Текст книги "Три складки времени. Стихи"

Три складки времени
Стихи
Юрий Грум-Гржимайло

© Юрий Грум-Гржимайло, 2017

ISBN 978-5-4485-0516-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Складка первая – юность, восьмидесятые…

Поле Куликово
(исторические этюды)

«В тот же год явились народы, их никто хорошо и ясно не знает, кто они и откуда вышли, и каков язык их, и какого племени, и какова вера их;

и зовут их татарами…»

Повесть о битве на реке Калке

 
…Плыл от котлов тяжелый запах плова.
Покинув на ночь потное седло,
смеялся стан, блестел бритоголово,
его от крови било и трясло.
К повозкам пленных подгоняли сразу,
ликующе трубили голоса,
и всадники по ханскому приказу
казнили всех, кто выше колеса…
А девушек, привязанных за косы,
жевавших на привалах лебеду,
вслед за обозом шумным и раскосым
тащили в неизвестную Орду.
Степные кони обгоняли ветер,
клинок тупился и пустел колчан,
а пепелища оставались детям,
им жизнь дарил Батый – великий хан.
В бессильной мести кулачки сжимались,
из глаз текла недетская слеза —
на наковальнях душ мечи ковались
и сердце одевалось в железа…
 

«И он писал сию святую икону, и только по субботам да воскресеньям приобщался пищи, и с великим радением и бдением в тишине великой совершил ее…»

Н.К.Рерих

 
В домотканной рубахе посконной,
ремешком волоса прихватив,
богомаз затворялся в иконной,
подначальных людей отпустив.
Для игумена Троицкой лавры
он писал богородицы лик
так, как в списках указано старых,
как с Афонских уставов вели.
Высветляя по темному фону
задубелую ровность доски,
не писал, а творил он икону,
оживали штрихи и мазки,
кисти строго глаза очертили,
положили сияющий круг,
и по складкам одежд проступили
закругленные линии рук.
И была та икона такая,
что подобной создать не могли
посланцы из далекого края,
мастера византийской земли.
В ней слилась триединая сила,
материнская гордость и боль,
чтобы Русь этим ликом святила
уходящее войско на бой,
чтоб, ему поклоняясь сурово,
сыновья непокорной земли
говорили последнее слово
и живыми б вернуться смогли…
 

 
Рассвет дрожит на срубах башен,
в лампадке теплится огонь,
выходит смерд на нивы пашен
и портомойница в затон.
Ночных дозоров шлемы, латы
еще мерцают со стены
и деревянные палаты
хранят предутренние сны,
но петухи уже пропели,
келарь ключами прозвенел,
монахи сонные из келий
идут служить для божьих дел
под зов заутреннего звона.
Олег Рязанский ночь не спал
в своих отстроенных хоромах:
гонца с вестями ожидал.
Вот чьи-то голоса в притворе,
тяжелой двери легкий скрип,
но снова все затихло вскоре…
– «Прилип к Московии, прилип», —
вчера бояре говорили,
мол, Дмитрий лезет на рожон,
на Воже хана победили
числом.
Теперь сильнее – он
и, говорят, сильнее втрое:
Ягайло с запада спешит…
Москва из камня вежи строит
и вдруг сама от них бежит
куда-то в степь, на поле брани,
полягут все, а там и весть:
пора великое Рязани
княженье на Руси иметь!
Горят куски слюды в оконце,
в пол-неба пламя разлилось
и ослепительное солнце
над крышей службы поднялось.
Олег припомнил разговоры,
что в гриднице недавно шли.
Бояре!..
Как выжлячьи своры
вцепиться в зайца не могли,
все о себе, кусок получше
хотят в Московии урвать,
Москва свое еще получит,
важней Рязань спасти сперва,
пора б понять!
Олег встряхнулся,
черпнул воды ковшом литым
и дверь открыл:
– Гонец вернулся?
– Нет, княже…
Был Олег крутым,
дурного нрава,
сердцем черен,
имел обиды от Москвы,
и часто им бывал доволен
Ольгерд – великий князь Литвы.
Но, скрытный больше, чем кто-либо,
в час испытаний непростой
он сделал свой нелегкий выбор:
Рязань иль Русь —
и то,
и то.
 

