Текст книги "Дух воина"

Шунрю Судзуки

Шунрю Судзуки (1905 – 1971 г.г.) был членом секты Сото-дзэн, основанной Догеном. Мало что известно о его жизни до того, как он приехал в Америку в 1958 году, хотя его первый ученик и преемник Ричард Бейкер утверждал, что Судзуки был сыном мастера дзэн (священники Сото редко женились) и начал практиковать дзэн под руководством Гьекуджуна, известного мастера Сото своего времени, который в свою очередь, был учеником отца Судзуки. Когда ему было тридцать лет – ранний возраст в дзэнском понятии, – Судзуки была вручена печать учителя и мастера. Ему дали на попечение ряд дзэнских храмов и монастырь. Природе Сото-дзэн чуждо какое-либо насилие, поэтому во время Второй мировой войны Судзуки стал лидером пацифистского движения в Японии, что было довольно нелегко.

В 1958 году его пригласили в Сан-Франциско возглавить там японскую секту Сото. Хотя Судзуки намеревался остаться в Америке на год-два, случилось так, что он нашел там истинный источник ученичества. Он назвал американский образ сознания «сознанием неофита» из-за открытости идеям дзэна, которую определил он у американцев; открытость, идущую без каких бы то ни было предубеждений, и благодаря той вере, с которой американцы отнеслись к идеям дзэна, в надежде на способность этих идей повысить ценность их жизни. Вскоре вокруг него собралась группа американцев, и был образован центр дзэна в Сан-Франциско, где могли постоянно жить шесть – десять учеников, и многие eщe ежедневно посещать центр. Затем был построен Горный центр дзэн в Тассаджара Спрингс, который стал первым дзэнским монастырем вне Азии.

Судзуки-роши разделял свои лекции-беседы на три группы: праведная практика; праведное отношение; праведное понимание. В дзэне Риндзаи тот же самый порядок имеет обратный вид, но разница находится лишь в выразительности.

Что же в действительности есть сознание неофита, сознание начинающего? Много есть людей, которые в один прекрасный момент получили некую вспышку незабываемого опыта восторга, когда эго исчезает, и мир предстает в своем чистом многообразии. Причина этому может быть столь же тривиальной, как прикосновение руки, сколько и величественной, как восход солнца над океаном, но какой бы ни была ее природа, капитуляция перед этим волшебством никогда не подведет и даст искру того, что Судзуки называл «изначальным сознанием», когда сознание познает все в целом и неразделенно. «Сознание начинающего» близко по своей природе трансцендентной безграничности изначального сознания, благодаря отсутствию в нем формального суждения, открытой алертности и изумительной пустоты для приема всего возможного.

Когда дуальная природа ума и его объектов понята, тогда у медитирующего возникает ясное понимание, что эти дуальные процессы лишены самости.

Даниэль Големан

Судзуки уделял огромное внимание сидению в дзадзэне с перекрещенными ногами в позе полного лотоса. Когда мы скрещиваем ноги в полном лотосе, они как бы становятся единым целым. Нет теперь ни правой, ни левой ноги. Эта позиция выражает единство дуальности: не два и не один. Это наиболее важный аспект учения – не два и не один. Наши тело и сознание – это и есть не два и не один. Если вы думаете, что ваши тело и сознание это два феномена, вы заблуждаетесь; если же вы думаете, что они «один» – это также ошибка. Повторяем, наши тело и сознание есть не два и не один. Мы привыкли думать, что если что-то «не есть один», то это более, чем «один» (если это не единственное, то обязательно множественное). Но в действительности наша жизнь не есть только множественное, она также и единственное. Каждый из нас как зависим, так и независим.

Пройдут годы, и мы умрем. Если мы считаем, что это конец нашей жизни, то это всего лишь неверное понимание. Но, с другой стороны, если мы считаем, что не умрем, это тоже неправильно. Мы умрем, и мы не умрем. Вот правильное понимание. Некоторые люди говорят, что наше сознание или душа существуют всегда, а только физическое тело умирает. И это не совсем так, потому что и сознание, и тело имеют свой конец. Но верно в то же время и то, что они существуют вечно. И хотя мы говорим «сознание и тело», они в действительности – две стороны одной медали. Вот верное понимание. Таким образом, когда мы принимаем эту позу, она символизирует сию истину. «Когда моя левая нога с правой стороны моего тела, а правая – с левой, я перестаю различать, «что есть что».

