Текст книги "Собрание малоформатной прозы. Том 8. Ужасы, мистика, фантастика, криминал, современная проза"

Пугающая тьма

Непривычная темнота в комнате усиливала

впечатление брошенности, темнота

вздрагивала…

М. Горький «Жизнь Клима Самгина»

…Темнота вздрагивала…

Её дрожание резонансно передавалось той части моей души, в которой гнездились страхи перед неведомыми сущностями, порождаемыми тьмой и творящими зло.

В открытое окно через густую листву сирени просачивался лунный свет. Лёгкий ветерок играл листвой, листва приводила в движение зыбкие блики лунного света на стене моей спальни, а блики создавали иллюзию дрожания темноты.

Дрожание души стало предвестником чувства ужаса. Мой взгляд опасливо метался среди призрачных лунных бликов, перемещавшихся по стене с целью выстраивания некоего образа, который, улучив момент, материализуется, наполнится тёмной энергией и приступит к осуществлению чего-то жуткого, направленного против меня. И тогда будет только одно спасение от атаки этой тёмной силы: молитва, подкреплённая твёрдой, несокрушимой верой.

У меня такой веры нет. Значит…

Лунные блики сложились в образ крупного уродливого зомби. Это жуткое исчадие ада отделилось от стены и с пугающей мертвенной неуклюжестью двинулось в мою сторону. Я окаменел от ужаса. Я понял, что спасения нет.

В этот момент за окном прокричал петух.

Зомби влип в стену и рассыпался на множество лунных бликов, перемещающихся по стене в такт шелесту листьев сирени за окном моей спальни. А я влип затылком в подушку и рассыпался, закружился в пёстром и бессмысленном сне.

*

День прошёл в смятении: что будет предстоящей ночью? Неужели вновь повторится тот же самый кошмар?

«Не может этого быть! Зомби – это не видение наяву, а фигурант кошмара, привидевшегося мне, когда я уснул», – я твердил себе это, как заклинание, пытался убедить себя в этом, но как можно обмануть самого себя?

«Зомби был! Вдруг он явится снова?! Только бы не явился!!!»

Но интуиция подсказывала: «Он явится!»

Моё сознание то болезненно обострялось, то меркло. В минуты обострения сознания сердце сбивалось с ритма, сжималось в предчувствии ужаса, грядущего с наступлением ночи. Под вечер мои нервы изжевали последние остатки всех сил, включая их неприкосновенный запас, и я забылся в полуобморочной дрёме. Дрёма была мучительно тяжёлой и я вырвался из её плотных, липких объятий только когда моя спальня сотряслась от громового удара. Где-то рядом с моим домом полыхнул небесный огонь, бросивший яркие, резкие блики на стену спальни, что-то с оглушающим треском раскололось поблизости, и вновь устрашающе, мстительно ухнул и покатился по невидимой небесной мостовой громовой разряд.

Дождь обрушился на землю тугими, хлёсткими струями. Он налетел вместе со шквальным ветром, накуражился, натешил свою ярость и унёсся прочь, прихватив с собою молнии и громы. Ветер стих и ласково зашелестел листьями сирени под окном моей спальни, приводя их в движение. На прояснившемся небе показалась полная луна. Блики лунного света заплясали на стене моей спальни, заставляя вздрагивать темноту.

…Наступило время тёмных сил.

Я с нарастающим страхом наблюдал за угрожающим чародейством призрачных лунных бликов на стене моей спальни. Я уже знал, что именно они пытаются выстроить и окаменел от ужаса, когда лунные блики сложились в образ крупного уродливого зомби. Моё сердце оборвалось от адреналинового шторма, когда этот устрашающий образ пришёл в движение. Он отделился от стены и с мертвенной неуклюжестью зашагал в мою сторону, пытаясь захватить меня руками, как в детской игре в жмурки. Разница была в том, что зомби меня видел, но умышленно оттягивал удовольствие схватить меня и начать заживо разрывать мою плоть, чтобы полнее насладиться моим ужасом.

Жгучее пламя мистического жара обожгло меня, подхватило и швырнуло в топку, в небытие.

*

Я очнулся, окончательно утратив ощущение времени и пространства. За окном моей спальни пылал кровавый закат. Я понял, что это последний закат в этой моей судьбе. Чтобы отвлечься от мыслей о том, что произойдёт в эту третью и последнюю ночь, я решил изложить всё переживаемое мною на бумаге. Я загадал:

«Если останусь в живых, сожгу эти записи и забуду об этом диком кошмаре. А если они попадут в чьи-то руки, то пусть тот, кто прочтёт их, знает, что я не сумел пережить эту третью ночь и погиб в нечеловеческих муках».