 
А гонец прискакал
как к полунощной час отзвонили,
пошатнулся, всходя
по ступеням на княжий порог,
князю свиток отдал,
побуревший от пота и пыли,
и с кудрей отряхнул
непокорный степной ветерок:
– Стан раскинет Мамай
у слиянья Непрядвы и Дона
и тебе повелел,
чтоб к нему в сентябре подоспел,
да с Ягайлою тож… —
сообщил он Олегу с поклоном.
Князь посланье прочел,
чуть помедлил,
и тихо велел:
– Ночь иди отдохни,
а на утро – в другую дорогу,
то, что мне сообщил,
все московскому князю скажи…
И, гонца отпуская,
добавил уже у порога:
– Чтобы я не спешил,
пусть обходит мои рубежи…
И не видел никто,
как в божнице, где сумрак затворный,
перед ликом святых
разрывая посланье мурзы,
князь рязанский Олег
пред иконой стоял чудотворной
и молитву творил
под удары нашедшей грозы.
 

 
«Стал с дружиною князь
на краю чужеземного поля,
дабы славы себе
и дружинникам в брани сыскать,
но один он пришел,
а поганых же было поболе
и разбили его…»
– зашуршали крупинки песка,
Сергий лист дописал.
Снова ночь просидел за работой,
на пергаментный лист
переписывая письмена,
для московских князей
собирая по крохам,
с заботой
то, что было до них
в незапамятные времена.
Ныне крепнет Москва.
Внук продолжил старания деда.
Собирает князей
и не хочет считаться с Ордой,
поведет их на брань…
Что же будет: позор иль победа?
Дмитрий смел и умен,
не смотри, что еще молодой,
но поклялся Мамай,
что воротит он время Батыя,
много дани возьмет
и баскаки поднимут носы,
будут жечь города,
осквернять наши храмы святые,
торговать в каганат
повезут наших девок босых…
Позабыли князья
к единенью призыв Ярослава,
о победах Руси
и деяниях княжьих дружин,
как к заморским стенам
доходила победная слава
и гремела она
в переборных напевах былин.
Встань, единая Русь,
поднимись против силы татарской,
вспомни гордость свою,
наших пращуров киевских край,
сколько могут князья,
окруженные свитой боярской,
за своим ярлыком
приезжать в ненавистный Сарай?…
Одинокая келья
мерцающим теплилась светом.
Худощавый, высокий,
в монашеской рясе простой
Сергий думал о том,
что решится, наверное, летом:
князь рязанский Олег
зря не ищет союза с Ордой,
не пришлось бы идти,
затворить ему церкви, как в Нижнем…
Князь, конечно, хитер,
и Рязань-то его на краю,
всю разграбят, пожгут —
само время прикинуться ближним,
только так ли оно?..-
И продолжил работу свою.
Он ходил по Руси
миротворцем и пастырем строгим,
беспокойных князей
обращая под волю Москвы,
и теперь, когда вновь
заклубились степные дороги,
он и словом, и делом
служил укрепленью паствы,
чернецов молодых —
Пересвета с Ослябей – готовил
кротким словом своим
силу с духом могучим роднил,
и победу предвидя
ценою бесчисленной крови,
он молился за них,
и внимали молитве они.
…Август.
Дмитрий приехал к игумену в Лавру,
рассказал, что Мамай
ожидает Литву к сентябрю,
и с Рязанской земли
затевают лихую потраву.
– Поспешу,
– молвил он, —
по отдельности их поборю! —
Сергий долго смотрел
на любимца отеческим взглядом,
поклонился ему,
узловатой рукой окрестил:
– Княже, воля твоя
и небесное воинство – рядом.
Победишь ты, ступай! —
И монахов тех с ним отпустил.
 

