Текст книги "Чудеса древней «лженауки»"

Чудеса древней «лженауки»
Юрий и Аркадий Видинеевы

© Юрий и Аркадий Видинеевы, 2023

ISBN 978-5-0060-2157-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сакральная сила слова

Если долго повторять какое-нибудь одно слово

и вдумываться в него, то оно вдруг потеряет смысл…

А. И. Куприн «Поединок»

Слова обретают силу магических заклинаний, когда они встраиваются в матрицу, известную лишь тому, кто принял её на хранение от своего предшественника и передаст перед смертью её новому избраннику. А заклинания теряют свою силу, если они перестают быть тайной. Заклинание, известное двоим, теряет половину своей силы, известное миллионам – сохраняет лишь одну миллионную часть силы. Цивилизации, не сумевшие сохранить тайну сакральных знаний, лишаются их защиты и разрушаются под воздействием внешних и внутренних сил, управляемых богом хаоса.

Что осталось от многих некогда могущественных цивилизаций?

Сохранились ли материальные носители их великих сакральных знаний?

Поиском этих знаний занимаются секретные службы многих государств.

В этих поисках с ними соперничают некоторые энтузиасты.

Естественно, что пути их неизбежно пересекаются.

* * *

Он был одним из многих враждующих между собою соискателей тайн древних цивилизаций, но остался единственным. На пути к этим тайнам в него стреляли, его пытались сразить мечами, пронзить кинжалами, столкнуть в пропасть. Он ужасался от грозных знамений, предвещающих смерть, от мрачности фиолетово-чернильных ночей, от звенящей тишины раскалённого полуденного воздуха, от острого кислородного голодания и от стонов надрывающегося сердца. Во сне и наяву его преследовали злобные чудовища и голоса, призывающие вернуться назад, отказаться от опасного поиска.

Но он продолжал идти.

* * *

Был ли это сон, или это было порождением той местности, в которую завёл одинокого искателя тайных знаний его путь?

Он будто бы очутился в зоне ирреального мира.

Он не чувствовал своего тела, в нём вдруг не стало ни собственных мыслей, ни воли. Он превратился в облако трепетного выжидания приговора своему существу.

Он не удивился, когда перед ним возник очень грозный монстр. Человек ожидал своего падения в бездну невероятного ужаса, и его ожидание оправдалось с появлением этого монстра.

Монстр заговорил, и слова его влетали в голову несчастного путника, как в пустую железную бочку: гулко, раскатисто и пугающе. Он не успевал улавливать их смысла, пока звук их перекатывался в его онемевшем от страха сознании. Его память восстанавливала обрывки тех слов, перепуганный разум пытался вникнуть в их грозный смысл, но удавалось это очень плохо, почти никак. Много позже в памяти несчастного сложился такой диалог между ним и тем ужасным монстром:

– Зачем ты явился сюда, глупый и незваный чужеземец?

– Я пришёл сюда в поисках древней мудрости.

– Врёшь, паскудник! Ты пришёл сюда в поисках инструментария, дающего тебе господство над другими людьми. Эта гадкая цель овладевала людьми во все времена. Проходят века и тысячелетия, а люди не становятся разумнее. Они выпестывают в себе всё тот же пещерный эгоизм, всё ту же тягу к господству над себе подобными. И ты такой же. Я дам тебе то, за чем ты явился. Но это тебе не поможет. …Хотя и не вразумит.

* * *

…Много позже человек жадными руками разворачивает добытый в трудном походе свиток с тайными знаниями давно исчезнувшей с лица Земли цивилизации. Письмена на нём выцвели. Они почти неразличимы, но некая волшебная сила наполняет их короткими вспышками сиреневого мерцания. В этих вспышках улавливаются отдельные сакральные слова. Человек, стараясь удержать их в своей памяти, повторяет их вновь и вновь, лихорадочно вдумывается в них, но вдруг теряет их смысл…

Палата №3

Ложь и страх сплетали воедино действительное

с воображаемым, возможное с невозможным.

Артуро Услар Пьетри

«Заупокойная месса»

Он умел наводить морок и внушать стах. Всё, что он говорил, казалось неоспоримой правдой, но таило в себе ложь и вовлекало в обман.

Он умел искривлять пространство, отводя этим от себя опасности от стрел, копий и мечей, что делало его непобедимым.

Но он был слаб, и тайну его слабости знала одна из женщин.

