружок возьмёт да и откажется – мол, забери и не позорься».

Нет! Такого развития событий Олег допустить не мог, и выбросить шаурму он тоже не мог – слишком долго она была у него на хранении.

Если бы продукты могли понимать человеческую речь, то всё было бы гораздо проще и всё бы решилось само собой, Олег сказал бы ей: «Шаурма, прошу тебя – уйди от меня, уйди по-хорошему, не заставляй меня пить таблетки, у меня давление, у меня здоровье ни к чёрту, я не вылезаю из депрессий, а ты красивая, ты румяная, ты обязательно найдёшь того, кто тебя съест». Но, к сожалению, продукты не умеют разговаривать, а тем более самостоятельно перемещаться.

«Выбора у меня нет, – думал Олег, – если я не могу её выбросить и не могу отдать – значит, судьба мне съесть её самому. Хочешь не хочешь, а деваться некуда. Может быть, через силу – с водкой? Или прокрутить её на мясорубке с помидорами? Говорят, яд нужно принимать маленькими порциями, тогда не отравишься».

После долгих раздумий Олег принял решение – он нарезал шаурму мелкими кубиками, смешал их пополам с мясным фаршем, завернул в тесто и поставил на пар.

К великому удивлению, получилось вкуснейшее блюдо – такое, какого он никогда в жизни не пробовал. Нежные сочные манты, в меру острые и с каким-то особым пряным ароматом, с запахом восточных трав и едва уловимым привкусом имбиря. Всё проглотил в один миг и пальцы облизал. А через пару дней Олег заметил, что у него перестала болеть спина. Ушла бессонница, и как будто бы ему стало легче дышать, а главное – появилось ни с чем не сравнимое радостное и неутомимое желание жить.

Много раз потом Олег бывал на рынке, но больше никогда не довелось ему встретить старого узбека. Видимо, такую шаурму можно купить только один раз в жизни.

⠀

Парусник

Поездка за продуктами не сулила Вадиму ничего интересного, вообще, в его жизни было мало чего интересного – одно унылое однообразие. Ну что примечательного в профессии закройщика обуви? Ещё было одиночество, однако оно не тяготило его, он давно уже привык к нему и смирился.

В магазине было людно, покупались продукты, предметы, вещи – и он покупал, смотрел на мужчин и женщин, проходящих мимо. «Чем живут эти люди? Что их волнует? Что им нужно кроме нагруженных тележек? – думал Вадим. – Наверное, всё у них в порядке, придёт сейчас домой вон тот покупатель, а дома ужин готов, чайник закипает, и заботливая жена будет кормить его и говорить с ним о чём-то. Как, должно быть, это приятно. И почему у него этого нет?»

Взгляд скользил по рядам винных бутылок, Вадиму захотелось разглядывать их, гладить легким прикосновением, любоваться, представлять на вкус.

Он заметил, что уже долго смотрит на бутылку рома с парусником на этикетке, который как будто был хорошо знаком ему. Показалось, что он знает его и может управлять им. Вадим совершенно отчётливо понимал, что когда-то, в другой жизни, этот парусник и он были неразлучны. Да! Это был его корабль. Узнавалась каждая деталь на корпусе судна, названия мачт и парусов всплывали откуда-то из глубин памяти: бизань, кливер, марсель, грот-брамсель. Закружилась голова, он почувствовал, что сейчас, в эту самую минуту, в его жизни произошло нечто удивительное, очень важное и необходимое ему. Захотелось крикнуть во весь голос, приказывая кому-то: «Поднять паруса!»

Ночью была буря. Ветер обрушился на улицы и дома, он рвал и швырял листья, ломал ветки тополей и, набирая силу, гудел, давил на стекло, стучался, просился в окно Вадима, пытаясь через подоконник и стол дотянуться, достать до бумажных парусов на бутылочной этикетке и наполнить их.

Когда всё стихло, Вадим увидел себя в старинном камзоле и красной фетровой треуголке поверх рыжих волос. Он стоял на корме трёхмачтовой шхуны. Береговой бриз поднимал и вспенивал волны. Его корабль, скрипя мачтами, лёгким ходом, уверенно и быстро скользил в сторону бескрайнего океанского горизонта. На душе было спокойно и почти весело. Он знал, кто он и где он сейчас.

⠀