 
Уже к закату потянулись
со стен кремлевских мастера,
в пыли посадских узких улиц
легла нещадная жара,
на площади дьяки кричали,
в кружалах рвался разговор,
в котором часто поминали
татар, дружину, княжий двор.
А там – в бревенчатой палате
светился окон долгий ряд,
узорочьем витиеватым
боярский щеголял наряд.
Сидели все согласно роду
у стен на росписных скамьях,
и тихий гул вился под сводом
и колебался на огнях.
Давно известий ожидали,
что летом ждать большой беды,
еще зимой шиши писали
на Русь про кошуны Орды,
о том, что темник скоро тронет,
покинет свой поганый край,
и вот —
уж на реке Воронеж
стороже встретился Мамай.
Так сообщили из Рязани,
прислав в Московию гонца:
татары снова алчут дани
и ждут Батыева венца…
Князь вышел в гридницу без свиты:
– Я весть, бояре, получил.
Да будет ныне темник битым,
пора нам, други, за мечи!..
Послать гонцов во все пределы,
чтоб к августу узнать ответ —
на правое, святое дело
велю собрать войска в Москве!
Поскакали гонцы —
посланцы от великого князя,
только пыль от копыт
по дорогам Руси завилась,
а к избе от избы
по тропинкам кружального сказа,
обгоняя гонцов,
вслед за новостью новость неслась:
– Говорят, поганье
пред Рязанью опять набежало,
и в Московии князь
собирает великую рать,
слал оружье ковать, —
было слышно за чаркой в кружалах, —
– Новгородцы, поди,
отказали дружину прислать.
– А в Твери – пустота,
с той зимы еще ветер гуляет,
так разграбили все —
даже пахарей нет на земле…
– Столько войска сошлось у Коломны,
аж глаз не хватает,
будем вместе сам-друг, —
волновался народ на селе.
В полутемной избе,
где по-черному печку топили,
где нехитрый уют,
да орава голодных мальцов,
со слезами в глазах
вновь молодки иконы молили,
чтоб убрать урожай
и сберечь от войны мужиков.
А когда не они —
понимала селянка любая —
кто ж к Рязани пойдет,
а Мамаева рать велика…
Ты повсюду одна,
доля женская,
доля людская,
если ворог идет —
проводи на борьбу мужика.
 

 
…Со скрипом ворота Кремля открывали,
лежал меж холмов августовский туман,
последние сулицы в кузнях ковали,
последние стрелы ложились в колчан.
Темнели загаром сожженные спины,
плескалось глухое молчанье толпы,
к червленому знамени княжьей дружины
тянули немые иконы попы.
Надрывно носились юродивых крики,
шаги утопали в дорожной пыли,
обоз потянулся с тележечным скрипом,
и конный и пеший к Коломне пошли.
Князь Дмитрий
в доспехах новградской чеканки,
прищурясь от солнца, на рати смотрел,
которые шли перед ним по Солянке
в задонские степи,
в Рязанский предел.
Пора!
И сторожи известье прислали —
Мамая мы встретим
в верховьях Донца,
у бродов там поле они подобрали,
на коем придется стоять до конца…
Советам пустынника Сергия внемля,
срывая набеги Орды и Литвы,
князь Дмитрий упорно славянские земли
сливал под единым княженьем Москвы.
Баскаки с Московии дани не брали,
с дарами послы не ходили в Орду,
все больше и больше купцы торговали
на ярком и людном торговом ряду.
Удельным князьям
волю «старшего брата»
порой изъявлять приходилось мечом,
казна серебром пополнялась и златом,
что начато дедом его и отцом.
Ложились повинности княжеских строек
на смердов простых и посадских людей,
смотрели хоромы дворовых покоев
на церкви, посады и шум площадей.
Он вспомнил Мамая тщеславные речи,
когда получал на княженье ярлык.
Ну, темник раскосый,
покуда,
до встречи,
а к нынешней встрече
ты, чай, не привык…
Пора!
За посадом скрываются рати,
стремянные князю ведут жеребца.
Вернемся!
И горечь победы из братин
во славу погибших допьем до конца…
 

 
Когда-то кто-то встал впервые
за эту землю, отчий дом,
и вот – идут они, живые,
туда, где катит воды Дон,
где утром поздние туманы
к земле склоняют ковыли,
куда на поле новой брани
сторожи дальние ушли.
В пыли сокрыт и скрип телеги,
и блеск кольчуг,
и конский храп,
на кратковременном ночлеге
тревога мечется в кострах,
и вновь заря зовет в дорогу,
за переходом – переход,
с жарой свыкался понемногу
и стал привычным липкий пот.
Осталась позади Коломна,
приезд Мамаевых послов,
что темник дани ждет огромной
и повернуть войска готов.
И вот – крутым изгибом Дона,
как лук натянутый в руке,
с лесочком над овражным склоном,
с холмом высоким вдалеке
явилось поле Куликово —
трава по пояс, тишина,
и лишь закат крылом багровым
большую кровь напоминал…
 

 
У чермного шатра
неусыпная стража стояла.
Языка привели —
потрудиться пришлось толмачу,
да не раз и не два
плеть на спину татарскую пала,
оставляя рубцы
наискось по нагому плечу.
Воевода Боброк
воротился с передней заставы:
– Князь Владимир отвел
под дубраву в засаду полки.
Дмитрий молча кивнул,
примеряя пехотные справы:
– Пусть до срока там ждут,
завтра будут дела нелегки…
Я послал разобрать переправы
без шума и споров. —
и добавил потом:
– Мы не Дон, мы себя перешли…
По седым ковылям
словно призраки плыли дозоры,
и дымились костры
в стане воинов Русской земли.
Два монаха-бойца
пред иконою бдили поодаль,
богатырскую стать
пригибая поклоном земным,
и великая рать ожидала начала восхода
в запредельном краю
на просторе степной стороны…
 

