Текст книги "Маленькие истории. Рассказы и миниатюры"

Маленькие истории
Рассказы и миниатюры
Юрий Петрович Евдокимов

© Юрий Петрович Евдокимов, 2024

ISBN 978-5-0064-4627-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вторая жизнь

Июньским утром, когда солнце пришло греть поверхность Мексиканских Соединённых Штатов, в шумном фабричном цеху, где плясали в едином танце тысячи швейных игл, появилась на свет футболка. Появилась – и тут же была отправлена в магазин спортивных товаров, название которого знать ей было не положено. А полагалось ей быть красивой, мягкой и удобной. Поэтому её сразу и купили. А вечером того же дня она уже била рекорды, прильнув к телу спортсмена, имени которого знать ей тоже было не положено. Да и какая разница, ведь главное – что мы первые!

И пришла любовь! И её шёлковая нежная ткань всеми ниточками прижималась к победителю. Когда её девичья честь пропиталась запахом пота, только она захотела ему признаться, как вдруг оказалась в стиральной машине, а потом – в тёмном шкафу на полке и долго-долго лежала, всеми забытая. Так бы и спала до скончания времён, если бы однажды не оказалась в мешке Second hand.

Когда солнце покидало забытую богом местность (скажем по секрету, что это был Забайкальский край и посёлок N), футболка проснулась:

– Ой, мамочки! Это кто же меня надевает? – и сморщилась от страха всеми складками. А сверху голос:

– Да ты посмотри, как на меня сшито! И номер, как у моего комбайна, ну просто загляденье: не футболка, а фантастика, беру без вопросов.

Тут и началось. Не то чтобы сразу, но постепенно футболка стала понимать, что главное – не рекорды ставить и круги нарезать на стадионах, а тут дело посерьёзней, тут наука тонкая, к механизму нужно подходить бережно, и поршни заменить у дизеля – это вам не фунт изюму. И чтобы вся эта хламида двигалась, нужно по крайней мере знать, с какого боку к ней подойти. И на посевной, и на уборке футболка давала жару! И сам управляющий отметил: «В рубашке вы родились».

Всегда они вместе – и в горе, и в радости. И даже бывает, обоих домой принесут еле тёплых после гулянки. А иной раз хозяин так отстирает, так отжулькает с мыльной пеной своими руками, что мама не горюй, потом хорошо расслабиться и качаться на бельевой верёвке, когда ветерок обдувает и приносит запах хвои из леса от сосен и лиственниц. Так ей не хочется разойтись по швам и пойти на тряпки. Господи, дай ей крепких ниток, и чтобы всегда был рядом тот, имени которого знать ей не положено.

⠀

Стрижка под канадку

В парикмахерской на углу Маяковского и Декабристов шумно и очередь. Машинки гудят, мастера стригут, волосы падают – седые, чёрные, каштановые, русые и завитушки детских кудрей – всё ненужное удаляется с голов посетителей. Убираются свидетели, режутся локоны, которые ещё минуту назад были частью личной жизни клиентов. Теперь они сметаются веником и их уносят прочь.

– Как стричь?

– Под канадку, а на шее коротко, можно даже под ноль.

Юра расположился в кресле и стал глядеть в отражение зеркала: там были он и парикмахерша – белокурая девушка в фартуке, надетом поверх сарафана. Короткая причёска и родинка под нижней губой немного добавляли её лицу взрослости. И почему-то ему стало жалко её без видимой причины – просто жалко, и всё.

«Совсем девчонка, – подумал Юра, – лет двадцать ей, не больше, наверное, ещё не видела печали и пороха не нюхала. Совсем худая, смотреть не на что. Откормить, что ли, её некому? И куда родители смотрят?»

– Как вас зовут? – спросил Юра и попытался улыбнуться, но получилось что-то совсем непотребное вроде прокисшего борща на вкус. Он смутился и покраснел и вдруг увидел себя в зеркале совсем другим – не таким, каким он видел себя дома, бреясь в ванной, а намного старше, и от морщин на лице, как от неожиданного толчка в спину, ему стало тревожно и неуверенно.

– Мария или Маша, называйте, как вам больше нравится.

«Имя красивое, да и сама она вполне приятная, – думал Юра, – и взгляд у неё какой-то особенный, мягкий и строгий одновременно, и движения уверенные, осанка прямая, как будто стержень у неё внутри, орудует ножницами лихо. Я бы её откормил, она бы у меня вмиг прибавила в весе. Я бы её на диету посадил – на сало с картошкой. Кормил бы настоящим узбекским пловом. И казахскими баурсаками, и венгерскими рульками. Подливал бы ей в тарелку гуляш из парной баранины, с сочнями и жареным луком, а на ужин после шашлыка и отбивных приказывал бы есть ванильное мороженое. Беляшами бы закормил, мать её. И пусть бы она только посмела не поправиться».