Судзуки пояснял, что сидение с прямым позвоночником, ушами и плечами на одной линии и с податым внутрь подбородком (как будто бы «подпирая небо головой») есть не что иное, как вхождение в подлинное буддийское состояние бытия – тело и сознание «прямо здесь»: нет ничего для искания, достижения – просто быть там, где ты есть в момент настоящего.

Эти формы не являются средствами для достижения правильного состояния сознания. Принять эту позу и означает иметь правильное состояние сознания. Нет надобности в достижении какого-то особого состояния сознания.

Когда спокойно наше тело, успокаиваются и наши чувства Дыхание ровное и спокойное, мускулы расслаблены, и наш ум естественно становится медитацией.

Тарсанг Тулку Ринпоче

Наиболее важная вещь заключается в овладении собственным физическим телом. Если же вы падете, вы потеряете себя. Сознание ваше будет блуждать где-то, и вы не будете в вашем теле. Это не путь. Мы должны существовать прямо здесь, прямо сейчас! И это ключевой пункт. Вы должны иметь ваше собственное тело и сознание. Все должно существовать в должном месте, должным образом. Тогда нет проблем. Когда мы обладаем нашим телом и сознанием должным образом, все существует тогда в должном месте и должным образом.

Также Шунрю Судзуки подчеркивал важность правильного дыхания как необходимого условия для присутственного сознания.

Когда мы практикуем дзадзэн, наше сознание всегда следует за нашим дыханием. При вдохе воздух входит во внутренний мир. При выдохе – выходит во внешний. Внутренний мир безграничен. Мы употребляем фразы «внутренний мир», «внешний мир», но в действительности существует лишь один мир. В этом безграничном мире наше горло – как вращающаяся дверь. Если вы думаете: «Я дышу», то «Я» – это лишнее. Нет вас, говорящих «Я». То, что мы называем «Я» – лишь вращающаяся дверь, которая движется при вдохе и выдохе. Она только движется, и все. Когда ваше сознание чисто и спокойно в должной мере, чтобы следовать этому движению, нет ничего: ни «Я», ни мира, ни сознания или тела, но только вращающаяся дверь.

Судзуки объяснял, что понятие вращающейся двери привносит осознание не маленького, ограниченного эго, но универсальной природы или природы будды. В этом осознании обычный дуалистический подход, в котором мы представляем жизнь: хорошие времена и плохие времена, это и то, я и вы – выглядят так, как они есть на самом деле, то есть выражениями одного неразделимого существования. «Вы» означает осознавать универсум в форме «вас», а «Я» означает осознание сего понятия в форме «меня». «Вы» и «Я»– лишь вращающаяся дверь. Такой род понимания крайне необходим. Это даже не следует называть пониманием; это в действительности подлинный опыт жизни через практику дзэн.

Мы живем искусственно, не проникая глубоко в наше собственное понимание, и поэтому оказываемся в плену у названий, обозначений. Мы верим в то, что ярлык – это и есть сама вещь, но он только выдумка человека, не имеющая продолженности субстанции. Ярлык способствует разделению и изоляции, тогда как сознание вращающейся двери, единого существования со множеством наименований, объединяет и интегрирует: «Ночное и дневное время не имеют различия. Одно и то же порой называется временем ночным, а порой – дневным. Все это одно».

Однако нельзя склоняться к единству, как к определенному феномену. Одно значение выражено в каждой вариации – в каждой травинке, в каждой грани песчинки, и когда в дзадзэне мы уравновешиваемся в себе, то изумительные, замысловатые декорации нашей жизни увидятся по-новому и в более глубоком понимании их разнообразия.

Все люди идут в одну сторону. А я стою и гляжу поодаль от них на обочине.

И. Такубоку

Что бы мы ни делали, все это выражение нашей истинной природы, но без практики ее трудно было бы распознать. Наша человеческая природа обуславливается действием, как и природа всего сущего. Пока мы живы, мы всегда делаем что-то. Но до тех пор, пока вы думаете, что вы делаете что-либо или вам следует сделать что-либо, или вы должны достичь чего-то особенного – в действительности вы делаете ничто. Когда же вы отказываетесь от чего-либо, когда вы более не стремитесь к чему-либо или когда вы не тужитесь сделать что-либо особенное – именно тогда вы и делаете что-то.

Когда нет фиксированной идеи, того что делать, только тогда вы делаете что-то полезное.