Андрей проснулся от звука близкого грозового разряда. Во сне этот звук исходил от взрыва огненного шара, брошенного в Андрея его могущественным противником Дердебахом, неуязвимым для стрел, копий и мечей, врагом правды и изощрённым лжецом.

За гранью сна этот звук исходил от удара в громоотвод соседнего корпуса. Гроза и ливень были короткими, но яростными, как происходившая в страшном сне схватка Андрея с его давним противником Дердебахом.

Пробуждение от страшного сна вновь вызвало у Андрея вопросы, не имеющие ответов в логике нашего мира. Когда-то, перед самым первым их сражением, Дердебах проговорил:

– Хочешь меня убить? Тогда прежде научись искривлять пространство, чтобы уходить от моих ударов, овладей техникой перемещения во времени, чтобы упредить мою готовность реагирования на твои атаки. Без этого ты для меня не соперник, а жертвенный ягнёнок для заклания.

– Я атакую! – ответил тогда Андрей и ринулся на Дердебаха с длинной серией вихревых закруток, рассекающих пространство по всему диапазону вероятных уклонений от их смертоносных росчерков. Уклонения Дердебаха производились за пределами возможного и потому вызывали у Андрея суеверный мистический ужас.

Эти сражения повторялись изо дня в день, из ночи в ночь. Они случались и во сне, и наяву. Они и начинались, и прекращались внезапно. На этот раз Дердебах едва успел подойти к Андрею, чтобы возобновить их бой, как за дверью послышались давно узнаваемые ими шаги. Дердебах мгновенно вернулся на своё место, приняв безмятежный вид, но Андрей уже знал, что его противник не безмятежен.

Вошедшая женщина подошла к Дердебаху.

– Готовьтесь.

Тот молча повиновался. Он покорно лёг на живот и оголил перед нею свой зад.

Женщина приготовила шприц, склонилась над могущественным и непобедимым воином, превратившимся перед нею в ягнёнка, и молча всадила в него иглу. Её греческий профиль при этом был суров и прекрасен. Он отличался от того греческого классического, прославленного величайшими скульпторами древности, тем, что нос был великоват, а подбородок маловат, но это придавало ему особую сексуальную привлекательность. Такой же профиль, по мнению некоторых историков, был у Клеопатры VII Филопатор из династии Птоломеев. Та любвеобильная царица Верхнего и Нижнего Египтов была известна не только победами над мужскими сердцами, но и далеко не женственной жестокостью.

Уходя, прекрасная «Клеопатра» строго произнесла:

– Не вздумайте вновь буянить. Наши санитары всегда на месте. Они уже изготовились вбежать в вашу палату №3, если вы затеете здесь вашу извечную битву.

– Я никогда не начинаю первым, – подло соврал Никита, провозгласивший себя грозным и непобедимым Дердебахом.

Чудеса древней «лженауки»

Удивительные открытия совершаются теми, кто создаёт диковинные сплавы из двух глубоко изученных ими наук.

А из трёх?

А из многих?

А изо всех без исключения наук?

Последнее кажется невозможным, но выдающиеся алхимики древности совершали свои открытия, опираясь на знания всех вместе взятых наук, а глубина их научных и технологических знаний намного превосходила достижения современной научной и технологической мысли. Для сохранения тех научных и технологических знаний в тайне они зашифровывали свои записи самым простым и самым надёжным способом: они нарочно вносили в них совершенно очевидную глупость. Каждый непосвящённый, вчитываясь в те записи, прежде всего, пытался уяснить себе: не глупость ли вся эта писанина? А, отыскав в них ту самую «совершенно очевидную глупость», тут же объявлял таковой и всю рукопись в целом.

С подачи таких «исследователей», алхимия – бесценный сплав всех глубочайших знаний и источник удивительнейших открытий – была объявлена лженаукой.

*

Оцифровка книжного фонда велась одновременно в двух направлениях: штатный персонал производил её, оцифровывая новые поступления, а специалисты, привлечённые к этой работе по трудовым соглашениям, – оцифровывали старые накопления, погружаясь в их залежи по хронологической ретроспективе.

«Залежи» казались необозримыми, но настал день, когда они, практически полностью, прошли через оцифровку. Оставалась лишь малая кучка хлама из чудом сохранившихся свитков. Директор подписал акт приёмки-сдачи выполненных работ.

– А что делать с этим? – кивнул в сторону «хлама» Марик.

– Этот алхимический бред можешь забрать себе. По документам он у нас не проходит. Говорят, что гениальность и безумие – это две стороны одной медали. Здесь как раз вторая сторона какого-то сбрендившего гения. Ты, Марик, немного чокнутый, поэтому тебе такое чтиво может показаться увлекательным. Только смотри не чокнись окончательно.