– А меня зовут Юра.

И он опять покраснел, потому что никакой он был не Юра, а Юрий Петрович, он ясно видел себя в зеркале и понимал, что кончился тот мальчик, которым он себя считал, и что он, минуя средний возраст, сразу превратился в старика.

Вспомнилась фотография из старого журнала, где «битловские» патлы подстригают молоденькие девчонки, такие же юные, как та четвёрка. Сидят красавцы, Джордж Харрисон поднял голову к парикмахерше и улыбается.

– А я вас видела вчера, – сказала Маша, – вы картошку покупали в «Овощном», напротив Музея просвещения. Я в шлеме была, вы меня не помните.

– Было дело.

Ножницы и Машины руки приятно щекотали шею, и Юре на секунду показалось, что он и в самом деле может принять великое решение – взять кого-нибудь и выкормить. Не птичку или кошку, а маленького ребёнка из детского дома с его запросами и характером, и подарить ему любовь, заботу, ласку. Отдать ему часть себя, позволить ему быть самим собой, дать ему свободу, выбор и деньги… «Эк меня занесло. Наверное, это только в молодости можно так легко поступать, не думая – бах и всё, хотя молодость этим и ценна».

«Клац-клац», – и падают волосы.

– Так – это как? – Юра поднял голову. – Это вы, что ли, были вчера на мотоцикле? – дошло до него.

– Я.

Юра не спал прошлой ночью. Перед глазами был божественный герой на «Харлее». В кожаной куртке, кожаных брюках и в чёрном шлеме, который скрывал его лицо, добавляя ещё больше таинственности и восхищения. Он запомнил ту минуту. Всё тогда стихло на его улице: остановились машины и перестали петь птицы. Божественный герой дал по тормозам, остановился, купил что-то в ларьке, потом завёл с ключа двигатель и Harley-Davidson, оставив за собой облако пыли, исчез. В воздухе повис только один выдох: «Вот это да-а!»

И это была она?! Вот эта пигалица? Которая сейчас чикает ножницами над моей макушкой – это и есть мой божественный герой?

– Маша, вы такая маленькая, как вы справляетесь с техникой?

– Да без проблем. Вообще, это у меня второй байк, первый я разбила. С ребятами ехали по трассе из Новосибирска, и под «КамАЗ» залетела, мотоцикл – в хлам, а на мне ни царапины.

И ещё больше Юре захотелось кормить её, захотелось взять её на руки и посадить на мотоцикл, а самому сесть сзади, обнять её за талию и улететь с ней на «Харлее» в новую жизнь, и чтобы ветер разгладил морщины.

– Сто пятьдесят.

– Водки или рублей?

Юрий Петрович улыбнулся своей шутке, улыбнулся теперь уже по-настоящему, и у него получилось улыбнуться так, как Джордж Харрисон в 1961 году, ещё до его рождения.

⠀

Добрый математик

Один математик был известен тем, что с невероятной лёгкостью справлялся с задачами, которые до него никому не удавалось решить. По правде сказать, о нём мало кто знал, так как в математических журналах его не печатали, но то, что он был лучшим, в этом не было никаких сомнений, а ещё он был очень добрым, поэтому его так и называли – добрый математик.

Решение задач и уравнений было для него главным и единственным делом, которому он был безгранично предан, и, сколько себя помнил, он не отвлекался ни на что другое. Получалось это у него настолько хорошо и так сильно увлекало его, что он совершенно забывал о времени и если бы его спросили, какое теперь число в календаре или день недели, то он бы только пожал плечами и ничего бы не смог ответить.

С первыми лучами солнца добрый математик садился за свой письменный стол напротив окна, открывал тетрадь и с головой уходил в цифры. Удивительным было то, что он всегда находил правильное решение, даже если задача содержала в себе бесчисленное количество уровней и была в высшей степени сложной. Каждый раз в итоге рождались формулы, которые были необыкновенно красивыми, если не сказать изящными, как будто это были не математические выводы, а ноктюрны или симфонии.

Когда за окном темнело и добрый математик ложился спать, то во сне он продолжал решать задачи. Иногда он просыпался ночью, брал карандаш и что-то записывал на обрывке старой газеты.

Дом его скорее напоминал лодочный сарай или заброшенный склад, где от пола до потолка плотными стопками были уложены тетради, папки, блокноты, записные книжки и даже агитационные плакаты, наклеенные на стенах вместо обоев, были исписаны ровным убористым почерком – логарифмы, интегралы, функции.