Но как можно использовать подобное отношение все время, даже во время приготовления пищи или посадки в автобус? Независимо от того, успели ли мы на автобус или посмотрели ему вслед, внутреннее наше чувство будет одним и тем же, если мы готовы принять тот факт, что моменты ожидания следующего автобуса имеют свою собственную особую реальность, а не являются лишь объектом для нашего нетерпения.

Это же, с другой стороны, не значит, что мы должны стараться избегать таких эмоций, как отвращение или нерасположенность. «Хотя все имеет природу будды,– говорил Доген,– мы любим цветы, а не любим сорняки». Судзуки делает ударение на том, что как любовь к прекрасному, так и отвращение к безобразному – все это естественно для человеческого естества и, в то же время, все это активность будды. Нам следует понимать это. Поэтому, когда мы ощущаем любовь, нам следует проявлять ее в менее одержимой форме личных эмоций: «Нам не следует быть привязанными только к любви. Мы также должны воспринимать и ненависть. Надо уметь воспринимать сорняки независимо от того, какие чувства они в нас вызывают. Если вы не любите – любите. И все!»

Этим действием восприятия вещей в их собственном существовании и в их собственном уникальном бытие жизненные проблемы разрешаются, становясь менее гнетущими. Именно из-за нашего обычного настаивания на выделении одного частичного аспекта мы подпадаем под проблемы, но когда каждый момент в своей сути полностью реален и сбалансирован, наступает чувство бытия в единстве со всеми вещами и в каждой ситуации.

Этот вид опыта есть нечто, находящееся за пределами нашего думания. В области думания существует разница между единым и разнообразным, но в действительном опыте разнообразие и единство – одно и то же. Благодаря созданию некой идеи единства и разнообразия, вы в плену у этой идеи. И вы вынуждены продолжить бесконечное думание, хотя в действительности в этом нет никакой надобности.

Сеунг Сан (Соен-Са)

Сеунг Сан (род. 1927 г.), известный более своим ученикам под именем Соен-Са, родился на территории современной Северной Кореи. Его родители были христианами-протестантами. В 1944 году, когда Корея находилась под довольно суровым военным японским управлением, Соен-Са присоединился к подпольному независимому движению, был схвачен и едва остался в живых. После тюремного заключения он с двумя товарищами бежит в Китай, где надеется вступить в освободительную корейскую армию.

Соен-Са. С фотографии мастера.

Ему это не удалось, и после войны Соен-Са поступает в университет в Южной Корее на философский факультет. Время шло, и ситуация в Корее ухудшалась с каждым годом. Однажды Соен-Са решил, что ни политика, ни академические занятия не были путем, на котором он стал бы полезен людям, и он покидает университет, бреет голову и уходит в горы, клянясь никогда более не возвращаться в мир, не познав абсолютной истины.

Один монах маленького горного монастыря познакомил Соен-Са с буддизмом, дав ему почитать «Алмазную Сутру», ту самую сутру, которая озарила просветлением Хуэй Нэнга. Сознание Соен-Са очистилось, когда он прочитал слова: «Все, появляющееся в этом мире, преходяще. Если вы мните все явившееся никогда не являющимся, значит вы осознаете вашу истинную самость».

В 1948 году его посвятили в буддийские монахи.

Его понимание истины, содержащейся в строках сутр, нуждалось в практике, дабы предоставить ему полную реализацию ее, поэтому он начал стодневный ход на Вон Гак, гору подлинного просветления. Продолжительное питание измельченной в порошок хвоей в сочетании с многочисленными каждодневными «ваннами» в снегу, с чтением священных писаний до двадцати часов в сутки породили в молодом человеке очень сильные сомнения по поводу полезности сих крайностей. Он с завистью думал о японских монахах секты Сото, живущих спокойной жизнью в маленьких храмах со своими семьями и постепенно достигающих просветления. Мысли эти стали столь убедительно звучать в его сознании, что однажды ночью он твердо решил уехать и собрал вещи. Но на утро воля его победила желание, и он распаковался. В течение следующих нескольких недель он собирал и разбирал вещи девять раз.

По истечении времени его начали посещать видения как жуткие, так и приятные. На сотый день, когда он сидел и читал священные молитвы, ударяя в мактак (гонг), его тело вдруг исчезло, и он оказался в бесконечном космосе. Как бы издалека доносились до его слуха звуки гонга и его собственного голоса. Он оставался в этом состоянии некоторое время. Когда же он возвратился в свое тело, он все понял. Скалы, река – все, что он видел, слышал – все это была его истинная самость. Все вещи были именно такими, какими они были на самом деле. И в этом заключалась истина.