Марик и сам не знает, зачем он взял домой этот «хлам». Потому ли, что втянулся в оцифровку и не мог резко это прервать, или…

…Или потому, что так повелела ему Судьба.

*

Алхимик, изготовивший свитки «хлама» был русскоязычным, но прочтение текста затруднялось и древностью его языковых форм, и буквенным набором, отличающимся от нашего современного алфавита, и иной орфографией многих слов, и размытостью линий. К тому же текст изобиловал символизмами, заменяющими основные понятия.

Как, например, можно соотнести такие ингредиенты, как «дуновение моря», «журчание ручья», «запах дыма», «сыпучесть песка», «вкус полена»? Можно ли заменить их такими словами, как «воздух», «вода», «огонь», «земля» и «дерево», обозначающими пять основных стихий, управляющих всеми процессами во Вселенной? Поэтому оцифровку этой рукописи Марик сопровождал своими отступлениями от «подстрочника» с предположительными вариантами перевода с языка символизмов на обычный.

А что делать с «тремя китами, на которых опирается земная твердь» и прочими подобными псевдонаучностями? Они вводятся в текст, как насмешка над теми, кто пытается вникнуть в его засекреченный смысл, не имея мудрого наставника из числа Посвящённых в тайны алхимических знаний.

Оцифровка Мариком «хлама» была прервана срочным вызовом к тяжело заболевшему деду. Дед для Марика – единственный и горячо любимый родственник. Он и гордость Марика, и досада. Односельчане деда очень уважают: «Акимыч – это ясный ум и золотые руки».

Руки у деда, действительно, золотые: с любой работой управятся, а в столярном деле – особенно. Сколько домов в селе его узорчатой резьбой по дереву украшено! И ум у деда на редкость ясный и проницательный: с первого взгляда самую суть в любом незнакомце угадывает, любую новую мысль с полуслова мог оценить на правдивость и основательность.

Тогда откуда же в нём проявлялась иногда упрямая крестьянская «дремучесть» в некоторых очевидных, казалось бы, вопросах?

– Дед, ну ты же умный человек, как ты можешь упорствовать в том, что наукой давно опровергнуто?! – досадовал Марик.

– А, может быть, – это хитрость у меня такая перед людьми? – усмехался дед.

«Что за надобность так хитрить?» – не понимал тогда Марик.

Тогда он это не понимал.

*

Как ни спешил Марик к деду, а живым его не застал.

Управился с похоронами и с поминками, погоревал на его могилке, да так и вернулся домой с недовыплаканными слезами, с отяжелевшим от горя сердцем.

Марик попытался отвлечься от горьких переживаний оцифровкой «хлама», состоящего из странного переплетения гениальности с «совершенно очевидной глупостью». За этим занятием он и уснул прямо за рабочим столом, склонив голову на предплечья.

И приснился Марику сон с его досадой на деда:

– Дед, ну ты же умный человек, как ты можешь упорствовать в том, что наукой давно опровергнуто?! – возмущался Марик.

– А, может быть, – это хитрость у меня такая перед людьми? – усмехался дед.

«Что за надобность так хитрить?» – не понимал Марик.

Очнулся Марик от сна, а дедовы эти слова из головы у него не выходят.

Посмотрел Марик на древний «хлам», и вдруг наложились те дедовы слова на то, что составляло «совершенно очевидную глупость» в рукописи неизвестного гения.

Сумасшедшего гения?

Или гения, применившего «дедову хитрость перед людьми»?

«А что получится, если выбросить из рукописи ту самую „совершенно очевидную глупость“?»

*

Тайны древней алхимии, открывающиеся после очищения текста от завесы «совершенно очевидной глупости», призванной отвращать от попыток овладения секретными знаниями их непрошеных соискателей, потрясали воображение.

Но можно ли поверить в реальность того, что переворачивает все представления о человеческих возможностях настолько, чтобы посвятить всю свою жизнь изучению этих знаний?

Алхимия не даётся тем, кто хочет пропорхать лёгким мотыльком по её заповедным оранжереям, отпробовать сладкий нектар с её волшебных цветов и вернуться в беззаботную жизнь, полную весёлого бездумья. Она открывается только тем, кто готов безвозвратно уйти в освоение её бездонных глубин, превратиться в особый биологический вид, сохраняющий только внешние признаки человека.

Марик уверовал в то, что открывалось ему по мере расшифровки сложной тайнописи.