 
О чем ты задумался, воин,
меняя рубаху свою,
что пращуров будешь достоин
в грядущем тяжелом бою,
иль, может, о доме молился,
в ладони зажав образок,
когда сквозь туман проявился
и чуть засветлелся восток.
И вдруг, раздвигая руками,
запутанные ковыли,
упал и прижался губами
ты к хладному телу земли
за то, что уже не сохою
по ней борозду проведешь,
а, рану зажавши рукою,
в объятья ее упадешь?..
 

«В тот же день субботний на Рождество святой Богородицы посекли христиане поганые полки на поле Куликове, на речке Непрядве.»

Задонщина

 
В тумане спряталась Непрядва.
За лесом – броды. Смолка, Дон.
Здесь – поле, где решится правда,
иль мы – татар, иль Русь – в полон.
Лицом к лицу две рати встали
и в наступившей тишине
пробил узор ордынской стали
монах на вороном коне,
но мигом позже, не слабея,
продолжив смертоносный путь,
копье ордынца Челубея
вонзилось Пересвету в грудь.
И,
вызов к брани принимая,
густым огромным косяком
сошлись стеной войска Мамая
в бою с Передовым полком.
Ломались копья как солома
и стрелы падали дождем,
мечи гудели, пик шелома
мелькал за кованым щитом,
и там, где ратники сходились,
по вольным травам кровь текла,
в мученьях люди, кони бились
и глухо падали тела…
 

 
Рассек закат мечом багровым
границу неба и земли,
опять над полем Куликовым
стоят седые ковыли.
Встречая пахаря как друга,
из глубины небытия
земля подаст на лемех плуга
обломок древнего копья,
его положит ненароком
в отвал над самой бороздой:
в глубинах памяти далекой
не затихает этот бой…
 

Москва. 1978—1980

Складка вторая – 1997 – Мартовский иней

Репродукция обложки сборника 1997 года

«Море пахнет морем – и тобою»

 
Море пахнет морем – и тобою.
Лижет щеку берега прибой…
Завернуть тебя бы в голубое,
в голубое унестись с тобой,
и оттуда,
на просторе диком
полнить солнцем
каждый день в году,
и тебя представить
звездным ликам
как свою любимую звезду…
 

«Каким зерном на душу упаду»

 
Каким зерном на душу упаду,
в каких делах свои оставлю всходы —
я верую в счастливую звезду
наперекор превратностям природы.
И пусть порой мне в чем-то не везет,
пускай любовь проходит стороною, —
мне жизнь предъявит свой особый счет,
и он оплачен будет только мною.
 

Посвящение

1

 
Мне хорошо с тобою рядом быть,
Ловить твой взгляд и лучики улыбки,
Но по какой превратности судьбы,
Увы, не мне играть на первой скрипке.
В твоем оркестре много голосов,
В их хоре мой почти не будет слышен,
Как шепот трав под пологом лесов,
Как шум дождя, кочующий по крышам.
Мне – звезды, опрокинутые вниз,
Хмельной душистый запах сеновала
И нежные несбыточные сны,
Которые ты мне наколдовала.
Тебя ничем печалить не хочу,
С игривой лаской руку поцелую,
А буду в храме – то зажгу свечу,
За то, что создал Бог тебя —
Такую.
 

2

 
Из всех имен твое морское имя
Я с юности особенно люблю,
Оно далекой памятью обнимет
И, как маяк, посветит кораблю.
Пленительный овал твоей улыбки
Поселит в сердце ласковую грусть —
Живи.
Искрись,
Но не свершай ошибки —
Я за тебя немножечко боюсь.
 

3

 
Такой —
Лукавою и нежной,
Серьезною и деловой,
До боли хрупкой, как подснежник,
С курчавой черной головой,
Открытой людям и пространствам,
С тоской по дальним берегам,
Заботливостью и упрямством
Ты мне близка и дорога.
Ты – странница,
Я тоже странник,
И мне знакома боль разлук,
Осадок поцелуя пряный
И радость встретившихся рук.
Какая-то закономерность
Есть в том, что разные пути
В пространстве судеб многомерном
Когда-нибудь должны
Сойтись.
Нас жизнь своим закружит танцем,
И шагом пустит, и бегом…
Каким скитальцем-чужестранцем
Однажды постучаться в дом,
Согреть, обнять тебя за плечи,
Прочесть свой самый нежный стих
И слушать в долгий зимний вечер
Рассказ о странствиях твоих?..
 