Спустившись с горы, Соен-Са отправился к мастеру дзэн Ко Бонгу – величайшему учителю в Корее – за советом по дальнейшей практике.

Ко Бонг сказал ему: «Однажды монах спросил мастера дзэн Джо Джу, почему Бодхидхарма пришел в Китай?» Джо Джу ответил: «Ель растет в саду». Что это могло значить? Соен-Са понял коан, но не нашелся, как ответить, и сказал: «Я не знаю». Ко Бонг молвил тогда: «Вот и держи всегда это сознание «я-не-знаю». Это самая верная практика дзэн».

Летом Соен-Са работал во дворе. Осенью он пришел в монастырь Су Док Са на стодневную медитацию. Он изучил язык дзэн в словесных перепалках и дискуссиях. Зимой он стал немного диковат в поведении и выкидывал всякие трюки с монахами и монашенками монастыря, чтобы разбудить их, но был уличен, и его заставили извиниться перед всеми.

Я слышу дыхание лилового колокольчика. Я его люблю. Он связан со мной. И через любовь мою к цветку я связан со всем великим миром.

М.М. Пришвин

Затем он оправился к мастеру Чун Сонгу, известному своими дикими выходками, дабы испытать свое сатори. Соен-Са поклонился ему м сказал: «Я убил всех Будд прошлого, настоящего и будущего. Что можешь сделать ты?» Чун Сонг сказал: «Ага!» и пристально посмотрел в глаза Соен-Са. Затем спросил: «Что ты видел?» Соен-Са ответил: «Ты уже понимаешь». Чун Сонг спросил: «Это все?» Соен-Са молвил: «Кукушка поет в деревьях за окном». Чун Сонг засмеялся и сказал: «Ага!» После еще нескольких вопросов, на которые Соен-Са ответил быстро, Чун Сонг воскликнул: «Ты просветлен, просветлен!»

Когда закончились сто дней, Соен-Са пошел навестить своего первого мастера Ко Бонга. 11о пути он дважды получил инка (печать, легализирующую его просветление) от мастеров дзэн Кеум Бонга и Кеум Оха.

Когда же он, наконец, явился в храм Ко Бонга, тот задал ему наиболее сложные вопросы из 1700 традиционных коанов. Соен-Са ответил на них без колебаний. Затем Ко Бонг сказал: «Хорошо, еще один вопрос. Мышь ест пищу кошки, но кошачья миска разбита. Что это значит?»

Соен-Са ответил: «Небо голубое, трава зеленая».

Ко Бонг затряс головой и сказал: «Нет».

Соен-Са никогда не ошибался в своих ответах на вопросы дзэн и не мог поверить в то, что он промахнулся на этот раз. Он попробовал отвечать еще и еще раз подобным образом, но мастер Ко Бонг продолжал качать головой. Наконец, Соен-Са выкрикнул: «Трое мастеров дзэн удостоили меня своими печатями. Почему же ты говоришь, что я не прав?»

Ко Бонг едва слышно сказал: «Что это значит? Расскажи мне».

После пятидесяти минут абсолютной и напряженной тишины Соен-Са вдруг узнал. Ответ его был: «Именно так».

Радостно Ко Бонг обнял Соен-Са, говоря ему: «Ты цветок, а я пчела».

25 января 1949 года Соен-Са получил от Ко Бонга его духовную передачу, став таким образом семьдесят восьмым патриархом. Это была единственная передача Ко Бонга в его жизни.

После церемонии Ко Бонг сказал Соен-Са: «В течение последующих трех лет ты должен молчать. Ты свободный человек. Мы встретимся снова через пятьсот лет».

Соен-Са едва минуло двадцать два года, и он уже был мастером дзэн.