Вероятно, он был от рождения предназначен для этого самой её величеством Судьбой.

После долгих лет овладевания техникой алхимической практики Марик научился силой мысли создавать новые объекты материального мира, перемещать их в пространстве, перемещаться самому, свободно маневрируя в воздухе, подобно птицам. Для продолжения опытов Марик уединился, создав себе в пустынном месте лабораторию и окружив её прекрасным садом.

Он позаботился обо всём, что необходимо для новых алхимических поисков.

Но он не сумел позаботиться о собственной безопасности.

*

Хищные ноздри преступников уловили запах поживы. Матёрый домушник с погремухой «Костыль» и его верный подельник «Мякиш» долго выслеживали добычу. Их настораживала кажущаяся лёгкость проникновения во владения, где по их скудоумным прикидкам должны были находиться несметные сокровища. Они с удивлением видели, как там прямо из воздуха появляются всякие диковинные лакомства и непонятные им предметы. И всё это для одинокого чудаковатого старика. Этот старый лох, жирующий бобр, не охраняет своё добро ни собаками, ни сторожами.

Не пора ли им взять этого чудилу на скок?

Что здесь может быть стрёмного?

Поздней ночью подельники прокрались в жилище одинокого алхимика. Старик спал непробудным сном.

«Паси хозяина, Мякиш! Будет просыпаться – отключи. А я здесь быстро всё прошманаю», – распорядился Костыль.

Вор действовал сноровисто и быстро. Он соорудил из попавшихся под руку материалов несколько узлов, набил их до отказа «всем самым ценным» и подал знак Мякишу на уход. Но в это время старик заворочался во сне, промычал что-то сонным голосом. Мякиш запаниковал и, не долго думая, вонзил в старика заточку. Прямо в сердце.

– Ты что, псих?! На кой ляд нам мокруха?!! – взревел Костыль.

– Сам же сказал «отключи, если начнёт просыпаться».

– Ну. Ты Мякиш, и дурак! Теперь придётся всю эту хату запалить, чтобы следы наши выжечь…

В быстром и прожорливом огне сгорело всё: и тело старика, и рукопись гениального алхимика, и плоды алхимических опытов – чудеса древней «лженауки».

Странное путешествие

В поезде было душно. Соседи по купе затеяли диспут на тему, в которой ни шута не соображали, но каждый умничал, произносил тирады длинно, заковыристо, с претензией на театральность. Выглядело это глупо и тошнотворно. Дмитрий вышел в тамбур, чтобы не видеть и не слышать своих попутчиков.

В тамбуре парень с взлохмаченной шевелюрой тискал такую же взлохмаченную девицу. При виде Дмитрия девица стыдливо пискнула, а парень нагло оскалился и продолжил своё «ухаживание». Дмитрий вышел из тамбура, сердито хлопнув дверью.

Проводница разносила чай.

«Чаю желаете?» – спрашивала она, переходя от купе к купе с одной и той же бодренькой интонацией, с одной и той же искусственной улыбкой, совершенно не шедшей её неулыбчивой внешности. Впечатление неестественности того, как вела себя проводница усиливала её причёска. Жиденькие волосики были выкрашены в красный цвет и завиты в мелкие колечки.

И такое «Чаю желаете?» она произносила изо дня в день? Годами?

Под эти мысли Дмитрию вспомнилось чеховское произведение «Ионыч», в котором семейство Туркиных с таким же тупым однообразием из вечера в вечер развлекали своих гостей глупыми остротами, ничтожными беседами и театрализованным представлением лакея Павлуши, «мальчика лет четырнадцати, стриженого, с полными щеками», который по команде хозяина «А ну-ка, Пава, изобрази!», вставал в позу, поднимал вверх руку и проговаривал трагическим тоном: «Умри, несчастная!»

Дмитрий и сам был загнан обстоятельствами в колею обыденности, однообразности. Он и сам подобно этой проводнице и чеховскому Павлуше неизобретательно, заученно отгораживался от нежелательных собеседников одними и теми же фразами: «Мне некогда», «Я занят», «Я не могу».

За окном вагона колёса выстукивали так же тупо и однообразно один и тот же ритм. В этом шумовом дополнении к впечатлениям последнего часа явилась на свет та капля, которая переполнила чашу терпения и зародила мысль бежать от постылой обыденности всего сущего в какую-нибудь другую жизнь, в иную реальность.