Жил добрый математик очень скромно, друзей у него не было, в переписке он ни с кем не состоял, а главной его отличительной чертой было то, что он всей душой любил и понимал цифры. Цифры отвечали ему взаимностью и разговаривали с ним тоненькими, едва слышными голосами, а когда добрый математик расставлял их в нужном порядке, собирая в формулы, то цифры начинали петь в унисон и их было отчётливо слышно. Если чей-то голосок фальшивил, то это означало, что задача решается неправильно, и он вносил изменения, расставляя их в другом порядке, цифры слушались и беспрекословно подчинялись ему, и так до тех пор, пока не звучал стройный и гармоничный аккорд.

А когда в комнату врывался многоголосый хор, от которого пробегали мурашки по коже, то добрый математик закрывал тетрадь и выходил на крыльцо, чтобы перевести дух и глотнуть свежего воздуха. Затем он приступал к решению новой задачи.

Однажды вечером, когда первый снег лёг на крыльцо и укрыл мёрзлые земляные кочки под окном, произошло событие, которое никак не вписывалось в его формулы. Как обычно, добрый математик сидел, склонившись над тетрадью, теорема была доказана, все цифры пели в унисон, но голос одной из них был похож скорее на плач, чем на пение. Это была цифра два, он узнал её, она появилась совсем недавно в результате деления.

– Что с тобой, двоечка? – спросил её добрый математик. – Почему ты плачешь?

– Я всегда слушалась тебя, мой повелитель, – отвечала двоечка, – я выполняла любые твои желания, я пела тебе песни, а ты так жестоко поступил со мной: сначала ты забрал моих детей, а теперь и меня раздел до нитки. Что я тебе сделала? Как теперь мне жить в таком мелком состоянии?

– Мне очень жалко тебя, двоечка, – говорил ей добрый математик, – но пойми, если я прибавлю к тебе или возведу тебя в степень, то решение задачи будет неверным.

– Но почему ты выбрал меня? Почему именно мне ты уготовил такую судьбу? В чём я виновата? За что?

– Прости меня, двоечка, я очень сильно тебя люблю, и сердце моё разрывается на части, но я ничего не могу сделать, таковы правила, не я их придумал.

– А кто? – спросила двоечка.

Ничего ей не ответил добрый математик. Может быть, потому, что он не решил самую главную задачу и не знал ответа на этот вопрос. Или потому, что он перестал быть добрым. А может быть, потому, что математик понял, что он тоже цифра.

⠀

Сон Ивана

Приснился Ивану сон – яркий такой, цветной, с переживаниями. И не то чтобы он был героем, а будто бы он погулять вышел. И видится Ивану, что идёт он по знакомой улице, а навстречу ему – Бог. Да-да, тот самый, которого на иконах рисуют, только одежда у него старая, джинсы с дырками, разбитые ботинки, рубашка грязная. Неужели некому постирать? Ему? Да я бы с места в карьер – бельё бы выстирал и высушил, и за стол бы его, чаем поить. Да я бы – торт со сгущённым молоком. Всё бы для него – и малиновое варенье, и мясо бы пожарил с хрустящей корочкой, чтобы ему понравилось. И последнюю рубашку бы отдал. А Бог смотрит на него и улыбается.

– Не нужно, – говорит, – мне еды твоей, – а сам руку положил на голову Ивана и гладит нежно.

У Ивана сразу слёзы рекой и ноги подкосились, он упал на колени и стал прощения просить:

– Прости ты меня, Господи, за то, что я Лену бросил с ребёнком на руках. Прости меня или убей.

Дело прошлое. Лена забеременела на втором курсе, а весной, когда уже все говорили, глядя на живот, что будет девочка, Иван сбежал. То ли оттого, что ответственности испугался, то ли оттого, что был молод. А может быть, оттого, что любить перестал. Кто его знает. Скитался потом по северам, менял города, профессии, одно время был даже начальником участка, а вот семья так и не сложилась.

Знал ли он, что у него есть дочь? Конечно, знал. И однажды в отделе детских игрушек Иван приметил медвежонка, пушистого такого и весёлого. И так ему захотелось купить его и отправить по почте. Но он не знал куда. Не было у него ни адреса, ни индекса.

– Господи, прости меня. Верни меня назад, я всё исправлю.

Бог держал Ивана за ноги, а тот опустил голову до самой земли, до его рваных ботинок, и увидел асфальт так близко, как никогда раньше. Каждая пылинка, каждая песчинка создавали рельеф поверхности, и ему казалось, что будто бы это не налетевший мусор, а горы и старинные замки. Так ему казалось. В это самое место ступал когда-то каблучок Лены. Иван вспомнил её сапожки, которые были куплены на две их стипендии. Маленький участок асфальта перед глазами, не закатанный за все годы вторым слоем, ещё помнил их шаги.