Ёшкин кот

Начинать жизнь «с нуля» всегда трудно. Это тем более трудно, когда женщине тридцать пять. Тут и гормональные проблемы, и психологические, и иные, непонятные ни уму, ни сердцу.

Евдокия надеялась, что в своём родовом гнёздышке она, как в детстве, припадёт к тёплому мамкиному плечу и выплачет все горькие обиды, неудачи, разочарования, будет плакать, пока не выльется со слезами весь накопившийся негатив, отравляющий жизнь, разъедающий душу, надрывающий сердце. Вместо этого и здесь её подкараулило новое, ещё более страшное горе. Подходя по пустынной деревенской улице к материнскому дому, Евдокия с удивлением обнаружила, что калитка во двор распахнута настежь. В их деревне этого не принято. Жуткая догадка кольнула в сердце, когда Евдокия заметила на створном столбе калитки чёрную траурную ленту. На ослабевших ногах Евдокия вошла во двор, показавшийся ей вдруг чужим, неприветливым, хмурым. По двору деловито сновали соседские старушки с озабоченными лицами.

– Дусенька! – кинулась ей навстречу подруга её детства Прошенька по прозвищу Куропаточка.

Подруги обнялись и расплакались.

– Как это случилось? – сквозь слёзы едва выдавила из себя Евдокия.

– Неожиданно как-то. Вчера соседи видели, как матушка твоя во дворе да в огороде трудилась, резвая была, как обычно. А ночью, видимо и преставилась. С ночи собачка ваша Машерка так жалобно выла, такую тоску нагоняла! Наутро Свиридовна пошла твою матушку проведать, опасаясь плохого предзнаменования от Машерки, а матушка твоя – уже покойница. Я в райцентр собиралась, чтобы телеграмму тебе отбить, а ты меня своим приездом опередила.

Смерть почти не изменила лицо матери, только нос слегка заострился, лоб побелел, а выражение, застывшее на её лице было отрешённым от этого мира, полного нелёгкого труда и нескончаемых забот. Слёзы, подступавшие к глазам по каналам внутренней секреции, выплеснулись, хлынули наружу, как воды, сокрушившие своим напором плотину. Неожиданно для себя Евдокия завыла так же, как веками делали это все их деревенские женщины перед телами покойников.

Как в тумане прошли для Евдокии все хлопоты по организации отпевания, похорон и поминок. Спасибо добрым соседям, они все эти заботы взяли на себя, всё сделали, как положено, как исстари принято в их деревне. Сама Евдокия ни за что бы с этим не справилась.

Реальность для Евдокии перестала существовать. Она потерялась во времени, впала в прострацию, пряталась от людей с их утешительными речами. Это горе Евдокия должна была пережить в одиночестве. Ничто не должно было отвлекать её от перемалывания внутри себя тяжёлой глыбы, навалившейся на её и без того израненную душу.

Милые-милые соседи! Они с пониманием и с чуткостью отнеслись к такому своеобразному поведению Евдокии, признавая, что каждый переживает своё горе по-своему. Их заботами были организованы поминальные застолья и на третий, и на девятый, и на сороковой день. А Евдокия подолгу просиживала у могилы своей матушки, вспоминая каждый день, проведённый под знаком её материнской любви.

Однажды, погрузившись в эти воспоминания перед материнской могилой, Евдокия припозднилась до ночи. Из состояния полутранса Евдокию вывел кипящий злобою взгляд: на могильном холмике, под которым была захоронена её матушка, восседал огромный чёрный кот. Это он буравил Евдокию злобным взглядом. Его вздыбившаясь шерсть искрилась под лунным светом странным металлическим блеском.

А что, если это не кот? Не может же быть у кота такой взгляд, пылающий яростным зелёным огнём и излучающий эту невероятно мощную энергетику. Ох, не зря в старину люди часто принимали чёрного кота за чёрта! Уж не чёрт ли это перед нею?

– Пошла вон отсюда! – злобно прошипел этот чёрный то ли кот, то ли чёрт. – Ночью эта территория наша!

Евдокия обмерла от страха: говорящий кот? Ну уж нет. Это точно не кот…

Евдокия не помнила, как она добежала до дома, упала в постель и забылась в тяжёлом бреду.