Дмитрию вспомнилась невероятная гипотеза о пересечении миров на перепутьях железных дорог, когда пассажиры поездов попадают в порталы, вселяющие будто бы беспричинное беспокойство, лёгкую панику, осознание собственной беспомощности. Согласно этой гипотезе, если задержаться в таком месте, выйти из вагона на перрон, то можно перейти из нашего «серединного мира» в пугающий «нижний мир», где властвуют силы тьмы. Но можно попасть на некоторых участках маршрута и в порталы, вселяющие в души благодать. Вот там, выйдя на перрон, можно перейти из нашего «серединного мира» в «верхний мир», где властвуют силы света, где люди живут в обстановке всеобщей любви, в довольстве и благоденствии.

Дмитрий скривился от этих мыслей.

Блаженны те, кто верит в Деда Мороза, в «верхний мир» и тому подобные чудеса.

Неожиданно серенький день сменился солнечной радостью, ворвавшейся прямо в сердце. Поезд остановился на перроне, излучающем волшебную благодать. Ноги сами вынесли Дмитрия на прогулку.

«Стоянка поезда двадцать минут», – прозвучало из вокзальной радиоточки.

«Посмотрю, чем богаты здесь вокзальные буфеты и киоски», подумал Дмитрий и вошёл в здание вокзала.

*

Эмоции приходящи. Ощущения радости и счастья со временем блекнут и исчезают. А ощущение благодати подобно тихой озёрной глади. Оно не расплескалось и не убавилось, когда Дмитрий ступил на перрон, прошёлся по его брусчатке, вошёл в здание вокзала. Всюду ему встречались люди, светящиеся, как и он сам, ощущением благодати. В газетном киоске его внимание привлекли местные газеты. Он обратился к блаженно улыбающейся киоскёрше с просьбой продать ему все свежие номера местных СМИ. Та на него не отреагировала.

«Фантазирует на тему романтического свидания с мужчиной своей мечты», – догадался Дмитрий и повторил свою просьбу, помахав ладонью перед её глазами.

И вновь никакой реакции.

Со временем Дмитрий понял, что он оказался в месте, где его никто не видит и не слышит.

«Неужели я в другом измерении? Эзотерики утверждают, что так чувствуют себя те, кто уходит в иной мир во время клинической или окончательной смерти их физических тел. Они, будто бы видят врачей, пытающихся спасти их жизни, потом родных и близких, пришедших на их похороны, слышат их голоса, а те не видят и не слышат этих, принадлежащих уже не „серединному“, а какому-то иному миру».

Это открытие не обрадовало Дмитрия, но ощущение благодати от этого в нём не убавилось, а оно стоило того, чтобы поступиться такой ценностью, как «общение», которое зачастую очень раздражало Дмитрия в его родном «серединном» мире, и Дмитрий приступил к изучению мира всеобщего благоденствия, наслаждаясь своим ощущением безмятежности и благодати. Расхожая фраза из пьесы А. С. Грибоедова «Горе от ума», утверждающая, что счастливые часов не наблюдают, в полной мере вошла в жизнь Дмитрия в мире неубывающего блаженства. Но шли недели, шли месяцы, и новое ощущение ложкой дёгтя проникло в бочку мёда, оскверняя чистоту благодати. Оно стало тревожить Дмитрия в его ночных сновидениях и в непрошеных воспоминаниях наяву. Это было ностальгией по тёплому дружескому общению, по потребностям в нежных чувствах, не имеющих удовлетворения в мире безграничной благодати.

Как много времени минуло с той поры, когда Дмитрий сошёл с поезда в мир блаженства?

Месяцы или годы?

Ностальгия по общению усиливалась. Когда она стала невыносимой, ноги сами привели Дмитрия к вокзалу. У посадочной платформы он увидел поезд, готовящийся к отправке по тому же маршруту, которым некогда следовал и сам Дмитрий. У «своего» вагона он увидел проводницу, выкрасившую её жиденькие волосики в красный цвет и завившую их в мелкие кудряшки.

«Вот она, родная душа!»

«Поторопитесь, пассажир! Мы отправляемся!», – энергично замахала Дмитрию руками проводница.

В «своём» купе Дмитрий увидел всё тех же попутчиков продолжающих всё тот же бессмысленный диспут.

«Какие они милые!», – подумал Дмитрий.

«Какой он родной для сердца этот далеко не совершенный наш „серединный“ мир!»

«Какое это счастье и невероятное чудо, что, прожив много дней в прекрасной, но не принявшей меня благодати, я вернулся назад всего через двадцать минут, отмеренных течением времени нашего „серединного“ мира!»