Корейский дзэн считается ближе к оригинальной китайской традиции, нежели чем к современному японскому дзэну. К примеру, нет разделения на секты Риндзаи и Сото, а многие корейские монастыри включают обучение монахов, несколько отличающееся от чисто дзэнского. Во многих корейских монастырях монахи сидят (зачастую с просто скрещенными ногами, даже не в полулотосе, не говоря уже о позиции полный лотос) три месяца во время зимней сессии и летней по девять-тринадцать часов в день (в зависимости от монастыря), а в течение других шести месяцев они свободно странствуют или обучаются в других монастырях. Существуют формальные речи, произносимые мастером один или два раза в месяц, но такой формы общения как беседы, не существует. Если монах чувствует, что он достигает некоторого понимания, он идет проверить себя к мастеру, в ином случае нет причины для беспокойства. Индивидуальные затяжные уходы более практикуемы, чем в Японии: монахи уединяются в своих отшельнических скитах на 100 или 1000 дней или даже лет на пять, затем возвращаются и демонстрируют свое понимание мастеру. А до того, как ученик получит инка, он должен «победить» (или, по крайней мере, выдержать свою позицию) трех мастеров дзэн или своего собственного мастера.

Соен-Са использует целый ряд традиционных коанов, главным образом китайских и корейских, но в то же время он считает себя не привязанным ни к какой форме или традиции, дзэну или чему бы то ни было еще. К примеру, он проводил трехдневные семинары в Биг Суре (Калифорния), предоставляя своим ученикам восемь часов в день в высшей степени напряженности воспевать под аккомпанемент барабанов, тамбуринов, кастрюль, трещоток, колокольчиков и других подобного рода инструментов. Тридцать человек гремели часами, предельно напрягая свои легкие и глотки. Это было личным изобретением Соен-Са специально для калифорнийской кармы; и многие люди, не способные сидеть в дзадзэне, или те, кто проводил время в сэсшинах (дзэн семинарах) безрезультатно в течение лет, не получая и легкого намека на опыт действительного очищения, смогли, наконец, вдохнуть глубоко радость и мощь целостного сознания.

Это будет конец искусственности.

Шри Ауробиндо

Соен-Са часто использует пение мантр в своей практике, особенно для учеников, которые находят для себя коан «Кто Я?» или дыхательную медитацию чрезвычайно трудной. Обычно это интеллектуалы с постоянно «бурлящими мозгами» (главным образом психологи и философы) и люди (часто женщины) с очень высокой эмоциональностью. Но финал медитации на мантрах не отличается от медитации на коане или шикантазы. Техника различна, но раскрепощенное сознание, к которому они ведут, одно и то же.

Любая техника подобна берегу реки: человек стоит там и смотрит на реку, не прыгая в поток, не уносясь с ним, до тех пор, пока есть где стоять и кому.

Но основное ударение в своем учении Соен-Са делает на поддержание чистоты сознания в течение целого дня: «Ежедневное сознание есть Путь». Он увидел, что многие ученики, практиковавшие японский дзэн, сильно привязались к практике сидения и создали как бы различие между медитацией и другого рода активностью. Таким образом, хотя его ближайшие ученики и имеют довольно основательную практику сидения, он обычно учит их тому, что техника и сидение не важны, но действительно важно, как владеете вы вашим сознанием в данный момент настоящего.

Глава 4. Дзэн и проблема человека

С самого начала своего развития в центре внимания буддизма была исключительно проблема человека как такового. Отправным пунктом в исканиях истины для Будды стала идея бесконечности страданий человеческого существования. Доктрины, развитые им после получения просветления, были человеческими, человечными и направленными на человека. Философия буддизма, начавшая развиваться вскоре после его смерти, также стала «человеческой» в том смысле, что была серьезным образом связана с концепцией «не-эго» как одной из ее фундаментальных проблем. Здесь человек представляет собой объект философского рассмотрения в определенной форме проблематичности «эго».

Есть страдание, но нет того, кто страдает. Есть деяние, но нет того, кто творит его! Есть нирвана, но нет того, кто стремится к ней. Есть путь, но нет того, кто следует по нему.

Висудхимага

Эта антропо-центристская тенденция буддизма значительно укрепилась при возникновении и развитии дзэнских сект. Делая фактический опыт просветления центральной точкой мировоззрения, дзэн как бы переформулировал традиционную проблему человека как проблему абсолютной самости. В этой связи следует заметить, что дзэн поднимает вопрос человека в очень характерном виде. Вместо постановки этого вопроса в аристотелевской форме: «Что есть человек?» дзэн-буддизм прямо спрашивает: «Кто есть Я?» Это «что» не выражает природы человека вообще, но бесконечно более личное и интимное «кто» подходит к человеческому субъекту, который, существуя здесь и сейчас в пространственно-временном измерении, поднимает вопрос своей собственной самости. Совершенно естественно, что представление о человеке, созданное на базе такого отношения, будет полностью отличаться от представления о нем, которое формируется в сознании объективного наблюдателя, подходящего к проблеме с вопросом: «Что есть человек?»