На следующий день Куропаточка с округлившимися от страха глазами выслушивала рассказ Евдокии о её ночной встрече со злобным говорящим существом, оседлавшим материнскую могилу и изгнавшим Евдокию с кладбища.

– Это был Ёшкин кот… – сдавленно прошептала Куропаточка.

– Ёшкин кот? – Евдокии приходилось не раз слышать это прозвище, произносимое то, в порядке замещения междометий с самыми различными эмоциональными наполнениями, то в порядке замещения ненормативной лексики. – Что значит «Ёшкин кот»?

– Кот бабы Яги (бабки Ёшки).

– У нас в деревне объявилась бабка Ёшка?

– Объявилась… А про этого кота говорят…

– Ты вот у меня поговоришь!, – угрожающе прошипел вдруг возникший из ниоткуда огромный чёрный то ли кот, то ли чёрт, вонзив в Куропаточку взгляд, пылающий яростным зелёным огнём и излучающий невероятно мощную энергетику.

– Не зря у нас говорят «Помяни Ёшкиного кота – и он уже тут как тут»! – испуганно прикрыла рот ладошкой Куропаточка.

А Ёшкин кот уже исчез в какое-то своё никуда.

Или не исчез, а сделался невидимым и проверяет, как исполнится Куропаточкой его предостережение? И Куропаточка засобиралась домой, дай Бог ноги. А Евдокия опять осталась в материнском доме одна.

…А вдруг и не одна, а на пару с невидимым, но зорко и злобно наблюдающем за нею кошко-чёртом?

Весь оставшийся день Евдокия не могла избавиться от ощущения, что за нею неустанно следит, фиксируя каждое её движение, проникая в каждую её мысль, чуждая и враждебная сущность.

День прошёл в состоянии тревожности, обострённого дискомфорта и напряжённого ожидания беды.

Правду говорят, что если душа попадает в психологическую ловушку ожидания неизбежной беды, та не замедлит явиться.

Правду говорят и о том, что если ты пристально всматриваешься в пропасть, то пропасть начинает так же пристально всматриваться в тебя, овладевает тобою и забирает тебя к себе, в свою ненасытную пасть. Так происходит и в отношениях с пропастью, имя которой «Беда».

Евдокия сама не могла понять, как она вновь оказалась у могилы своей матушки в жуткий полночный час. Ведь зарекалась она приходить сюда в ночное время после того, как была изгнана с кладбища злобным котом-чёртом. Зарекалась!

Евдокия со страхом увидела, как могила матушки вдруг подёрнулась мелкой рябью, засеребрившейся в колдовском лунном свете, и провалилась вниз, в образовавшуюся на её месте пропасть. Куда же подевалась матушкина могилка теперь, глубоко ли провалилась она под землю? Евдокия подошла к краю пропасти, стала пристально вглядываться в её устрашающий чёрный зев и почувствовала, как попасть обхватила её своими невидимыми щупальцами. Евдокия испуганно забилась в цепком захвате этих щупалец, но они легко преодолели её усилия и вбросили бедняжку в свою широко распахнутую пасть.

Падение было страшным и закончилось внезапным… пробуждением.

…Так это был сон? Ох, не простой это сон! Что-то он предвещает…

Стук перепуганного сердца совпал со стуком в дверь.

– Хозяюшка! Дома ли ты? Стучу-стучу, а ответа всё нет и нет…

Евдокия вскочила с постели, накинула домашних халатик, вышла навстречу гостье.

Гостья выглядела пугающе. Её нос, изогнутый, как клюв совы, выдавал склонность гостьи к коварству, острый, выдвинутый вперёд подбородок придавал гостье вид задиристый и скандальный, а немигающий взгляд холодных и безжалостных, как у змеи, глаз вгонял в ступор.

– Не бойся меня, голубушка! Я добрая к тем, кто ко мне относится с пониманием и проявляет покорность. Коли не будешь артачиться, то я тебя не обижу, – прошамкала беззубым ртом гостья и исторгла из горла звуки, отдалённо напоминающие утиное кряканье.

Евдокия догадалась, что это старушечье кряканье должно обозначать её смех, и попыталась улыбнуться в ответ, но одеревеневшие от безотчётного страха мимические мышцы лица сложились в гримасу жалкую и боязливую. Гостья осталась довольна этими признаками страха у Евдокии.