«Заблудиться бы нам»

 
Заблудиться бы нам
в переулках кривых,
растеряться и крикнуть: «Ау!»,
чтоб на помощь пришли
домовые Москвы
не во сне, а живьем, наяву.
За шуршащей листвой
неизвестно куда
подворотнями тихо брести,
чтобы спутались в наших
и чьих-то следах
искры встречи и горечь
«Прости».
 

«Два побега, два берега разных»

 
Два побега, два берега разных —
так близки вы и так далеки,
и случайные встречи – как праздник —
телефонные дарят звонки.
Разбежимся в своих параллелях
на просторах долгот и широт,
мы чего-то с тобой не допели,
что-то сделали наоборот.
Ты заброшена в это пространство,
как сиянье далекой звезды,
в чужестранном твоем постоянстве
наши звезды близки и чужды.
Потому ли случайно и нежно
задержу твою руку в руке,
что в душе вырастает подснежник,
неизвестный в твоем далеке.
 

«Переулков тихая мелодия»

 
Переулков тихая мелодия
оплела арбатские дворы —
наша жизнь смешная, как пародия,
и игра по правилам игры.
Если что-то вдруг не получается,
не грусти, пожалуйста, дружок,
все у нас лишь только начинается,
для всего на свете нужен срок.
Можно жить и более, и менее,
слыть и мудрецом, и чудаком —
наша жизнь – такое откровение,
что порой граничит с волшебством.
 

«Иду – и душа нараспашку…»

 
Иду – и душа нараспашку.
Здорово,
Осенняя цветь!
Как будто школяр промокашку
На лес умудрился надеть.
Под пологом пестрого ситца
Лежит разноцветье стихов —
Ну как мне в тебя не влюбиться,
Художница буйных мазков!
Твои вихревые этюды
Сгребу и ногами сомну —
И вспомню девчонку —
оттуда,
простую девчонку одну.
Ты чем-то с ней очень похожа,
Волшебница-осень моя,
И, может быть, встретишься тоже
В ее незнакомых краях, —
Согрей ее пламенем диким,
От друга шепни ей привет
И писем цветастые блики
Разбрось по пожухлой траве…
 

«Я тебя подожду»

 
Я тебя подожду,
ты однажды вернешься
и разбудишь меня
телефонным звонком,
и улыбкой своей
ты опять улыбнешься
в проливные дожди
под раскрытым зонтом.
И, смутившись, уйдут
надоевшие тучи —
мы с тобою вдвоем,
нам весь мир на двоих —
я поймаю в глазах
твоих солнечный лучик
и согрею в руках
своих руки твои.
Мы от странствий с тобою
немного устали,
так давай же присядем,
так давай помолчим,
и как верные псы
наши синие дали
вслед за нами пойдут
по бульварам ночным.
Я тебя подожду,
только ты возвращайся,
приходя – приходи,
но уже навсегда,
оставайся со мной
до последнего часа,
ты —
и горечь моя,
и любовь,
и звезда…
 

«От истины – к истине»

 
От истины – к истине,
от пристани – к пристани,
мне кажется, жизнь проверяет нас
пристально.
От пристани – к пристани,
от истины – к истине
мы сами себя очищаем от лишнего,
и мне никуда не укрыться от этого:
другому – другое,
поэту – поэтово,
все настежь,
с надрывом,
отчаянно-искренне
по линии жизни
от пристани – к истине…
 

«Ты что сказала?»

 
Ты что сказала?
Повтори
еще и тыщу раз —
пусть щеки, словно снегири,
в румянцевый окрас,
мы будем вместе до зари
и дальше – на года…
Что ты сказала – повтори,
еще скажи мне:
«Да».
 

«Не исчезай…»

 
Не исчезай,
не исчезай -
исчезнешь ты -
и я исчезну,
вслед за тобой шагну за край,
в тебя похитившую бездну.
Я так живу,
я так хочу -
как на земле,
поняв разлуку,
в последний,
вечный миг схвачу,
твою протянутую руку.
 