Каждый из нас как человеческое существо имеет самосознание и восприятие окружающих его таких же человеческих существ. Так как все это естественно приходит на уровне обычного существования, все мы обладаем более или менее определенной идеей того, чем является человек. Классическая западная философия, уходя корнями к Аристотелю, развивает и определяет это общепринятое представление о человеке как о «разумном животном».

Представление же о человеке, присущее дзэн-буддизму, возникает сразу же тогда, когда общепринятое представление о человеке, будь оно дофилософское или философское, полностью исчезает. Обычное представление о человеке, на котором зиждется наша повседневная жизнь и строится наша общественная деятельность, в соответствии с концепцией дзэн не способно представить истинную реальность человека. Так как человек рассматривается таким образом, что он ни что иное как воплощенный «объективизированный» человек, то есть человек как объект. Это не может быть верным, потому что, как утверждает дзэн, человек в его истинной реальности есть и должен быть абсолютной самостью.

«О Люциний! Чему ты дивишься, что путешествия тебе не помогли. Ведь ты повсюду за собой возил себя самого».

Сенека

Выходя из плоскости так называемого здравого смысла или эмпирического мышления, где прямой опыт реальности, включая даже асболютное эго в его чистой сущности, неизбежно разбивается на объективные куски, дзэн предлагает восприятие человека прямо как абсолютную самость до его «объективизации» в «предмет». И лишь тогда можно надеяться обрести истинное представление о человеке, представляя его таким, каков он есть в действительности, то есть в его реальной сиюминутной сущности.

Образ человека в данном случае выходит из измерения, которое абсолютным образом переступает пределы понятия раздвоения – так характерного человеческому интеллекту – понятия объекта и субъекта. Несложно заметить, что такой образ человека нельзя воспринять до тех пор, пока мы не откажемся от вопроса в форме «Что есть человек?» В противном случае, человек интуитивно «сползает» в свой наиболее личный субъективизм. И тогда не важно, как далеко мы можем зайти в поисках нашей самости в плоскости интеллектуального анализа, самость будет оставаться объективизированной.

Вселенная – это бесконечная цепь взаимосвязанных событий. Ни одно из свойств этой сети не является элементарным и фундаментальным; все они отражают свойства других ее частей.

Джеффри Чу

Как бы мы далеко не ушли в этом направлении, мы всегда приходим к обретению образа самости, воспринимаемой как объект. Самость как таковая, реальный субъективный субъект, продолжающий поиски самого себя, остается постоянно за пределами нашего постижения, навсегда ускользая от нас. Чистая субъективность постигается лишь тогда, когда человек переступает грань своего понимания дихотономийной активности интеллекта, прекращает смотреть на свою собственную самость со стороны, как на объект, и становится сам своею собственной самостью. Дзадзэн – сидение со скрещенными ногами в медитации есть способ, особо выработанный для того, чтобы субъект мог углубиться сильнее в свое внутреннее содержание так, что раздвоенная самость – самость как дихотомизированная в самость как субъект, так и самость как объект, могла бы вновь обрести свое собственное изначальное единство. Когда же в крайности этого единства человек поистине становится самим собой и возвращается в чистую и абсолютную самость, когда, другими словами, более не остается различия между самостью в качестве субъекта и самостью в качестве объекта, эпистомологическая стадия достигается там, где самость в полной мере становится идентифицированной с самой собой и таким образом полностью обретает единство с собой, что выходит за пределы даже существования самой самости.

Микрокосм и макрокосм являются двумя аспектами одной единой и объединяющей эволюции. Жизнь уже не представляется явлением, развертывающимся в неодушевленной Вселенной; Вселенная сама становится все более и более живой.

С. Гроф

Точкой, в которой самость становится единством со своей самостью в такой абсолютной манере известна, в соответствии с чисто технической терминологией Догена, как «сознательно-телесное расхождение» (шин джин дацу раку). За ним сразу же следует другая стадия. Строже говоря, это стадия, которая актуализирована в тот же самый момент, как произошла актуализация первой, – это «разошедшиеся сознание и тело» (дацу раку шин джин). Эта вторая стадия относится к экспериментальному факту того, что момент сознания и тела, то есть самости, впадает в Ничто. Там воскрешаются из Ничто эти же сознания и тело, то есть эта же самая старая самость, но теперь полностью трансформированная в абсолютную самость. Самость, таким образом воскресшая из смерти к себе, несет далее те же сознание и тело, но последние – сознание и тело «разошедшиеся», то есть перешедшие себя одинажды во все.