– Я, голубушка, в этой деревне проживаю недавно, но люди меня здесь знают и кличут меня бабушкой Ерошкой.

– Не Ерошкой, а Ёшкой, – мысленно уточнила сама для себя Евдокия и ещё больше испугалась от этой внезапной догадки.

– А ты догадливая, – прокрякала, изображая этим смех, бабушка Ерошка (бабка Ёшка). – Догадайся тогда и о том, что дом твой мне приглянулся, а тебе он опасен.

– Чем же может быть опасен мне дом моей матушки? – растерялась Евдокия.

– А тем он тебе и опасен, что он мне приглянулся, – вонзила бабка Ёшка в Евдокию взгляд своих глаз, холодных и безжалостных, как у змеи. – А ты, голубушка убирайся отсюда подобру – поздорову, если не хочешь зачахнуть от скоротечной болезни, для которой нет у докторов ни названия, ни лекарств.

– Пошла вон отсюда! – злобно прошипел неожиданно появившийся из ниоткуда чёрный то ли кот, то ли чёрт, уперевшись в Евдокию взглядом, пылающим яростным зелёным огнём и излучающим невероятно мощную энергетику. – Теперь и эта территория наша!

Евдокия, не помня себя от обуявшего её ужаса, безвозвратно сбежала из материнского дома, а бабка Ёшка со своим сволочным котом-чёртом продолжали осваивать всё новые и новые территории. Видно, это их время теперь настало – время ослабления веры и утраты ценностных ориентиров, время увлечения запретными чёрными знаниями и замешенными на них древними мистическими практиками ради обретения способностей, несвойственных и ненужных нормальной человеческой природе.

Не может такого быть, враки это!

На лицо была либо искусная ложь, либо странная правда.

Уильям Сомерсет Моэм

«Следы в джунглях»

Женщины не умеют хранить секреты. Наука уточняет: не «не умеют», а «не хотят», потому что выбалтывание секретов обостряет их сексуальную чувственность, а это для них дороже, чем хранение каких-то там тайн; особенно если это не их личные тайны, а чьи-то, рассказанные им «под большим секретом». Поэтому Дашенькина тайна, поведанная «под большим секретом» её самой близкой подруге, вскоре стала известна всем.

«Какая жуть…»

«Не может такого быть, враки это!»

«Дашенька не врушка, конечно, но она та ещё фантазёрка!»

*

Был у Дашеньки младший братик Сергунчик. Дашенька души в нём не чаяла, таким он был миленьким да пригоженьким! Не ребёнок, а ангелочек!

…И вдруг не стало его. Пропал. Как сквозь землю провалился.

Всей деревней его искали целых три дня и три ночи, но так и не сыскали.

Бедная Дашенька!

Она «все глаза себе выплакала».

А ведь в их деревне, да и во всей их округе это не первый случай. Бывало и прежде, что пропадали, исчезали бесследно детишки безвинного ангельского возраста. Никто не мог дознаться, что с ними произошло. Одной только Дашеньке довелось проникнуть в эту страшную тайну.

«Какая жуть…»

Это случилось в ту пору, когда шёл сбор берёзового сока. На стволах берёз ещё загодя делались особой формы прорезы, подвешивались к ним сосуды для стекания в них сока, и выжидалось время, необходимое для сбора этого пищевого напитка. Дашенька была ещё ребёнком, самостоятельно на этот сбор не выходила, но пошла сопровождать взрослых сборщиков, как и многие её весёлые подружки.

С обувкой у Дашеньки в том сезоне постоянно случалась морока: пройдёт небольшое расстояние, а шнурочки развязываются. Ну, такая досада, хоть плачь! Вот она и расплакалась в том походе, присев среди густого перелеска, чтоб никто её слёз не увидел. Поплакала Дашенька, поругала свои такие-сякие шнурочки и вдруг… увидела птицу, какая в их местах не водилась. Красоты эта птица была необыкновенной, но удивительнее всего было то, что её осенял искрящийся золотой ореол. Не жар-птица ли это из сказки о Коньке-Горбунке?

Однако время удивляться для Дашеньки ещё только начиналось. «Жар-птица» пристально взглянула на Дашеньку глазом цвета зелёного граната и произнесла человеческим голосом:

«Иди, Дашенька за мною».