Осенняя рапсодия

1

 
Как дружбы нежные ростки
по своему проходят кругу —
и мы становимся близки,
и возвращаемся друг к другу.
И наши разные пути
переплетутся в миг короткий,
чтоб вместе мы смогли сойти
на предпоследней остановке…
 

Репродукция обложки сборника 1997 года

2

 
Я приведу тебя сюда —
где колыбель фантазий диких.
Где полусонная вода
качает водоросли тихо,
где шум не слышен городской,
и облетевшие аллейки
обводят ровною чертой
нагие белые скамейки.
Я приведу тебя к себе,
в душе своей открою двери —
ты так нужна моей судьбе,
и так не хочешь мне поверить.
Но станет общей наша тень,
пригреет солнце, как весною,
и в этот день,
осенний день,
ты будешь до конца со мною.
 

3

 
Твои следы уводят в замять
цветной мозаики листвы,
я все ищу тебя глазами
по переулочкам Москвы,
иду – и повторяю имя
твое – одно из всех имен,
все время удивляясь зримой
нерасторжимости времен.
Тебя здесь нету,
нету,
нету,
и я ищу себе не ту,
храня в душе твою планету,
как будто детскую мечту.
И с чем-то невозможно дальним
ты для меня сопряжена,
и веет чувством зазеркальным
из карих вишен глубина.
Твои следы уводят в замять,
пока я чувствую, живу —
прошу:
не превращайся в память,
живи со мною наяву.
 

4

 
Не отвечай на мой вопрос – не надо,
я все пойму и догадаюсь сам,
но ты таким упала водопадом,
что не могу противиться стихам,
Пусть кто-то упрекнет в самообмане,
и ты сама меня поймешь не так,
но, если вдруг тебе теплее станет,
то согласись, что это – не пустяк.
Пусть наша встреча – это только встреча
и, может быть, всего банальность дня, —
мне трудно самому себе перечить,
и трудно иногда себя понять.
Я прихожу к тебе не за советом,
навряд ли сможешь разгадать секрет, —
что делать, если я рожден поэтом,
а без тебя я вовсе не поэт…
 

5

 
В жизни каждого как-нибудь странно
перемешано зло и добро,
и судьбы заповедную тайну
не разложишь на картах Таро.
Можно только о ней догадаться,
можно только случайно найти
неприметную тропочку счастья,
пересекшую наши пути.
и не хмурь свои чудные брови,
вдохновенную ласку прости —
ты из редкоземельных сокровищ
на моем одиноком пути…
 

6

 
Когда и где, в каком краю,
забыв про кучу дел житейских,
мы обретем с тобой приют
на позвоночнике скамейки,
пойдем куда-то в тишину,
в переплетенье старых улиц,
немного чувствуя вину
за то, что раньше не вернулись…
 

7

 
Ты запомни, конечно, запомни
этот город в мурашках дождя,
на который уютно и скромно
ярко-красные розы глядят,
наш извилистый путь в переулках,
суету на Кузнецком мосту,
положи в свою память-шкатулку
ту некупленную бересту,
и под вечер, устав от дороги,
исчезая в вечерних огнях,
ты признайся мне в том, что немного
иногда не хватает меня…
 

8

 
Какой иронией судьбы
прорвутся встречи нежной вьюгой,
и мы с тобой,
как две резьбы,
стихами ввёрнуты друг в друга?
В тебе я вижу волшебства
неуловимое дыханье —
бальзамом кажутся слова,
ожогами – твоё молчанье.
В любви один и тот же путь —
И грусть, и радость ходят рядом.
…А мне не верится чуть-чуть,
что я тебя касаюсь
взглядом,
но всем разлукам вопреки
сомкнуться руки,
губы,
плечи,
оставив на земле стихи,
как продолженье нашей встречи.
 

9

 
Остались письма – мы напишем их,
листки бумаги свяжут воедино
поток воспоминаний дорогих
и девушку по имени Марина.
Ты – это ты, я буду вечно прав:
в твоей густой и черной шевелюре
перемешались разные ветра,
и небеса несутся на аллюре.
В неровных строчках трудно передать
всю гамму чувств, но главное не в этом —
ты помогла мне душу воссоздать
и вновь себя почувствовать поэтом.
Тебе за дружбу, за любовь – поклон.
И осень тоже это понимает,
смотри – тебе – прозрачный небосклон
шутя под ноги золото кидает…
 

10

 
Отгорели небеса багряным,
в сизый сумрак наплывает ночь,
и троллейбус в полусвете рваном
грохоча укатывает прочь.
Ты мне светишь карим полумраком
милых, грустных и уставших глаз, —
и любовь высоким тайным знаком
через все соединяет нас.
 

1997г.