Представление о человеке (образ человека) в дзэн-буддизме есть представление о человеке, который уже прошел через подобную абсолютную трансформацию самого себя, став «истинным человеком без условностей рангов», как назвал его Лин Чи.

Вполне очевидно, что такое представление о человеке занимает в дзэн-буддизме место особой важности во всей истории его развития, ибо с самого истока дзэн стремился к радикальной трансформации человека относительно к человеку абсолютному. Особый образ человека был ничем иным, как естественным продуктом особого рода ударения, которое дзэн ставил на опыт просветления.

Достаточно ясно даже из истории «мысли», что концепция или образ человека не занимали ключевой позиции в дзэн-буддизме до появления в нем Лин Чи. До него человек всегда находился на втором плане. Он всего лишь всегда подразумевался, но не вырисовывался в должной степени четко.

Когда песчинка мыслит о Вселенной, она в себя Вселенную вмещает, и больше Космоса становится песчинка. Таков – Закон.

В. Сидоров

«Человек» никогда не играл роль ключевого термина в истории дзэновской мысли до Лин Чи. Более того, действительно ключевыми терминами были слова, подобные Сознанию, Природе, Трансцендентальной Мудрости, Абсолюту или Дхарме, которые прямо или косвенно являются словами индийского происхождения и поэтому неизбежно имеют сильный «душок» индуистской метафизики.

С появлением Лин Чи вся картина представлений начинает обретать полностью отличный от прежнего беспрецендентный характер. Ибо Лин Чи ставит человека в самый центр дзэновской мысли и создает вокруг этого центра чрезвычайно живое и динамичное мировоззрение. Образ человека как абсолютной самости, которая, как мы уже отметили, всегда была лишь подразумеваема, сокрыт, находясь за сценой, вдруг выдвинут Лин Чи на яркий свет основных подмостков. В одно и то же время мы наблюдаем здесь рождение мысли абсолютно оригинальной и присущей китайской почве.

Мысль Лин Чи характерно китайская в том, что она ставит человека в самый центр всего мира, и, далее, его концепция человека чрезвычайно реалистична почти до прагматичности. Она прагматична в смысле того, что человек всегда вырисовывается как наиболее конкретный индивидуум, существующий в этом самом месте и в этот самый момент независимо от того, принимает ли он пищу, пьет, сидит, гуляет или даже отправляет свои естественные потребности. «О, братья по Пути,– сказал он как-то в одной из своих лекций, – вам необходимо знать, что нет ничего сверхъестественного в реальности буддизма. Живите как обычно – без потуг сделать что-то особенное – оправляйтесь, когда приспичило, одевайтесь и принимайте пищу по мере необходимости, а, устав, ложитесь отдыхать. Пусть невежды смеются надо мной. Мудрый же человек знает, о чем я говорю».

Божьего голоса, конечно, ты не снесешь. Дуновенье хотя бы послушай, непрерывную весть, порождаемую тишиною.

P.M. Рильке

Прагматичный человек, однако, совсем не тот обычный человек, которого мы мним с точки зрения нашего, так называемого, здравого смысла, ибо он есть человек, вернувшийся в этот феноменальный мир из измерения абсолютной Реальности. Он – личность двух измерений. Он как наиболее конкретный индивидуум, живущий среди конкретно существующих вещей, воплощает нечто сверхиндивидуальное. Он есть индивидуум, который является сверхиндивидуумом – две личности, соединенные в завершенное единство одной личности. «Хотите знать, кто наш духовный предшественник? Будда? Он не более, чем вы сами, пребывающие здесь и теперь и слушающие мою лекцию!» (Лин Чи)

Где начало конца, которым оканчивается начало?

Козьма Прутков

Поток мысли Лин Чи централизуется на человеке и вокруг него, и все мировоззрение зиждется на основе образа Истинного Человека. То, что он подразумевает под именем «человек», есть не что иное по своему содержанию, как махаянистские понятия Реальности, Пустоты, Сущности, Универсального Сознания и так далее. Но его специфический подход к проблеме проливает свет на одну из наиболее характерных особенностей восточной философии, а именно, решающая важность предоставлена субъективному измерению человека в определении объективного измерения, в котором Реальность сама раскрывается ему.