Дашенька, не веря глазам и ушам своим, молча последовала за прекрасной сказочной «жар-птицей». Сердце её наполнилось предчувствием горького потрясения. Оно угадывалось в тех взглядах, которые бросала на Дашеньку «жар-птица», будто бы укрепляя её сердце перед посвящением в страшную тайну.

«Жар-птица» то и дело прерывала свой полёт, садясь на ветви и поджидая Дашеньку, чтобы та не потеряла её из вида. Вскоре Дашенька, следуя за «жар-птицей», прошла сквозь слой уплотнённого воздуха, как сквозь стену между разными мирами, и оказалась в другом лесу. В своём лесу Дашенька знала всё: каждое деревце, каждый кустик, каждую травинку, а здесь она увидела незнакомую лесную полянку, в центре которой росли, столпившись испуганной кучкой десятка два-три молоденьких берёзок. «Жар-птица» взлетела на ветку одной из этих берёзок и печально произнесла:

«Сюда подойди и помни: у тебя мало времени».

Дашенька подошла к тому деревцу, на котором сидела «жар-птица», и услышала в тихом шелесте его листьев:

«Сестрица моя милая, Дашенька… Это я, братец твой, Сергунчик…»

Как в бреду, прикоснулась Дашенька своей ладошкой к шершавому древесному стволу и едва не окаменела от ужаса: из прореза вырубленного для вытекания из ствола берёзового сока в подвешенный под ним сосуд, стекала свежая, дымящаяся кровь. Её панически заметавшийся по всем другим берёзкам взгляд ещё более усилил её ужас: сбор свежей крови проводился со всех молодых берёзок. От вида и запаха этой крови Дашенька стала терять сознание, но «жар-птица» обмахнула её своим волшебным крылом, и Дашенька устояла на ногах. Она тяжело осела на землю, обхватила руками ствол берёзки и завыла, заливаясь слезами:

– Бедный мой братец Сергунчик!.. Кто же это сотворил с тобой такое?!..

– Злой колдун собрал нас, малолетних детей, на этой заколдованной поляне и превратил в деревца берёзы, чтобы во время сбора людьми настоящего берёзового сока собирать для колдовских своих дел кровь безвинных младенцев. Мне очень хотелось проститься с тобою, Дашенька. Теперь, когда мы увиделись с тобою, прощай навеки и не ищи больше это место, оно закрыто для всех людей чарами злобного колдуна. Прощай, дорогая сестрица!..

Дашенька, не помня себя, вышла вслед за «жар-птицей» из заколдованной поляны и услышала ауканье своих попутчиков. Они кричали и звали её по имени. Дашенька пошла на эти крики и вскоре увидела своих подружек и взрослых.

«Прощай, Дашенька, больше мы с тобой не увидимся!», – прокричала Дашеньке «жар-птица» и исчезла, будто её и не было.

*

Лучшая Дашенькина подружка выслушала её рассказ, охая и ахая от страха. Она чувствовала своим чистым сердечком, что всё в этом рассказе правда.

«Какая жуть…»

Но со временем острота восприятия того рассказа, шедшего от сердца к сердцу, поблекла, уступила место «разумному» и «объективному» восприятию мира. И стали появляться сомнения:

«Не может такого быть, враки это!»

«Дашенька не врушка, конечно, но она та ещё фантазёрка!»

Волчья ночь

Волчья ночь! Ни искорки на небе,

ни отрадной беловатой полосы,

обещающей утро. Мраку нет границ;

кажется, и ночи этой не будет конца.

Ветер, будто злой дух, рвётся в башню;

его завываниям вторит вой волков в

ближнем кустарнике.

И. И. Лажечников «Басурман»

Вой волков нагоняет жуть. Некоторые эзотерики считают, что это вой вселившихся в них неупокоенных душ, алчущих мщения обидчикам или их потомкам. Версия, будто бы, так себе, что-то из области мистификаций или детских «страшилок на ночь глядя». Но она не кажется таковой, если вслушаться в этот вой в голой безлюдной степи в ужасную волчью ночь, когда над миром безраздельно властвует тьма, таящая в себе силы зла. Они рвутся наружу в устрашающих завываниях ветра, в неясных шорохах, исходящих из пустоты, и в этом вое волков:

«Месть идёт!»

Она приближается медленно, грозно, неотвратимо. Она вселяет в свои жертвы ОЖИДАНИЕ. А оно страшнее самой мести.

В школе их звали Тимон и Пумба. Пумба был не по годам рослый и массивный. В нём угадывалась дремлющая сила, будить которую опасно для здоровья. Поэтому с Пумбой озорники не связывались. А Тимон всегда крутился возле Пумбы:

«Пумба! Мы ведь с тобой друзья? Ты ведь в обиду меня не дашь?»

И Пумба не давал его в обиду, если что, заступался.

В составе самого захудалого взвода французского иностранного легиона оба оказались на краю Земли, там, где аборигены молятся каким-то страшным богам, боятся своих жестоких шаманов и пожирают пленников. Их послали в разведку. Пумба шёл впереди, а Тимон вертелся вокруг него, обмирая от страха, и всё спрашивал:

– Пумба! Нас ведь не поймают эти чёртовы людоеды? Пусть только попробуют! Я вот им… Эй! Пумба!! Куда ты спрятался?!!

Голос Пумбы послышался из-под земли:

– Я провалился в ловчую яму и распорол себе живот натыканными здесь копьями. Помоги мне выбраться отсюда!

Тимон обернулся в ту сторону, откуда слышался голос, и окаменел от страха: на него смотрел человеко-чёрт (!!!). В его руке было копьё. Взгляд его был ужасен. Дикарь будто сковал Тимона силой этого взгляда. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Тимон – как кролик перед удавом, а человеко-чёрт – как удав, изготовившийся к броску на свою добычу.

Тимон и сам не понял, как он оказался в расположении своего отряда.

– Ты что такой взъерошенный и бледный? За тобой что, черти гонятся? – расхохотался капрал.

– Нет. Человеко-чёрт.

– А Пумба где?

– Там остался. Теперь он наверно в лапах у этого негодяя. Надо его выручать.

Часть отряда отправилась «выручать».

Искали, но не нашли. Так и сгинул солдат по мультяшному прозвищу Пумба.

– Как же ты мог бросить его раненого в ловчей яме один на один с дикарём? – спросил после бесплодных поисков капрал, вперив в Тимона взгляд, кипящий гневом вперемешку с брезгливостью. – По возвращении из этого похода я вышвырну тебя из легиона, как труса и подлеца!

И вышвырнул.

С того времени Тимону часто снился один и тот же кошмар:

Голая безлюдная степь.

Страшная волчья ночь.

Злобные порывы холодного ветра.

…И волчий вой. А в том вое слышался приговор, от которого ни спрятаться, ни убежать:

«Месть идёт!»

Эта часть сна ужасна, но ещё ужаснее продолжение.

После позорного изгнания из легиона Тимон вернулся в родной город. Там все привыкли видеть его рядом с Пумбой. Там все знали, что они вместе отправились на службу во французский иностранный легион. Каждый лез к Тимону с вопросами о Пумбе. И каждому приходилось отвечать одно и то же:

«Пропал без вести».

Но мир тесен. Со временем от бывших сослуживцев Тимона стали известны подробности пропажи Пумбы в зловещих людоедских краях.

«Как же ты мог бросить его раненого в ловчей яме один на один с дикарём?» – возмущались все горожане.

И Тимон вновь оказался изгнанником.

Он продал дом, купил автомобиль класса «старая рухлядь» и отправился на нём «куда глаза глядят». …На встречу своей страшной смерти.

В голой безлюдной степи автомобиль Тимона вдруг заглох. Тимон провозился с ним до темноты, но так и не смог его завести. Пришлось разжечь вблизи от автомобиля костёр, пожертвовав прожорливому огню все деревянные причиндалы, оказавшиеся в багаже запасливого Тимона.

Стемнело быстро. Ночь околдовала Тимона опасно шевелящейся темнотой. Вдалеке тоскливо и страшно завыли волки. Приближаясь, их вой становился всё более грозным и злым. Тимон стал различить в этом вое слова, от которых у него пересохло во рту, а сердце заколотилось, как птица, пойманная в силок:

«Месть идёт!»

И она пришла. И она была страшна, как вторая часть его часто повторявшихся кошмарных снов:

Огромный волк, освещаемый красными бликами костра, надвинулся из беспросветной тьмы на окаменевшего от дикого ужаса Тимона и оскалил в утробном рыке острозубую пасть. В его глазах Тимон прочёл свой смертный приговор. В его рыке Тимон отчётливо различил слова:

«Как же ты мог бросить меня раненого в ловчей яме один на один с дикарём?»

Это было последнее, что увидел и услышал Тимон в своей безрадостной жизни.